В гостях у сказки

Очнулся Николай только у реки. Вспомнив, что Оксана тоже водила его за нос, он хотел повернуть обратно в село, но усталость дала о себе знать, поэтому он присел на берег отдохнуть, бесцельно бросая в воду мелкие камешки. – Ты чего воду мутишь? Гоголь поднял голову и поморгал, прогоняя уже привычное видение камня на шее. Оксана стояла перед ним самой настоящей мавкой – простоволосая, в венке и белой сорочке без узоров. Но мавка или русалка – это же не сказочный персонаж? – Ты тоже меня обманывала. Оксана некоторое время молча смотрела на него, затем села рядом, обняла колени и уставилась на реку. – Это в чем же? – Что тебя Ганна со свету сживала. – Так ведь правда сживала. И даже сжила. – А что ты сама найти не можешь ее – тоже правда? – Правда. Она ж ведьма, обернулась мавкой – как мне узнать ее? – А про прошлых жертв Всадника зачем врала? – Вы Оксанку не браните, это моя идея была. Гоголь обернулся к подошедшему Тесаку и смерил его хмурым взглядом. Тот остановился, ссутулившись, вертел шляпу в руках. – Зачем? – только и спросил Николай, чувствуя уже не злость, а лишь усталость. – Ну так… – деревенский писарь замялся и вдруг виновато развел руками. – Не знаю. Само вышло. – Все у вас так, – буркнул Гоголь, передразнивая. – Само выходит, и никто не знает, почему. – Хорошо же вышло, как надо, – упрямо возразил Тесак и уселся рядом с мавкой. Та легонько почесала его за ухом, отчего он замурчал, а Гоголя пробила крупная дрожь, намекая, что сидит он на холодной земле, да еще и осенней ночью. Первая мысль была совершенно детской – велеть Баюну замолчать и заболеть всем назло, но Николай, осознавая всю глупость этой затеи, проглотил обиду. – Ты зачем пришел? Уходи. Не хочу ни с кем из вас дело иметь. – А может, я не к вам, – Тесак совсем по-кошачьи боднул Оксану в плечо, и девушка принялась гладить его по голове. – Может, мне лучше вас оставить одних? – фыркнул писатель, чувствуя себя глупо в их компании. Тесак, покосившись на него, подался назад, подпрыгнул, кувыркнулся в воздухе и на землю опустился уже котом. Встряхнувшись и пригладив шерсть, он снова прильнул к мавке, ласкаясь и подергивая ушами. – Оксана… а ты кто? – Мавка, – девушка, не оборачиваясь, запустила пальцы в густую черную шерстку, и зверь довольно прикрыл горящие во тьме глазищи. – Утопленница. – Я не знаю такой сказки. – Знаешь, – Оксана пожала плечами. – Даю подсказку: мой брат – козел. Гоголь глубоко задумался, вспомнил камень на шее, и его вдруг осенило: – Сестрица Аленушка и братец Иванушка! – Ну да, – мавка кивнула и потерла шею. – Тридцать лет назад Ганна начала сказку, утопила меня, столкнув в воду. – Тогда почему ты стала русалкой? – спросил Николай растерянно. Он не помнил ничего такого в сказке. Кот заворчал и недовольно подергал ушами. – А что ей, годами в омуте торчать? Скучно же. Вот и выходит. – А за что тогда Ганну не любишь? Яков Петрович говорил, что повторять сказки вам нужно… да и само как-то выходит… – Во-первых, она мачеха, – Оксана поджала губы и, похоже, со злости дернула Тесака за шерсть, потому что он сердито зашипел. Девушка тут же принялась его нежно гладить, прося прощения. – А по одной из версий сказок у меня была мачеха-ведьма. Значит, у нас взаимная нелюбовь. Ничего особенного, девицы не любят Кощея, падчерицы не любят мачех, Заяц не любит Лису. Все как в сказках, все как положено. – А почему Волк не любит Кощея? – озадаченно уточнил Гоголь. – Такой сказки я не знаю. Тесак и Оксана переглянулись. Наконец, кот пояснил, осторожно подбирая слова: – Тут такое дело… сказки такой и правда нет. И не пересекаются они в сказках. Но Серый Волк – помощник Ивана-царевича, а Кощей – его враг. Волк героям помогает, а Кощей – сгубить пытается. Вот они и… – …собачатся, – встряла мавка. Тесак фыркнул и повел усами. Николай потер глаза и вдруг вспомнил: – А во-вторых? – Что во-вторых? – Во-первых, Ганна мачеха. Значит, есть во-вторых? – Есть, – кивнула девушка и со вздохом обняла кота. Тот удивленно шевельнул ушами, но возражать не стал. – Ганна правда моя мачеха. И конкретно в этой жизни у нас случились некоторые… разногласия. Я хотела замуж за одного парубка, чтоб потом уехать если не столицу, то куда-нибудь далеко-далеко. А она возражала. Нечего, говорит, заповедные места покидать да за первого встречного замуж выходить. Отца, мол, пожалей, он жену потерял, а ты в столицу. – Ну… это не самая плохая мотивация, – признал Гоголь. Оксана обернулась к нему и посмотрела с тоской. – И что мне, всю жизнь в Диканьке сидеть? А знаешь, какая она – вся? Я с отцом прожила пятьдесят лет, имею право и замуж выйти, и посмотреть, как столица изменилась с той поры, как я там в золоченых черевичках да в бархате на балах плясала! Она замолчала, и Баюн ласково потерся крутолобой головой о ее плечо, утешая. Гоголь тоже ничего не говорил, вспомнив, сколько живут сказочные. Однако одна мысль не давала ему покоя, и он, наконец-то, смог ее сформулировать: – Я вот одного понять не могу. То, что Всадник только сказочных убивает – это правда? – Чистая! – заверил его Тесак. – И что только невинных девиц – тоже? – Так Кощей говорит. Что Всадник покуда не обладает достаточной силой, чтобы всех подряд резать, и выбрал для обряда своего темного именно девиц. – Тогда… почему же вы Ганну спрятали? И чего она боялась? Она же замужем была, – сконфуженно выдавил Николай. Тесак засмущался, завертелся на месте. – Ну что же вы, Николай Васильевич, такие вопросы задаете… – Девка Ганна, – отрезала Оксана. – Отец ее девицей взял, а дальше ничего и не успелось, больно буйно мы с ней отношения выясняли. Тут уж не до жиру. А потом… – она глубоко вздохнула и заговорила тише. – Отец уехал в город, да по дороге что-то с конем приключилось, понес он… телега перевернулась, и отец… насмерть. Мы его нескоро ждали, а когда узнали, живой водой уже поздно было… Ганна вдовой осталась и все эти тридцать лет никого к себе не подпускала. Только вот давеча Басаврюку обещалась… Она хлюпнула носом и затихла. Николай тоже не решался говорить. Тишину прервал Тесак, заговорив мягким, мурлыкающим голосом, точно сказку сказывал: – Яков Петрович упоминал, что мы повторяем сказочные сюжеты, точно спектакли ставим. Это не совсем точно. Мы повторяем отдельные моменты, потому что не можем иначе – они повторяются сами, из них складывается наша жизнь. Существуют особые сказочные законы, которые мы не можем не соблюдать – как вы не можете прыгнуть выше головы и укусить себя за локоть. Это законы нашей природы. Как бы вам объяснить… коли человек человеку поможет, то и отплатить за помощь тот сможет как угодно: хоть деньгами, хоть подарком, хоть просто «спасибо». А коли нехороший человек, то и вовсе не поблагодарит! А ежели кто нам поможет, то мы уже в угол загнаны, должны услугой отплатить. Это сильнее нас. Даже Кощей Ивану за спасение от Марьи Моревны жизнь сохранил в первый раз, долг отдавая. За услугу – ответная услуга. За нарушение запрета – наказание. За службу – награда. Закон сказки. Закон, который мы не можем нарушить. Поэтому если кто-то начинает любой сюжет, его нужно довести до конца. – До какого конца? – спросил Николай, зачарованный вкрадчивым, убаюкивающим голосом. Повсюду разлилось знакомое марево, в ночи казавшееся еще более нереальным. Несмотря на ночную прохладу, ему было уютно, словно речь Баюна окутывала его теплым одеялом. – До логичного. В случае с Оксаной ходить ей в мавках до тех пор, пока добрый молодец ее из реки не достанет и камень с шеи не снимет. – Так был же жених? – вспомнил Гоголь слова девушки. – Парубок, с которым ты уехать собиралась. – Был. Да только не из сказочных он, ему сложнее, особенно если сказка уже началась, – пояснил Тесак, снова боднув поникшую Оксану. Та рассеянно потрепала его уши, и кот, поворчав, обернулся