Румпельштильцхен

Ричи с каждым днем все сильнее чувствует, что попал в паутину и барахтается в ней, как муха. Он встает каждое утро и продолжает делать что-то по инерции — едет к Гэвину и занимается очередным бессмысленным делом про неверного бойфренда, свалившую с деньгами жену или переписанное завещание. Или остается в своей комнате и ничем не занимается, и если полгода назад кто-то сказал бы ему, что он будет так жить: как лунатик, без смысла и цели, — он бы посмеялся этому кому-то в лицо. Сейчас Ричи не смешно. Мартин как-то сказал, что ревность сломает ему жизнь, — и Ричи пока не готов признать, но в душу заползает липкое, холодное осознание, что Мартин был прав. Каждый день, выталкивая себя из кровати, залезая в ледяной душ, Ричи проигрывает в голове события той ночи и тонет. Гэвин не сделал все проще. Отнюдь. Морщась в черную жидкость, которая по замыслу арендатора наверняка должна была быть кофе, Ричи пытается настроиться на работу, но вместо этого — конечно — думает про вчерашний визит. У него было так много заготовлено, столько умных слов и аргументов, которые он собирался сказать — и они наверняка подействовали бы! — но, оказавшись в доме, он все забыл. Он бы рад винить во всем волшебный голос Коннора, но дело совсем не в голосе. Полгода, целых полгода никаких переговоров, Коннор не пускал его на порог, и вдруг приглашение — и Ричи трет виски, пытаясь понять, что внезапно изменилось. Коннор все равно ничего не сказал, но вряд ли он просто скучал по Ричи и хотел его вернуть? Мысль болезненно режет в стольких местах, что Ричи приходится отпить кофе, чтобы проглотить ее. Дело в Гэвине? Дело в смерти Хлои? Ричи совсем не знал Хлою Четвертую, но когда он думает о ней, то думает об Элайдже, и в сердце поднимается огромное уродливое чувство, которое за полгода почти не утихло. Он вдыхает, задерживая дыхание, не позволяя себе поддаться эмоциям. Сейчас важнее понять: Ричи кажется, что даже если Коннор ничего не сказал, что-то они все же узнали. Ему хочется раскрыть это дело — и потому что он не хочет оставлять безнаказанным убийцу фейри, и потому что Элайджа явно против их участия. И потому что ради этого дела Коннор открыл дверь.   Хлоя — Хлоя Вторая — выглядит великолепно. Затянутая в строгое черное платье, на котором ни единой замятости, она сидит на стуле в конторе Гэвина спокойная, как королева. Ее платье стоит дороже, чем аренда конторы за год, но в ней нет ничего неуместного. Забавно, она тут уместнее, чем сам Ричи. — Ты опоздал, — упрекает Гэвин, пока Ричи прикрывает за собой дверь и проходит к столу. Он не садится — приваливается к столешнице бедром и ждет, не отвечая. Ему нечего ответить — он опоздал. — Мы уже начали. В полумраке конторы Гэвин кажется старше, чем есть на самом деле. Более опытным и даже более человеком, и проезжающая за окном машина внезапно освещает его лицо, очерчивает резкими тенями, и у Ричи — как обычно — что-то екает внутри. Он сам загнал себя в эту яму. На самом деле Гэвин, конечно, не человек. Просто не любит это обсуждать. — Доброе утро, Ричард, — мягко произносит Хлоя. Ричи кивает. Он искренне старается испытывать к ней неприязнь, но это сложно. У нее холодные глаза, но вовсе не потому, что она холодна. Ричи даже представлять не хочет себя на ее месте: его мутит от одной идеи. Его братья осторожны и могут за себя постоять, но… — Кто-нибудь желал ей зла? — спрашивает Гэвин. Это стандартный вопрос, и на мгновение Ричи чувствует, что оказался в кинопостановке — ровные полосы пробивающегося сквозь жалюзи света слишком постановочно яркие, плащ Гэвина на вешалке слишком потертый, терминал зловеще помигивает, не хватает только тематической музыки — а потом режиссер крикнет «Снято», и окажется, что никаких убийств не было. Но за окном снова проезжает машина, и Ричи возвращается в реальность. Увы. — Нет, — отвечает Хлоя, сжимая маленькую сумочку на коленях. Ее розовые ногти царапают тонкую кожу. — У нее не было врагов. Все так говорят. — А у Элайджи? — спрашивает