Маленькие перемены

Даниэль Уиттингтон. Школьница из Эссекса, чей мир вращался вокруг хороших оценок, перестука прочных туфель «Мэри Джейн» и покалывающего черепа из-за туго затянутых косичек. Ручеек считал, что в ней не было ничего особо выдающегося, но каким-то образом она привлекла внимание Санни. Санни тоже ничего особенного из себя не представлял. Неряшливый, обвешенный бисером хиппи, карманы брюк которого тихонько гремели от мелочи, которая служила ему за доход, и который основывал свои жизненные выборы на слабых порывах ветра. Он любил путешествовать. Как ему удавалось скакать по миру, не имея ни гроша за душой, остается лишь догадываться. Они были парой молодых, безрассудных людей. Если бы Ручеек когда-нибудь оказался вынужден дать искренний совет, он бы сказал, что любви нужно избегать, как чумы. Все, что она в итоге делает, это разрывает жизни и семьи. Как вскоре Даниэль обнаружила, её родители хиппи не любят. Вот только у неё были проблемы с наивностью, и каждое случайное «Я тебя люблю» она принимала за нечто гораздо более глубокое. Родители ей отказали, но та принялась настаивать, и в конце концов Даниэль вышвырнули из дома, словно остатки ужина. После смены имени и регистрации брака Санни и Летучий Одуванчик, или же просто «Оди», обосновались в Тролль-Тауне. И с тех пор все полетело под откос. Ловко лавируя по оживленному тротуару, Ручеек бросил взгляд на настойчиво вибрирующий телефон, в котором отображалась строка сообщений. Кто бы мог подумать, что антиквары столь нетерпеливы? Он вообще не хотел иметь телефон. Это были раздражающие, вызывающие привыкание маленькие устройства, которые высасывали душу через экран и не давали видеть истинную красоту мира. Ручеек свой телефон ненавидел. Он не вызывал у него ничего, кроме легких сердечных приступов, но… он ему был нужен. Если бы у него его не было, мама вообще не могла бы ему звонить. А такое состояние паники ему не нужно. Слава Богу, Розочка не стала настаивать на том, чтобы высадить его у порога дома, подумал он, увидев неухоженный и заросший газон. Эта женщина даже не смогла разобраться, как работает газонокосилка. Ручеек мог лишь смиренно вздохнуть. Опустошив переполненный почтовый ящик и засунув письма под мышку, он подошел к крыльцу. Почва, высыпавшаяся из выброшенных цветочных горшков, смягчила половицы, и его барабанные перепонки поприветствовал знакомый перезвон музыкальной подвески. Ожидал ли он, что она будет присматривать за домом? Нет. Испытывал ли он разочарование? С каждым днем все больше и больше. Дверь не была заперта, потому что зачем? Ручеек всего лишь семнадцать раз велел ей закрываться на случай, если ее снова ограбят. Но, опять же, Оди была не из тех, кто учится на ошибках. Ручеек положил пачку почты на захламленный стол в коридоре и свернул в гостиную. Он не стал ее звать. Да и не нужно было. Он ещё с детства обычно находил свою мать в одном и том же месте. Оди лежала на диване полностью в отключке. Она была плотной, вальяжной женщиной, одетой в мешковатую одежду (наверняка тряпки, которые после Санни остались). Ее пшеничного цвета кудри растрепались и спутались с голубыми, фиолетовыми и седыми полосками, которые становились все более заметными каждый раз, когда он видел ее. Ее очки висели на носу, лицо было бледным. Если честно, Ручеек считал, что она лишь жалкая пародия родителя. Не обращая внимания на тягучую вонь того, что она вдыхала на этой неделе, Ручеек взял подушку и шлепнул по ней. — Вставай. Оди простонала. — Мама, тебе нужно встать. Недовольное ворчание. — Мама! — крикнул он. Оди открыла глаза и издала придушенный вздох. Она растерянно огляделась по сторонам и наконец нашла руку Ручейка, который помог ей сесть. Какое-то время она могла лишь моргать и тупо смотреть на стоящего перед ней юношу, пока не вернулась в реальность. Как только она это сделала, ее усталое лицо просветлело. — Ручеечек! — Ее пальцы