человеком и уселся рядом. – Внимание пристальное от всех наших. Очень уж не хочется, чтоб кто с выбором ошибся! А ну как новоявленный супруг в злых целях нашу магию использовать будет? Мы вместе живем, друг друга знаем, заботиться стараемся. Кощей-то, когда Василиса замуж за смертного собралась, осерчал и обратил ее в лягушку. И пришлось ее жениху все испытания проходить, как положено. А что поделать? Сказка. В таком случае надо играть по нашим правилам, ежели действительно в нашу семью хочешь… Тут и голову буйну сложить можно. Ну, а жених у Василисы оказался не робкого десятка, взял и победил. Нашел смерть Кощееву и… – Сломал иголку? – похолодел Гоголь. – Не сломал. Положил на стол и сказал, что он запретов не нарушал, шкуру лягушечью не сжигал, поигрались и хватит. Мол, Кощей ему лично ничего не сделал, не убивать же его за то, что о племяннице беспокоится. А проклятье само потом развеется, так в сказке сказано было. И ушел. С Василисой, – Тесак почесал нос и страдальчески вздохнул. – Значит, он сказку не завершил? – Ему-то что, он не из наших. Человек – он человек и есть. Небось, Василиса его за то и полюбила, – пояснил Баюн. – Формально он прав, запрета и правда не нарушал, да только Кош так и не простил, что племянница за такого к сказкам непочтительного замуж собралась. Хотя, конечно, пришлось бы свадьбу отложить, пока невеста девицей только по ночам бывала. Наверное, она оттого и дулась на дядю, весточек не посылала. – Но иголку кто-то все равно сломал, – тихо прошептала Оксана. – Потому что сказка должна быть закончена. Может… может сам Кош и раздавил. Он… он хороший, на самом деле, ты не смотри, что Кощей. Николай вздрогнул, представив, как Яков Петрович смотрит в окно на отъезжающую бричку, а затем, задернув штору, твердой рукой ломает иглу пополам и рассыпается прахом. Жутковатое зрелище. Гоголь искренне понадеялся, что все было совсем не так, и всему виной разыгравшееся в ночи воображение, а не очередное видение. – Хотите – у него спросите. Мы так и не рискнули, – признался Тесак. – А твой жених чего? – обратился к девушке Николай, вспоминая, о чем речь шла. Оксана снова насупилась и уткнулась лбом в колени. – Ничего, – буркнула она. – Сказал, что сказочную красавицу замуж бы взял, а мавку нечистую – ни за что. Не по-христиански это. И уехал. Насовсем. Тесак погладил ее по плечу, и Гоголю остро захотелось сделать то же самое – девушка казалась сейчас особенно хрупкой и беззащитной. Значит, не прошел проверку ее суженый. – А как же… как же теперь? – Добра молодца ждем, – повторил Баюн с унылым видом. – Вот уже тридцать лет. – Ну и не очень-то хотелось, – Оксана сердито засопела. – Я все равно за него замуж собралась Сивке назло, у него, видите ли, своя любовь! – Деревенские-то опасаются в начатую сказку лезть, мало ли, какие испытания придумаем, чтобы проверить, – добавил Тесак. – Свадьбу-то сыграть мы всегда можем, но по-хорошему, по правилам, жених должен невесту спасти. Это как… особый ритуал. Спас – можно и под венец. Но если нам что не понравится, мы завсегда можем еще испытаний придумать, это тоже по-сказочному. – Что же, нельзя просто так спасти, за услугу, а не ради свадьбы? – не понял Николай. Сельский писарь помотал головой. – Да где ж это видано, чтоб девку спасать и не жениться на ней? Это только ежели нескольких спасаешь, а все одно – какую-то да себе забираешь. Можно, конечно, попытаться помочь, когда уже жинка есть, да только такие сказки редкие и сюда не больно подходят, все-таки, у нас Олена, ее-то жених спас. Остаются наши, сказочные. А их не так много. Ну, в смысле, героев. Кто есть – те либо женаты, либо… – Либо Грицко, – Оксана хлюпнула носом, – козлик мой. Так сказки не пишутся. – Грицко твой брат?! – опешил Гоголь. – Не в этой жизни, но вообще – да, он мой братец Иванушка, – мавка часто заморгала покрасневшими глазами. – Приходит ко мне на запруду иной раз ночью и зовет. Жалко ему меня. – И мне тебя жалко, – грустно добавил Тесак, обнимая ее. – Бедная моя крестница… Гоголь постарался не сильно демонстрировать свое изумление, но кот все равно заметил и невесело усмехнулся в усы. – Привыкнете, Николай Васильевич. В прошлом рождении мы с Оленкой даже женихались. – Серьезно?! – А что? – Оксана вытерла слезы и задорно улыбнулась. – Ты бы видел, какой он был ладный и пригожий! – А сейчас что, не ладный и не пригожий? – обиделся Тесак и шутливо пихнул ее в бок. Гоголь очень ясно осознавал, что шутливо, потому что помнил железные объятия кота, не пускавшего его в горящий дом. – И ладный, и пригожий, да только не мой, не мой! – мавка заливисто засмеялась. Николай вообще заметил за сказочными персонажами быструю смену настроения. В этом было что-то жуткое, пробуждавшее воспоминания о плаче на свадебном пиру и хохоте ряженых, отпугивающих нечисть и смерть. – Каланча каланчой, кому ж такая достанется? – Оксана, – позвал Гоголь. Девушка обернулась, посмотрела на него, и ее улыбка погасла. – А ты же… ты же за мной ходишь не от любви, а потому, что Иваном считаешь? Девушка опять уткнулась носом в колени, надулась и сумрачно буркнула: – А может, и от любви. Может, с первого взгляда. И замуж за тебя хочу. – Э, Оленка, ты не юли, – Тесак погрозил мавке пальцем, – а то я не знаю, какая ты, когда влюбленная. Оксана насупилась еще сильнее. Гоголь нерешительно коснулся ее плеча, и девушка раздраженно сбросила его руку. – Не грусти, ты еще встретишь хорошего парня, – неловко пробормотал он. Баюн посмотрел на него скептически, как бы говоря – умеете вы, Николай Васильевич, девиц успокаивать. – Угу, тридцать лет уже встречаю. Как-то маловато у нас героев. А откуда им взяться, коли у нас так со свадьбами строго? Местные-то все боятся… – Так Ганна же уедет с Басаврюком, кто ж помешает? – Ганна уедет, а все остальные останутся! А ну как испытания вся моя драгоценная семья жениху устроит, – мавка выразительно глянула на Тесака. Тот невозмутимо кивнул. – И устроим. А что, лучше за первого встречного выскочить? Э, только ежели королевич переодетый окажется! Надо, чтоб и секрет хранил, и зла не творил, и с уважением относился, и помог, ежели что… мы людей не трогаем, но если кто к нам в семью собрался, то должен быть достоин. – Вот и просижу лет сто и в девках, и в омуте, – откликнулась Оксана с надрывом. – Никуда далеко от реки проклятой и не уйти. И из села не уйти, семья не пустит, чтоб ее. А Кош с Серым в первых рядах будут. – А что, забыла, как у одного из мужей Золотой рыбки запросы были похлеще, чем у старухи? А, чего уж далеко ходить, Петро? – Не все же люди такие! – Вот и надобно проверить. – Не сто. Двести, – мавка подобрала камешек и со злости запустила им в реку. – Достали уже меня эти двое. Не лезь к Ивану, ему другую сказку жить, другую девицу спасать… я у них, видите ли, бессовестная, свои интересы превыше общих ставлю, как мне не стыдно… так пусть Горыныча побеждает, зачем Лизку-то в жены брать? – Так, погоди, – Гоголь даже испугался, – в смысле – в жены? – Ну так ведь ежели девицу от Змея спасешь, что надо делать? – Тесак развел руками, как бы говоря, что это и так понятно. – Она же… она же замужем! За графом! – Баюн, вы что, без меня свадьбу сыграли? – Оксана удивленно уставилась на Баюна, а затем обозлилась. – Специально мне не сказали, чтоб я ей волосы не повыдергала? Тесак замотал головой. – Не было никакой свадьбы, Лизавета все в девках и ходит, а Алексей за ней хвостиком. – Так, давайте еще раз, – Николай поднял руки и выставил перед собой, останавливая поток непонятной информации. – И, пожалуйста, честно. Что происходит? Лиза не замужем? Мне надо жениться на ней? Но почему она графиня? Тесак погрузился в размышления, затем поднялся на ноги и, отряхнув шляпу, нахлобучил на голову. – А знаете, Николай Васильевич, пойдемте к Ягишне. Они с Кощеем