Румпельштильцхен

Долгие гудки звучат в трубке, и Гэвин с досадой бросает телефон на простыню — экран светится в полумраке спальни и гаснет, и это даже немного символично выглядит. Гэвин заворачивается в простыню поплотнее — ему не холодно, просто сидеть голышом внезапно кажется неуместным, словно он разделся в компании совершенно незнакомого существа. Но Ричард ему знаком. Гэвин медленно скользит взглядом по его ноге, бедру, линии спины. Так и манит повторить этот путь рукой, но Гэвина удерживает непонятная робость: Ричард спит, и Гэвину не хочется его будить. Тогда придется разговаривать. Придется делать вид, что все идет как надо, все в порядке, по плану. Никакой привязанности. Что Гэвин не умирает внутри от восторга, только потому что Рич согласился остаться на ночь. Что он не умирает от гнева и ревности, потому что этот говнюк пришел к нему от своего бывшего, весь в засосах, как будто чувства Гэвина пустой звук. Пришел — и почему-то остался. C Гэвином. (Почему-то, — издевательски повторяет внутренний голос, в котором Гэвин с трудом, но все же узнает изрядно потрепанное здравомыслие, — почему-то, идиот. Да он согласился только потому, что получил пинка под зад. Дело не в тебе. Не в тебе, Гэвин, старик). У Ричи умиротворенное лицо. Длинные тени от ресниц падают на щеки, похожие на чернильные слезы, брови расслаблены, Ричард кажется совсем юным — Гэвин впервые задумывается, что ни разу не спрашивал, сколько ему лет. Спящий, он словно моложе Коннора. Впрочем, сколько Коннору лет, Гэвин тоже не спрашивал. Они же близнецы. Гэвин уверен, что и с закрытыми глазами не перепутал бы, кто из них кто. Их нереально перепутать. Телефон оживает, вибрируя, и Гэвин вздрагивает от неожиданности — а следом вздрагивают ресницы Ричарда. Он поворачивает голову и смотрит на Гэвина долгим взглядом, и тот вдруг чувствует слабость во всем теле сродни болезни. Но все же подносит трубку к уху. — Ты звонил? — это Хлоя, Хлоя Вторая, ее голос звучит отстраненно и словно бы издалека, и вместо нее сейчас точно могла бы быть любая из ее сестер, Гэвин не отличил бы. — Что тебе нужно? Не слишком дружелюбно для кого-то, кто сам нанял Гэвина, но тому не привыкать. Рич садится, хмуря брови — прислушиваясь. На его шее, плечах темнеют отметины: сейчас Гэвин не может сказать чьи. Царапины точно оставил не он. Точно. Он моргает, когда голос Хлои приводит его в себя. — Гэвин? — Да, — вспоминает он, — я хотел задать несколько вопросов. Это о том, что случилось почти год назад. — А что случилось год назад? — Гэвину кажется, что в голосе Хлои появляется настороженность — ну или это всего лишь его воображение, затуманенное присутствием Ричи и собственной зашевелившейся интуицией, — ты о каком-то конкретном событии? — О конкретном… — Рич встает с кровати, задевая Гэвина бедром, и тот взгляда отвести не может — от его стройной фигуры, когда он ходит по комнате, собирая одежду, от его бледной, почти фарфоровой кожи в пробивающемся через жалюзи утреннем свете. От ауры отстраненности, словно они в одной комнате и все же бесконечно далеко друг от друга, в неких непересекающихся вселенных. Гэвин откашливается, продолжая: — Речь о несчастном случае, аварии, которая случилась с Хлоей Четвертой и Элайджей… это действительно было? Хлоя долго молчит. Гэвин тоже молчит, наблюдая, как Ричи натягивает белье и брюки. Это пугающе напоминает побег, только происходит прямо у него на глазах. — Да, это было, — говорит Хлоя наконец. Она не спрашивает, как авария почти годичной давности может быть связана с убийством сейчас. — Но я при этом не присутствовала… наверное, тебе лучше поговорить об этом с Элайджей. Не похоже на хорошую идею. — Он меня на порог не пустит. — Приезжай к двенадцати, — отвечает она и кладет трубку. Рич уже возвращается из гостиной в мятой рубашке. И Гэвин почти ждет, что он попрощается (в лучшем случае) — и свалит, но вместо этого Рич произносит: — Мне нужно заехать домой, принять душ и переодеться. Кофе можно выпить там.   