Гэвин, и Ричи слышит в его голосе отражение собственной горечи. Ричи не знает, что между ними произошло, и не задает вопросов — он не в праве. Элайджа брат Гэвина, но они не общаются. Элайджа живет во дворце, окруженный роскошью, а Гэвин работает заштатным частным детективом и почти загубил всю свою удачу. Это его не касается, напоминает себе Ричи. Он сам не откровенен и не имеет права требовать откровенности от Гэвина. — У Элайджи враги есть, — розовые ногти сжимают сумочку сильнее, — но… Хлоя умолкает, ее взгляд скользит по полкам за спиной Гэвина, бесцельно останавливаясь на предметах. Словно среди сувенирных кружек, старых запыленных папок и сломанного планшета она надеется найти ответы на мучающие ее вопросы. На один вопрос: как так вышло? Почему такое случилось с ней? — Ты что-то не рассказываешь, — произносит Ричи. Ему так тяжело на нее смотреть, что хочется закончить с этим быстрее. Выйти на улицу, глотнуть мокрого воздуха — даже пропитанный бензином и затхлым запахом подворотен он сейчас наверняка свежее, чем удушливый запах горя и отчаяния в этой комнатке. Хлоя вскидывает на него глаза — и Ричи хочется зажмуриться. Но он продолжает смотреть. Когда-то нужно взглянуть в глаза своим ужасам. — Мне кажется, Элайджу шантажировали, — говорит она, и ее ровный голос эхом отскакивает от стен, затухает в наступившей гробовой тишине. Кресло скрипит — Гэвин откидывается назад, скрещивая руки на груди, он одновременно будто шокирован и совсем не удивлен. — Кажется? — спрашивает он, когда пауза затягивается и начинает давить на уши, пока Ричи спешно перебирает про себя всех, кто в их городе мог бы быть нагл и безумен достаточно, чтобы шантажировать Элайджу Камски. — И почему тебе так кажется? Иногда Гэвин напоминает капкан: такой же цепкий. Неотвратимый. — Это скорее уверенность, — Хлоя по-прежнему невозмутима, но глубокие царапины на сумочке, будто раны, выдают ее внутреннюю бурю. — Он начал что-то скрывать. Исчезать без предупреждения, и я всегда знаю, когда его что-то беспокоит. Она рассказывает, как Элайджа начал вести себя странно. Странно — так она это называет: исчезает и возвращается без объяснений, резко меняет планы, выходит во время телефонных звонков. Снимает со счетов крупные суммы денег и ничего не покупает. Каждое ее признание как укол прямо в сердце, Ричи слишком хорошо все это знакомо. Хлоя обманывает себя, но у него не хватает духу — или воли — сейчас открывать ей глаза. Он приходит в себя, когда ловит ее внимательный, цепкий взгляд. И Гэвин тоже смотрит (с куда меньшим терпением). — У тебя есть идеи? — спрашивает он. Ричи мнится в его словах намек, это словно холодная вода вдоль позвоночника или запах железа в толпе, где невозможно понять, откуда исходит опасность. У него есть идеи, да. Но произносить их вслух — значит, облекать слова в реальность, так что Ричи качает головой и опускает взгляд в свой блокнот, испещренный каракулями и завитками. Он до боли в висках не хочет заниматься этим делом, и все же что-то внутри дергает, и дергает, и дергает его, и только поэтому он не просит Гэвина перестать. Поэтому — и потому что вчера впервые за полгода Коннор открыл дверь. И Ричи так остро, так ужасающе сильно хочется верить, что это из-за него, что любой — даже самый фиктивный — повод для новой встречи на вес лепреконского золота. Так что он качает головой и смотрит в блокнот в тщетной надежде начать уже думать о деле, пока дрожь в голосе Хлои не означает, что на сегодня стоит остановиться. — Я не могу представить, чтобы кто-то ненавидел ее, — розовые губы искусаны, следствие бессонной ночи. Все другие следы слишком хорошо скрыты макияжем и гламуром, спрятаны. — Она была самой… самой… Хлоя Вторая опускает взгляд, но Ричи успевает заметить блеск. Он чувствует чужое горе, как волнующий аромат крови, и облизывает внезапно пересохшие губы. Сейчас не древние времена. Все изменилось — ну, по крайней мере, детей они больше не крадут. — Проводи меня, Ричард, — просит