у нас как бы хранители традиций и правил, просто Кош, как вы заметили, не очень любит говорить прямо. Боюсь, просто не умеет. – А это далеко? – уточнил Гоголь, тоже вставая. Оксана смотрела на них снизу вверх, похоже, с ними идти не собираясь. – В Медвежий овраг, а там рукой подать, – успокоил его Баюн. – Оленка, ты с нами? – Нет. Буду сидеть и плакать от неразделенной любви, а потом в запруде утоплюсь. Еще раз. – Не юродствуй, – Тесак поморщился и виновато посмотрел на Гоголя. – Вы уж простите, Николай Василич, она ж не со зла. – Ничего, – помедлив, проговорил тот и неловко обратился к мавке. – Оксана, ты… ты и меня прости, только я тебя не люблю. Если могу тебе помочь чем-то, не женясь, я с радостью. Да и не Иван я, наверное… – Иди уже, – проворчала девушка. Баюн ухватил Николая за рукав и потащил прочь. Знакомой дорогой они спустились в злополучный овраг, прошли проклятое место, где появился осенний цветок – сейчас ничто не напоминало о страшных событиях, произошедших всего несколько часов назад. Кровь давно впиталась в землю, разве что где-то на траве осталась, но Николай не приглядывался. Стояла необычная тишина – прежде Гоголь не обратил внимания, а теперь заметил, что в овраге не слышно ни птиц, ни животных. Даже река журчала приглушенно, словно находилась очень далеко. Это показалось Николаю странным – всего пару часов назад река стеклянно звенела, быстро бежала по камням, а сейчас текла медленно и неспешно. И от нее больше не веяло живительной прохладой, только спокойной вечностью. Дальше его вел Тесак. Он шел уверенно, и вскоре перед ними замаячил мост – небольшой, но крепкий и надежный. Деревенский писарь подозрительно прищурился, повел носом, обнюхивая воздух, и, кувыркнувшись, оборотился котом. Потянулся, выпустив на миг когти, и махнул хвостом в сторону моста. – Садитесь мне на спину, Николай Василич, я вас перевезу. – Зачем это? – Гоголь даже попятился, недоверчиво глядя в яркие звериные глаза. – Сам перейду. – Э, нет, даже и не думайте! Вы же живой. А за Калиновым мостом – другой мир, дорога до Навьего царства. Да и Горыныч почует, коли живой на его мост ступит. – А ты что же, не живой? – Мне, вообще-то, за Калиновым мостом жить и положено, – Баюн фыркнул, показывая острые зубы. – Все сказочные существа с тем миром связаны. А сказочные герои-люди должны у Горыныча спрашивать разрешения о переходе или же идти с кем-то. Ежели я вас на спине перенесу, то Горыныч ничего и не узнает, что нам и надобно. Либо вы идете на Калинов мост, Змей наш прилетает, вы его и побеждаете. – Сейчас?! У меня даже и оружия нет… – Поэтому садитесь и поехали, – кот подошел поближе и припал к земле, чтобы на него удобнее было вскарабкаться, – не бойтесь, я вас выдержу. Главное, воды не касайтесь, вода из реки Смородины опасна. Горящая это река, вот на ее берегу огненный цветок и растет. – Выдержать-то выдержишь, – пробормотал Николай с опаской, – а ну как я навернусь, да в эту самую реку? Кот, конечно, был крупным зверем, но все же меньше не то, что лошади, но даже осла. Так, с овцу или чуть больше. – А вы держитесь крепче, я скакну – и мы уже на другом берегу будем, – заверил его Баюн, распушая шерсть. – Или давайте АлексанХристофорыча позовем, на нем хорошо ездить. Я думаю, он разрешит. Вот Яков Петрович не разрешит, наверное, хотя он тоже в любого зверя оборотиться может. – Нет, не хочу, – запротестовал Гоголь и безропотно сел на кошачью спину, поджав ноги. Тесак выпрямился, сделал несколько шагов назад и присел на задние лапы. Николай чувствовал, как под его шкурой перекатываются сильные мышцы, и вцепился в густую шерсть. Кот прыгнул, и у его всадника в ушах засвистело, загудело, а перед глазами заплясали яркие пятна, точно они не узкую речку перескакивали, а целое море, но очень быстро, в один миг. На лапы Баюн опустился очень мягко, Николай даже не понял ничего – только шум стих и ощущение полета пропало. Наконец, он рискнул открыть глаза и обомлел – вместо земляного склона оврага над ним нависали мрачные вековые деревья. Обернулся – за рекой в тумане терялось поле, освещенное полной луной. – Слезайте, до Яги не повезу. Голос Тесака вернул Гоголя к действительности, и он кубарем скатился со спины кота. Тот, встряхнувшись, потянулся, повел плечами и перекинулся в человека. – Ну, вперед, тут недалече. Дом Яги и вправду оказался всего в получасе неспешного шага – идти быстро по густой чаще было невозможно, хотя Тесак каким-то чудом проскальзывал там, где Николай запутывался в ветвях намертво. От этого леса у Гоголя по телу бежали мурашки – чужое место, не должен он сюда ходить, не место ему тут. Здесь тоже было тихо – разве что временами ворон каркнет или сова захохочет – птицы смерти и ночи. Но притом Николая не покидало ощущение, будто знает он этот лес. И вдруг его осенило – видел, знает! Во сне видел, где волк бежал, где девушка с черепом гуляла… вспомнив светящиеся глазницы, молодой писарь поежился и ускорил шаг, лишь бы не отстать от Баюна. Наконец, они вышли на поляну, где стояла самая настоящая изба на курьих ножках – мощных, узловатых, мускулистых, с когтистыми пальцами. И если раньше Николай еще хоть как-то мог списывать происходящее на мистику или бред, то теперь совершенно точно понял – вот она, сказка. И какая-то она не очень добрая, судя по забору с черепами, пусть человеческими и была только половина, лошадиные тоже не вселяли уверенность в добрые намерения хозяйки избы. Ворота оказались распахнуты настежь, потому и было видно, на чем стоял дом. – Как будто нас ждут… – пробормотал Гоголь, поежившись. Тесак серьезно кивнул: – А то как же, я ж, как-никак, ее кот, когда сам по себе не гуляю, – Баюн решительно вошел. Черепа тут же повернулись к нему, но, видимо, признав, снова уставились вперед – а именно, на Николая. Тот торопливо шмыгнул следом, ощущая, как горящие глаза сверлят его в спину. – Николай Василич, не хотите сами избушку развернуть? – Это как? – Как в сказке. Давайте, привыкайте. Теперь вы совсем в сказке, ну и ведите себя, как положено. – Избушка-избушка, – Гоголь, несмотря на мрачный лес, черепа и обстановку в целом, чувствовал себя глупо, – встань к лесу задом, ко мне – передом. Изба вздрогнула, медленно подняла одну ногу, шевельнула пальцами, опустила. Николай отшатнулся, когда в стороны полетели комья земли, ветки и пожухлая трава, а дом начал медленно поворачиваться. – И почему куриные? – в пространство спросил Гоголь, завороженно наблюдая за неспешным, степенным процессом. – Курьи или курные, – поправил его Тесак равнодушно. – На такие столбы или пни с корневищами, похожие на лапы, ставили срубы с гробами. Это древний склеп, Николай Василич. И он, прыгнув, оказался на крыльце избушки, едва та замерла. Гоголю стало совсем жутко, но пути назад не было – он просто не найдет обратной дороги без Баюна, который уже спустил ему небольшую лесенку, чтобы удобнее было взбираться. Внутри избы оказалось довольно светло и тепло – печь была жарко натоплена, а свет давали несколько конских черепов по углам, глазницы которых ярко сияли. – Фу-фу-фу! Доселева русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче и здесь русским духом пахнет. Кого ты привел, Баюн? – Николай Василича привел. Ну, помнишь, Кощей нашел его? Думаем, это наш Иван. Ворох одеял на печи зашевелился, и на пол медленно спустилась сгорбленная старуха с длинными седыми волосами. Хромая, она подошла к гостям и, подслеповато щурясь осмотрела Гоголя одним глазом – второй был закрыт. Не удовлетворившись первым впечатлением, она обнюхала его своим крючковатым носом. – Это на ужин али на зиму заготовить? – Чего?! – опешил Гоголь, и Тесак предостерегающе ткнул его локтем под ребра. – Эм… так разве не надо гостя сначала накормить, напоить, в баньке попарить, а только потом… – Есть? – старуха хрипло