В гостях у сказки

Зачин – устойчивая словесная формула, с которой начинаются сказки

Следующие несколько дней Гоголь ходил, как в воду опущенный. После его заявления о том, что он берет на себя обязанности Гуро, Бинх стал вести себя подчеркнуто вежливо и прохладно, и Николай старался лишний раз не попадаться ему на глаза – тем более, новостей о Всаднике пока не было. Тесак таскал его на вечерницы, где рассказывались всякие невероятные истории и сказки, пару раз Гоголь наносил визит Данишевским, раз гулял с Лизой, а однажды его навещала Оксана. Но самым невероятным были сны. Иногда запоминались лишь обрывки, полные знакомых и незнакомых людей: Юная девица, бредущая по лесу с человеческим черепом на палке… Нахохлившийся ворон, лапкой берущий стеклянный флакон с прозрачной водой… Яков Петрович в короне… Змей о трех головах, свернувшийся под мостом… Пепельно-серый в пятнах, конь, прыгающий выше облаков… Оксана с камнем на шее… Прекрасная черноволосая дева в богатом доспехе, легким взмахом меча скашивающая рать за ратью… Лиза с золотыми яблоками… А иногда поутру Гоголь помнил их целиком – яркие, объемные, полные запахов и звуков. Лес – темный, дремучий, древний. По нему несется, раскрыв пасть и вывалив язык, крупный волк. Его лапы так и мелькают, но еще быстрее мелькают деревья вокруг. Пахнет шерстью и палой листвой, лес кажется бесконечным, волк все бежит и бежит, наслаждаясь скоростью и ночной прохладой. Гоголь наблюдает за ним, но все равно упускает момент, когда лапы отрываются от земли и сильный зверь поднимается в воздух. Выше, выше… вот уже когти царапают верхушки деревьев, и волк уносится куда-то по ночному небу. Над кронами разносится протяжный, долгий вой. *** Повсюду огонь, будто Гоголь все-таки прорвался в горящую хату. Но это не вечно голодное пламя пожара, вырвавшееся из-под контроля и готовое уничтожить все на своем пути – это ручной огонь, ласковый и кроткий, но он везде. И он поет, сливая свою песнь с пением металла. В центре, подобный древнему богу, возвышается кузнец – могучий, косая сажа в плечах, с длинными волосами, перехваченными ремешком, и широкой бородой. Играючи поднимая и опуская огромный молот, он кует длинные цепи, и Николай точно знает, что их будет двенадцать. Огонь окружает кузнеца и ластится к нему, будто послушный щенок, готовый выполнить любую команду, любой приказ. *** Избушка с большой печью. На печи – крупный черный котище, золотисто-желтые глаза так и сияют, смотрят прямо на Гоголя. Кот жмурится, зевает, показывая острые белые зубы, и сладко потягивается, выставив хвост трубой. Николаю не по себе, поскольку он чувствует, что такими зубами можно запросто перекусить железный прут. – Что, добрый молодец, дела пытаешь аль от дела лытаешь? Гоголь торопливо оборачивается и видит ухмыляющуюся старуху. Во снах к нему обычно никто не обращается, а тут… – Я… Старуха смеется хриплым, сухим смехом – таким же, как и она сама. – Некогда бездельничать, дело ждет. – Какое дело? – Давай, давай, не отлынивай! – старуха хватает метлу и указывает куда-то за спину Николая. Тот оборачивается снова, но вместо печи там только пустота. От несильного толчка в спину Гоголь машинально закрывает глаза, а когда открывает – …оказывается в своей комнате на постоялом дворе. Николай тут же послал Якима разузнать, не случилось ли чего за ночь. Услышав ответ, торопливо засобирался и поспешил в полицейский участок. Он хотел было постучаться, но, услышав голоса, замер, боясь прервать важный разговор. Отрывистый голос Бинха невозможно было не узнать. – …и как все не вовремя! Проклятье. Все выходит из-под контроля. Кто-то мяукнул, и Николай округлил глаза. Он не замечал у полицмейстера любви к кошкам. А по словам Якова Петровича, он и вовсе заядлый собачник… – Тебе легко говорить! Это убийство, ну кому пришло в голову, когда у нас и так столько проблем? Писатель уже подумал, что пристав совсем сошел с ума, если говорит с котом и полагает, будто тот отвечает, но тут, наконец, заговорил его собеседник: – АлексанХристофорыч, иногда некоторые вещи просто случаются… Голос Тесака был несколько рассеянный, думал он явно о чем-то совсем ином. Однако Бинха не так-то просто сбить с намеченного пути: – Такие вещи не могут просто случаться, на нее же не дерево в грозу упало! Черт побери, Тесак, я должен знать, кому в такое время пришло в голову убийство! Я из него душу вытрясу! Проклятый Всадник… Кот за дверью успокаивающе замурлыкал, и Гоголь, наконец, постучался, открыл дверь и пересек порог. Бинх и Тесак разом замолчали и посмотрели на вошедшего. Николай чуть было не шагнул назад, испугавшись такого внимания. – А… где кот? – растерянно спросил он первое, что пришло на ум. – Какой кот? – не понял пристав, хмуро окидывая взглядом Николая. Его появление явно не повысило ему настроения, скорее, совсем наоборот. – Ну… я слышал мяуканье, – неуверенно сказал Гоголь, уже привыкший, что не стоит полагаться ни на слух, ни на зрение. Небось, из-за сна почудилось. Но как убедительно! – А, это Говоруша, – после паузы признал Тесак. – Наверное, заскучал с нами и в окно сиганул, пока мы говорили. Александр уже взял инициативу в свои руки. – Итак, вы уже пронюхали про Поповича? Иначе с чего бы вам сюда заявляться? – Не пронюхал, а узнал, – устало поправил его Николай, уже привыкший к такой реакции на себя. В конце концов, Бинха тоже можно было понять – свалился тут столичный писарь на его голову! Но и Гоголь не собирался так просто сдаваться. – А теперь хотелось бы услышать подробности. – Извольте. *** – А что ваш рисовальщик так далеко живет, на отшибе? – спросил Гоголь у Тесака, который с обычным печально-обреченным выражением лица вел его по дороге. – Ну так он ж кузнец, – пояснил тот, не замедляя шага, – а кузнецы сыздавна на отшибе селятся. Ну, сами понимаете, огонь, все дела, мало ли, искра упадет – беды не оберешься! У нас же тут не палаты белокаменные, а сплошь дерево. А заниматься только рисованием у нас тут смысла нет, картинками одними сыт не будешь. Вакула в свободное время раскрашивал всякое, баловался, да только бросил это дело. Вот и пришли. Разговор с Вакулой не заладился с самого начала. Гоголь обратил внимание на рисунок змея вокруг столба, подумал, что где-то его видел, больно морда примечательная, характерная вышла. Во сне, что ли? Но как?.. – Здрасьте. Николай глянул на дверь и увидел маленькую девочку, прижимающую к груди куколку. Он готов был поклясться, что ни разу не видел ее в селе, но лицо казалось смутно знакомым. Но не во снах же, там-то ему дети не чудились! – Здравствуй, – ласково поздоровался Тесак с ребенком. Николаю показалось, что взгляд у девочки куда внимательнее и умнее, чем у детей ее возраста. По коже пробежали мурашки, и двор на миг подернулся дымкой, как у костров мавок. Но дочка кузнеца отвернулась к отцу, и ощущение нереальности испарилось. – Тятя, Марушка что-то тебе поведать хочет. Но робеет. Марушка, поведай, что тебе надобно от тяти? – девочка прижала куклу к уху и, помолчав, продолжила. – Марушка хочет сережки как звездочки на небе. Сможешь ей выковать? Гоголь заметил, как помрачнел Вакула, поймал суровый взгляд из-под нахмуренных бровей. Изучающий, внимательный. Не рады им здесь… – Иди в дом, дочь. Не разговаривай с куклами при посторонних. А мы после потолкуем. – Хорошо, – покладисто согласилась девочка и вежливо кивнула гостям. – До свидания. Бережно прижимая к себе игрушку, она скрылась в доме. Николай посмотрел ей вслед, а затем, решившись, перевел взгляд на кузнеца. И его лицо кажется знакомым, что ж такое… может, в селе видел? – Если мы с вами не остановим Всадника… *** Бинх, похоже, так удивился, что им удалось уговорить Вакулу, что пошел на место преступления вместе с ними. И имел счастье лицезреть очередной припадок нового дознавателя. Однако Гоголь с подачи Гуро – пусть их знакомство и было печально недолгим – уже научился хоть немного толковать свои видения. Это запустило целую цепочку выводов и умозаключений, приведших к тому, что Бинх задержал Черевика и даже получил признательные показания. Даже… даже это не успокоило Гоголя. Он чувствовал, что где-то рядом сокрыта правда, надо только ее отыскать! Знать бы, в каком направлении идти… но Яков Петрович говорил, что в поисках истины есть только два пути. И он точно знает, с чего начать. – Александр Христофорович, необходимо провести вскрытие тела покойной. Гоголь затылком чувствовал, как стоящий позади Бинх закатил глаза. *** Леопольд Леопольдович Бомгарт оказался милейшим и в стельку пьяным человеком. Причем Гоголь безошибочно определил, что дружелюбие и готовность помочь – это именно черты характера, а не следствие глубокого алкогольного опьянения. Правда, от близости крови (и не только крови – доктор достал сердце, Господи помилуй, сердце!) Николая мутило, да и видения накатывали, хотя он из последних сил сдерживался. Глоток горилки, как ни странно, немного прояснил мысли, хоть и вышиб слезу – зато в сарае перестали летать черные перья, а тень Бомгарта уже не походила на нахохлившуюся птицу с угрожающим клювом. И даже воронье карканье снаружи стихло. Ведь… снаружи же? Пару раз, услышав его снова, самоназначенный дознаватель снова прикладывался к бутылке. Они даже немного поговорили (когда Николай убедился, что доктор сунул сердце обратно, подальше от него), правда, Леопольд Леопольдович все не мог запомнить имя Гоголя, вечно вместо Николая называя его Ваней. Писарь устал его поправлять и в итоге махнул рукой. А потом попытался вернуться домой, правда, не в той плоскости. Поздоровавшись с землей и перевернувшись на спину, Гоголь подумал, что не зря советуют закусывать и не пить на пустой желудок – да и много ли ему вообще надо. А затем ему явилось видение в виде самой прекрасной девы, у которой с рук текла вода. Тогда Николай определил, что вопросы по поводу той самой ночи, когда сгорел Яков Петрович, которые он не отваживался задать, требовали немедленного разрешения. Потому что, чего греха таить, Гоголь сам до сих пор сгорал, от стыда. Движимый алкогольными парами, придавшими ему храбрости, дознаватель решительно, хоть и покачиваясь, направился к выходу из села. *** Какая-то часть Николая – вероятно, самая разумная, адекватная и слабо поддающаяся опьянению – тактично намекнула, что негоже вваливаться к замужней (да и незамужней тоже) девушке в столь поздний час. Однако дело было сделано, и вот уже молодой поэт оказался в спальне возлюбленной весьма романтичным способом – через окно. Лиза его, что удивительно, не прогнала, даже не рассердилась за странные (в чем-то даже неприличные) вопросы. Похоже, происходящее ее, скорее, забавляло, нежели пугало или раздражало. Она вполне предсказуемо развеяла догадки на свой счет, а затем мягко перевела разговор на его