В гостях у сказки

– Барин, просыпайтесь! Проснитесь! Гоголь, с трудом продирая глаза, сел на кровати и уставился на Якима. – Который час? – Утро уже. Да я бы вас не будил до обеда, только Серый явился и сказал, будто вы ему обещались с девками помочь. Я его выставить хотел, но он пригрозил, что в окно запрыгнет и вытащит вас в одной рубахе, так что я сам пришел… вы уж не серчайте… Николай торопливо отбросил одеяло. – Да-да, спасибо, Яким. Принеси воды и насчет завтрака распорядись, ладно? Чего побыстрее… – Эт я мигом! Гоголь с облегчением ополоснул лицо и мечтательно подумал, что, будь он в столице, можно было бы взбодриться чашечкой кофе. Но откуда в глубинке модный напиток? Придется просыпаться самому. Ночью его чуть не утопила Оксана, но потом они все же помирились и сидели на берегу у костра, как в первую встречу. Мавка, как и в тот раз, поила Николая травяным отваром, чтобы согрелся, а тот читал ей отрывки из своего нового рассказа под отдаленный волчий вой. Изредка писатель замечал в кустах огромные ярко-желтые глаза, светящиеся в темноте – Баюн, чья шкура совершенно сливалась с ночным мраком, приглядывал за своей крестницей. Местная романтика. На пороге участка Гоголь замер, не решаясь войти. Ему показалось, что у него галлюцинации или очередное видение, но очень странное – в воздухе отчетливо чувствовался аромат кофе. Заглянув внутрь, Николай обомлел: за столом сидел довольный Бинх и потягивал из глиняного стакана темно-коричневую жидкость, остро пахнущую дивным заграничным напитком. Заметив Гоголя, пристав благодушно махнул рукой. – Заходите, Николай Васильевич, я и для вас оставил. Чашек китайского фарфору, простите, не имеем, а от кипятка рюмки лопнут, так что чем богаты… Кощей не выдержал такого кощунства, простите за тавтологию, и сидит со своими книгами наверху. – А откуда у вас кофе? – полюбопытствовал Гоголь, беря второй стакан и осторожно пробуя. Напиток оказался горячим и крепким. – Так я Коша ограбил. У него всегда разного добра, которое самобранка произвести не в состоянии, навалом. Я после бессонной ночи решил – мне нужно что-то, чтобы не уснуть, и это не осточертевшие мне травки Тесака и Яги. Вот я и сказал Кошу: доставай свой кофий и вари, а то я тебе руку откушу и буду кость грызть, чтобы в сон не клонило. Толочь зерна в ступке, конечно, то еще занятие, но результат того стоил. Пейте – и за дело. Вы к девкам, а я – к нашим важным… – Кто там по девкам? – раздался голос Гуро со второго этажа. – Я готов помочь! – Ты вчера сказал, что помогать не будешь! – повысил голос Бинх, чтобы его точно было слышно наверху. – Я решил проявить благородство! – благоухающий книжной пылью Яков уже спускался по лестнице, элегантно оправляя рукава красного пальто. – Николай Васильевич, пойдемте, пойдемте. Николай, виновато глянув на Бинха, поспешил следом, поскольку Гуро был уже в дверях. Спохватившись на постоялом дворе, что не взял письменных принадлежностей, Гоголь быстренько скользнул в свою комнату и остолбенел, не веря своим глазам. Что за день сегодня… – Яков Петрович, Яков Петрович! Гуро, который уже любезничал с одной из девушек, обернулся на голос и с недовольством посмотрел на запыхавшегося Николая. – В чем дело? – Кто-то… кто-то залез во мою комнату и украл рисунки! – Какие рисунки? – Ну, рисунки Вакулы! Он зарисовывал мои видения. И записи всякие… – Николай сбивчиво объяснил, как он вел расследование в одиночку. Яков сосредоточенно потер подбородок. – Рисунки эти, конечно, нам без надобности, но тот факт, что кто-то забрался к вам… давайте так. Я, так и быть, займусь девицами, а вы сбегайте за Бинхом, пусть по запаху найдет нахала. Разберемся. А еще лучше, не сами бегите, а пошлите сват Наума, он вмиг обернется. Слышишь, сват Наум? – Слышу, слышу, – раздался голос из ниоткуда. – Разрешите идти, барин? – Да, конечно, – выдохнул Гоголь, даже не успев удивиться – он судорожно собирался с мыслями. Сколько он отсутствовал? Меньше часа? Точно не больше. И кто-то успел… – Что-о-о? – рядом с ними появилась Христина, похожая на разъяренную валькирию преклонных лет. В одной руке она сжимала внушительную деревянную ложку, а в другой – тряпку с неаппетитными пятнами, символизирующую неотвратимость возмездия. – На моем постоялом дворе кто-то посмел воровать?! Да я его… своими руками! – Спокойно! – властно приказал