сжались вокруг его рук. — Цыпленочек мой, вернулся, — проворковала она. — Без тебя дом уже не тот. — А, так ты всё-таки по мне скучала? — спросил Ручеек с натянутой улыбкой, держа в руках телефон. — А я полагал обратное. Оди принялась было бессмысленно объясняться, но Ручеек жестом велел ей замолчать. — Все в порядке, — отрывисто сказал он. — Правда. Просто… — Он поднял глаза, чтобы рассмотреть молочно-белое лицо матери. — Ты… ты сегодня ела? Выражение лица Оди исказилось, пока она пыталась вспомнить. Ответом ему стал лишь недоуменный взгляд. Ручеек медленно кивнул. — Хорошо. Хорошо, ясно. Иди на кухню. Уверен, у нас что-нибудь есть. Как оказалось, у них ничего нет. Обследовав холодильник и обнаружив пакет испорченного молока и заплесневевшие хлеб и сыр, Ручеек потратил добрых несколько минут на то, чтобы выбросить продукты и вылить мутную жидкость в канализацию. — Я хотела выбросить пораньше, но… — Оди запнулась. — Я знаю, знаю. Забыла, — пробормотал Ручеек, проверяя срок годности на банке фруктового коктейля, которую нашел в ящике. Сойдет. Вылив его в миску и достав из-под раковины пятнистую вилку, он поставил эту пародию на обед на стол перед матерью. — Пожалуйста, просто съешь это. Оди подчинилась, наколола кусочек ананаса и отправила его в рот. Она жевала в тишине, лишь сын сидел напротив нее и раздраженно тыкал пальцами в экран телефона. — Где он? Ручеек поднял бровь. — Где кто? — Эм… другой мальчик. Твой лучший друг, сверкающий такой. Кристалл, вот! — Алмаз. — Алмаз, да! Где он? Ручеек пожал плечами. — Я как бы за ним не слежу. — Но он обычно всегда с тобой. Разве не он тебя сюда привёз? — Оди помрачнела. — Вы поссорились? — Нет, — резко ответил Ручеек. — Мы с ним просто со вчерашнего вечера не разговаривали. Все в порядке. — Пока он говорил, он отстучал очередное «Ты ведешь себя очень незрело» в своей (односторонней) переписке с Алмазом. Этот чертов блестящий идиот не отвечал ему с тех пор, как Ручеек велел ему подавиться, а теперь он его игнорировал, ожидая, что Ручейку будет не все равно. Алмаз был тот еще фрукт. «Фрукт, который не отвечает на мои чертовы звонки». «Причём не только он один». Ручеек вздохнул. — Послушай, — начал он, отложив телефон. — Жизнь в Берген-Тауне — для меня стресс, ясно? Колледж — это стресс. Мне нужно работать, мне нужно добывать деньги на ресторан. Мне нужно… — Ты всё ещё занимаешься йогой, дорогой? Ты же знаешь, она отлично помогает расслабиться. — Да, но… — И курить тоже бросил? — поинтересовалась Оди. Мысли Ручейка устремились к пачке сигарет в кармане. — …Да. Но послушай, неважно, чем я занимаюсь. Если я хочу оставаться спокойным, я просто, я просто… — Он умоляюще посмотрел на мать. — Мне нужно, чтобы ты говорила со мной, мама. Мне нужно, чтобы ты говорила со мной каждый день. Пожалуйста. — Ручеечек, — сказала Оди раздраженно. — Ты знаешь, как сильно я тебя люблю, но каждый раз, когда ты мне звонишь, ты только и делаешь, что говоришь мне есть, спать, быть осторожной. Дорогой, ты милый мальчик, но такой зануда. — Она легко рассмеялась. — Тебе еще и двадцати нет, а ты уже ведешь себя как родитель. — Потому что тебе, блин, нужен родитель, — сквозь стиснутые зубы ответил Ручеек, пытаясь охладить кипящую кровь. «Умиротворение. Это твоя фишка. Пожалуйста, помни». — Мам, ты правда думаешь, что я звоню тебе только потому, что хочу тебе досадить? Оди улыбнулась легкой улыбкой, которая куснула его за терпение. — Нет, дорогой. Я знаю, что ты мне добра желаешь. Ты просто заботишься о матери, но… — Она запихнула в рот еще одну порцию фруктов. — Я взрослая женщина, — прочавкала она, прежде чем проглотить. — Я сама могу о себе позаботиться. — Нет, не можешь! — Он попытался и не смог убрать взволнованный писк из тона. — Мама, когда ты в последний раз осталась одна, что случилось? — Ручеек, это был несчастный случай. Ты не виноват, что так случилось, я не виновата… — Ты себе