поэму. Гоголь от огорчения даже слегка протрезвел (ну и, разумеется, свежий ночной воздух сделал свое дело) и поделился, как ходил к Пушкину. Лиза искренне расстроилась от его слов. Она указала на книгу и произнесла: – Вот вы пишете про Германию, вы пишете очень красиво, но, может быть, вам стоит писать о том, что вы хорошенько знаете? Вот взять здешние места. Вы как никто чувствуете эту местность, вы родились в Малороссии. Это ваш дом. Так и пишите о нем. Николай уставился на Лизу во все глаза. Ему показалось, что весь хмель ушел, разгоняемый прохладным ветерком и ласковым журчанием, будто где-то в комнате, скрытый покровом темноты, стоял небольшой фонтанчик. Воздух кристально дрожал, как тогда, у костров мавок. Но в тот раз складывалось впечатление, точно смотрел писарь сквозь толщу стоячей воды, а сейчас – сквозь воду текучую, струящуюся. Гоголь ощутимо терял связь с реальностью, девушка напротив тряхнула головой, и волосы, собранные в высокую прическу, тяжело опали на плечо толстой косой. Молодой человек моргнул – и все пропало. Данишевская как-то странно выделила слова «здешние места», «ваш дом». Вроде говорила о всей Малороссии, но в то же время… только о Диканьке. Но ведь он никогда не бывал здесь! Или почудилось? Или… бывал? – Разве не за этим вы вернулись, Николай Васильевич? – тихо спросила графиня. Гоголь вздрогнул. – Я приехал ловить Всадника. – Но в то же время вы можете вдохновиться местными пейзажами, бытом, людьми, сказками. Подумайте об этом. Николай, растерянно откланявшись, шагнул к окну. – Вы простите за столь поздний визит. Я пойду. Отказавшись от повозки, он торопливо вышел на улицу и побрел к лесу. В ушах звучали слова, которые Лиза не произнесла вслух, но они снова и снова всплывали, окутывая теплым маревом небыли: Вы вернулись домой. *** – Параска? Гоголь ошарашенно уставился на девушку. Он же только что видел Якова Петровича… или опять почудилось? Последнее время ни в чем нельзя быть уверенным. – Там дьявол! Николай помог девушке подняться, одновременно пытаясь привести собственные мысли в порядок. Что Параска делает одна ночью в лесу? От кого убегает? Неужто… от Всадника? А вот и он – легок на помине. Писарь схватил перепуганную девушку за руку и притаился с ней за деревом. Дождавшись, когда Всадник проедет мимо, Гоголь повел Параску к селу. – Тише. Пойдем… – он помедлил и все-таки решился. В конце концов, был только один способ понять, видение ему опять явилось или он и вправду заметил меж деревьев Якова Петровича. Хотя выглядел он, прямо скажем, неважно: кажется, еще худее стал, скулы заострились; однако все такой же прямой, величественный, с горделивым профилем… а на голове опять словно корона золотится. Но днем-то солнце в волосах играло, а сейчас что? – Скажи, а ты в лесу, случайно, не встречала… – Кого? – Параска! Похоже, этой ночью лес был довольно популярным местом: и Николай, и Параска, и Всадник, и, вероятно, Яков Петрович, а теперь еще и Грицко. Но ситуация, конечно, вышла совершенно неловкой, только парубок Гоголя слушать не пожелал – сразу в глаз засветил. И отправил в очередное путешествие в страну видений. Оксана говорила – о нечисти, о Всаднике, о темной стороне и его даре, – а Гоголь озирался, нервно скользя взглядом по странным, причудливым существам, пришедшим из ночных кошмаров. Где-то у стены мелькнула черная тень – большущий, с хорошего пса ростом, кот вылупился на Николая золотыми глазами, раскатисто мяукнул и нырнул за дом. Писарь перевел взгляд на Оксану. И снова на миг увидел он камень, к шее привязанный – неужто именно так девушка в реку бросилась, чтоб наверняка? «Тяжел камень ко дну тянет…» – шепнул кто-то Гоголю на ухо. Даже не шепнул, мурлыкнул. Молодой человек вздрогнул и замотал головой. – Тебе всюду дорога открыта. Ты в Навье царство попасть можешь, по Калинову мосту через Огненную реку переправиться туда и обратно. Тебе только научиться надо… – говорила меж тем мавка, – даже не научиться, вспомнить. – Ты поможешь мне? – Я могу лишь направить тебя. Все остальное ты должен сделать сам. Однако есть человек, который тебе мешает. – Кто? – Лиза. Тут Гоголь как проснулся, имя заветное услышав. Сразу ночь проклятая вспомнилась, начал расспрашивать Оксану. В уши вновь кто-то выдохнул: «Молчи, ой, молчи, дурак!..» , да только поздно уже было – гнев захлестнул Николая, чуть сам на мавку не бросился. Да и та в долгу не осталась… *** Гоголь некоторое время таращился на сундучок Якова Петровича, будто тот мог отвориться от пристального взгляда, и отходил от чудовищного зелья Якима. В голове медленно всплывали события последнего видения, слова Оксаны. Некоторые из них показались довольно знакомыми… Навье царство… навки – это же нечисть? А Калинов мост… – Яким, когда я был маленьким, ты же мне сказки сказывал? – И сказки сказывал, и кормил, и нянчил, и гулял с вами, и дворец за одну ночь… – заворчал кучер. – А где благодарность? А нету… – Ну не бухти. Лучше скажи, что за Калинов мост? Помню, в сказках бывало что-то такое. – Ну мост, – Яким пожал плечами, – через реку Смородину. Под ним обычно Змей-Горыныч живет. – А Навье царство? Навки – это же нечистые духи? – И пошто вам вдруг знание это понадобилось? – покачал головой Яким. – Неупокоенные это. Мавки, упыри, мертвяки… нечистые они, верно. – Значит, Навье царство – это и царство мертвых, и владения нечисти? – заключил