Гуро, и старуха притихла, лишь глаза продолжали сурово сверкать. – Марьюшка, будь добра, запри комнату Николая Васильевича и никого не выпускай. Вообще. – Уж не выпущу, – Христина недобро прищурилась и, подобрав юбку, резво заковыляла по лестнице. Но не успела она подняться на крыльцо, как Яков одернул ее: – Отставить, сват Наум уже привел Серого. – Тьфу на вас, – хозяйка сплюнула и посторонилась, пропуская мрачного Бинха. В коридоре тот, оглядевшись, оборотился волком и проскользнул в комнату Гоголя. Сам Николай тут же сунулся следом. Гуро, поколебавшись, решил, что любопытство сильнее, и отправился туда же, а за ним уже Христина и Яким, за компанию. Бинх кругами бегал по комнате, изучая беспорядок, оставленный грабителем. – Ну? – спросил Яков. Волк уселся в центре и высунул язык. – Ты не поверишь. – Всадник? – предположил с ужасом Яким. Яков покачал головой и вопросительно посмотрел на Александра. Тот судорожно втянул носом воздух и забил хвостом по полу в большом волнении. – Помнишь старого голову Диканьского? Гуро нахмурился, прикидывая и копаясь в памяти. – Которого из? – Чернозуба, – Бинх вскочил, подбежал к окну, поднялся на задние лапы и выглянул наружу. – Тесак лучше помнит, конечно, подробности, я тогда не был в Диканьке, но пришлось вернуться – как и тебе. – Да, точно, – Яков сморщился, как от зубной боли. – Он помешался на почве бессмертия и пытался шантажировать нас, якобы предаст огласке наше существование, если мы не будем исполнять его волю. – И что вы? – растерянно спросил Гоголь. Волк фыркнул, осматривая землю под окном. – Ничего. Почти. Упекли его в желтый дом, – пояснил Гуро хмуро. – Он в принципе был, мягко говоря, не здоров. Одержим идеей вечной жизни. Считал, что мы можем с ним поделиться. Ага, особенно я. Иголкой своей уколю и внутривенно бессмертие передам. – Судя по всему, лечение ему не помогло, – поделился Бинх, водя носом из стороны в сторону. Яков подошел к нему. – Лечение там никому не помогает, а только усугубляет дело, уж поверь мне. Или хочешь лично проверить? – Воздержусь, – пробормотал волк и через окно выскочил на улицу. Раздался свист веревки, что-то мелькнуло в воздухе, и Яков, широко распахнув глаза, крикнул: – Саша! Волк откатился в сторону, и по стене дома с размаху стукнула доска – Гуро даже попятился от неожиданности. Александр глухо зарычал, после чего побегал вокруг, принюхиваясь. – Все нормально, ловушек больше нет! Гуро, кивнув, отодвинул доску и выпрыгнул следом. Гоголь осторожно выбрался за ним, Христина и Яким предпочли воспользоваться более традиционным способом. Бинх уже со всех лап бежал по следу. – Мне кажется, было несправедливо отправлять человека на лечение только потому, что он про вас знал. Вон, Гофмана же вы с Басаврюком отправили, – заметил Николай на ходу, стараясь не отставать от Якова. Тот отмахнулся. – Еще неизвестно, что хуже. Считайте, эта та же ссылка в Сибирь, только под неусыпным оком змеиного царя. Да Гофман и не особо понял, что видел, ему бы никто и не поверил, как не поверили и Чернозубу. Кто в здравом уме верит в сказки, кроме детей? Если бы верили, мы бы были намного сильнее… – Но вы же боитесь огласки, – напомнил Николай. Гуро даже остановился и досадливо всплеснул руками. – Огласка огласке рознь! Можно сказать «смотрите, следователь из столицы – Кощей Бессмертный!». А можно пустить слух, что упырь, кровопийца и душегубец, шептаться за спиной, скольких погубил да сколько крови на его руках. Можно растрепать всем, что Щучка желания исполняет, а можно назвать ее ведьмой, способной проклятье наслать да сглазить. Все зависит от того, как повернуть дело, какие слова сказать. Иной раз над человеком посмеются, а иной – прислушаются, будут избегать, бояться или наоборот – изводить злыми просьбами, а то и устроят линчевание. Всякое у нас бывало. И добротой пользовались, и казнили, как нечисть. Вот только Чернозуб он был не столько для нашей тайны опасен, сколько для нас. Он готов на все ради своей цели. И судя по той доске на постоялом дворе, старик и в желтом доме сохранил свою хитроумность. А оно нужно людям, это бессмертие? Не понимают, чего хотят… – Где вы там? – рявкнул издали Бинх. Гуро вздохнул и поспешил на голос. Гоголь, переходя на бег, тоже. – Господин Волк, господин Волк! – им навстречу выскочила Василинка, испуганно прижимающая к себе