расхохоталась. – Ну так, чистого да откормленного и есть приятнее. – Я вообще не хотел бы, чтоб меня ели, – мрачно отказался Николай. – Тесак сказал, что вы объясните, что тут происходит. – Тесак сказал… это у нас ты, Говоруша? Он вообще много болтает, – Яга, кряхтя, вернулась к печи и, ловко орудуя ухватом, достала с шестка горшок с еще горячей картошкой. Тесак откуда-то уже приволок брусок масла, которое, едва оказавшись в горшке, аппетитно подтаяло и потекло. – Не запоминаю я этих их имен, да и вообще редко покидаю заповедные места. Хотя, помнится, гуляли мы по стольному граду с Кощеем под ручку, любовались теремами боярскими… да только стольный град нынче другой, да и вообще не стольный боле. Ладно, садитесь за стол. На ужин у нас блюдо иноземное, но больно вкусное. Гоголь послушно сел за стол, рядом плюхнулся Тесак, резво раскидавший картофель по тарелкам. Яга тем временем расставила на столе плошки с квашеной капустой, огурчиками, хлебом да блюдо с мясом. Следом появилась бутылка, и, когда старуха вытащила пробку, по дому распространился резкий алкогольный запах со сладковатой примесью меда. – Н-нет, давайте без этого, – попросил Николай, решив, что только хмеля ему сейчас не хватало. И так по углам нет-нет, да и мерещилось знакомое по видениям марево. Яга пожала плечами и, пообещав потом достать самовар, села за стол с ними. – Так что же у вас происходит? – А что тебе Говоруша уже рассказал? – Да мне кто только не рассказывал, я уже вконец запутался: и Тесак, и Яков Петрович, и Оксана, и Александр Христофорович… – Я, Кощей, Оленка и Серый, – перевел Тесак в ответ на невысказанный вопрос Яги. – Кощей выдумал тысячу и одну версию происходящего, чтобы испытания Николай Василичу провести и память вернуть. Ну и понять, какой он Иван. – Вот я не понимаю, какая разница, какой Иван, если у вас один уже есть! – Гоголь всплеснул руками, в одной из которых уже зажал серебряную вилку. – Грицко ведь тоже Иван, насколько я понимаю, братец Иванушка. Яга засмеялась, будто ворона закаркала. – О да, этот победит. Проглотит его Горыныч, Иван его изнутри и забодает. – Понимаете, Николай Василич, – пустился в разъяснения Тесак, – Грицко, по сути, тот самый непослушный младший брат, которого потом спасает сестра. Олена, когда все сказки только происходили, хлебнула с ним горя: и в козленка превращался, и гуси-лебеди его крали, и в лесу терялся… в общем, ребенок-катастрофа. Оттого-то он и не может ее из омута вызволить, хотя сказки, как брат сестру спасает, существуют. А Грицко ничего поделать не может – это его спасать надобно, а не наоборот. А тут еще… Параска… – голос Баюна дрогнул. – В общем, Грицко себя во всем винит, что не уберег, потому что младший непослушный сын. А что он мог сделать-то? Тут никто из нас не справился, все одинаково виноваты. Гоголь сумрачно кивнул, соглашаясь и разделяя эту вину. Ему очень хотелось помочь, но он совершенно не понимал, что от него хотели сказочные персонажи. – Тесак, – внезапно спросил он, осмысляя ситуацию, – но во всех сказках, насколько я помню, этот самый братец всегда ребенок, потому и попадает во всякие неприятности! А Грицко, вон какой лоб здоровенный, – он непроизвольно потер скулу, вспоминая синяк под глазом, который ему, судя по скорому выздоровлению, тоже замурчал как-то ночью ученый кот. – Вы же заметили, что Яков Петрович вполне себе бодро и молодо выглядит по сравнению с тем, каким высохшим скелетом должен быть. – Потому что самобранку у меня забрал, мертвяк прожорливый, – заворчала Яга, но без особой злости. – Проглот самый настоящий, жрет и жрет, а наестся не может. – Все мы рождаемся, как вы уже поняли, младенцами, – продолжил Тесак, не обращая внимание на бухтение старухи, – а потом растем, как все дети, а там и старимся. Но, знаете ли, вечность коротать ветхим стариком не хочется, а потому мы едим молодильные яблоки, чтобы поддерживать оптимальный возраст. И тут мы подбираемся к самому интересному, – Баюн усмехнулся в усы, – сад с молодильными яблоками охраняет Царь-девица. У нее же вода целючая с рук и ног льется. Так вот именно Царь-девицу Горыныч в полон и взял, отчего у нас больше нет доступа к молодильным яблокам! – Погодите, вы говорили, что у Горыныча в плену Лиза, – начал Гоголь, – значит… – Именно, Николай Василич, именно! – Тесак закивал. – Лизавета у нас Царь-девица и есть. В сад с молодильными яблоками можно только через сад их особняка попасть, но Горыныч это место охраняет, прибрал наше сокровище себе. – Вот Кош и бесится, – ухмыльнулась Яга, – не хочет молодость свою терять и сызнова в скелет превращаться! Что, добрый молодец, так смотришь? – она хитро прищурилась, и Николаю стало не по себе от ее взгляда. – Думаешь, чего это я, сама ведьма старая, так веселюсь? – Нет, я вовсе не… – А зря. Попросту мне плевать. Была я старухой с костяной ногой, к чему мне становится с костяной ногой молодухой? – Погодите, а будут ли эти яблоки вообще работать? – запутался Гоголь. – Вон как Леопольд Леопольдович убивался, живая вода у него действовать перестала, потому что веры нет больше. А в молодильные яблоки кто верит? – Ты больше Ворона слушай, – цыкнула Яга и покачала головой. – Совсем спился, старый. Работает вода, хуже, но работает – да ты и сам убедился. Всего глоток водицы с его мастерством врачевателя – и девчонка жива. Да, все ведаю, что у вас творилось. А уж все волшебные предметы в исправности, я их храню и проверяю. Но если совсем духом упал и сдался – тогда ни царевича оживить, ни омолодиться, ни в сапогах за семь миль переместиться. Сказки – они чему учат? – старуха посмотрела на Николая внимательным, проницательным взглядом, глубже, чем кто-либо смотрел. – Вере. Что добро победит, справедливость восторжествует, а зло будет наказано. Сказка учит, что если не унывать и идти к своей цели, то ты всего добьешься, дойдешь до царства Кощея, выловишь золотую рыбку, построишь летучий корабль. Сказка учит вере в себя, просто не все об этом помнят. Вообще мало кто задумывается о сказках, об их сути. – Леопольд Леопольдович говорил, что вы не умеете верить, потому что вы… знаете. – В этом ошибка Ворона, – старуха цыкнула зубом и принялась убирать со стола – Николай и сам не заметил, как они закончили ужин. – Ворон – птица ученая, до всего ему надо дознаться. В философию ударился. Да, мы не умеем верить в богов, Бога, нечисть или друг друга, потому что мы знаем, кто из всего этого списка существует. Мы не можем верить в себя как в сказочных персонажей, потому что мы – вот они, только глянь в зеркало. Но мы можем верить в себя, как верят все люди. А если точнее, у нас нет сомнений. Ты вот знаешь сказку, где герои сомневаются в себе? Они идут и делают. – Иногда сомневаются, – счел своим долгом напомнить усатый знаток всех сказок, как уже написанных, так и еще не придуманных, – садятся на бережку, например, и кручинятся. – Кручинятся, но не сомневаются, – оборвала его Яга и поставила на стол самовар. Баюн тут же подскочил и принялся его раздувать, пока старуха похромала за чашками. – Потому что сталкиваются с проблемой, которую разрешить своими силами не могут. Люди, как ни крути, летать не умеют. А вот если кто из наших подсобит – полетят запросто. Потому что сказка, если кто не заметил, еще учит нас: есть вещи, которые нам не под силу, даже если мы полны веры в себя, и иногда нужно признать недостаток собственных сил, а не долбиться в стену. А самое главное, в такой ситуации не стыдно просить помощи. А наш Ворон слишком много думать стал, сомневаться начал, тьфу. Вот сказка и дала маху, – строго заключила она и с глухим стуком поставила на стол кувшин меда. – Поэтому нам нельзя нарушать правила сказок, – пояснил Тесак, деловито помогая расставить чашки, – мы теряем силу. Это то, о чем вы спрашивали, Николай Василич: почему