Им приходится ждать в приемной минут двадцать, и только потом Элайджа все же соизволяет принять их. Хлоя — кажется, Хлоя Пятая, — проводит их в гостиную, и еще минут десять Гэвин имеет сомнительное удовольствие любоваться бесконечным дождем за стеклянной стеной и «кровавой» водой в бассейне. Элайджа всегда был театральным, помешанным на готических сказках, хотя сейчас по нему и не скажешь. — Был здесь когда-нибудь? — спрашивает Рич. В первую секунду вопрос представляется странным: как Гэвин мог здесь не быть, чертов Эл его брат — и вряд ли Рич не в курсе, — но когда Гэвин уже открывает рот, то соображает, что лет семь не преступал порога этого пафосного особняка, да и прежде бывал тут не то чтобы часто. Их с Элом пути разошлись слишком давно. — Бывал пару раз, — отвечает он, — а ты? Рич неопределенно кивает. — Бывал пару раз, — эхом отзывается он. Интересно, когда и зачем? Вряд ли Коннор водил его на экскурсию в спальню Элайджи, думает Гэвин, — мысль до кислоты во рту противная, потому что ничего такого уж невозможного в предположении нет. Элу всегда везет. Удача на его стороне. К счастью, Гэвин не успевает вообразить живописных картинок Элайджи, кувыркающегося с обоими братьями, — сам Элайджа беззвучно появляется на пороге. За ним следует Хлоя Вторая с подносом, на котором красуются тонкостенные чашки и чайник. Гэвин не пьет чай, но это все нужно и не для него, а для удовлетворения понтов и чувства прекрасного Элайджи — как будто что-то новое. — Добрый день, — говорит Элайджа и вальяжно опускается в неудобное на вид кресло. Гэвин сразу же начинает чувствовать себя глупо. — Чем могу служить? Пойти нахрен, — так и хочется сказать Гэвину. — Мы хотели кое о чем тебя расспросить, — все же сдерживается он. «Мы» — это преувеличение: Рич явно ни о чем спрашивать не хочет. Гэвин даже не знает, почему он вообще решил сюда приехать — ведь очевидно, что находиться в одном помещении с Элайджей Ричарду неприятно. С самого начала он не произносит ни слова, только безучастно оглядывает Элайджу с головы до ног. Его прозрачный взгляд кажется очень холодным. — Я был против того, чтобы тебя нанимать, — произносит Элайджа. В его устах это не звучит как наезд, скорее констатация, и такое бесит больше всего. Следов вчерашних возлияний на его лице не видно, он весь такой рафинированно-чистенький, прямо как Коннор (Гэвин отказывается признавать, что у него фиксация). — Но хорошо, задавай свои вопросы. «Так уж и быть», — явно читается в его тоне. — Авария десять месяцев назад, — говорит Гэвин, — в которую ты попал с Хлоей Четвертой… Он моментально чувствует перемену в настроении — воздух становится холодным и почти звенящим, и во взгляде Элайджи на Хлою сквозит напряжение. Похоже, она не сказала ему о цели встречи. Гэвину все больше и больше кажется, что такие — внешне — не связанные друг с другом события еще как переплетаются. — И какое это имеет отношение к ее, — Элайджа запинается, — смерти? Гэвин подбирается: Элайджа не отрицает факт аварии, уже неплохо, ведь источники Гэвина надежными не назвать. Вот только ответить на вопрос ему нечего — он понятия не имеет, какое отношение это имеет к смерти Хлои. У него такое чувство — неприятное — что он имитирует расследование, вместо того чтобы реально что-то делать. И все же оставить эту тему в покое тоже не может. Может быть, его интуиция — это на самом деле отголоски удачи. — Да такое, что ты постарался зачистить все следы, — осторожно