Оставшись в одиночестве, Док первым делом раздраженно вздохнул и не отказал себе в удовольствии запустить в ту Сущность первым попавшимся предметом — а первым под руку ему попался довольно увесистый пресс для бумаг. Тварь исчезла, превратившись в клубы дыма с резким запахом жженого табака из самокруток… Психолог не знал, когда она вернется, но сейчас, в этом моменте, он был свободен — и это не могло не радовать его. Впрочем, его воспоминания было уже не остановить: мыслями он был в далеком девяносто четвертом году…
Вздохнув еще раз, Алекс подобрал с пола блокнот и карандаш — он и не заметил, как уронил их во время сеанса, — и снова стал машинально что-то набрасывать. Такие почеркушки в блокнотах и на полях тетрадей еще со школы заменяли ему личный дневник. Рисовать он всегда любил больше, чем писать, а его абстрактные рисунки часто складывались в истории о том, что занимало его мысли… Так было и сейчас. Он думал только о том, как его задержали, и на клетчатой странице явственно проступали очертания пустой холодной камеры следственного изолятора, куда его поместили после ареста.
Бесконечные допросы, однообразная еда, болтовня охранников в коридоре, которую он подслушивал от скуки, холод, сквозняки и тусклый белый свет, горевший в камере круглосуточно… Все это было изо дня в день одно и то же, и Алекс даже не знал, сколько времени провел в этом месте — месяц или три. Он так устал от однообразия длинных скучных дней, что настоящим глотком воздуха для него стало судебное заседание.
Впрочем, в зале суда все также было как в тумане: он машинально отвечал на вопросы и почти не слышал слов судьи, адвоката, прокурора и присяжных… В его память врезались деревянные панели, которыми были обшиты стены, и большой флаг, что висел за спиной у судьи. Ни лиц, ни голосов он вспомнить не мог, и потому на его рисунке все люди застыли безликими фигурами в одинаковой одежде и в одинаковых позах. Тогда они были для него не людьми — просто однородной массой с одними на всех мыслями и чувствами. Он ловил взгляды, но ни один из них не мог тронуть его. Он видел в этом зале лишь одно лицо — испуганную Ольгу, которая сидела в первом ряду в слезах. Как же хотелось подойти к ней, обнять, сказать, что все будет в порядке!.. Это было невозможно: не пускала решетка.
Приговор был суров: десять лет лишения свободы. Вероятно, все тогда ждали от Алексея слез, раскаяния, гнева, пламенной речи — хоть какой-то реакции, но не полного безмолвия и спокойствия. Он сидел на скамье подсудимых будто в трансе, и его пустой взгляд был прикован к Оле… Она обещала писать ему, звонить по возможности и навещать, и он в ответ кивал с печальной улыбкой, но не мог вымолвить ни слова. С того дня, когда он случайно узнал из разговора двух охранников в следственном изоляторе о том, что его предал кто-то из своих, он не знал, как выйти из странной глубокой задумчивости.
Потом его везли в тюрьму, и в дороге он все также смотрел в пустоту сквозь мир, обдумывая свое положение. Он надеялся, что его вытащат его ребята. В том, что они не бросят его в беде, не было никаких сомнений, а уж организовать побег или подкупить кого нужно им точно было бы несложно… Он зарекался дружить с сокамерниками — зачем ему, уважаемому главарю мафии, приятели-воришки? Он верил в свое скорое освобождение и месть предателю… Разумеется, вслух он не проронил ни слова за всю поездку.
Сама тюрьма оказалась огромным бесформенным зданием в три этажа — и сам этот вид вызывал у бывшего Босса отвращение. Он не был особенно привередлив или изнежен роскошной жизнью, как некоторые преступники его уровня, но плесень на грязных стенах из серого кирпича, колючая проволока повсюду и грязные окна с ржавыми решетками нагоняли бы уныние даже на бомжа… А каково было видеть все это человеку, который всю жизнь провел во вполне приличных квартирах? Впрочем, мнения Алекса здесь уж точно никто не стал бы спрашивать. Его просто бегло осмотрели и обыскали, переодели в тюремную форму и повели по длинным грязным коридорам в камеру, и за это время ни один человек не заговорил с ним, чему он был даже рад. Разговаривать с охранниками, тюремным врачом и регистратором, который молча записал его имя и номер с бумажки, ему хотелось даже меньше, чем с местными обитателями… В камере же он впервые нарушил свое молчание.