Кощей, Серый Волк и Кот Баюн не могут победить Змея Горыныча? Потому что когда мы начнем играть не свои роли, мы потеряем силы прежде, чем успеем что-то предпринять. А там и вовсе… оставим сказки без себя. – Теперь я понял, – серьезно кивнул Гоголь, в душе радуясь, что ему наконец-то что-то начали объяснять. А то «не можем, не можем», и смотрят на него, как на идиота, мол, что тут непонятного. Хоть знает теперь, почему не могут. – А вы, Николай Василич, вернули Ворону веру в себя, избавив от сомнений. Спасибо вам, – Тесак разлил чай и придвинул одну чашку Гоголю. – И вода сразу действовать начала, – он повернулся к усевшейся Яге. – Про Змея он уже знает, ты, раз про Царь-девицу вспомнили, ему про сестер расскажи, они же к тебе приходили за цепями. – Каких сестер? И что за цепи? – тут же встрял Гоголь. Он уже понял, что если что-то неясно, нужно спрашивать сразу, потому что окружающие пребывали в некоторой иллюзии, будто все всем очевидно, а недомолвки только накапливались. Десять раз спросишь – на одиннадцатый ответят, а Яга, похоже, готова была ответить на все вопросы, да и Тесак рядом с ней не юлил, смирно сидел да все выкладывал. – Помните, мы вам говорили, что Горыныча больше некому победить? – спросил Баюн. Николай кивнул. – У нас действительно проблема с главными героями, которые могут выступить против Змея. Хотя у нас есть две сестры-богатырши, красавицы-поленицы: Царь-девица да Марья Моревна, прекрасная королевна. Царь-девица больше в колдовстве сведуща да умом берет, а Марье Моревне, умнице нашей, силы не занимать, войско одним взмахом руки положит. Вот и пошли они Змея побеждать. Яга, расскажи, они же к тебе приходили! – А что рассказывать? – старуха пожала плечами. – Говорила же, большая часть волшебных предметов хранится у меня – те, которые сейчас никто не использует. Ведь им тоже надо выполнять свою работу, чтобы оставаться сказочными. Кош взял себе скатерть, Ворон заведует живой и мертвой водой, Царь-девица использует волшебную книгу да стережет яблоки молодильные, Говоруша иной раз дудочкой, что всех плясать заставляет, развлекается. Вот сестры и пришли ко мне за двенадцатью цепями, которыми Марья Моревна когда-то Кощея сковала и сил лишила. А я им и говорю, мол, дело-то дурное задумали, поганое. Не будет вам удачи. Откажитесь, пока не поздно. Осерчала на меня Марьюшка, крикнула, что я дура старая, что они всех спасти хотят от супостата, от ворога лютого, что же здесь дурного? А я, может, и дура старая, да только не вконец слепая. Людей вижу плохо, а вот что в душе у них… вижу, что с нечистыми помыслами королевна на Змея собралась. Люди, когда влюбляются, часто совсем голову теряют, а если любовь эта в ненависть оборотится, то и совсем дурные становятся, не ведают, что творят. – Любовь? Марья в кого-то была влюблена? – спросил Гоголь, заслушавшись и не донеся ложку с вареньем до рта. Тесак, который к чаю предпочел сливки, печально вздохнул. – Не в кого-то, а в самого Казимира Горыныча. Он же у нас красавец – волосы до плеч, взгляд пронзительный, манеры изящные, девки так и вешаются. Змей, одним словом. Да только Змей не лучше Кощея – ходок тот еще, одна голова Марьюшке в любви клянется, другая на сестру ее заглядывается, а что на уме у третьей и помыслить страшно – верно, обеих сожрать хочет. Хаживал он к Марье, все соблазнял, но та нраву строгого – замуж зови, а то хвост оторву. А тут такое дело, непростые у нас сестры: Лизавету в жены возьмет лишь тот, кто ее перехитрит, а Марью – кто ее в бою победит. Вот Горыныч и ходил вокруг да около, юлил, сражаться не хотел. Он-то, конечно, змей огнедышащий, а и Марья у нас, коли в руки меч возьмет али палицу, в долгу не останется. Да и характер у нее – копит в себе, копит, а потом – поле с телами поверженными. Лизавета хоть, если что не по ней, сразу за меч хватается или колдовство творит, а сестра ее выжидает, месть вынашивает. Вот, похоже, и доконал Марью Казимир. Сначала любить обещает да жениться не хочет, а потом и вовсе древние силы пробуждает, божеством стать вознамерившись! Как тут не осерчать? – Так какая разница, с какими помыслами они шли, если в итоге Горыныча победили бы и спасли остальных сказочных? – спросил Гоголь, во все глаза уставившись на Ягу. Та деловито перелила чай в блюдце и, подув, отхлебнула. – Большая. Алчность, зависть, гордыня, гнев да ненависть людей слепят, недаром, что смертными грехами называют. Да и любовь не лучше. Месть – она сначала в одного прилетит, а потом обратно вернется, сметая все и всех на своем пути. Отдала я им цепи, наказала Царь-девице за Марьей присматривать. Ох, не принесет это вам счастья, говорю. А Марья совсем обиделась и велела не каркать. – Дальше я, – перебил ее Тесак, но старуха не возражала, только чаю себе подлила. – Ягишна как в воду глядела: начали сражаться наши богатырши, пленили Горыныча, пока он силу не набрал, цепями повязали. Марья ему голову рубить хотела, чтобы за честь свою девичью отомстить, да только Лизавета ее остановила. Стали думать, как с ритуалом поступить, что теперь делать. Пока Лиза книги читала, в которых Казимир заклятье отыскал, он к Марье, которая его стерегла, подполз и снова в уши напел, мол, он же только заради нее на все решился, чтобы достаточно сил получить, в бою ее победить и в жены взять. Марья-то мстить хотела оттого, что все еще влюбленная была, вот тут и поверила. Поругалась с сестрой, решив, что та хочет сама за Змея замуж – чую, он там сам подлил масла в огонь, умеет, болтун. Девы наши на мечах и сцепилась. Уж не знаю, что там случилось, да только Лиза, похоже, знала, что просто так ей не победить сестру, и она Марью прокляла, так что та с поля боя вихрем сбежала. А там, похоже, Горыныч освободился и Лизу в плен взял. – Почему же Лиза не сбежит? – пораженно спросил Гоголь, все еще не в силах поверить, что его нежная и хрупкая Лиза на самом деле богатырша. – Так Казимир ее малосильной водой поит, вот она и сделать ничего не может, – пояснил Баюн, качая головой, – она сейчас слабее котенка, оттого постоянно недомогание чувствует. Даже меча не поднимет. А сбежать магия не позволяет, Казимир же всегда знает, где она. – Как? – Книга волшебная, – проскрипела Яга, – Царь-девица ее очень любит, ей же скучно сидеть в нашей глуши, сад охранять. А книга показывает весь мир живых – что только пожелаешь. – Лиза сказала, что Горыныч с новыми своими силами какое-то заклятье на нее мудреное наложил, мол, если ослушается его, так сразу прахом осыплется, – посетовал Тесак. – Мы с Кощеем перебираем, что это могло быть за проклятье, он в таких вещах разбирается, – добавила старуха. – Пока тщетно, мы не знаем, с чем дело имеем. Царь-девица и сама книги листает, авось, ей попроще, она же чувствует, оно али не оно. – Теперь все понятно? – Баюн глянул вопросительно на Николая. Тот сосредоточенно сжимал чашку с остывшим чаем. – И вы говорите, я должен победить Горыныча, спасти Лизу и жениться на ней? – Именно. – Вот вообще без вариантов? – Кощей сказал, что все в порядке, вы же Лизавету полюбили, – Тесак пожал плечами, перелил чай в блюдце и наклонился, высунул язык, собираясь лакать. Но, вспомнив, что сидит в человеческом облике, выпрямился и принялся потягивать напиток более традиционным способом. Гоголь насупился и уставился в чашку. – Ах, Яков Петрович сказал… а что делать, если б не полюбил, не сказал? – Но ведь полюбили? – Тесак посмотрел на него с искренней уверенностью в правильности происходящего. – Не Оксану, не Параску, не Ганну. И Лизавета вас. Значит, в правильную сказку попали. – Сказки, сказки! – рассердился Николай. – Заладил одно и то же, сказки! Почему я должен в том участвовать? Не Иван я! Обычный писарь. – С обычными припадками, – в тон отозвался Тесак, хмыкнув в усы. – Не Иван, значит? – Яга внимательно посмотрела на молодого