EDO 2103: хякумоногатари

Все произошло мгновенно; словно сеть вырубило, и вместе с ней — все подключения. ЭМИ-бомбы (особенно такие, самые современные, способные пробить многослойную изоляцию любой существующей техники) были опасны для Оторы, поэтому он старательно избегал любой возможности под них попасть; а там, где вероятность очутиться рядом с такой была высока, а важность миссии — огромна — он приходил лично. Не то чтобы в этом теле на него не действовали импульсы, но он здорово поколдовал над обшивкой, отчего било не так сильно. Полностью замененное на хром тело давало свои плюсы, в том числе — легкую починку. Боль можно было отключить, другие ощущения — тоже. И единственным, что оставалось в голове, была цель. Бежать вперед, вперед, только вперед. В этот раз все было неожиданно, поэтому Отора использовал одну из марионеток. Они вместе с Ханзе совершили не самую обдуманную вылазку, и, когда их, очевидно, засекли, тот попытался было сказать что-то — Отора редко видел его таким серьезным — но не успел. Сигнал накрыл словно тяжелой волной, и в следующую же секунду все вокруг потемнело. А затем, первым, что увидел Отора, открыв глаза в своем родном теле, был грязный потолок собственной квартиры. Ханзе выберется, подумал он первым делом и глубоко вдохнул. Следом в голове возникла вторая мысль. Ханзе ведь — искин в человеческой шкуре, если его тушка останется там, то он взломает все домашние приборы и начнет ныть! Чуть не захлебнувшись от неожиданности в ледяной воде, Отора резко поднялся на ноги. Натягивать одежду на ходу он привык — в силу некоторых обстоятельств бегать после резкого переключения из мертвых тел в последнее время приходилось часто, спасибо все тому же Ханзе — а потому выскочил на лестничную площадку почти одетым. Соседи лишь со свистом проводили его, наблюдая за тем, как натягивает на ходу он толстовку (бюстгальтеров он не носил принципиально, поскольку надевать их считал лишней тратой времени). В обычное время он, может быть, и дал бы им понять, что так делать не следует, но сейчас голова Оторы была занята отнюдь не этим. Он прибыл на место где-то через полчаса после происшествия. Огромный срок для того, чтобы брошенные тут тела уже распотрошили на органы для продажи. Брошенные посреди забытого всеми завода, они лежали абсолютно нетронутые, и, направлявшийся к ним Отора чувствовал лишь движение пыли под ногами и не более. Ничего подобного не произошло — никто сюда больше не пришел, словно ЭМИ-волна была лишь чьей-то невинной шуточкой и не более. Отора не знал причин, но он хорошо догадался, что, возможно, все дело было в самом Ханзе, точнее, в его истинной сущности — в юрэе. Вполне вероятно, что тот, очутившись вне тела, мог найти виновников подрыва ЭМИ-гранаты и устроить им сладкую жизнь. Контактировать с диким искином было опасно, но Отора был не из тех людей, что страшились подобного. Он не мог сказать, что сам был «в порядке», поэтому не видел ничего необычного в том, что его товарищем был цифровой призрак абсолютно безумной женщины. Но он отбросил эти мысли, когда подошел ближе. Потому что рука Ханзе — тела Ханзе, которое по логике должно было остаться бездыханным — дернулась. Сначала Отора подумал, что, наверное, тот просто начал возвращать контроль над своим телом; сам он никогда не видел, чтобы тот хотя бы на секунду терял контроль, поэтому замер в нерешительности. Мало ли, что он выкинет? Но то, что что-то тут было определенно точно не так, он понял в тот самый момент, когда Ханзе резко вскинул голову — с разбитого лба, которым он, вестимо, приложился об асфальт, капала кровь — и затравленным взглядом уставился прямо на него. И затем, попытался подняться — неудачно, потому что через секунду тут же рухнул на пыльный бетон обратно, словно только что рожденный и еще не способный твердо держаться на своих двоих. Впервые в жизни Отора не видел в этих ярких зеленых глазах былой уверенности, лишь чистый животный страх, отчего замешкался еще больше. А следом за этим Ханзе — или