голову разбила! — Но ведь все обошлось! — торопливо воскликнула Оди. — Я добралась до скорой, все закончилось хорошо. Ручеек сорвался. — Мама, я был на другом конце страны! Я знал, что не должен был соглашаться на эту дурацкую экскурсию, но ты сказала, что позвонишь. Но ты не позвонила. А знаешь, кто позвонил? — Ручеек одарил ее невеселой улыбкой. — Соседи. С твоего телефона. И-и я это плохо воспринял. Я вышел из себя, мама. И знаешь что? Люди это видели. Учителя видели, Алмаз видел. Ты знаешь, как я стараюсь не выходить из себя? Но тогда — вышел! — Ручеек откинулся на стуле, небрежно вскинув руки. Он заставил себя усмехнуться. — Так что да, мой самый худший момент в жизни был вызван тобой. Спасибо за это. Молчание. Они посидели, оправляясь от последствий его вспышки, пока мать не заговорила снова. — Ручеечек… Я не знаю, что тебе сказать, — сдавленно произнесла Оди, нервно почесывая кожу большим пальцем. — Столько лет прошло, а ты все никак не забудешь. Если бы мы могли оставить всё в прошлом… — Оставить всё в прошлом?! Мама, поверь, мне бы очень этого хотелось. — Ручеек встал, ножки его стула скрипнули о кафель. Вот тебе и умиротворение. — Но оставить в прошлом не значит забыть. Я не хочу, чтобы это повторилось, мама, а я всегда боюсь, что повторится. Если честно, когда ты мне не звонишь, я иногда думаю, что ты мертва. Всё настолько серьезно, что каждый раз, когда ты мне звонишь, я думаю, что ты умерла, и-и это снова соседи. — Ручеек… — Чтоб ты знала, я так жить не хочу. У меня есть и другие заботы, но в итоге я каждый день думаю об этом дурацком доме и об этой, — он резко ткнул в неё раскрытой ладонью, теперь он был по-настоящему зол, — э-этой глупой женщине, которая не может позаботиться о себе, как взрослый разумный человек. Оди потянулась и схватила быстро жестикулирующую руку Ручейка. — Милый, просто… просто сделай глубокий вдох… Он вырвался из ее хватки. — Нет, — сказал он категорично. — Нет, нет, нет, нет. Я закончил. Я в порядке. Просто дай мне минуту и ешь свои чертовы фрукты, ладно, мама? — Ручеек не дождался ответа, прежде чем выйти из кухни. Повернувшись на пятках, он услышал, как скрипнул стул, когда Оди опустилась на него. Он инстинктивно направился к своей старой спальне, действительно самой тихой и наименее утомительной комнате в доме. Распахнув дверь, он почувствовал сильный удар в сердце. Пусто. Плечи Ручейка опустились. Он забрал все свои вещи в Берген-Таун, все предметы комфорта. Даже его матрас. Комната, в которую он вошел, была бледно-сиреневого оттенка, освещенная высоко стоящим солнцем, проникающим сквозь жалюзи. Все, что осталось, — это шаткий стол, мягкая подушка, ловец снов, висевший у окна, и картонная коробка с разными вещами. Ручеек наклонился и принялся в ней рыться. Расческа, четыре бисерных ожерелья, пара штанов для йоги, несколько журналов, которые он благоразумно трогать не стал, резинки для волос и большая красная игрушечная машинка. Это был, возможно, его самый нелюбимый предмет из всех. Естественно, Ручеек поднял игрушку и взвесил её на ладони. Он поднялся, жонглируя машинкой в обеих руках, и обнаружил, что его ноги сильно жаждут прожечь дыры в полу. Ручеек много ходил по разным причинам. Иногда это помогало. Иногда — нет. Но для него было важно сохранять спокойствие. Если он его не сохранит, люди могут что-то заметить. Начать находить слабые места. И тыкать в них. Они могли обрушить все, что у него есть, а Ручеек не мог этого допустить. Контроль. Ему нужен контроль. Чтобы всё было без сучка и задоринки и под контролем. И он мог его достичь. Нужно просто. Оставаться. Спокойным. Все в порядке. Он много вещей держал под контролем, и обращение к ним всегда успокаивало его нервы. Он мог держать под контролем Цветана, используя его псевдоним Ф. Ц. Блю. Он мог держать под контролем Розочку, играя с ее комплексом вины. Он мог держать под контролем Хряща, почесывая его