человека, а потом вдруг повернулась к двери и резко бросила. – Шмат-разум! А ну, покажись! Чай, знаю я, что в доме моем творится, есть ли гость незваный али нет. Покажись, а то из избушки выкину, и она тебе лапой ускорение придаст! У двери воздух пошел рябью, и там вдруг появился человек, угрюмо мявший в руках шапку. Николай во все глаза уставился на него, чуть не упав со стула. – Яким?! – Чего вам, барин? – Серьезно? – Тесак, похоже, тоже впервые об этом узнал. – Шмат-разум, сват Наум? Какими судьбами? – По просьбе матери Садко присматривал за ним, а там и барин народился, – Яким сумрачно покосился на Тесака. – Теперь за ним присматриваю. – А чего ничего не сказал? – Сказал. Барину сказал, что уезжать отсюда надобно, да разве барин старших слушает? Молчи, Яким, а то крымским татарам продам, тьфу. – Это почему же уезжать?! Ведь Николай Василич, получается, правда Иван, он нам поможет! – возразил Тесак, хлопнув ладонью по столу. Кучер тут же ощетинился. – Это потому, что вы дел наворотили, вам и расхлебывать! А я Николаю Васильевичу сгинуть не позволю. Ишь, чего удумали, Змею на растерзание, а матери и сестрам я в глаза как посмотрю? Скажут, не уследи-ил! – Яким натурально запричитал, точно бабка старая. Гоголь закрыл лицо ладонями – ему всегда становилось очень стыдно в такие моменты. – Яким, ты что, знал все? – беспомощно уточнил он. Кучер замолчал, переминаясь с ноги на ногу, а после забурчал: – Ну так… коли отец из сказочных, а мать из людей, то тут вариантов особливо не было… – Так Иван или не Иван? – Тесак даже с места вскочил. Кучер сумрачно на него глянул из-под кустистых бровей. – А я почем знаю? Батюшка-то ваш, Николай Васильевич, против был, чтобы вы о своем происхождении знали. Хотел, чтоб вы жизнь нормальную прожили, а не мотались по заповедным местам и подчинялись глупым правилам. Женились бы нормально, а не спасали б жинку, головой рискуя. Вот я и ничего не говорил, для вашего же блага! – А что в плохого в том, чтобы знать о себе? – Баюн зашипел, оскалившись, и его зубы вытянулись, заострились. – Чего нам стыдиться? Чего ему стыдиться? Это наша сущность, и рано или поздно она бы проявилась, даже если родители ее сокрыли! Вон, натура начала о себе давать знать в обмороках да припадках пророческих! Надо скорее проводить испытания и снимать печать, чтобы он себя осознал и не убился в очередной приступ! – А ты не говори, чего не знаешь! – Яким ноги расставил, будто медведь, и исподлобья уставился на Тесака, который стремительно терял человеческие черты. Яга, до сих пор молча наблюдавшая за ними, негромко стукнула ладонью по столу: – Цыц. Спорщики моментально притихли. Кучер поплотнее запахнул телогрейку, Тесак вернул себе человеческий облик. Старуха невозмутимо наполнила чашку, тщательно закрыла краник у самовара и перелила чай в блюдце. – Себя и своих предков не знать и людям негоже, что уж о нас говорить. Он имеет право знать, кто он есть на самом деле, так что тут ты неправ, сват Наум, и Садко был неправ. Теперь вместе будем расхлебывать. А нонче всем спать пора, утро вечера мудренее. Николай, значит… – она повернулась к Гоголю. – У меня останешься али Говоруше тебя в село проводить? Там уже светать скоро будет. – Я лучше… обратно… – после некоторого раздумья признался Николай. Яга кивнула Тесаку, и тот, поспешно вскочив, направился к выходу. Проходя мимо Якима, он недовольно заворчал, кучер же только поджал губы. – Погоди-ка, – велела Яга, когда Гоголь уже был в дверях. Он остановился и понаблюдал, как старуха, кряхтя, поднялась с места и собрала приборы, которыми он ел – нож, ложка и старинная двузубая вилка. Подула Яга на них, и они вмиг очистились, засверкали. – Вот, держи. – Зачем это? – спросил Николай, принимая приборы. – Раздашь троим близким людям, – пояснила старуха. – Так у нас принято. Коли с тобой что случится, серебро почернеет, и они враз узнают и бросятся на помощь. Поэтому внимательнее выбирай, кому передать. Конечно, лучше бы не вилку, она не такая древняя, не нашенская, а табакерку, да ты ж не куришь, значит, твоего отпечатка на ней не будет. Спрячь за пазуху, пронеси до дома, а поутру отдай. Все понял? – Да, – послушно согласился Гоголь и, завернув приборы в платок, тщательно припрятал. Попрощавшись с Ягой, они втроем отправились обратно к реке. Тесак ничего не говорил, показывая дорогу, Яким тоже угрюмо молчал, а Николай пытался осмыслить услышанное и увиденное. Значит, он действительно принадлежит к сказочным персонажам, хотя бы наполовину… и Яким тоже! Сват Наум, Шмат-разум… что это за сказка? Спросить? Но, пусть к кучеру и появилось много вопросов, Гоголь на него по-детски обиделся. Яким же с пеленок его знал, нянчил, а сам такую тайну скрыл! Николай попытался сосредоточиться на чем-то еще. Например, кому отдать серебряные столовые приборы. Так вот что за вилка лежала в лодке у Параски! Наверное, Черевик или Грицко дали ей в знак привязанности. Все-таки, любопытство пересилило, и Гоголь, все еще дуясь на Якима, обратился к Тесаку: – А сват Наум – это кто? – Никто, – сумрачно бросил Баюн, целеустремленно шмыгая меж деревьями. – Ну не обижайся на него, – попросил Николай, – из какой сказки-то? Яким догнал их и пояснил: – Сказано вам, барин, я – Никто. Николай покосился на него и побрел дальше. Через реку переправились так же, как и в прошлый раз, но в лесу Баюн вдруг остановился, нахмурился, принюхался. – Что-то не так? – опасливо спросил Гоголь, оглядываясь. Небо уже серело, и в рассветных сумерках за каждым деревом чудился Всадник. – АлексанХристофорыч и Яков Петрович где-то здесь, – пояснил Тесак, прислушиваясь. – Нас ищут? – Да нет, вроде не должны… я сказал, что вас найду, так что, раз я не вернулся, значит, остался с вами. Тут другое… – он шумно втянул носом воздух, затем зашипел, подпрыгнул, обернулся котом и снова принюхался, даже пасть раскрыл. – Мышшшь! – Мышь? Ты просто учуял мышь?! – возмутился Гоголь. Понятно, что Баюн – кот, но в лесу тьма мышей, почему его это взволновало сейчас? – Мышшшка-Норушшшка! – Тесак со всех лап бросился в гущу леса, и остальные торопливо последовали за ним. Вскоре они оказались на опушке, где накануне девушки жгли простыни – место без труда узнавалось по следам от костров и вытоптанной траве. Немного в стороне среди деревьев маячило красное пятно – там стоял Гуро, а рядом с ним обнаружились Бомгарт и Бинх. Услышав шаги, они обернулись, и по их мрачным лицам Николай понял – дело плохо. – Что случилось? – спросил Баюн, крутя ушами и нервно подергивая хвостом. Доктор молча протянул ему сложенные в горстку ладони – там лежала маленькая мышка, одетая в платье. – Мы были так заняты людьми, что забыли – праздничная ночь еще не кончилась, – глухо проговорил Александр. Яков поморщился и отвернулся. – Девок много было, возвращались группками, вот и не заметили, что одна отстала, – продолжал Бинх, устало потерев глаза. Они были подозрительно красными. Николай посмотрел на Гуро. Тот молча ковырнул тростью землю, взметнув несколько палых листочков. Гоголю сложно было разделять их горе, поскольку он видел всего лишь мышь, хотя, стоило ему приглядеться к крохотному комочку, как в сердце закралось знакомое ощущение пустоты и утраты. Яким снял шапку. – Норушка… такая веселая всегда была, юркая… Пристав с недоумением посмотрел на него, и Тесак поспешил пояснить: – Сват Наум. – А, ну да, – утомленный голос Бинха обрел краски и теперь так и сочился сарказмом, – кто еще может так хорошо прятаться от своих же! – Тебя спросить забыл, Серый, – моментально сменил настроение и огрызнулся Яким. – Вы тут моего барина со света сжить решили, буду я вас слушать! – А чего тогда его с Кощеем отпустил? – А он мне разве сказывает, куда и зачем конкретно собрался! К чему сообщать старику, что едет барин ловить ополоумевшего