Николай. Кучер пожал плечами. – А мне почем знать. Вы ужинать будете али водицы принесть? – Мне доктора надо увидеть, – Николай, вспомнив о свече, принялся торопливо собираться. Яким покивал. – К доктору – оно и ладно. Хотя вряд ли он вам средство от похмелья лучше моего предложит… – Да мне не за тем! Кажется, я кое-что понял. – Надеюсь, что выпивать надо меньше. – Ой, отстань уже! *** Гоголь спустился к реке и, остановившись около Бинха, заглянул в лодку, где с характерной раной на груди лежала Параска. Черевик пребывал в прострации, схватившись за голову и чуть покачиваясь – не мог никак осознать случившееся; Грицко плакал, горько и безнадежно, не стесняясь слез. На лицо Александра было страшно взглянуть – если отец и муж еще не могли или не хотели поверить в смерть девушки, то пристав полностью отдавал себе отчет в реальности происходящего и винил во всем в первую очередь себя. Злость, досада и беспомощность подступали к самому горлу, и, если бы он имел такую возможность, Бинх придушил бы Всадника на месте, а то и разорвал на части – казалось, он вот-вот оскалится и зарычит. Николай склонился над погибшей, не понимая, когда Параска успела переодеться – сменить свадебный наряд на сарафан попроще, с незамысловатым узором. У подола что-то блеснуло, и Гоголь, отодвинув ткань, обнаружил там серебряную вилку. – А я понадеялся, что это Всадник обронил, – пробормотал он разочарованно и, подобрав столовый прибор, протянул его Черевику. – Это ваше, наверное. Черевик, приглядевшись к тому, что сжимал Николай в руках, охнул и закрыл лицо ладонями. Грицко отвернулся. Краем уха Гоголь услышал, как Александр шепнул Тесаку: – Серебро не почернело… еще одна. Тесак, да когда же мы… – болезненно покачав головой, он махнул рукой и, забрав у Николая вилку, зашагал прочь. Тесак хотел что-то сказать, но передумал и побрел следом. Новый дознаватель остался разглядывать тело. Оно казалось… пустым. Будто с кровью и жизнью у нее забрали что-то важное… как у предыдущей девушки. Да что же здесь происходит? *** Гоголь оглядел маленькую группку людей, собравшихся в его комнате на постоялом дворе: Яким, Вакула и Бомгарт. Три человека, которым он мог доверять – и которые доверяли ему. Они вчетвером были в лесу ночью, видели упырицу, в которую обратилась Хавронья. Доктор, правда, до сих пор считал ее порождением белой горячки, что не мешало ему безоговорочно полагаться на Николая. Тот поставил на стол сундучок, оставленный Яковом Петровичем – наверняка там было что-то важное! Что-то, что могло пролить свет на расследование. Вакуле без труда удалось открыть замок, и он отступил, предоставляя Гоголю право первому заглянуть внутрь. Однако молодому дознавателю не удалось это сделать – едва он взялся за ручку сундучка, как на него нахлынуло очередное видение. Какая мрачная пещера… под ногами хлюпает, но это не вода – что-то густое, тягучее, отчего во рту привкус железа. Гоголя мутит, когда он видит, как темные капли медленно падают со сводов пещеры и с платьев девушек. Сколько их здесь? Он узнает Параску и шарахается от нее – она глянула в ответ! Она жива? Не может быть, она вся в крови, она не может двинуться, она заточена здесь… но где? Зачем же Всаднику столько крови? Заговоры, ритуалы, проклятья? Тишина, нарушаемая лишь мерзкой вязкой капелью, давит на уши и на виски, от запаха крови никуда не деться, им пропитан воздух, пропитаны стены, словно он попал в храм древнего жестокого бога. Своды пещеры под стать сводам языческого святилища, мрачно-торжественные и уходящие ввысь, ощетинившись клыками. Здесь таится древняя могучая сила, которой только дай вырваться на волю, она наблюдает, она ждет… она хочет напиться… сколько веков живут проклятья? Николай бредет по запутанным коридорам, ища что-то… быть может, алтарь? Нет, Всадника, он должен узнать, кто преступник и зачем ему столько крови! Однако находит он… Лизу… Лиза словно бы сама искупалась в крови, но она еще на свободе. Гоголь торопится к ней на помощь, чтобы вывести из этого ужасного места, пока страшная сила не помешала им, но тут появляется Всадник – он хватает Лизу, и у Николая звенит в ушах от ее крика. Девушки тянут к нему руки, умоляя о помощи, но разве можно им помочь? Ведь их уже похоронили… Гоголь, хватая ртом воздух, вырвался из липких пут видения и сумел открыть глаза. Во рту еще стоял привкус железа, а вся одежда, казалось, пропиталась липкой кровью. На сей раз было особенно тяжело – что-то не отпускало его, затягивало обратно, пыталось что-то отнять, вырвать, выпить. Но Николай уже увидел сквозь пелену перед глазами суровое лицо кузнеца, услышал взволнованный голос доктора – и постепенно его отпустило. Но сердце никак не унимало бешенной скачки – одна из жертв Лиза! Снова взяться за кольцо-ручку писатель не решился, а когда сундучок, наконец, открыли Вакула с Бомгартом, все тут же принялись разбирать бумаги. Среди них Гоголь обнаружил «Секретную справку» о самом себе, отчего его пробила дрожь, однако пришлось взять себя в руки и продолжить поиски ключей к расследованию. И им это удалось! Если Николай правильно понял записи Гуро, то Всадник убивал лишь по праздникам, и теперь они могли предугадать его действия! Обеспокоенный своим видением, Гоголь отправился к Данишевским, чтобы предупредить Лизу, которая, к его огорчению, не придала его словам значения. Погрузившись в свои мысли, Николай вернулся