она, поднимаясь. Стул сожалеюще скрипит. — Побудь джентльменом. В любой другой день — не такой поганый, — это могло бы быть сарказмом. Но сегодня уже с утра исключительно поганый день, и Ричи, как настоящий джентльмен, подает ей пальто и открывает дверь, пока Гэвин сверлит его непонятным, почти пугающе проницательным взглядом. Они спускаются по облупленным ступенькам, воздух сырой и пахнет затхлостью — контора Гэвина не в самой престижной части города, это уж точно. Мятые газеты забились в углы тротуара, и Ричи успевает прочитать кусок заголовка: «…полиция не справляется с…», но Хлоя берет его за руку, и ему так и не удается узнать, с чем именно не справляется полиция. Можно подумать, она хоть с чем-нибудь справляется тут. — Помоги мне, Коннор Девятый, — зрачки Хлои расширяются, на дне ее глаз Ричи видит демонов, — и береги себя. Скрытые смыслы ее слов тают в воздухе: Хлоя садится в такси, мгновение — и дверца хлопает, и Хлоя не смотрит на Ричи, когда машина трогается с места. Он стискивает так и оставшийся в руке блокнот. Когти процарапывают бумагу в лохмотья, но там ведь все равно не было написано ничего полезного, верно? Ричи провожает такси взглядом и возвращается в контору. Гэвин ждет его.   Работа частного детектива далеко не такая увлекательная, как Ричи когда-то воображал. Те детективы, что досаждали им с Коннором, казались загадочными и интересными личностями: в конце концов, нужно быть очень оригинального мышления существом, чтобы досаждать фейри. Особенно таким фейри, как Коннор. Себя Ричи всегда считал простым бухгалтером — и немного аналитиком. Помогал Коннору поддерживать их маленькую теневую империю на плаву, так он предпочитал об этом думать. Присматривал за бизнесом и за Коннором. Был голосом разума. Сейчас это даже звучит смешно (хотя глаза подозрительно щиплет, и уж точно не от смеха). Если бы разум не отказал Ричи в самый неподходящий момент, теперь все было бы иначе. Смерть Хлои Четвертой пугает его больше, чем он готов признать вслух. Коннор умен, и даже слишком, и — иногда — осмотрителен, но никто не назвал бы его осторожным. Всей огромной любви Ричи не хватит, чтобы закрыть глаза на его очевидную дерзость. У Коннора (Коннора Первого), в отличие от Хлои Четвертой, врагов хватает. И если раньше Ричи всегда (или почти всегда) был рядом, готовый заслонить его от пули и железа, то теперь… В груди ноет, и Ричи машинально прижимает ладонь к больному месту, надавливает. Это все стресс: иногда так тяжело дышать, что хочется закрыть глаза и перестать. Перестать существовать.   Снаружи темно, когда Ричи останавливает машину — не потому, что ночь, хотя о времени суток он вспоминает, только взглянув на часы. Это просто дождь, бесконечный дождь, крупные растерянные капли стекают по лобовому стеклу, и серая непогода превращает все времена года и дня в одну одинаковую, истощающую дождливую ночь, лишь изредка разбавляемую светом фонарей. Ричи не должен был сюда приезжать — но он здесь, и теперь решимость тает, словно смываемая дождем, но и заставить себя уехать он не в состоянии. Он, будто ледяная глыба, примерз к этому месту. Поэтому он сидит, и слушает дождь, и смотрит пустым взглядом на болтающую головой собачку-сенбернара на приборной панели. Ему просто нужно хоть что-то, чтобы перестать воображать упрек в глазах Коннора, перестать слышать яд в его словах. Так что он открывает дверь, давая дождю волю, и дом — дом Коннора — нависает над ним, как останки голодного чудовища, в пасти которого Ричи не ждет ни радости, ни искупления. — Нам нужно поговорить, — произносит он, стоит Коннору открыть дверь. Слова обжигают губы: он столько раз произносил их, каждый раз получая отказ. Коннор — не из тех, кто способен на легкое прощение. И все же в этот раз он отступает, позволяя Ричи войти. Это почти как приглашение, только без гарантий с его стороны. Гэвин не верит в опасность, но Ричи-то знает, как наивно полагаться на милость его брата. Гэвину просто везет. Все дело в удаче. Гостиная не