Горыныча! – Да прекратите же! – прикрикнул на них Бомгарт, и спорщики виновато замолчали, вспомнив, почему они здесь. Тесак уже человеком приблизился к Леопольду и робко провел пальцами по бурой мышиной шерстке. – Жалко… хорошая девка была. Бажаной звали. – Зато теперь мы точно знаем, что Николай Васильевич – из наших, – попытался найти хоть что-то хорошее доктор. Бинх поморщился, как от зубной боли. Гоголю тоже это оптимизма не добавило. – Можно взглянуть? – спросил он, протягивая руку. Бомгарт осторожно положил в его ладонь маленькое остывшее тельце, кажущееся удивительно легким без жизни, крови… и веры. Николай вздрогнул, когда перед его глазами возникла девушка из прошлых видений. Так вот кто она такая… Гоголю стало горько – если б он понял, если б он кому-то рассказал, если бы, если бы… к чему искать виноватых, виноваты все. – А когда следующий праздник? – спросил он, открывая глаза и возвращая мышку доктору. Других видений не было, только пустота. Тесак задумался, подсчитывая: – Через… через пять дней, день Мокоши Пятницы. Николай, глубоко вздохнув, решился. Он сделает все, чтобы помочь – в конце концов, разве не для того он пошел работать в Третье отделение? А здесь просто… ну, немного мистики, немного сказки. И разве не он сам говорил Бомгарту, что нужно сделать все, что в твоих силах, а дальше уже будь, что будет? – Мы больше не пойдем у него на поводу. – Что вы предлагаете? – Бинх настороженно посмотрел на него, точно крупный пес на проходящего мимо дома чужака. – Не будет жертв. Некого будет убивать. – Вы предлагаете убить всех первыми? – уточнил пристав. – А что, это может сработать… – Господи, Александр Христофорович, что вы такое говорите! – опешил Гоголь, но его перебил Яков: – Нет, это крайняя мера. Ты же помнишь, что случилось с Хавроньей – только сказочной нечисти нам не хватало! Оксана-то ладно, ее как вытащат из воды, так она мавкой быть и перестанет, а с обращенными Всадником что делать будем? Тем более, ничто ему не мешает забрать их кровь, даже если мы их похороним – душа-то некоторое время еще по земле бродит… – А если сжечь сразу после смерти? – предложил Бинх. – Так у Всадника не будет шансов. Гуро поморщился. – Поп не позволит. Сожжение – языческая практика, хоть нам с тобой и ближе, но сейчас мы должны соблюдать современные обычаи. – Поп – это отец Варфоломей? – на всякий случай уточнил Николай. Тесак кивнул. – Он тоже из наших, сказочных. Слыхивали сказки о попах? Вот это наш отец Варфоломей. И да, он нам действительно не позволит сжечь тела. – Но если это поможет спасти девушек? – настаивал Александр. – Девушки потом переродятся, а пока Всадник останется без жертв! – И переключится на кого другого, – отрезал Гуро. – Кто знает, что тогда сотворит Горыныч? Ладно, если на нас, мы хоть постоять за себя можем. А если в другие заповедные места отправится? А то и в другие страны! Мы же не можем убить всех сказочных персонажей? Ты в своем уме? – Окстись, – Бинх сплюнул и помотал головой, точно недовольный зверь. – Я же не вконец разум потерял, нельзя земли без сказок оставлять! А если Горыныч, ведомый заклятьем, отправится в чужие заморские земли, то вообще неизвестно, чем дело обернется! Нет, тут уж надо своими силами… – Так какой у вас план, Николай Васильевич? – обратился Яков к Гоголю. Тот, опомнившись, горячо заговорил: – Во-первых, надобно ввести комендантский час: велеть никому из девушек после захода не гулять – в селе, в домах их легче защищать. И чтобы из села одни не выходили, только в сопровождении кого-то, кто может за них вступиться. А еще лучше вообще пока никуда не выпускать. – Попробовать можно, – проворчал Александр, погрузившись в размышления. – А что-то более полезное? Что там во-вторых? – Я не знаю, чем конкретно могу помочь, но вы можете располагать мной, – уверенно произнес Николай, хотя никакой уверенности не ощущал. Яким запричитал снова, но Гоголь на него шикнул. – Остается третье испытание, верно? Гуро посмотрел на него с любопытством и кивнул. – Похоже, надо было сразу вас вести к Яге. Давайте вернемся в село и там все обсудим. Вижу, у вас еще какие-то соображения появились… – Но сначала – спать, – заворчал Тесак. – Утро вечера мудренее. – Говоруш, уже почти утро, – скептически напомнил Бинх, обводя рукой лес, погруженный в предрассветные сумерки. – Тогда уж введем комендантский час и на боковую. А днем все обсудим. Печальной процессией они вернулись в село, которое уже постепенно просыпалось и приступало к обычной жизни. Однако все замирали и провожали скорбящих взглядами, за их спинами слышались тихие шепотки. Сначала Яков отвел их в церковь, где отец Варфоломей уже готовился к заутренней. Узнав, в чем дело, он перекрестился и с причитающейся событию печалью принял из рук доктора маленькое тельце. – Господи, что ж это делается… как ж родителям сказать… – Лучше подумай, как хоронить будем, – цинично бросил Бинх, хмуро оглядываясь на иконы. Гоголь, стараясь не показать этого, наблюдал за своими спутниками, но, похоже, все они в церкви чувствовали себя вполне спокойно – насколько это вообще возможно в их ситуации. – В обычном гробу или маленький под мышку сколотим? – Да что ж ты говоришь такое, в церкви, да побойся Бога, – с укором обратился к нему священник, на что Александр с готовностью огрызнулся, словно только и ждал, как бы с кем поругаться: – Слушай, мне вообще не до того! Это пусть Горыныч побоится, что творит! Я тебе нормальный вопрос, практичный задал, похороны надо проводить, отпевание, что ты там еще делаешь… – Серый, – рассердился отец Варфоломей, – а ну иди отсюда и грызись с кем-то еще. Я уж сам разберусь, как поступить. – Да, АлексанХристофорыч, пойдемте, – попросил Тесак, дергая начальство за рукав и взглядом умоляя хоть немного остыть. Бинх, сбросив его ладонь, круто развернулся на каблуках и зашагал к выходу, а священник сурово продолжал: – Кош, тебя я тоже чтоб в церкви не видел. Гуро усмехнулся. – А с чего бы? Я, может, теперь специально к тебе венчаться приду. – Это с кем же? – опешил отец Варфоломей. Следователь небрежно пожал плечами. – Вот разберусь с нашим делом, так сразу и найду невесту! – Господи, только Кощеевой свадьбы нам не хватало, – пробормотал Бинх, остановившись у двери и закатывая глаза. – Спасибо хоть, сейчас по девкам не шляешься. – Сначала девок надо от Казимира Горыныча спасти, а потом я, на правах спасителя, сразу и… – Хватит о таких вещах в церкви говорить! – снова осерчал священник. – Идите отсюда, а я пока буду готовить тело к погребению! – Мне сначала надобно сделать необходимое освидетельствование тела, – подал голос Бомгарт. Часто моргая глазами, он огорченно принял мышку из рук отца Варфоломея, который все еще выглядел недовольным, но, выбирая из трех зол, решил не спорить с врачом. – А вы все же… сообщите родителям… кто-нибудь. – Кто-нибудь, ну да, – бросил Бинх, скривив губы, а затем беспомощно вздохнул. – Ждите меня в участке. *** В участке открыли небольшой совет. После недолгих споров решено было последовать плану Гоголя – ввести комендантский час. Сельскому приставу не нравилась эта идея, но ему не нравились вообще любые идеи, особенно высказанные Николаем. – Может, не стоит вводить комендантский час для всех? – спросил Тесак. – Только для наших. – Главное – не сеять панику, – отрывисто кивнул Александр. От родителей Бажаны он вернулся подавленным и оттого пребывал в худшем расположении духа, нежели обычно. – Во всяком случае, среди людей. Если они решат, будто им что-то угрожает, то могут пойти на необдуманные поступки. – Толпа – это тупая, но очень мощная сила, – подтвердил Яков, потирая подбородок. – Но наших в селе тоже немало, боюсь, если мы введем особое положение только для них, кто-то все равно проболтается. А недоговорки – это еще более опасно, нежели правда или