эго. Он мог держать под контролем девушку Хряща… Ладно, насчёт Тихони Ручеек был пока неуверен. Вчера вечером она одарила его очень сердитым взглядом, но это ничего. Она нервная и неуверенная в себе девушка. Найти слабое место, которое можно использовать в своих целях, не составит труда. Тихоня ему не навредит. Друзяшки-Закусяшки вообще идиоты, так что в этом отношении он в безопасности. А вот Алмаз. Блядь. Оглядываясь назад, Ручеек должен был прекратить общаться с Алмазом, как только понял, что им будет нелегко манипулировать. Это был бы разумный поступок. Однако эмоции все портят. И сейчас Алмаз по-прежнему расхаживал, аки чертов пикси, обладая знаниями относительно Ручейка, которыми не должен был, и личностью с раздражающим отсутствием ниточек, за которые Ручеек мог бы потянуть. «Шантаж?» Не-а. Не выйдет. Во-первых, Алмаз слишком открыт, чтобы Ручеек мог найти, чем его шантажировать. Во-вторых, он не хотел. Как он уже сказал, эмоции все портят. Особенно желание использовать. Но если Алмаз с ним не разговаривает, то, возможно, и мешать не станет. Но дело в том, что Алмаз игнорировал его, чтобы специально позлить Ручейка, словно мелодраматический ребенок, которым он и являлся. Но он его не раздражал. Ручейку было абсолютно насрать, что Алмаз его игнорирует, и он пытался выразить свою незаинтересованность в споре с прошлого вечера, но не мог донести до него свою мысль, потому что Алмаз. Его. Игнорировал. Ручеек со стоном задрал голову к потолку, продолжая возиться с игрушкой. Вот зачем он сюда пришел? Он ненавидел этот дом, он ненавидел эту женщину, он ненавидел машинку в руках, он ненавидел эту чёртову пустую комнату — это с самого начала была плохая идея. Если бы он остался в Берген-Тауне, он смог бы хотя бы частично спланировать меню. Не говоря уже о том, что Алмаз жил достаточно близко, чтобы Ручеек мог лично встретиться с ним и донести до него мысль о нейтралитете. Но нет, он вдруг испугался за маму, и теперь застрял здесь до завтра. Тут даже его гребаного матраса нет. Где же ему спать? Не в силах выносить пустоту комнаты, Ручеек вышел в коридор. Он сунул руки в карманы, как и машинку, и уставился пустым взглядом на цепочку фотографий в рамках, которую Оди повесила вдоль стены. Однажды она сказала ему, что все детство Ручейка будет развешено по дому в виде серии фотографий. Но дело в том, что Оди многое забывала. В настоящее время фотографий Ручейка висело две. Обязательный «снимок голого младенца в раковине» и с первого дня шестого класса. Ручеек, Звуки и Алмаз. Снимок выбелился солнцем сквозь соседнее окно, от чего оно выглядело довольно старым, но именно тусклые волосы натуральных цветов на всей троице придавали этой сцене ощущение «прошлого». https://64.media.tumblr.com/a5fba910a16f96c4133e907d5e160423/tumblr_opn3xxdgPB1racp8eo3_1280.png Честно говоря, Ручейку хотелось фотографию разбить. Его тошнило от лица Алмаза, ясное дело, он не хотел видеть его у себя дома. Не то чтобы Оди это волновало. Он мог это сделать. Он может прямо сейчас её взять и швырнуть об стену. Он так и сделает. Секунды утекали в напряженном соревновании в гляделки между Ручейком и тремя беззаботными лицами двенадцатилетних детишек. Наконец, он вздохнул, оторвал взгляд от изображения и пошел дальше по коридору. Про временную линию Ручейка Оди позабыла, а вот её список быстрых трахов, видимо, стоил того, чтобы украсить им стену. Ручеек прошелся по запятнанному ковру, его усталые глаза останавливались на каждом знакомом, но ненужном лице. Парни приходили и уходили, как бы Оди ни была уверена, что следующий будет «тем самым». Она была тошнотворной идеалисткой, когда дело касалось парней. Даже просила Ручейка называть каждого из них папой. Генри был в таком же восторге, как и Оди. Ручеек смутно помнил, как тот неуклюже обхватил его за плечи и назвал сыном. Эта прекрасная семейная сцена продлилась всего десять минут, прежде