изменилась за полгода, только вещи Ричи исчезли, словно он никогда здесь не жил. Как будто он погиб, и Коннор поспешил избавиться от всего, что напоминает о потере. — Что тебе нужно? Коннор закуривает — тонкая палочка истекает дымом, как кровью, и смотрится в его пальцах органично. Ричи делает шаг, другой, третий… Вытаскивает сигарету из его пальцев и подносит к губам — и на мгновение ему кажется, это как поцелуй, пока вкус Коннора не исчезает за горечью дыма. — Я хочу узнать правду, — произносит он. Коннор протягивает руку, возвращая себе сигарету, и его губы искажает полуулыбка, пока Ричи умирает внутри снова, и снова, и снова. — Правду? — хмыкает Коннор. — Все хотят. Верно, все хотят, но мало кто может похвастаться, что слышал правду от Коннора. — Ты полгода не пускал меня на порог, так почему вчера открыл дверь? — спрашивает Ричи. Слова вызывают боль в груди — неуместная сейчас обида просачивается на поверхность сквозь слои показного равнодушия. — Из-за Гэвина? Хлои? Элайджи? Коннор отводит взгляд на мгновение, но тут же вновь смотрит Ричи в глаза, и тот почти боится того, что отражается в этом взгляде. В глазах Коннора холодная, циничная расчетливость — что-то, что Ричи видел десятки раз, но что никогда не было адресовано ему. Он всегда был особенным. — Не играй с огнем, Ричард, — говорит Коннор спокойно, и в этом предупреждении Ричи не может уловить ни унции флирта, — ты сгоришь. Ричи думает: никто не ждет удара. Есть особая красота в том, чтобы столкнуться с болью и сломаться — и понять, что ты совсем не тот, кем себя считаешь. Гэвин и Элайджа — определенно не те темы, которые могут привести их к примирению. Но он не боялся Коннора раньше и не боится сейчас. Возможно, зря. Даже наверняка. — А то что? — спрашивает он и видит тот самый огонь, с которым играет, в глазах Коннора — на самом дне. — Убьешь меня? Он вспоминает все те разы, когда решал проблемы Коннора — а еще все те разы, когда Коннор сам решал свои проблемы. Сейчас Коннор откидывается на спинку дивана, поднося сигарету к губам, и его взгляд не отрывается от лица Ричи ни на секунду. Тишина затягивается, от этой тишины в Ричи растет напряжение, оно звенит на границе слуха, готовое взорваться осколками прямо ему в мозг. — Я никогда тебя не трону, — произносит Коннор наконец. Опускает ресницы. — И ты отлично это знаешь. Но насчет твоего любовника я ничего не обещал. Он умолкает, пока Ричи переваривает эту недвусмысленную угрозу, — молчит и курит свою долбаную сигарету, самодовольный засранец. Да как он… — Ты ничего ему не сделаешь! — А ты останови меня, — предлагает Коннор, и уголки его губ ползут вверх. И — наверное — выводить его из себя не лучшая идея, потому что ну как Ричи его остановит? — но внутри вспыхивает, тлеющие угли разгораются моментально до температуры солнца, и Ричи не хочет и не может терпеть. Наклонившись, он выдергивает сигарету у Коннора изо рта и кидает на пол, даже не беспокоясь о возможном пожаре — ему, наверное, и хочется, чтобы очищающий огонь сжег тут все дотла. Разъяренный, он хватает Коннора за воротник рубашки и дергает наверх, и одно мгновение их глаза так близко, что Ричи почти может видеть в душе Коннора такой же огонь… …и он с грохотом падает на пол, перед глазами пляшут искры — и лицо Коннора, расчерченное полосами света от ламп в коридоре, проступает сквозь эти искры. — Не трогай меня, — говорит Коннор, — никогда больше, ясно? Ричи стоит бы испугаться — они чертовски быстро перешли к насилию, — но он плавится. — Как ты смеешь меня упрекать? — шипит он, поднимается на локти. — После того, что у тебя было с Элайджей, после твоей лжи? Слова в его рту — как кислота, выжигают до самого сердца. — Я тебя ни в чем не упрекал, — Коннор качает головой, меряя Ричи сверху вниз холодным взглядом, — и я не звал тебя — ни вчера, ни сегодня. Это ты продолжаешь приходить, хотя между нами все кончено, Ричард. У Ричи в груди все переворачивается: волшебный голос Коннора придает словам веса и остроты. На мгновение