говорит Гэвин, следя за реакцией, — и в больницу никто не обращался. И знаешь, если бы ты, например, кого-нибудь сбил и попытался отмазаться, то гипотетические родичи этого кого-нибудь вполне могли бы отомстить. Гипотетически. Но ты слишком удачлив… Элайджа усмехается, и Гэвин сразу понимает — холодно. Очень холодно, холоднее некуда. Никого Эл не сбивал — и по глазам видно, что его радуют все эти бесконечно далекие от правды предположения. — Или все дело в Хлое, — роняет Ричард. И вот это — не холодно. — Или тебе просто скучно, Ричард, и ты играешь в частного детектива, подкидывая Гэвину самые причудливые идеи, — предполагает Элайджа. — Как тебе такой вариант? — Вполне правдоподобно, — пожимает плечами Рич, — хотя и не объясняет, в чем такая секретность и почему ты так упорно не хочешь помочь в расследовании. Элайджа сжимает губы: обстановка накаляется на глазах, и хотел бы Гэвин думать, что все дело в неприязни Рича, но идея поговорить с Элом — когда он так явственно против — провальная с самого начала. — Не понимаю, каким боком тебя касается… — начинает Элайджа. Взмахивает рукой, и красующаяся на столике чашка взлетает в воздух, расплескивая чай и со звоном падая на пол. Тончайшие осколки разлетаются, и наступает тишина. Все слишком шокированы. Гэвин… Гэвин не верит своим глазам — нет, такое невозможно, это абсолютно невозможно в реальности. У Элайджи настолько огромный горшок, что даже если бы он — Эл, а не горшок, — упал с крыши своего долбаного особняка, то наверняка отделался бы только приятными впечатлениями от полета. Даже Гэвин не столкнул бы чашку, а у Элайджи не бьется посуда. У Элайджи ничего не бьется и не ломается. Элайджа, если так подумать, не попадает в аварии — а если он хочет скрыть какую-то информацию, она не выскакивает непонятно откуда прямо ему в лицо. — Может быть, хватит? — говорит Хлоя в этой звенящей тишине. Она впервые открывает рот с момента их появления — возможно, уже жалеет, что наняла их, ну или ей просто нечего сказать… Или все дело в горе, кто знает. — Просто ответь на пару вопросов, Элайджа, неужели это так трудно? Поднявшись со своего места, она опускается на колени и собирает осколки — кусочки фарфора кажутся в ее пальцах тонкими яичными скорлупками. Будто ничего особенного не произошло. — Ну хорошо, — Элайджа вздыхает с видом утомленным и нетерпеливым, словно по доброте душевной решил все же помочь парочке идиотов в их бессмысленной игре, — если вам это непременно нужно, то я расскажу. Хотя тут и рассказывать не о чем. Мы ехали на встречу, за рулем была она. В нас врезался мотоциклист, проехал на красный свет на перекрестке, но все стороны успели немного испугаться — даже машина не пострадала. Я ее все равно, конечно, продал. Звучит на удивление сухо и стерильно. Как отчет, который Элайджа прочитал и заучил наизусть, и теперь ему невыносимо скучно пересказывать. — А с кем была встреча, могу я спросить? — Рич достает блокнотик и даже записывает туда эти пустые «показания». — Нет, не можешь, — бросает Элайджа, — но я, так уж и быть, скажу. С одним коллекционером, он хотел купить несколько золотых монет… Рич вскидывает голову. — Купил? — встревает Гэвин. У него во рту пересыхает. — Нет, — Элайджа пожимает плечами, — не сошлись в цене. Ты же знаешь, как это бывает. Гэвин знает. Но он кивает, опуская взгляд, чтобы Элайджа не увидел там его жажды. — И мне больше нечего вам сказать, — сообщает Элайджа твердо. — Хлоя, проводи гостей, пожалуйста.   