в село, не обращая внимания на царящий там переполох. Один раз поскользнулся и чуть не рухнул наземь – кто-то разбросал на дороге снулую рыбу, во всяком случае, она уже не билась и не трепыхалась, а валялась без движения и признаков жизни. Гоголь осторожно ее обошел и поднялся к себе. Он чувствовал – что-то надвигается. Возможно, это было связано с тем, что ему удалось хоть как-то взять расследование в свои руки, найти теорию, которая могла помочь в поимке Всадника… вот только как его ловить, где искать? И нужно как-то сберечь девушек. Если бы только Яков Петрович был здесь! Он-то всегда знал, что нужно делать. Но сейчас Гоголю казалось, будто и он знает, как поступить – надо собраться всем селом и искать пропавшую Дарину. Богдана так просила найти ее сестру, будто столичный дознаватель был единственной надеждой. Почему Бинх ничего не делает? Он не верит, что в деле замешан Всадник? Писарь старался не нервничать раньше времени – если он прав, еще пару дней девочке ничего не грозило, однако следовало поторопиться. Кроме того, был шанс отыскать логово Всадника – должен же он где-то скрываться. Проходя шинок у постоялого двора, Николай заметил новое лицо – мужчина разбойничьего вида в мехах подмигнул ему как старому знакомому, прежде чем вернуться к трапезе. Но посторонние мысли разом вылетели из головы, когда навстречу Гоголю поспешила Лиза. *** Новое видение нахлынуло внезапно, несмотря на то, что кровь не была человеческой. Гоголь давно уже сидел на постоялом дворе, но все никак не мог прийти в себя – в ушах до сих пор стоял плач девушки, укрытой покрывалом. Еще и с Оксаной поссорился из-за Лизы (там, в березняке), и у кого теперь совета спросить? Не у Бинха же, который, похоже, не верил ни в нечисть, ни в людей. Вот и на доктора Александр Христофорович зря наговаривает, такой замечательный человек, только разочаровавшийся в себе… Николай, испытывая из-за этого к Бомгарту искреннюю симпатию, попытался поддержать его, как мог, хотя сейчас такая поддержка остро требовалась ему самому. Молодой человек посмотрел на рисунки, развешанные на стене, и подошел к столу. Где искать девочку? Остался всего один день, нельзя допустить, чтобы Всадник получил еще одну жертву! Если бы только Яков Петрович был здесь, он бы сумел найти объяснение странным видениям. И если с девушкой и Всадником еще как-то понятно, то что за огненный цветок Гоголю примерещился? Подумав о Гуро, Николай вспомнил о документах со своим именем и торопливо раскрыл папку, надеясь хоть на какие-то подсказки. Внутри оказались какие-то бумаги, и писарь, выбрав одну наугад, принялся читать: «Гоголь Николай Васильевич родился в 1809 году в Полтавской губернии». Похоже, Яков Петрович наводил о нем справки, заинтересовавшись способностями. Молодой человек хотел перевернуть страницу, но тут заметил пометки красными чернилами и стал читать дальше. «Мать – Мария Ивановна Гоголь-Яновская, в девичестве Косяровская, родилась в Орловской губернии (у супружеской пары Ивана Матвеевича Косяровского и Марии Ильиничны Шостак). Отец – Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский, родился на хуторе Купчинском…» Николай растерянно читал собственную родословную. Некоторые имена были подчеркнуты, местами стояли знаки вопроса – например, рядом с одним из женских имен с пометкой «царственная?». Везде был подписан род деятельности. Напротив имени отца было указано «писатель, поэт и драматург», обведено красным и дописано «мастер играть в гусельки яровчаты». Все это только еще больше запутывало – вероятно, Гуро использовал какой-то только ему понятный шифр, основную информацию доверяя только собственной памяти – как в случае с датами убийств, когда следователь только рассчитал их, но не указал, каким образом. Наконец, Гоголь снова нашел свое имя и углубился в чтение: «В семье было шесть братьев, двое умерли при родах». «Третий сын?» «Трое умерли в юном возрасте, и только Гоголь, самый болезненный из всех детей, остался в живых». «Тайна рождения?» Николай вздрогнул и отложил бумаги. То же самое говорила ему Оксана! Что же еще она ему говорила? Может, ему удастся самому вызвать видение? Писарь приблизился к стене с рисунками, чувствуя, как внутри все холодеет – странные записи Якова Петровича почему-то пугали, зачем он собирал столько информации? Почему у него записано то же самое, что упомянула Оксана? Они знакомы? Гоголю показалось, что в комнате похолодало, но не как от мороза, а как вблизи бьющего из земли ключа. Все подернулось уже привычной дымкой, и Николай чувствовал, что еще немного, и на него накатит очередное видение. Вот только как его вызвать? Цветок на рисунке притягивал взгляд. Гоголь в нерешительности прижал к нему ладонь… …и больше не мог ее оторвать. Бумага расцвела кровавыми пятнами, а затем ее вместе со стеной размывает водой, только тогда Николаю удается опустить руку. Оглядевшись, он осознает, что стоит у какого-то источника, ежась от холодного воздуха. Ощущения странные: в Петербурге видения казались нейтральными, блеклыми; в Диканьке они обычно казались теплыми и обволакивающими, как сны, и Гоголь почти сроднился с ними; одно из последних, с Лизой в пещере, было душным и гнетущим. А сейчас свежо и прохладно, как во снах, приходящих ему в пути до села, журчала вода, и огненный цветок, возникший перед дознавателем, не дает никакого тепла, лишь окрашивает все