то, что скрывалось в его теле сейчас — почти пулеметом протараторил: — С-спаси м’ня, п’жлус-с-ста! Таким образом, Отора познакомился с настоящим Ханзе. Что бы не случилось, искин все еще не выходил на связь; Отора не знал, по каким причинам тот держался где-то далеко, а не дал оповещение о собственной целостности немедленно. Но его это полностью устраивало — иногда контактировать с Ханзе было абсолютно невозможно, и сейчас, по ощущениям, близился один из таких моментов. Никаких сообщений не поступало, ничего — был лишь он сам, отключившаяся от импульса марионетка (от которой теперь не было никакого проку), и настоящий Ханзе, стоявший на коленях в пыли и тяжело дышавший. Взгляд у него был самым настоящим безумным — зрачки сузились, их было почти не различить в мутном зеленом цвете. Руки у него дрожали, и, после той просьбы, он так и не сказал ничего внятного, отчего Отора, сам того не желая, подтвердил еще одну из теорий, которые складывались у него постепенно во время знакомства с Ханзе и раскрытием его настоящей природы. Целиком искин не мог поместиться в одной человеческой голове; даже с имплантами, это было невероятно — слишком много мощностей требовалось для того, чтобы подобная программа не просто существовала, но еще и действовала, и могла при этом спокойно анализировать информацию. Значит, после своей смерти Хорин Аи не просто вышла в Сеть, она нашла сервер, на котором сохраняла свой оригинальный код, и с которого связывалась с телом Ханзе. Отора припомнил все коробы системных блоков, что находились у того в квартире. Могло ли быть, что это и было сердцем Хорин Аи? С другой стороны, она была прагматичной — даже чересчур для искина — а потому стоило предполагать, что это был не главный сервер, а лишь одна из копий, когда как оригинал хранился… Где? Все еще в недрах «Хорин»? В любом случае, сейчас это было не так важно, как то, что рядом с Оторой находился человек. Человек, которого он никогда не ожидал встретить, потому что был уверен — искин занял уже «пустое» тело, опустошенное во время неудачной встречи с черным ЛЕДом. Но, как выяснилось… Ханзе… Нет. Стоило называть его иначе, отлично… Макото стоял на коленях, продолжая царапать пальцами пыльный пол, и Отора краем глаза углядел, что от давления ногти у него потрескались до крови. Все это время он бормотал себе что-то под нос, и только под конец он сумел разобрать этот шепот: — Свободен, свободен, свободен, свободен… И затем, резко переключившись, уставился на него. Глаза у Макото были совсем шальные; если бы не слабость, то наверняка бросился бы вперед. Но сил у него не было, а потому он лишь пялился сначала на Отору, а затем — на лежавшее рядом тело. Видимо, подумалось тому, он все же имел доступ к воспоминаниям Ханзе, или, скорее, они были у них одни на двоих, потому что, судя по глазам, он явно узнал фигуру перед собой. — Эт’ты! — взвизгнул он и отшатнулся назад, в ужасе отползая прочь. Отора не сдвинулся, смотря на него, и Макото начал указывать на него пальцем. — Ты! Ты-ты-ты! Его друж-ж-жок! — Ты меня знаешь? — Отора подвинулся ближе, и Макото издал сдавленный хрип. — Да-да-да! И затем сжался в клубок. Тут Отора и понял, что абсолютно не знает, что ему делать. Он никогда раньше не был… в такой ситуации. Точнее был, но с другой стороны — а затем стал таким же, как и Ханзе — бесстрастным наблюдателем, который делал вещи просто потому, что ему так захотелось. Это было нормой для него долгие годы, и теперь, вновь очутившись в схожей ситуации, он ощущал странное беспокойство. И беспомощность. Что именно ему нужно было сейчас делать? Отора пообещал себе, что будет наказывать людей, что приносили другим страдания. Что станет героем, пусть даже дорогая к благу была окроплена кровью. А в итоге его соратником был Ханзе, который пусть и предлагал действенные методы… Но по сути всегда был плохим человеком. У Оторы не было выбора, потому что сотрудничать с Ханзе было полезно, а враждовать — нет. Он был уверен, что сумеет убить каждое тело, которое