На улице серым-серо, и Гэвин зябко ежится, спеша нырнуть в машину. — Он что-то скрывает, — бормочет он, роясь в бардачке в поисках перчаток. Конечно, никаких перчаток там нет. — И… нужно выяснить, что с его удачей… Гэвину приходится прерваться, потому что Рич не спешит сесть в машину. — У меня есть кое-какие дела, — говорит он, когда Гэвин открывает дверцу и смотрит на него выжидающе, — мне нужно выяснить несколько вещей. Да в задницу такие туманные объяснения! — И что именно?.. Но Рич не дает ему закончить. Он поднимает воротник повыше и вылавливает из кармана телефон, и вид у него чертовски деловой. — Я вызову такси. А ты постарайся узнать как можно больше об этой аварии, — распоряжается он — хотя, вообще-то, это Гэвин у них главный. — Я тоже постараюсь что-нибудь узнать. И он отворачивается, больше не обращая на Гэвина внимания. Засранец.   Домой Гэвин возвращается, когда темнеет, убожество улиц скрывается в благословенных тенях, и только редкие фонари вырывают из этой «цензуры» то рваные афиши, то расколотую тротуарную плитку, то голодных кошек, ютящихся у мусорных баков. Гэвин поднимается по ступенькам и отпирает скрипучую дверь подъезда: в их районе не стоит оставлять лестницы без присмотра. Он бредет на свой второй этаж — мысли клубятся в голове, как сигаретный дым. Он узнал слишком много — и в то же время слишком мало, недостаточно, чтобы продвинуть дело. Кажется, что уже вторые сутки он просто стоит на месте. Что, если это никакое не коварное заранее спланированное убийство, связанное с делишками Элайджи? Что если это случайная пуля? В Детройте такое вполне возможно… Гэвин видит фигуру рядом с дверью, пульс подскакивает, пистолет прыгает в руку, пока мозг еще только поспевает за глазами, предохранитель щелкает… — Какого… — выдыхает он сипло, — какого хрена ты тут забыл? Коннор не выглядит угрожающим: он приваливается к стене, скрестив ноги и подняв незажженную сигарету, в другой руке зажигалка, будто он только-только собирался закурить — на пистолет Гэвина он смотрит как на досадную помеху. На самого Гэвина, впрочем, тоже. — Нам нужно поговорить, — сообщает он. Да нихрена Гэвину не нужно с ним разговаривать. Он чувствует себя как идиот, размахивая оружием под равнодушным взглядом этого фейри — интересно, приходит внезапная мысль, распространяется ли на него приглашение Рича? Или Гэвин может просто послать его, зайти в квартиру и закрыть дверь у него перед носом. Искушение слишком велико. Коннор не пытается ему помешать, когда Гэвин отпирает замок: он щелкает зажигалкой, дым кажется сизым в неярком свете лампочки. Так, словно ему совершенно похер на все, он вполне доволен, постояв и покурив на грязной лестнице. Толкнув дверь, Гэвин заходит внутрь и оборачивается, ожидая возмущения, требований — или даже угроз. Кажется, Коннор не из тех, что любят такие шутки. Это только раззадоривает. Вызывает злость. Или что-то другое. Но Коннор не возмущается. Он делает один небольшой шаг и замирает перед самым порогом, проводит пальцами по дверному косяку снаружи — ногти короткие и очень ухоженные… Гэвин видел в музее древние двери, разодранные на части голодными или разъяренными фейри. Глядя на это безупречное лицо и идеальные пальцы, о таком очень легко забыть. — Заходи, — говорит он. Думая мельком, не совершает ли ошибку. Коннор бросает сигарету и наступает на нее, выдыхает дым, оставляя его за порогом — и шагает внутрь. Гостиная Гэвина чище со вчерашнего дня не стала, но он отказывается чувствовать себя хуже — он гостей не звал, и если Коннору действительно нужно поговорить, то вряд ли его смутит пыль. Хотя Гэвину не хочется, чтобы засранец почувствовал себя как дома. Коннор оглядывается с искренним — как будто — любопытством, ни следа того, что ему неуютно, и на продавленный диван он падает с таким видом, словно это самое удобное на свете сиденье. Гэвин невольно задумывается, что совсем не знает о братьях ничего конкретного: он работает с Ричи и спит с ним, но