Один из его сокамерников, угрюмого вида парень лет двадцати, мрачно куривший на своей койке, показался ему таким грустным, что он не смог не подойти к нему. Разумеется, Алексей был готов быть посланным далеко и надолго, но ему было слишком тяжело смотреть на печальное лицо этого юноши. Все же у него было доброе сердце, хотя многие тогда знали его как жестокого и холодного человека…
— Серьезно? Ты, опасный мафиози, заинтересовался уличным хулиганом? — так ответил ему юноша, когда он заговорил с ним. — Ну, раз ты правда хочешь узнать, что у меня случилось… Понимаешь, меня посадили за уличную драку. Я не хотел никого калечить и убивать, но само как-то вышло… Не подумай, я не убийца — просто сломал руку пьяному утырку, который ко мне подкатывать пытался, и хлебало ему разукрасил так, что мать родная не узнает. Сам не рад теперь — он же пьяный был в зюзю, наверняка приставал бы даже к вешалке, не говоря уже о людях… Но что мне надо было делать, вот скажи? Что бы ты сделал?
— Я думаю, что тоже ударил бы пьяницу, если бы он домогался до меня, — произнес Алекс мягко. — Правда, я бы, вероятно, тоже оказался в тюрьме после этого. К сожалению, наш закон считает самооборону преступлением… Ты не виноват в том, что с тобой произошло, и тебя, скорее всего, скоро выпустят, если ты не будешь сам нарываться на проблемы.
— Думаешь? Имей в виду, здесь работают в основном отморозки… За каждый косой взгляд готовы в кондей отправить. Наверное, меня тоже загребут по беспределу однажды… хотя до освобождения мне всего три месяца, штрафник — это, считай, плюс полгода.
— Спасибо за предупреждение… Но ведь до этого не загребли, верно? Ты смог продержаться здесь некоторое время, а значит, выдержишь и последние три месяца. Тебя не могут наказать за твои мысли, особенно если они не узнают о них! — далее разговор шел как-то сам собой. Хотя Алексей и чувствовал после каждой фразы, что он несет бред и вообще не поддерживает, парень становился все менее мрачным, а под конец беседы даже улыбнулся…
После этого Боссу уже совесть не позволяла упрямо молчать с остальными сокамерниками. Со временем все они стали делиться с ним своими печалями, а он каждый раз выслушивал их и помогал чем мог… Этим он и заслужил среди них репутацию не только хитрого мафиози, но и просто человека, способного помочь с любой проблемой. Несмотря на это он держался с ними всегда осторожно, будто боялся чего-то.
Впрочем, один случай все изменил. Вечером, когда все уже готовились к отбою, — но далеко не ко сну, — к нему подошел грубоватый верзила по прозвищу Богатырь. Он начал разговор так:
—Слыш, а ты хорошо выслушиваешь!
—Я? Ну… в этом нет ничего особого. — ответил Алекс, будто оправдываясь.
—Ты ж прямо как этот… как их там… психолог! — усмехнулся Богатырь
—Но я же.
—Расслабься, Док, все в порядке. Нам всем нужен человек который выслушает нас. Да, парни? — парни одобрительно закивали. — Вот, теперь ты у нас будешь Док! Кстати, у нас для тебя подарочек… Сиплого помнишь? Того, который тебя сдал мусорам?
— Меня сдал он?! Вот же… — только и смог прошептать Алекс, глядя растерянно на парней. Это казалось глупой шуткой, но ни один из них не смеялся.
— Крыса, ага… Стой, так ты не в курсе, что он был той самой сволочью? Ну, тогда тебе вообще нет причин рыпаться! Его неделю назад на воле мой приятель Косой перышком пырнул — и смертельно… Косого, конечно, посадят, но у него это шестая ходка будет, а вот ты на воле сможешь жить спокойно. Ну, что скажешь, Док?
— Парни… спасибо вам! И Косому мой привет, хотя я его и не знаю… А на свободе надо бы быть поосторожнее с потенциальными крысами, — улыбнулся Док.