куклу. Волк успокаивающе боднул ее в бок и позволил запустить пальцы в густую шерсть. Гуро и Гоголь догнали их, и следователь, опершись на трость, склонился к девочке. – Что случилось, Василисушка? – с теплой улыбкой спросил он. Волк потерся головой о руку Василины, требуя ласки, и девочка послушна принялась его гладить. Николай заметил, что она перестала дрожать и немного успокоилась. – Там в сарае злой старый казак. И вот… Марушка припрятала… – Василинка вытащила из-за пояса куклы свернутый листочек и протянула Якову. Тот развернул его, нахмурился и передал Гоголю. Тот узнал рисунок Вакулы, сделанный по собственному описанию – Всадник, только без коня. – Ты умница, милая моя, – проговорил Гуро, выпрямляясь. – И Марушке спасибо. Беги к отцу, мы разберемся. Скажи, что Чернозуб объявился. Он его помнит. Девочка кивнула и, поклонившись, побежала к селу, а Яков, прижав палец к губам, повел свой маленький отряд к старому сараю. *** Бомгарт чувствовал небывалый душевный подъем. Он снова нашел в себе силы работать, и сельский люд, прознав об этом, принялся стягиваться к сарайчику, где врачевал доктор. Многолетний алкоголизм, конечно, давал о себе знать, но Леопольд старался побороть его последствия. Пожалуй, вечерком стоит поэкспериментировать с живой и мертвой водой, может, она избавит от проклятого тремора… – Что там с твоей водой? – отрывисто спросил Бинх, заходя в его сарай. Доктор кивнул сидящему на столе мужику, отпустив его, и повернулся к Александру, вытирая руки полотенцем. – Колодцы почти пересохли с моего последнего визита, но вода еще не ушла. Я постарался расчистить дно, убрал камни, прелую листву и прочий мусор. Однако все равно пришлось долго ждать, пока бутыли наберутся. Ну, я и использовал уже почти все – нынче надо больше воды, это чудо, настоящее чудо, что Дарине в прошлый раз помогли те жалкие капли. Может, та вода еще была сильнее, а может, сказалась искренняя вера Николая Васильевича в то, что мне удастся спасти девочку. Вечером опять слетаю, пополню запасы. – Ясно, – пристав поскреб заросшую щеку. – Этого и следовало ожидать – все волшебные предметы работают хуже, чем пятьсот лет назад, да и сами мы уже не те. Ну ладно, – он хлопнул в ладоши и кивнул на дверь. – Пойдем, дело есть. Нужно осмотреть одного… задержанного. – Ты его что, побил? Искусал? – заворчал Бомгарт, споро собирая инструменты. Бинх недовольно рыкнул и покачал головой. – Ты же в тридцать лет назад в Петербурге был? – Нет, в Москве, – доктор с недоумением посмотрел на собеседника, не понимая, к чему такие вопросы. – Царь потом помог с документами, и я перебрался в столицу лет двадцать назад. А потом сюда вернулся, ну, ты знаешь эту историю. А в чем дело? – Тогда, наверное, Чернозуба не знаешь. Я по дороге расскажу. Я его не бил, но он кашляет, причем кровью. Подозреваю, это что-то серьезное? – Уж поверь, – Бомгарт нахмурился и засобирался быстрее. По дороге в участок Александр коротко выложил историю Чернозуба и попытался как можно полнее описать симптомы, которые увидел. В основном, они сводились к «от него пахнет болезнью и вообще так, словно он не жилец». После чего Бинх забрал Тесака и отправился разбираться с делом о «мертвых душах», понимая, что его нельзя откладывать в долгий ящик, а Гоголь остался стеречь Чернозуба, для которого освободили комнату на постоялом дворе – пришлось, конечно, потесниться, нескольких девушек смогли приютить местные. Николай присел у двери и, поглядывая на больного, принялся перебирать бумаги, заполненные ранее. Бомгарт давно закончил осмотр и ушел к «старшим», коротко пояснив напоследок Гоголю, что у заключенного чахотка, и это очень плохо. – Ты тоже из этих? – в тишине вдруг раздался хриплый голос Чернозуба. Гоголь вздрогнул от неожиданности и настороженно посмотрел на него. – Из кого? – Ну, этих, – больной зашелся в приступе кашля, Николай дернулся, чтобы помочь, но сообразил, что уж он-то помочь ничем не сможет. – Я вас не понимаю, извините. – Все ты понимаешь, – прищуренные глаза Чернозуба смотрели подозрительно и недобро, – не придуривайся. Ты тоже из этих… из нечисти. – Они не нечисть, – вступился за своих новых знакомых Гоголь. Бывший сельский голова сипло расхохотался, но опять сорвался на кашель. На одеяло брызнула кровь. – А кто ж они еще такие? Неужто ты так глуп, что веришь в их