тот получит, если Макото умрет, но Ханзе был искином, и, следовательно, в Сети у него было больше привилегий. Это была вынужденная цена за общее благо. Жизни сотен в обмен на жизни миллионов. … потом он, конечно, все равно его убьет, но это нескоро. — Сд’шь меня ему? — дрожащим тоном выплюнул Макото, и Отора задумался. От Ханзе все еще не было вестей… Можно было и повеселиться. — Зачем? — Друш-ш-шки. — Он мне не друг, — Отора вскинул бровь. — Мы работаем вместе, но он тот еще козел. — Ты т’кйже. Плохой ч’л’век… Сдашь м’ня… Макото мямлил, явно забывший, как это — говорить самостоятельно. И сначала Отора взбесился. Он схватил Макото за грудки и тяжело приложил его об пол, отчего тот взвизгнул и уставился на него испуганным затравленным взглядом. Все в его позе говорило о том, насколько он напуган, в том числе и съехавшие с носа треснувшие очки. Макото боялся, потому что последние несколько лет его телом овладел чужой дух, и стоявший перед ним человек вовсе не виделся ему спасителем, каким Отора сам себя мнил. Но для Оторы это было подобно кости в глотке. Он был лучше Ханзе. Он знал, что он делал — и делал это во благо. И был готов убивать еще и еще, чтобы весь мир лицезрел его грехи, ибо деяния его были чисты. Но Макото не знал ничего этого. Он знал лишь то, что Отора был товарищем Ханзе, тем, кто должен сдать его искину обратно — и вновь запереть в клетку немого ужаса, когда день за днем ты наблюдаешь за тем как кто-то управляет твоим телом. Ни вкуса, ни ощущений. Отсутствие возможности связаться с кем-то, поговорить… Немой ужас. Точно такой же, какой, должно быть, испытывали марионетки Оторы. Чем он в итоге лучше, чем Нанами? Мысль об этом ударила Отору под дых так неожиданно, что он резко разжал руки, и, заскулив, Макото сжался в клубок и закрыл голову руками. Так странно было видеть его в подобном состоянии, но это было логично — ведь все это время за него говорила другая личность, которая не разменивалась на лишние человеческие эмоции. — П’жлста не н’да, пожал’ста… — причитал Макото, громко всхлипывая. — Для тебя я злодей, да? Он дернулся и скосил на Отору испуганный взгляд. Тот смотрел Макото прямо в глаза, не улыбаясь. — Скажи это. Не бойся, — и, когда Макото закивал, он сузил глаза. — Почему? — П’хититель… лиц. Нопперабо. Пока не было вестей от Ханзе, Отора притащил Макото домой. Не из благородных чувств — просто он знал, что если бросит того на заводе, то Макото нарвется на неприятности, а нарвется он — начнет ныть Ханзе, потому что вся его репутация и связи были завязаны на этом теле. Но он выжидал — не связывался с искином раньше времени, предпочитая странное новое знакомство старому. Сил изображать из себя пьяного шестиногого окапи у Макото хватило ровно до такси; затем он отключился, и его лицо приняло смертельный бледный оттенок. Но он был жив — дышал, хоть и едва слышно, кривился и морщился. Наверное, сейчас ему снились реальные сны, его личные, а не то, что подсовывал никогда не спящий разум Ханзе, которому подобные человеческие причуды были ни к чему. Или он отключался от управления на ночь? Отора не знал, но понимал, что спрашивать об этом Макото не стоило — от любого упоминания искина, пусть даже косвенного, тот бледнел еще сильнее и блеял что-то нечленораздельное. В квартире он на дрожащих ногах замер у входа и уставился отсутствующим взглядом в пол. Вся бравада, которую Отора увидел на заводе, словно испарилась; осталась лишь пустая оболочка. Он не отреагировал ни на одну фразу, сказанную ему, вздрогнув лишь при прикосновении Оторы к его плечу. — Эй. Ты слушаешь? Макото уставился на него странным взглядом. Когда Отора уже подумал, что тот, наверное, не хотел терпеть чужих прикосновений и просто жаждал одиночества, потому что в течение последних нескольких лет он был в компании неспящего искина, Макото, неожиданно, схватил его за руку и крепко сжал пальцы. Крепко… для него самого. Но затем отдернул её. — Ах! П’сти. ‘сли сильно… Давно… Н’чего не ч’ств’вал… — Да нет, — Отора медленно