чем позвонила жена Генри и обвинила того в измене. Дилан был равнодушен. С самого первого дня знакомства Ручеек знал, что Оди подобрала с улицы безнадежного укурка, как бродячего кота. Он даже не знал, официально ли они расстались. Оди просто однажды оставила заднюю дверь открытой, Дилан ушел, и больше о нем не слышали. А потом был Эван. Ручеек остановился перед фотографией Эвана, и его пальцы инстинктивно потянулись помассировать горло. Хотя он всегда был согласен с тем, что играть с чьим-нибудь разумом может быть безвредно и даже полезно, Эван привил Ручейку очень, очень антинасильственный взгляд на мир. Но никто не причинил большего вреда, чем Санни. Пока Ручеек смотрел на изображение своего отца, снаружи слышалось слабое щебетание птиц. О нем нечего было сказать, кроме того… что портить воздух он умел. А надо было трусить меньше потому что. Санни о детях не задумывался. Санни не понимал, во сколько обходятся дети. Поэтому Санни того, чего не понимал, избегал. К несчастью для него, Оди приподнесла ему небольшой сюрприз. Оказывается, романтическая ночь, проведенная ими у лесного ручья, оставила их с нежелательным сувениром. А поскольку у Санни был хребет аки у червя земляного, он уехал. Выкатил свой фургон на подъездную дорожку, и тем самым переехал оставшиеся осколки сердца Оди. Он был подлым, ленивым, трусливым человеком. — Ты очень на него похож, — раздалось ласковое бормотание со стороны. Оди стояла рядом с ним и смотрела на Санни с ласковой улыбкой, как будто их предыдущий спор уже забылся. Зная Оди, это было вполне вероятно. — Перестань мне так говорить, — тихо ответил Ручеек. — Что? — недоверчиво рассмеялась она, ткнув в предплечье своего гораздо более высокого сына. — Ручеечек, это правда. Почему ты не хочешь, чтобы я тебе об этом говорила? У тебя ведь его рост, его нос, его глаза. — Я не хочу слышать, что я похож на Санни… — Папа. Он твой папа. «Раз так, то пусть ведёт себя как папа, черт его задери». Ручеек стиснул зубы, пытаясь не заорать снова. — Точно, — сказал он с напускным терпением. — Папа. Мне не нравится, когда мне напоминают, что я похож на папу. Извини, но разве не он спокойненько съебался…? — Ручеек. — Дрожащий голос Оди чуть-чуть окреп. — Он не ушёл навсегда, он… он был просто ошеломлен мыслью… — Прекрати. Ему. Блядь. Сочувствовать! — прошипел Ручеек. — Мама, я тебе уже много лет пытаюсь втолковать — он не вернется. — Санни любит меня, он любит тебя, — Оди попыталась найти эффективную формулировку, хотя сама выглядела так, будто хочет просто сломаться. — Нет. Нет, не любит, — медленно ответил Ручеек, его взгляд был прикован к стене, потому что, если честно, он не хотел сейчас смотреть на мать. — Выражусь так, чтобы ты поняла. Санни… — Папа! — Санни ушел. Он ушел, потому что не был ответственным человеком. Он бросил жену. Ему, видите ли, эмпатии не хватило. А его жене не хватило здравого смысла. И ещё она ужасно разбиралась в людях. Она провела несколько лет, стеная, как сильно ей его не хватает. Она постоянно плакалась своему ребенку, словно психотерапевту. Угадай, что, мама? — Тон Ручейка становился все горчее с каждым словом. — Ее ребенок психотерапевтом не был. Он просто пытался быть оптимистом и хотел, чтобы его мама перестала грустить. Он пытался убедить ее, что папа когда-нибудь вернется. Я ни хрена в это не верил, я был просто измотан, мама! Ты мне ночами спать не давала! Оди пыталась говорить, но у неё так дрожали губы, что получился только всхлип. Но Ручеек уже начал и не мог остановиться. — Но ты взяла и поверила мне, потому что была идиоткой! Чертовой идиоткой. Выпустила свою жизнь из-под контроля и все время ждала, что я все исправлю. — Ручеек глубоко вдохнул, чувствуя острое жжение в горле. — Я просто пытаюсь жить своей жизнью, мама, — тихо продолжил он. — Я пытаюсь вырасти. Но я не могу постоянно возвращаться сюда и убирать за тобой. Ему даже не нужно было смотреть