его прошлое всегда как будто под запретом. Это одна из тем, которые они не обсуждают. И, наверное, Гэвин мог бы узнать больше — но отчего-то не хотел. — Что тебе надо? — требует он, чтобы отогнать неприятные мысли. Ему есть чем заняться — обдумать то, что удалось узнать, хотя бы попытаться отработать деньги. Нежелание связываться с этим дерьмом — Элайджей, Коннором, сложными отношениями Ричи с Коннором, их незаконными махинациями и прочей грязью, — смешивается с нездоровым, колючим азартом. Он хочет докопаться до правды. Хотя непонятно, для чего эта правда ему нужна. — Возможно, я хочу поговорить о Ричи? — говорит Коннор, и в его глазах, в его тоне Гэвин улавливает нечто эфемерное, напоминающее одновременно жажду, и тоску, и надежду. Но Гэвин встряхивает головой, и наваждение пропадает. — Или о тебе? О нем? — О том, как ты меня ненавидишь и угрожаешь убить? — предполагает Гэвин, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал легкомысленно. Язвительно. Равнодушно. — Если бы я хотел убить тебя, то убил бы, — Коннор хмыкает и хмурится, — если бы я ненавидел тебя… Он резко умолкает, будто стряхивает эмоции, и пауза затягивается — пока Гэвин больше не может ее выносить. — Так зачем ты здесь? — спрашивает он снова. Коннор качает головой. — Я пришел предложить тебе денег, — и это куда больше похоже на правду. У него спокойный тон — как у кого-то, кто полностью уверен в себе и в том, что предложение у него охуенное, пока Гэвин моргает, тщетно пытаясь осмыслить сказанное. Этот козел собирается заплатить ему? За что? — За то, чтобы ты оставил это дело в покое, — охотно объясняет Коннор, будто все мысли Гэвина отразились у него на лице. Наверняка так и есть. — Ты что, пытаешься меня подкупить? — Да, — Коннор улыбается — располагающей эту улыбку не назвать, он явно даже не старается, — хотя… ты, похоже, уже сам себе заплатил. Он наклоняется вперед и тыкает пальцем в пачку денег. Это Рич оставил, соображает Гэвин, бросил вчера на стол, и внутри колет привычной уже болью от воспоминаний — и гневом, что Коннор может решить себе что-то не то, что-то гадкое, и еще желанием засунуть ему эту пачку в рот… Коннор сильнее растягивает губы, и — по-хорошему — думать о его рте не стоило. Это оживший кошмар, Гэвин даже представить раньше не мог, что к одному и тому же существу можно испытывать такое отвращение и… Влечение?.. Нет, такое невозможно, и он запрещает себе об этом думать (даже если не думать не получается, черт). — Да пошел ты! — говорит он вместо этого. — Забирай их и проваливай, я в ваши с Ричем разборки не лезу… — Неужели? — тянет Коннор. Он прав — Гэвин лезет, — и эта его правота бесит только сильнее. Не нужно было с самого начала во все это ввязываться, уже тогда голос разума подсказывал Гэвину, что такой кусок ему не проглотить. Да, он занимался делами об убийствах пару-тройку раз — но это только потому, что полиция в этом городе слишком привыкла не утруждаться работой, и часто отчаявшимся родственникам просто некуда идти… Нет, не то чтобы он мнил себя рыцарем в сияющих доспехах. Просто… Черт, он не знает, что «просто» — и это дело, с Хлоей Четвертой, явно не имеет к несправедливости полиции никакого отношения, и даже сейчас Гэвин все никак не может себе объяснить, почему согласился. Коннор поднимается с места — плавно, неторопливо, подходит ближе, словно хочет пристальнее рассмотреть Гэвина, его спокойное лицо впервые не кажется фальшивой маской, прикрывающей людоедскую суть. — Тебе же самому это все не нужно, — говорит он. Голос звучит без сарказма, слегка устало, и он до чертиков похож на обычного и живого, ну… фейри, не на ядовитую змею. — Тебе не хочется что-то выяснять с Элайджей и уж тем более со мной, тебе противны