гнев ослепляет, и Ричи дергает Коннора за ногу, опрокидывая прямо на себя — и даже не чувствует боли, получив коленом в бок. — Да, я продолжаю, — выпаливает он. — Да! Я продолжаю и буду продолжать. Это ты ее убил? — Кого? Коннор хмурится, выпрямляясь, высвобождаясь из хватки, но не пытаясь подняться. Он пахнет кофе, сигаретным дымом, одеколоном, которым всегда пользуется в плохие дни… Ричи ведет от одного только запаха. Это как яд, который он добровольно вдыхает, и тот растекается по сосудам, и Ричи погибает снова и снова. — Хлою Четвертую, — выдавливает он. Хотя какая, в самом деле, разница? Коннор не отшатывается — он не потрясен. Впрочем, это ничего не значит: его давно таким не потрясти. Его руки не назвать чистыми, но подозревают его гораздо чаще, чем он действительно убивает. С Ричи та же история. — Вчера — ты хотел что-то рассказать, — и Ричи невольно облизывает губы, потому что лицо Коннора совсем рядом, — а потом передумал… Что происходит, Коннор? Он спрашивает — и в то же время видит по глазам, что не получит ответа. Времена, когда он мог рассчитывать на искренность, прошли. — Ты пришел задавать свои вопросы, привел своего Гэвина… — Коннор наклоняется сверху, шепчет в ухо Ричи, дыхание обжигает. — От тебя воняет золотом. — Когда… — удается ответить Ричи, — когда тебе разонравился этот запах? И он ждет пощечины, почти с надеждой — ему нужно прийти в себя, хоть немного прочистить голову. Но Коннор смотрит ему в глаза, его темный взгляд опьяняет, гипнотизирует, и на один короткий миг Ричи видит там… уязвимость. — Может быть, — Коннор прикусывает губу, — мне просто захотелось тебя увидеть? Слова скользят с его губ, сладкие, как патока — и бьют прямо в сердце. Ричи не знает никого, кто смог бы противостоять. Уж точно не он. Он так жаждет прикосновений, что вся его кожа, его мышцы и кости болят, ноют от того, как близко тело Коннора — как давно Ричи не трогал его. Фантомные воспоминания накатывают, накрывая его с головой, и ему жарко, душно… Коннор целует его первым. Этот поцелуй не назвать деликатным — о нет. Это как будто полгода расставания между ними не было, будто они пришли с вечеринки, где Коннор выпил бокал шампанского и нафантазировал себе таких картинок, что едва не трахнул Ричи в туалете (словно тот хоть раз возражал), и теперь жаждет кульминации. Его губы раскаленные. И Ричи больше не может сдерживаться. Он опрокидывает Коннора на ковер: руки дрожат, когда он дергает края его рубашки, задирает ее, открывая кожу. Она гладкая и пахнет Коннором, и Ричи прижимается ртом к паре родинок под ребрами, вылизывает и прикусывает кожу, оставляя следы — пока Коннор зарывается пальцами в его волосы, дергает так сильно, что у Ричи слезы выступают на глазах. Не от боли, а от возбуждения. Секундой позже они оба на полу, льнут друг к другу, давая волю влечению: руки везде, куда только могут дотянуться. Ричи успевает мельком подумать, что Коннор — кажется — похудел, но мысль испаряется, потому что пуговица на брюках поддается, а следом он обхватывает голые ягодицы Коннора и сжимает… Он стонет, не сдерживаясь, обнаруживая, что его брюки тоже уже спущены до колен — каким-то чудом, не иначе, потому что он ничего не помнит! — и теперь голый член Коннора прижимается к его голому члену, и Ричи умирает. Это почти как вернувшаяся ненадолго девственность. Он не знает, куда деть руки, и наверняка оставляет на бедрах и талии Коннора синяки, и тот не уступает — кровоточащие царапины на плечах и спине наверняка еще долго будут напоминать о произошедшем. Ричи счастлив: ему необходимы эти воспоминания. Он едва не кричит, когда рука Коннора скользит по его животу, протискивается между их трущимися и втискивающимися друг в друга телами. Волна жара проходит по спине Ричи, перед глазами все меркнет, руки и ноги слабеют: Коннор обхватывает его член, оба их члена, толкается бедрами — сильно, резко, лихорадочно. Его горячее дыхание сжигает Ричи дотла, вынуждает волосы на всем теле встать дыбом. Он чувствует