вокруг в алый цвет. Кровь, стекающая с его пылающих лепестков, лишь слегка горячит ладонь и пахнет совсем не так, как застоявшаяся, вязкая кровь в пещере. Невидимый голос нашептывает про кровь невинных и осенний цветок, на дне реки сверкает золото, а на камнях, омываемых бурлящими волнами, плачет девушка в покрывале. Затем неожиданно раздается шипение, все смешивается – кровь, огонь, вода, холодный ветер, камни, крики – и Гоголь очнулся в своей комнате. Выбора не оставалось – нужно идти к Оксане, больше никто не сможет объяснить ему увиденное. Какие могут быть обиды, когда на кону человеческая жизнь! Мавка должна это понимать, должна помочь. Сама она не придет, обещала, что «больше не побеспокоит», надобно ему идти. Конечно, Оксана обещала утопить, но… вот кого-кого, а себя Гоголю жалко не было. Главное – успеть спасти Даринку! Николай заторопился к запруде, не взяв с собой ни свечи, ни фонаря – полная луна достаточно освещала дорогу. Однако он так торопился, что не оглядывался по сторонам, а потому не заметил, как вдоль забора скользила огромная тень с горящими желтым глазищами. И пока Гоголь почти бежал к заброшенной мельнице, тень кралась за ним следом. На берегу реки она замерла, притаившись в высокой траве, и наблюдала, как молодой человек сбрасывает пальто с рубашкой и медленно заходит в холодную воду. В отличие от Николая, который даже в серебристом свете с трудом разбирал, что творится в запруде, тень ясно видела мавок, следящих за непрошенным гостем, но даже не шевельнулась, когда те утянули его под воду. Только глаза в темноте сверкнули. Чуть погодя, когда круги на воде исчезли, тень почти бесшумно двинулась сквозь траву и устроилась на берегу неподалеку от брошенной одежды, снова замерев, лишь только хвост подрагивал, выдавая нетерпение. Ждать пришлось недолго – вскоре из воды показалась Оксана, которая помогала идти судорожно кашляющему Гоголю. Он принялся натягивать рубашку, а тень навострила уши, прислушиваясь к ворчанию мавки и сбивчивым оправданиям молодого писаря. Шею вытянула, когда про цветок заговорили, а как целоваться стали, головой крутолобой неодобрительно покачала. – Разгадку надо искать в минувшем, – меж тем говорила Оксана Николаю, – когда ты был еще дитя. Ну, что готов? – К чему? – не понял тот, пытаясь угнаться за мыслью девушки. Но мавка лишь улыбнулась и толкнула его в воду. – Сам все узнаешь, – произнесла она вслух, глядя, как расходятся по воде круги. И добавила в пространство. – Не одобряешь? Раздался вздох. Оксана присела на берегу и обняла колени. Тень скользнула к ней и замерла рядом. – А что такого? – обиженно буркнула девушка. – Почему ей все, а мне – ничего? Я ему помогаю, а она только мешает! Тень задрала голову и глянула на луну, будто ожидая ответа от нее. Луна отразилась в огромных кошачьих глазах. Мавка немного помолчала, а затем осторожно спросила: – Расскажешь Серому? Желтые горящие глаза не мигая уставились на нее. *** Гоголь очнулся в рассветных сумерках на берегу реки. Одежда уже высохла, пальто валялось под боком, а больше никого и ничего рядом не обнаружилось. Николай торопливо натянул крылатку, ежась от холода, хотя, как ни странно, признаков простуды или чего похуже за собой не замечал. Про кровоцвет Оксана рассказала, но в остальном ночное видение внесло мало ясности в происходящее – разве что писарю удалось разглядеть девушку под покрывалом, да только что толку? Гоголь, возможно, в селе ее и видел, но припомнить не мог. Хотя родинка на щеке, конечно, приметная – может, у Тесака спросить? Он всех знает. Да только Александр Христофорович ведь все равно ему не поверит, на смех снова поднимет, чего доброго… и слова этой девушки непонятные, что они значат? И Лиза еще, и родители… эту сцену из детства Николай помнил очень смутно, да и смысл ее до него не доходил. Болел он и впрямь нередко, но какая связь у его вечных недомоганий с «даром»? Растерянный, молодой человек побрел обратно к селу, вспоминая тихую музыку, будто кто-то играл на гуслях, и совсем уж неуместное мурлыканье. Когда он уже поднимался по лестнице, то случайно подслушал разговор Петро, обратившегося к нему за помощью вместе с Богданой, и разбойника в мехах. Очень необычный разговор, подозрительный, еще и про кровоцвет! Гоголь не знал даже, к кому обратиться. Бинх опять рассердится, что «дознаватель» ерундой занимается, Тесак ему обязательно доложит, да и вообще… а можно ли им доверять? Вчера, когда вернулся Федор, Бинх показал себя не с лучшей стороны – чуть ли не рычал, готовый броситься на него, чудом себя сдерживал. И с чего он взял, что преступление совершил пастух? Разве не очевидно, что похищение Дарины – дело рук Всадника? Да, раньше он сразу убивал девушек, но, возможно, он опасался, что у него может не получиться найти жертву – теперь-то все начеку! – и воспользовался случаем, где-то спрятав ее до праздника? В любом случае, к приставу идти не хотелось. Однако спросить кого-то необходимо, поэтому Николай поспешил в церковь – в конце концов, отец Варфоломей ведь не может быть связан с нечистью? А Всадник точно связан. Значит, священнику можно доверять – ну, или хотя бы задать пару вопросов. *** Покинув церковь, Гоголь брел через кладбище, погрузившись в размышления. Отец Варфоломей сказал про Медвежий овраг, может, там Басаврюк (вот как звали необычного мужчину в мехах, хотя священник чаще именовал его