светские тусовки, на которые приходится таскаться, чтобы выяснить, с кем общалась Хлоя. Тебя тошнит от одной мысли о том, чтобы взять у кого-то из нас деньги. — Он обходит Гэвина, задевая его руку своей, и на мгновение Гэвин напрягается, ожидая удара в спину — но Коннор не ударяет. — Ты вцепился в это дело, только чтобы доказать что-то. Но кому? Зачем? Гэвин не знает. Ему нечего возразить, да и не хочется, потому что все верно, Гэвин не смог отказать, ведь Элайджа смотрел на него. Вляпался в дерьмо из-за собственной неспособности вовремя отступить. Он готов согласиться. Если бы не одно «но». — А Рич зачем? — спрашивает он внезапно севшим голосом. — Он тоже что-то пытается доказать? Коннор склоняет голову набок, будто Гэвин на его глазах упал на ковер и лижет яйца или делает еще что-нибудь такое же бессмысленное и гадкое. Как будто Гэвин животное, которое Ричард завел себе из скуки и обиды. — Ты думаешь, все дело во мне? — брови Коннора сходятся на переносице, и сейчас он уже не кажется таким наглым, самоуверенным. — Думаешь, я бросил его и продолжаю держать на коротком поводке, я бессердечный гаденыш, ломающий Ричи жизнь… — его зрачки расширяются, и на дне его глаз Гэвин видит еле сдерживаемый огонь, — и если я оставлю его в покое, то он сообразит, какая я на самом деле тварь, и полюбит тебя… — Удар настолько близко к цели, что несколько секунд Гэвин не может дышать. — Но правда в том, что ты не знаешь, что произошло, — шепчет Коннор. Рич говорил то же самое. — Ты просто очень хочешь, чтобы я оказался сволочью… Гэвин как будто вязнет в болоте. — А на самом деле ты ангел? — он находит в себе силы усмехнуться, — так? Но Коннор только качает головой. — Конечно нет. Звучит ужасно искренне. И Гэвину хочется снова послать его, или сказать что-нибудь оскорбительное — что-нибудь, что пробьет эту оболочку и причинит Коннору такую же боль, какую Гэвину причиняют его слова. Хочется выкинуть эту гадюку за дверь… Но он не может. — Он слишком хорош для тебя, — выдавливает он. Коннор улыбается — мельком, но Гэвин успевает увидеть его острые зубы, его безжалостность. — Для тебя он тоже слишком хорош, — говорит Коннор — я, с другой стороны, совсем не такой… И секундой позже его губы на губах Гэвина. И Гэвин думает — почему нет? Почему не попробовать, каков на вкус этот ядовитый плод? Перед его внутренним взором все еще засосы на шее Ричарда и его полный смертной тоски взгляд, ненависть вскипает в груди — и Гэвин закрывает глаза, целуя Коннора, лишь бы больше не видеть этой картины. Это похоже на наваждение. От него пахнет чем-то горьким, губы жесткие — гораздо жестче, чем у Рича, — и захватывают рот Гэвина без всякой милости, почти до боли. Гэвин вздрагивает, когда пальцы сжимаются на его плечах, но не от боли. Он понимает, что делает глупость: понимание горит в голове, как огромный факел, но его яркий свет не освещает те закоулки души, которые отвечают за подобное безумие. Как будто Гэвину хочется отключить мозг и творить всякую дичь. И он творит. Считаные мгновения спустя они в спальне, уже без одежды — куда она делась, как? — и Гэвин толкает Коннора на разобранную постель, на которой меньше суток назад трахал Ричи. Тот смотрит снизу вверх, но как будто сверху вниз, и у него — как и у Ричи — синяки под челюстью, и почему-то сейчас это только сильнее раззадоривает. Возбуждает. Гэвин падает рядом, но Коннор тут же перекатывается, усаживается сверху — у него голодный, почти угрожающий вид, волосы падают на лоб, глаза горят. Он сжимает коленями бока Гэвина и выгибается, и Гэвин прижимает ладони к его животу, накрывает пальцами целые созвездия родинок, и это все какое-то сумасшествие… или колдовство… или… Или он подумает об этом завтра.