покачал головой. — Это было почти неощутимо. Он больше ничего не говорил. Лишь с интересом наблюдал за тем, как жадно Ханзе вцепился зубами в хлеб (но съел совсем чуть-чуть), как трогал пальцами все, что попадалось под руку. Но все это происходило неспеша, словно в замедленной съемке. Заторможенная реакция, отсутствующий взгляд — наблюдая за этим, Отора все больше и больше возвращался к тому времени, когда в первый раз подчинил марионетку. И когда читал о ней в новостях — такую же, будто потерявшую часть души. Каково это было? Отора наблюдал… — Ты назвал меня… похитителем лиц. Макото замер и в ужасе уставился на Отору, даже перестал жевать. Но затем все же кивнул. — Что ты чувствовал, пока в твоей голове была Хорин Аи? Он думал, что после этого Макото сорвется. Начнет бормотать что-то нечленораздельное и окончательно сломается — потому что те немногие фрагменты его личности, которые он склеил для того, чтобы дать отпор, начали распадаться прямо на глазах. Но, все же, Макото был отчасти тем Ханзе, которого знал Отора, потому что именно его личность взяла за основу Хорин Аи. Значит, какая-то капля разума в нем осталась. Вместо ответа Макото потянулся рукой к затылку. И, вытянув затылочный шнур, протянул его край Оторе — потому что знал то же, что и Ханзе. Когда Отора подключался, он всегда видел часть воспоминаний хозяина тела, пусть на долю секунды, но чувствовал. — Ты доверяешь мне? — Б’дттт’ у меня есть выб’р. Для того, кто едва проговаривал слова, звучало достаточно грозно. Отора пожал плечами. Он, конечно, мог заподозрить, что это план Ханзе — чтобы обмануть его и получить под контроль это тело, но он понимал, что Ханзе не дурак — и не будет переходить дорогу ему. Были границы, которые не следовало пересекать, и пусть Ханзе любил проверять допустимое на прочность, против одного человека он точно не пошел бы. Отора подключил шнур к разъему и закрыл глаза. И увидел. Пять долгих лет, которые ты можешь видеть, но не можешь чувствовать. Ни прикосновений, ни вкуса, абсолютно ничего — словно просмотр фильма. Не прекращающийся, не прекращающийся… У Ханзе был фетиш на ощущения, на вкус, все то, что принадлежало когда-то ему, но стало утрачено — и он забирал их сполна. Жалкое зрелище. Отора вспомнился Ямато — мальчишка, исчезнувший после бойни в «Хорин» — и то, как тот обвинял его ровно в том же самом. «Ты сломал мне жизнь!» — говорил он, но их контакт длился недолго, не больше часа, когда как Макото ощущал подобное на протяжении долгих нескольких лет. И, в отличие от Ямато, он помнил все. Каждую секунду. Потому что Ханзе нравилось — помнить. Отора отпустил провод, и видения прекратились. Вирус остался в системе, но он не стал бы его использовать — потому что, как и Ханзе, знал границы. Он продолжал смотреть на Макото, как отсутствующим взглядом он сверлил пол, как в полумраке его бледное лицо казалось еще более белым. Смотрел и вспоминал слова Ямато. Может, более милосердным было убить его. Может… Перед взглядом мелькнуло лицо Ямато. По-глупому серьезное. В углу зрения сверкнул огонек — сообщение. От Ханзе. Ему не нужно было открывать, чтобы узнать, что именно там было написано. Некоторые вещи подразумевались сами собой. И что же выберет Отора? Останется героем в собственных глазах, но потеряет весь прогресс, что накопил за это время, все то, что помог достичь ему Ханзе, или останется злодеем для одного человека лишь для того, чтобы впоследствии сохранить собственное «я» — то, что продолжало гнаться за старым желанием глупого умирающего мальчишки. — Главное — не терять собственное «я», — говорила Кагура. Она улыбалась тепло-тепло, щуря глаза. Даже с ее лицом, Отора никогда не мог повторить этой улыбки. — Тебе пора отдохнуть, Макото-кун, — монотонно проговорил он. Макото прикрыл глаза и слабо улыбнулся. Опустив голову вниз, он пробормотал — тихо-тихо, так, что едва было слышно: — Спокойной ночи. — Надеюсь, твой следующий сон будет более приятным. Затем, Отора потянулся за шнуром. По ту сторону Сети ждал Ханзе.