на нее. Услышанное хлюпанье носом всё ему поведало. Ручеек остался стоять на месте, когда Оди, закрыв лицо и рыдая, удалилась. Выпустив остатки ярости, он злобно посмотрел на Санни. «Это все ты виноват». Ручеек постарался проявить деликатность и сдержать все ядовитые эмоции, прежде чем вернуться к матери. Заглянув в дверной проем гостиной, он увидел, что она уткнулась лицом в подушку, а ее плечи подрагивают. У него были очень смешанные чувства по отношению к слезам. Слезы Розочки означали слабый слепок, которому легче придать форму. Удобно. То же самое касалось и любого другого члена Друзяшек-Закусяшек, от которого Ручейку что-то требовалось. Он находил слезы полезными. Но это его мама… Не говоря ни слова, Ручеек опустился на диван. Не слишком близко к ней. Меньше всего ему хотелось ее обнимать. Неприятно вздрогнув от чувства дежа вю, которое вызвал у него этот момент, он не сводил глаз с круглого узора ковра. Знакомое ощущение навевало сон. Он вспомнил, как ему было десять и его разбудила пьяная Оди, которой снова приспичило поплакать над Санни. Она выжала из него все сочувствие, и с наступлением рассвета Ручеек попросту оцепенел. Даже спустя годы он все еще чувствовал ее дрожащие руки, обхватившие его худые плечи. Маленький мальчик Оди всегда мог успокоить все ее тревоги. — Я найду тебе помощь, — произнес Ручеек после долгого молчания. Оди подняла голову, открыв покрытое пятнами лицо. — Какую помощь? — спросила она сквозь неровное дыхание. — Мой ресторан. Я… я его пока не получил, но скоро все окупится, и… — Ручеечек, — осторожно пробормотала она, вытирая влагу с глаз. — Где ты берёшь на всё это деньги? — Об этом не беспокойся. Это не важно. — Он небрежно махнул рукой, а затем наклонился ближе, чтобы взять Оди за руки. — Но послушай. У меня опыт работы в «У Шеф-повара». Хозяйка меня очень ценит. Самый популярный ресторанный критик Берген-Тауна — мой друг. Когда я налажу работу заведения, — Ручеек не заметил, что подпрыгивает на месте, пока не услышал тихий скрип, — оно будет чрезвычайно успешным. Подавленное выражение лица Оди смягчилось, когда она заметила яркую улыбку сына. — Ты взволнован, — констатировала она факт. — Забавно. Я в последнее время не видела, чтобы ты чему-то радовался. Это очень приятно. Ручеек усмехнулся. — Я уже много лет над этим тружусь, и теперь я так близок, но… — Его плечи внезапно поникли. — Но… я это тебе не поэтому рассказываю. Мама, когда мой бизнес пойдет в гору, я найду тебе помощь. Я смогу себе это позволить. Ты сможешь привести свою жизнь в порядок. Но сначала мне нужно, чтобы ты согласилась. Оди мягко улыбнулась и кивнула. — Конечно, я согласна, дорогой. — Ты лжешь, — тут же ответил Ручеек. Оди откинулась на диван, выглядя слегка оскорбленной. — Ручеек! Что… Зачем твоей матери тебе лгать? Он бросил на нее измученный взгляд. — Ты не знаешь, что лжешь. Но это случалось и раньше. Каждый раз, когда я говорю о том, чтобы найти тебе помощь, ты соглашаешься. Но как только я эту помощь нахожу, ты вдруг начинаешь нервничать. Мама, так продолжаться не может. Ты должна согласиться. — Хорошо… Полагаю, ты прав, дорогой, — вздохнула она, подняла руки и коснулась лица Ручейка. Слегка прищурившись, она приблизила его лицо к своей линии зрения. — Я не лучший пример для подражания, да? Но взгляни на себя, даже со мной ты вырос в доброго, любящего, честного мальчика. «Честного». Ручеек опустил голову и издал несколько приглушенных смешков. — Над чем это ты смеешься? — услышал он ее вопрос с улыбкой в голосе. Ручеек покачал головой, тень позабавленной ухмылки все еще была заметна. — Не знаю. Думаю, я просто устал. — О-о-о, Ручеек, — сочувственно протянула Оди. — Твоей кровати здесь нет, дорогой. Т-ты мог бы переночевать на диване, но… — Ничего, ничего. — Он встал и поправил шнурки штанов. — Я переночую у друга. — Ручеечек? Он повернулся. — Как ты сюда добрался, если… не приехал с