Змеем, верно, имея в виду искусителя) с Петро и встретится? Оксана говорила, что кровоцвет зацветает ночью на дне оврагов, значит, еще есть время, надобно разузнать дорогу и раздобыть оружие… может, все-таки стоит рассказать Бинху? – Николай Васильевич! Гоголь развернулся и увидел Лизу. Вот кто ему поможет! Она наверняка знает, где находится Медвежий овраг… молодой писатель приободрился. Он обязан пойти туда и остановить Всадника, чтобы спасти Лизу! А в том, что Басаврюк связан со Всадником, Николай не сомневался – не зря же тот явился в видении. Поцелуй придал Гоголю сил, и он, окрыленный, готов был с голыми руками броситься на Всадника. Однако здравый смысл победил – все-таки, надо было раздобыть оружие. Размышляя, к кому обратиться на этот раз, Николай побрел обедать в шинок, но по дороге все же решил завернуть в участок. Может, Бинх его слушать и не станет, велит все бросить и не валять дурака, однако… если, не дай Бог, что случится, хоть знать будут, где его искать. Николай остановился перед дверью, чтобы перевести дух, как вдруг услышал знакомый рассерженный голос: – Ты что творишь? Ты вообще соображаешь, что делаешь? У нас тут что, смотрины, конкурс невест – кто пойдет за Ивана замуж? Тесак, скажи ей! Где это видано? Николай, собиравшийся постучать в дверь, опустил руку. Если сельский пристав в таком настроении, то точно наорет и ничем не поможет, да и вообще лучше не попадаться ему на глаза… пока он думал, заходить или нет, Тесак подал голос: – АлексанХристофорыч, так она ж не со зла… – Так, отставить! Защитник выискался. Я тебя спрашивал, какого черта она себя так ведет? Нет! Я ее об этом спрашивал! А ты ей что, пособничаешь? Что это вообще за признания об убийствах тридцатилетней давности? Сговор, значит? Гоголь похолодел. Получается, Бинх изначально планировал скрыть эту информацию? – АлексанХристофорыч, – снова затянул за дверью Тесак, – ну так ведь все как нельзя лучше получилось! Как надо. Как положено. – Как надо, как положено… – Гоголю на миг показалось, что Александр зарычал, передразнивая, – а то, что она делает – тоже надо? Тоже положено? А ты чего молчишь? – похоже, он снова обращался к неизвестной девушке. Кто бы это мог быть? Кто-то из деревенских что-то натворил? Может, после Параски Бинх свадьбы играть боится? – Что в защиту свою скажешь? А ну говори, хватит запираться! – Серый, выключи дознавателя, тебе это не идет. Николай чуть не упал, услышав женский голос. Оксана! Никаких сомнений, что Оксана! Но… как? Она говорила, что видят ее только те, кому она позволяет себя видеть, разве нет? Ну так зачем ей говорить с Бинхом?! Да еще и таким тоном – язвительно-обиженным, что ли… – Хватит мне тут дуться! – казалось бы, куда дальше, но Александр рассвирепел еще сильнее, слова звучали отрывисто, зло, будто он едва себя сдерживал. – Отставить обижаться! Я своими ушами слышал, как ты ему сказала, что больше не побеспокоишь! И что я узнаю? Что ты опять за старое? Не побеспокоит больше? Николай оказался совсем сбитым с толку. Это же слова, которые Оксана в лесу ему говорила, Александр Христофорович еще окликнул Гоголя… неужто он слышал? Неужто о нем, Гоголе, и речь? – А подслушивать нехорошо! – возмутилась меж тем мавка. – А орать на весь лес – хорошо? – точно наяву Николай увидел, как полицмейстер закатывает глаза. – Да вас только глухой не слышал. Ты мне от темы не увиливай! Хочешь все дело испортить? Мы столько сил потратили, а ты… о Пастырь, сама подумай, что мы будем делать, если ничего не получится? Мы же договаривались… Тесак, ну ты-то как мог? – А чего я? Я ничего. Я свое дело делаю, слежу, чтоб все как надо, как положено… – Слышали уже эту песню! – Могу другую. Раздалось долгое раскатистое «мурррмяоо», что-то стукнуло, покатилось. Оксана засмеялась, заиграла дудочка, раздался топот. Мелодия была смутно знакомая и больно задорная – Гоголь поймал себя на том, что притоптывает в такт. Мрачные мысли о том, какую же игру затеял полицмейстер, куда-то испарились. Бинх выругался, кто-то завозился, что-то снова упало. Музыка стихла. – Зануда, – отчетливо раздался в наступившей тишине голос мавки. Кто-то сухо, отрывисто засмеялся, воскрешая в голове странные образы выбеленных солнцем костей, которыми диковатый затейник перестукивает, играя и забавляясь. А затем – шумное сопение большой обиженной собаки. – Вы можете быть серьезнее? – сердито бросил Александр. – Мы стоим на самом краю, у нас, если вы не заметили, проблемы. И их с каждым днем все больше. – С каждым праздником, – поправил его Тесак. – Нет, днем! Как будто вы не понимаете, не чуете… – Не у всех есть такой замечательный нос, – возразила Оксана. – Кош, а ты что думаешь? Молчишь все… на тебя не похоже. Рассуди, кто прав. Николай навострил уши. Там есть кто-то еще? Кто? – Как это ни прискорбно, – медленно начал до боли знакомый голос, который Гоголь уж и не надеялся услышать, – но под тяжестью обстоятельств я буквально вынужден согласиться с Серым… – Яков Петрович! – Гоголь, не выдержав, распахнул дверь. Пора бы уже получить хоть какие-то объяснения! И замер на пороге. На столе действительно сидел Яков Петрович Гуро. Только лицо его сильно осунулось, кожа туго обтягивала череп, так что ясно очерчивались скулы. На голове тускло золотилась корона. Николай заозирался. На полу у стола сидел огромный, размером чуть ли не с барана, кот из его снов. Золотистые