боль — Коннор целует его так жадно, что царапает губы и язык своими острыми зубами. Оргазм накатывает внезапно, выкручивает мышцы, и Ричи глохнет, слепнет ненадолго — или надолго, — выплескиваясь Коннору на пальцы, пятная семенем их животы. Кажется, Коннор следует за ним. Только долгие минуты спустя Ричи начинает ощущать колючий ворс ковра под своим бедром, дуновение сквозняка, и это немного приводит его в себя. Немного. Они лежат на ковре и дышат, и Ричи чувствует, как саднит горло, и вкус крови во рту, и пустоту в душе. Ему хочется закрыть глаза, но он боится, что когда откроет их — все это окажется сном. Одним из тех снов, которые начинаются как нежные и светлые, а заканчиваются всегда кошмаром. Даже сейчас он ощущает отголоски удушья и холода в груди. Словно на него давят шесть футов земли. — Я… — начинает он, голос сипит и ломается, и Ричи умолкает. Ни к чему сейчас слова. Потянувшись, он касается губами плеча Коннора: бледная кожа кажется прохладной — или это Ричи так разгорячен, — и Коннор закрывает глаза. На его лице Ричи видит полузабытое выражение нежности и ранимости, которое бывает у него так редко, только после особенно бурного секса, во время которого Коннор ненадолго теряет свой контроль и отпускает рычаги. Длинные тени разделяют его лицо на темную верхнюю половину и светлую нижнюю, и распухшие губы кажутся алыми. Ричи не может удержаться — ему все мало, теперь, когда он прикасается, то тягу невозможно утолить торопливым и лишенным настоящей интимности сексом. Он хочет еще. Он отводит волосы со лба Коннора, ласкает пальцами кончики его заостренных ушей, проводит по скулам, пока Коннор смотрит на него из-под ресниц: без гнева и презрения. Момент умирает, когда телефон Коннора оживает на сидении дивана. Ричи слышит вибрацию и видит, как светится экран, но не видит имени со своего места на полу. Зато Коннор напрягается под его ладонью: его кожа как будто становится еще холоднее. — Тебе пора, — роняет он. — Пожалуйста, уходи.   А потом Ричи отказывается, а потом они немного спорят, а потом Коннор отзывает свое приглашение, и Ричи больше не может оставаться в его доме — который всегда был их домом, но теперь нет… В конце концов Ричи едет домой. Оставляет Коннора полуголым и разбитым на полу, и почему-то это ощущается, словно он тут негодяй, он мудак — хотя для этого нет ни единой причины. Что он может сделать?   Уже на лестнице Ричи теряет силы — накатившие чувства вынуждают его остановиться и привалиться к стене, переживая приступ сердцебиения. Это как маленькие молоточки вины и гнева, стучащие в груди, голове, животе, молоточки, истыканные острыми-преострыми иглами, и каждый вдох воздуха вызывает в памяти воспоминания о словах Коннора, его глазах. О ревности, и боли, и раскаянии — раскаянии, которое Коннор отказывается принимать. Дверь в квартиру поддается, незапертая, и Ричи стоило бы напрячься — испугаться, возможно… Но он знает, чувствует, кого принесло этим дождливым днем. — Привет. Мартин валяется на его кровати в верхней одежде, в руках у него яркая коробочка с китайской едой, и Мартин ковыряется в ней палочками — в поисках, возможно, мяса или креветок, которых там никогда и не было. Ричи сегодня крошки в рот не брал, но вместо голода чувствует дурноту. — Привет, брат, — отзывается он без энтузиазма. Мартин — их средний брат, самый любимый, и у него темные глаза, как у Коннора (огромная редкость), и Ричи совсем не хочется ему грубить. Ноздри Мартина вздрагивают. — Ты был у Коннора? — тянет он. — Какая прелесть. — Он меня вышвырнул. — Ну, для начала он тебя хотя бы пустил, — и Мартин взмахивает рукой. У него всегда такой оптимистичный взгляд на вещи — Ричи кажется, Мартин слишком хорош для этого города. Слишком хорош для них с Коннором, прогнивших здесь насквозь. Остальные их братья живут в Чикаго, там как-то… поживее. Он все же снимает пальто, не глядя кидает его в кресло и сверлит взглядом кофеварку. Он не хочет кофе. Он хочет пойти в ванную, достать опасную бритву