Он не сказал этого вслух, но именно в тот момент он решил стать по выходе из тюрьмы психологом и начать новую, мирную жизнь. Если его выдал Сиплый, то что мешало сделать то же любому другому «деловому партнеру»? С «фраерами» работать уж точно будет безопаснее.
***
Еще один случай в тюрьме окончательно убедил его в том, что он выбрал верный путь, и лучше ему смириться со своей судьбой и сделать правильные выводы… Однажды на работах он вместе со всеми разгружал фургон с мешками, набитыми какой-то провизией — охранник строго следил за тем, чтобы заключенные не вскрывали мешки и не воровали их содержимое. Впрочем, Доку, который уже не планировал побег, но надеялся на условно-досрочное освобождение за хорошее поведение, и в голову не приходило резать мешки даже из любопытства… Он просто хотел делать свою работу так хорошо, как он только мог, чтобы приблизить вожделенную свободу. Он сидел тогда уже третий год, и тюрьма одновременно стала привычной и смертельно надоела… Хотелось на волю. Хотелось спокойной жизни. Однако это было еще неблизко, и он отводил душу на однообразной работе, которая странно успокаивала и даже приносила удовлетворение.
Этот рабочий день шел вполне обыденно, пока один из мешков, которые передавали бросками, не сорвался… Все эти мешки были тяжелыми, и набиты они были далеко не мукой или сахаром — в них было что-то твердое, вроде картошки. И все было бы в порядке, если бы мешок не летел на ничего не подозревающего парня, только что передавшего точно такой же своему товарищу… Дальше все было как в замедленной съемке: Алекс сорвался с места, бросился к тому заключенному и изо всех сил оттолкнул его. Ему казалось, что падения такого мешка на голову человек просто не пережил бы… Что ж, проверить это никому не довелось, ведь мешок приземлился на ноги Алексею. Это было неприятно, но он по крайней мере не пострадал серьезно — отделался несколькими ушибами. Парень, которого он только что спас, обернулся, и Док узнал его худое лицо с большим шрамом и повязкой на глазу…
— Ленька Одноглазый? И ты тут? — спросил он удивленно, вылезая из-под мешка.
— Босс? Какими судьбами… — вспомнить окончание разговора Алексу не дала открывшаяся дверь.
***
На пороге опять стоял Гоша, а Алексей снова уронил блокнот на пол. Парень пришел забрать забытую шапку, но ее не было ни на вешалке, ни на кушетке… Доктор чувствовал бы себя последней сволочью, если бы не начал искать ее вместе с Психом.
— Так вы вот это вспоминали?.. — протянул парень, наткнувшись на блокнот с рисунками на полу.
— Эм… да. Долгая история… Прости, что вспылил. Еще и начал орать на свой внутренний голос и напугал тебя… Мне жаль, что так вышло, — ответил Алекс растерянно. Отпираться особого смысла не было, да и придумывать мелкую бытовую ложь убедительно и быстро он не умел.
— Серьезно? А вы становитесь все интереснее! Мне нравится, что вы все-таки не каменная статуя, как иногда кажетесь! — удовлетворенно улыбнулся Гоша. — О, а вот и шапка! Видно, я ее на выходе уронил, и она под столом оказалась.
— Ох… Еще раз прости за это недоразумение. Записать тебя на завтра, как обычно?
— Да… Может, обсудим мои воспоминания без вашего внутреннего голоса! И мой дурацкий внутренний голос заодно! — Доку казалось, что Псих вот-вот опять заорет свое коронное «БЕСИТ!!!», но он только усмехнулся… и подавился собственным смехом: на подоконник вдруг шлепнулась мертвая птица. Взглянув в окно, Алексей увидел за стеклом своего личного демона, довольно улыбающегося и машущего ему одним из своих щупалец, но Гоша, разумеется, не мог его разглядеть…
Провожая испуганного трупом птицы пациента до дверей центра (психолог всерьез опасался, что парень может упасть в обморок по дороге — так бледен он был в тот момент), Алекс изо всех сил старался убедить и себя, и его, что птица просто умерла, сидя на крыше, и неудачно упала в открытую форточку. Сам же он понимал, что это вполне могло быть не так.