глаза вперились в вошедшего, на лапах блеснули когти, больше похожие на ножи. А на одном ухе, залихватски сдвинутая, высился гречневик Тесака – такую шапку ни с чьей не перепутаешь. Рядом стояла Оксана, испуганно прикрыв рот ладонью. Бинх, взъерошенный сильнее обычного, обернулся к двери. Звериные глаза блеснули, рот оскалился внушительными клыками… …вымолвил эти слова, разорвал коня надвое и пошел прочь в сторону… Гоголя зашатало. Комната точно погрузилась на дно озера – предметы потеряли четкие очертания, перед глазами все поплыло. …ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями; наперво сек железным прутом, изломал железный — принялся угощать медным… – Николай Васильевич, что с вами? – голос прозвучал приглушенно, как сквозь подушку, и Гоголь даже не мог определить, кому он принадлежит. Что с ним, что с ним… очередной припадок с ним. …изрубил его в мелкие куски и поклал в смоленую бочку; взял эту бочку, скрепил железными обручами и бросил в синее море… – Николай! Кажется, Оксана бросилась к нему, но комната уже завертелась, а затем все погрузилось во тьму. …тяжел камень ко дну тянет, бела-рыба глаза выела, люта змея сердце высосала, шелкова трава ноги спутала… *** Гоголь открыл глаза. Похоже, он лежал на скамье в полицейском участке. – Николай Васильевич? Молодой писатель вздрогнул, услышав голос Тесака, и торопливо сел. Голова закружилась, но спустя пару секунд удалось сфокусировать взгляд на долговязом писаре, который протягивал кружку с водой. – Что это было? – Вы открыли дверь и вдруг упали прямо на пороге, – проворчал Бинх, поднимаясь из-за стола и подходя к ним. – Опять эти ваши приступы. – Это я заметил, но… я видел Оксану… и Якова Петровича… – пробормотал Николай, нервно сжимая кружку в пальцах. Его била дрожь, зубы стучали по глиняному ободку, и Гоголь едва не разлил воду, пытаясь сделать глоток. – Это мельничиха, которая утопла? – перебил его Александр. – Еще и Яков Петрович… что-то вам часто мертвяки мерещатся. Но пока в видениях ваших никто не скажет, кто такой Всадник, предоставив тому веские доказательства, за которые перед судом стыдно не будет, грош цена им. – А еще я видел, как Тесак оборотился в кота, – упрямо продолжал Гоголь, ссутулившись на скамье. Бинх скептически искривил губы в усмешке и покачал головой. – Вот прям взял и при вас оборотился! Еще один мне тут любитель нечисти выискался. Сначала мавки, потом оборотни… – Ну, сам процесс превращения не видел, но точно знаю, что тот кот… – Да где ж это видано, Николай Васильевич, – зачастил Тесак, теребя край одежки и несчастным взглядом уставившись на Гоголя, – я ж православный человек, а вы меня колдуном каким выставляете… – Тесак, – доверительно оборвал его писатель, поглядывая на него поверх кружки, – у тебя хвост из-за спины торчит. – Да? – неуверенно переспросил тот. Александр повернул голову и вытянул шею, после чего подтвердил: – Да. – Может, вам показалось, Николай Васильевич? – осторожно уточнил Тесак. – Не показалось, – разочаровал его Гоголь и поставил кружку на скамью. Длинный черный хвост дернулся и виновато спрятался за спину. – А я говорил, что сразу рассказать надо, – заворчал Бинх, будто недовольный пес, и обернулся, вглядываясь в пустой угол. Николай отрешенно наблюдал за ним, ловя себя на том, что ждет, не начнут ли у пристава заостряться уши. Интересно, рассказать что? Страшно не было, он опять словно находился в одном из своих видений – знакомое марево колыхалось повсюду, все такое зыбкое и нереальное… – Да, Николай Васильевич, снова ваши видения. Показалось, – зашептал знакомый голос на самое ухо, точно услышав его мысли. – Вот сейчас вы откроете глаза, и все по-прежнему – полицейский участок, Тесак за бумагами, а за столом – Алексаа… аа? Возглас прозвучал не столько испуганно, сколько удивленно. Гоголь поспешно отпрянул, сбивая кружку на пол, и развернулся на звук, без особого удивления обнаружив рядом с собой склонившегося Якова Петровича, чье запястье мертвой хваткой сжимал пристав. Марево растаяло. – Нет! – рявкнул Бинх, оскалившись. – Он заметил! Узнал! Что говорят правила? – Это очень общие правила, – миролюбиво отозвался Гуро, усмехаясь и не пытаясь освободиться, хотя вид рассерженного Александра не мог не внушать хотя бы трепет. – Можно сделать и исключение… – Не в нашем случае! Тесак, скажи ему! Тесак, покряхтывая и бормоча что-то под нос, опустился на четвереньки и полез под скамью за кружкой. Гоголь тупо уставился на торчащий вверх хвост. Сделав над собой усилие, отвернулся и посмотрел на Гуро с робкой улыбкой: – Как же я рад, что вы живы, Яков Петрович! – А чего с ним будет… – Александр покосился на Николая с каким-то сочувствием, а потом укоризненно обратился к невозмутимому столичному следователю. – Вот смотри, как он к тебе относится. А ты его заморочить хотел… Тесак! Писарь выбрался из-под скамьи, сжимая кружку, и потер нос. – Ну, мы же не нечисть какая, чтобы людей морочить… ежели попались – надо ответ держать, чего уж… Бинх торжествующе кивнул Якову, разжимая пальцы, а тот лишь непринужденно пожал плечами. – Что ж, – с улыбкой сказал он Гоголю, – давайте знакомиться снова. Это, – он указал на Тесака, – Кот Баюн. Рядом, – рука, сверкнув алым камнем перстня, указала на Александра, – Серый Волк. Ну а я, – он, ухмыляясь, прижал ладонь к груди и шутливо поклонился, – Кош Бессмертный или просто царь Кащей.