и разрезать себе грудь, чтобы высыпать оттуда весь лед. — Он разлюбил меня, — признается Ричи, оборачиваясь, глядя на брата, — в его сердце больше нет для меня места. Мартин молчит, глядя на него сузившимися глазами, и несколько секунд Ричи ждет вердикта: если Коннор кому-то и сказал правду о своих чувствах, то это точно был бы Мартин. Запакованная лентой пачка долларов падает на покрывало. Зеленые купюры кажутся блеклыми, серыми в пробивающемся сквозь жалюзи свете. — Тогда почему он продолжает тебе платить? Ричи молча смотрит на деньги. Платить — это за работу, за те «услуги», которые Ричи оказывал Коннору, за его помощь, поддержку и советы. Раньше Коннор следовал этим советам (иногда… ладно, часто), но все эти полгода он даже не разговаривает с Ричи — и все же передает деньги через Мартина. Возможно, таково его представление о «справедливости»? — раз уж весь капитал семьи у него. Но Ричи знает Коннора всю жизнь, тот далек от справедливости. — Кто знает, почему Коннор что-то делает, — он пожимает плечами и все же нажимает кнопку на кофеварке. Голографическое табло напоминает, что аппарат давно пора почистить. — Он пустил нас, и я уверен, что он собирался что-то сказать. Что-то важное… но передумал. Кофе на вкус как его самые черные мысли — безнадежен. Ему стоило бы пойти в душ, но Мартин явился без звонка, а значит, потерпит. — Ты притащил своего любовника, этого лепрекона, — Мартин царапает покрывало указательным пальцем, оставляя белесые полосы, — чего ты хотел? Теплого приема? В его голосе ни тени осуждения, но Ричи-то знает, на чьей он стороне. — Коннор первый изменил мне, — выдавливает он. Даже для его ушей это звучит как оправдание. — В этом все дело? — Мартин усмехается, — ты просто хотел восстановить справедливость, Рич? Ты так называешь свою затянувшуюся интрижку? Ричи кусает губы, потому что в словах Мартина мог бы быть яд — но вместо этого там искренний интерес. И если бы Ричи мог объяснить… Да, сначала это была интрижка, порожденная его шоком, и гневом, и потрясением от того, что случилось с Коннором… случилось с Коннором по его вине. И тогда драка у заднего входа показалась подходящим способом сбросить напряжение, а Гэвин производил впечатление парня, который не доставит проблем. Который завтра и имени Ричи не вспомнит. — Привет, — говорит этот самый парень, когда пару дней спустя Ричи выходит из квартиры и обнаруживает его за дверью, — я частный детектив. Не хочешь выпить кофе? Он нервничает, и все это нагло — и в то же время не раздражающе нагло, и Ричи думает: почему бы и нет? Это ни к чему не обязывает. Уже тогда Ричи знал, что обманывает себя. Гэвин… Гэвин проникает ему под кожу и глубже, в вены, прямо в кровь. Постепенно все заходит слишком далеко, а потом — еще дальше, за точку невозвращения, за которой Ричи вдруг понимает, что успел его полюбить. Это не измена, говорит он себе, ведь Коннор первым изменил, Коннор бросил его (еще бы он не бросил, напоминает противный внутренний голосок, после того как твоя ревность едва не убила его), Коннор, в конце концов, не соглашается с ним поговорить, а значит, Ричи не может спросить его разрешения. Верно? — Придурок, — смеется Мартин беззлобно. Но тут же серьезнеет. — Но вообще я пришел поговорить не про твои жалкие решения в личной жизни, брат. — Неужели, — бормочет Ричи себе под нос. Он берет деньги — другой работы, кроме Гэвина, у него нет, а Гэвин не то чтобы много платит ему. Или вообще платит, если на то пошло. Счета, имущество — все это осталось у Коннора, принадлежит ему, но в этой пачке немало денег. Даже за месяц Ричи обычно не успевает все истратить. — Неужели, — передразнивает Мартин. Он садится, отставляя свою дурацкую китайскую еду, и его открытое лицо темнеет, на секунду становится слишком похожим на лицо Коннора. — Ричи… мне кажется, с нашим братом происходит что-то плохое. — Кофе комом встает в горле у Ричи. — И я говорю не о том беспорядке, что ты устроил. Мне кажется, это что-то по-настоящему плохое, Рич.