мальчиком-блестяшкой? — Розочка. — Ручеек пожал плечами, выходя в коридор. — Ты ведь её знаешь? Дочь мэра. Розовые волосы. Трудно не заметить. — Да, я знаю эту девушку, Ручеек, — ответила Оди с легким раздражением, выходя вслед за ним из комнаты. — Ты… ты с ней знаком, дорогой? — Я бы сказал, что достаточно, раз уж она привезла меня сюда. — Прекрати умничать. — Прекрати давать мне шанс. — Ручеек, послушай. Ручеек остановился, положив руку на ручку входной двери, а другую засунул в карман и сжал пальцами игрушечную машинку. — Слушаю. Оди поднялась и встала перед ним. Его часто удивляло, насколько она невысока в эти дни. А может, это Ручеек просто стал выше. — Ты пока ни с кем в колледже не познакомился? Ручеек поднял бровь. — Кроме тех десяти человек, о которых я тебе рассказывал? — Ты знаешь, о чем я, Ручеечек. Девушка! И-или парень. Ручеек, дорогой, ты же знаешь, что я не против… — Нет, — резко оборвал её Ручеек. — Ответ по-прежнему «нет». Пожалуйста, мама, больше об этом не спрашивай. Я уже говорил. У меня нет ни времени, ни интереса. Оди надулась. — Значит, никого? «Пфф. Честного». — Ни души. Его мать ничего не сказала, выглядя конкретно подавленной. — Так… мне можно идти или…? Она покачала головой и поманила его к себе. Ручеек подчинился, но когда он приблизился, она указала пальцем вниз. Он присел, встретившись с ней взглядом, и не скрывал ухмылки. Оди засветилась при виде его лица, прижала поцелуй к его лбу и ткнула в нос со словом «Бип!». После этого ему разрешили уйти. — Я люблю тебя! — воскликнула Оди, махая рукой с крыльца. Ручеек, который уже настойчиво стремился оказаться как можно дальше от дома, в ответ показал большой палец.

***

Любовь и обида — две очень сильные эмоции, которые, смешавшись, могут стать очень липкими. Ручеек регулярно испытывал эти две эмоции, и одно это чувство вызывало больше мигреней, чем ему нравилось. Все, что происходило в семье, было результатом того, что Ручеек был слишком молод и неопытен, чтобы взять все в свои руки. Все развалилось, его мать развалилась. Но в жизни Ручейка больше не будет хаоса. Нет, если он вовремя вмешается. Есть такая поговорка: русло реки не перенаправишь. Ручеек был с ней не согласен. С достаточным количеством палок, камней и самоотверженности реку можно выпрямить и направить в нужное ему русло. Вечно он её удерживать, конечно, не сможет, но… достаточно долго, чтобы её пересечь. Он соскучился по Тролль-Тауну. У этого места есть свои маленькие прелести, думал Ручеек, бродя по парку, утопающему в пышных пейзажах. Выйдя на солнце, он рассмотрел игрушечную машинку и увидел серые царапины под дешевой красной краской и расхлябанные пластмассовые колеса, которые можно было с легкостью оторвать. Как она продержалась так долго? Видимо, маленькому Ручейку она была очень дорога. Он услышал их раньше, чем увидел. Пронзительный смех Розочки и бурные возражения Цветана. Ручеек заметил эту парочку ещё издалека. Цветан стоял на скамейке, а Розочка — возле неё, нетерпеливо раскинув руки. Она что, пыталась его понести? Ручеек наблюдал за этим зрелищем со смесью веселья и раздражения. Они что, не могут попридержать свое отчаянное влечение друг к другу еще хотя бы неделю? Это все, что нужно Ручейку. Неужели он так много просит? Ну да ничего, все в порядке. На Цветана у него есть Ф. Ц. Блю, на Розочку — эмоции, а если все остальное не поможет, у него есть мать. Ручеек довольно часто взвешивал свои возможности, и хотя он предпочел бы держать свою семейную ситуацию при себе, он был готов использовать ее, если возникнет необходимость. Что хорошего в том, что он застрял в неудачных обстоятельствах, если их нельзя использовать как преимущество? В этом Ручеек уже давно стал новатором. Одним быстрым движением он выбросил старую игрушку в ближайший мусорный бак и зашагал в противоположном направлении. Если он все будет держать под контролем, то все будет хорошо.