полная ложь. – Вы смотрите, неужели такая светлая мысль наконец-то посетила твою голову? – Бинх оскалился, и столичный следователь тоже подобрался, но Тесак торопливо встал между ними, зашипев. – Возможно, нам стоит оповестить всех о введении особого положения, – предположил Гуро, демонстративно отворачиваясь от обоих и скрещивая руки на груди. – Но подчеркнуть, что это касается только наших. Хотя я бы предпочел сохранить все в тайне. Ладно, идите. Я же вроде как помер. – Ты только обещаешь, – фыркнул Бинх и осекся, замолчал и тихо добавил. – Хотя лучше не надо, Кош. Никому из нас. Он быстро покинул участок, а Яков смотрел ему вслед, скорбно качая головой. – Совсем дело плохо. Серый до ручки дошел… идите, я тут подожду. *** – Яким, ты мне ничего сказать не хочешь? – Вы, это, барин… спать ложитесь, вот что сказать хочу, – забормотал кучер, искоса глядя на Николая, который только вернулся на постоялый двор. После объявления комендантского часа у него остались смешанные чувства: хотя Бинх круто на всех прикрикнул, пресекая возражения, но Гоголю казалось, что эти меры ничуть не помогут. Приставу не казалось – он это открыто утверждал. Но других идей пока не было, точнее, была кое-какая мыслишка, но ее требовалось как следует обдумать, поэтому Николай поспешил к себе, заодно и выспаться, и допросить с пристрастием Якима, так же известного как сват Наум. – Ну уж нет, давай-ка начистоту, сват Наум или как там тебя. – Да чего вам от меня надобно, я ж все для вас, всегда! – забурчал кучер, хмуря косматые брови. – Вот зачем сюда приехали, жили и жили, хорошо жили, спокойно, ну и на кой черт сюда отправились? – Ты не увиливай, не увиливай! Ты знал, что я из сказочных, почему не говорил? – А кому от того лучше? Вам али им? Уж точно не вам, что я маменьке вашей скажу, коли что не так… – Не каркай! Лучше объясни, что случилось? – То и случилось, – отозвался Яким, стараясь не смотреть на Гоголя, – когда Василиска, прабабка ваша, поругалась с дядей своим, Кощеем, и уехала с женихом из Диканьки, я следом увязался, присмотреть за крестницей, чай, не чужая. Только она уж больно строгая была, не велела часто к ней являться. Однако я знал, где она, но не говорил никому – уж если Василиска что-то решила, то перечить ей не стоило. Ежели б я кому-то проболтался, она вмиг бы уехала, только ее и видели. А так хоть какая связь… Я туда-сюда обернуться вмиг могу, вихрем, так что жил в Диканьке, но порой навещал крестницу, деток нянчил. А как батюшка ваш появился, я постепенно к вам перебираться начал, ну а вас я уж сызмальства знаю, на руках качал, а вы меня, старого, все стращаете да браните! – Ну будет, будет тебе, – забормотал Николай, видя, что Яким снова на любимого конька садится. Значит, Яким поначалу жил в Диканьке, в мир людей выбирался изредка на день-другой, а потом насовсем остался, наверное, решил под крылышко взять как раз после смерти Василисы – судя по описанию, прабабка не согласилась бы на постоянное присутствие курицы-наседки Якима. – Не причитай. Ты мне другое скажи, кто я? – А мне почем знать? – кучер все еще немного дулся на своего барина. – Батюшка ваш, Василий Афанасьевич, решил, что вам человеком прожить надобно, и не велел вам ничего говорить. – Но почему? – Николай чувствовал, будто Яким что-то недоговаривает, но не мог понять, что и по какой причине. – Неужто из-за Василисы не желал ничего общего со сказочными иметь? – Батюшка ваш как лучше хотел. – Ну что ты заладил – батюшка то, батюшка се! – не выдержал Гоголь. – А матушка? Она про сказки не знала? – Нет, Садко ей не сказывал, – покачал головой Яким. – Все вам ответят, что Василий Афанасьевич был бесподобный рассказчик, а уж как на гусельках играл! Вот вашу маменьку и покорил. Да только пылятся нынче гусли те на чердаке. Гоголь немного походил по комнате и сел на кровать, размышляя. – Яким, ты совершенно точно не знаешь, кто я? – Нет, барин. Наверно, и вправду Иван, а уж какой – не ведаю. – Значит, придется третье испытание проходить, – уныло вздохнул Николай. Яким забеспокоился. – Ой, уморят вас эти нелюди, что Кош, что Серый! – Цыц! – вяло огрызнулся Гоголь, обхватывая голову руками. – Яким, а сват Наум – это кто? Из какой ты сказки? – Что же вы, барин, ничего не помните? Вам сказки на ночь читывали: Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. Вот я – Никто, то самое не знаю, что. Сват Наум, Шмат-разум. Ложитесь-ка вы спать, барин, совсем утомились, всю ночь не спали. Гоголь зевнул и согласился с ним. Глаза совсем слипались. Пока он готовился ко сну, Яким закрыл окна ставнями, чтобы солнце барину не мешало, и Николая уснул под бормотание кучера моментально, едва голова коснулась подушки. Лес темный и дремучий, так что дневной свет не проникает сквозь густо сплетенные ветви. Гоголь медленно бредет по мягкому мху и опавшим, давно пожелтевшим сосновым иголкам. Между стволами дрожит знакомое марево, сейчас похожее на туман. Вдруг деревья раздвигаются, пропуская путника, и он выходит на полянку с уже знакомой избушкой. – Избушка-избушка, повернись ко мне передом, а к лесу – задом, – велит Николай. Перед ним маячит лесенка на крыльцо, и Гоголь сам не замечает, как уже открывает дверь и входит внутрь. – Чу, чу, русским духом пахнет, – ухмыляется Яга с печи. – Зачем пожаловал, добрый молодец? – Я? – Николай растерянно оглядывается. – Это же вы в мой сон пришли, разве нет? – Нет. Ты сам шел по лесу и на дом мой набрел. Дело пытаешь али от дела лытаешь? – Не знаю… – честно признается Гоголь. – Я вообще спать лег, я никуда не собирался… мне каждую ночь разные сказки снятся. Это оттого, что место заповедное? Яга, кряхтя, сползает с печи и подходит к нему, смотрит снизу вверх, заглядывает в глаза. Острые у нее глаза, глубокие, внимательные, хоть и совсем слепые почти. – Ты думаешь, это я слепая? Верно, слепая, живых не вижу. Да только и ты пока слеп. Ты домой вернулся, а дома не помнишь. Вот тебе и подсказывают. Сам-то, небось, сказки, что в детстве сказывали, запамятовал. – А кто подсказывает? – Место подсказывает. Лес. Да сами сказки. А видения твои лишь дневное воплощение этих снов, – старуха отходит к столу, достает горшок и начинает крошить туда какие-то травки да листочки. – Негоже корни свои забывать. Коли вспомнить, кто ты есть, не успеешь, худо тебе придется. – Что же случится? – Беда случится, – Яга качает головой, руками над горшком водит, внутрь заглядывает. – Вряд ли я пришел сюда за мрачными пророчествами, – замечает Гоголь, наблюдая, как в горшок по высохшей руке стекает сок кроваво-алый, который старуха из ягод в кулаке выжимает. – А зачем пожаловал? Николай некоторое время размышляет над ответом. – За советом, наверное. Бабушка, – он вспоминает, как Яга в сказках любила, чтобы к ней обращались, – вот что мне делать? Как девушек и Лизу спасти? – Рано вопросы задаешь, добрый молодец, рано, – старуха метко плюет в горшок, и оттуда, как по заказу, поднимается струйка дыма. – Не могу тебе помочь, пока ты с сущностью своей не определишься. – Так вроде говорят, что Иван я. – А какой? Иванов, знаешь ли, много. Раньше так ко мне и шастали – дорогу покажи, как ворога победить, расскажи. Иван-дурак, Иван-царевич, Иван – крестьянский сын али сын купеческий… Кош-то вычислил, высчитал по возрасту, что всего два варианта у нас, да только больно они разные. Коли ты Царевич – буду помогать тебе советом как богатырю. А коли Дурак, так хитростью тебе врага побеждать. Приходи за помощью, когда узнаешь, кто ты. – И вы поможете? – Конечно. Совет дам, клубочек путеводный, все, что пожелаешь – если пожелаешь. Только за оружием к Кузнецу идти придется, я кладенец ему оставила, уж он-то получше за мечом приглядеть сможет. А теперь иди восвояси, покуда я тебя не съела! И про серебро не забудь, а то у вас, у молодых, память короткая…