сказочки? Нечисть они, сущее зло! – Я не видел от них ничего плохого, – возразил Николай. – Ну да, а меня в желтый дом не они упекли, как же. Не замечал, что они все время врут и изворачиваются, а тебя в неприятности толкают? Как есть – нечисть! Гоголь промолчал и уткнулся в записи, стараясь не думать об убитых девушках, чуть не погибшей Дарине, об уехавших Петро и Августе… и, конечно, о своих проблемах. – Молчишь? Ну молчи, молчи. Недолго вашим осталось. – Так из наших или из их? – переспросил Николай, окончательно запутавшись, относит Чернозуб его к сказочным или нет. – Всем, всем недолго осталось! – заключенный зашелся в очередном приступе, а затем злобно посмотрел на Гоголя. Тому стало жутко. А ну как прямо Чернозуб сам тут помрет, прямо на его глазах? Он вскочил, дрожащими руками налил из кувшина, оставленного на столе, воды и поднес ее больному, однако тот проигнорировал стакан и вдруг крепко вцепился в запястье Гоголя. Тот охнул, выронил стакан и попытался вырваться, но Чернозуб оказался удивительно сильным для больного. Он подтянул молодого человека поближе и почти прорычал в лицо: – Никого из вас не останется, подохнете, как шавки подзаборные, туда им и дорога! Кроме злобы в глазах Чернозуба явственно читались следы безумия, причем не безобидного, как у деревенских дурачков, а хитрого и опасного. В голову Николая пришла мысль, что больной не так уж и болен, и ну как сейчас вцепится ему в горло и… Чернозуб снова захрипел и закашлялся – надсадно, с присвистом, страшно, разбрызгивая слюну и кровь. Гоголь как мог подался назад, сначала широко распахнув глаза от ужаса, а затем, спохватившись, зажмурился. Но так было только страшнее, и он открыл глаза – и увидел капли крови на своей руке и рукаве. В глазах потемнело… Воздух кажется густым и неприятно горячим, мутным, перед глазами все плывет. Пахнет кровью, оттого дышать тяжело, грудь точно что-то сдавливает. Вокруг деревья, березняк, но даже тонкие изящные стволы давят, обступают со всех сторон. Впереди поляна с колодцем – добротным, каменным, истекающим кровью. Ее слишком много, льется через край. Горло перехватывает, ни вдохнуть, ни выдохнуть, никуда не деться от тяжелого запаха. А рядом казак молодой. Дерево с повешенными девушками, кажется, среди них Параска… да это же все погибшие! И будут еще жертвы! Но кто? Лиц не видно… одна девушка медленно поворачивается и… открывает глаза! Это Лиза! Как она кричит… – Николай Васильевич, идите обедать, – в комнату заглянул Тесак. – А я постерегу. Николай Васильевич? Гоголь отпрянул от Чернозуба, задыхающегося от кашля. Кажется, он забылся всего на пару мгновений, а Чернозуб со своей болезнью не заметил… Тесак бросился к ним, без труда оторвал Николая от больного, поднял стакан и выставил столичного писаря вон. Тот с облегчением вывалился в коридор и, сбежав по лестнице, затормозил только у лохани, где лежала грязная посуда. Кривясь от отвращения, Гоголь нашел ведро, где воды оставалось на донышке, и тщательно отмыл руки от крови Чернозуба, а затем вылил воду на землю. Потирая озябшие от студеной воды ладони, Николай зашел в шинок и подошел к столу, где уже обедали Бинх, Гуро и Бомгарт, который как раз рассказывал о результатах осмотра больного. – Такими темпами он не протянет и недели, – успел услышать Николай окончание диагноза. Христина поставила перед ним тарелку с приборами и жалостливым тоном, словно это не она ранее обещала расправиться с вором, спросила: – И ничего сделать нельзя, Воронушка? – На данном этапе что-то делать уже поздно, – покачал головой Леопольд, прикладываясь к бутылке. – Да и в принципе с действенными методами лечения чахотки в наше время большие проблемы… – И мы совсем, совсем не можем помочь? – Бинх нахмурился. – Ворон, твоя вода мертвых воскрешала, она не могла настолько выдохнуться, чтобы не взять какую-то чахотку! – Эта, как ты выразился, «какая-то чахотка» – бич нашего века, и клянусь, дальше будет хуже, – мрачно предрек Бомгарт и замолчал, размышляя. – Попробовать-то оно можно, только чтобы рассчитать дозу потребуется время… – Жаль, что твоя вода не лечит сумасшествие, – проворчал Яков, окруженный пустыми тарелками. Ел он не глядя, поскольку был погружен в изучение каких-то потрепанных бумаг с непонятными знаками. – Иначе бы тридцать лет назад проблем у нас не было. – Что поделать, нам известны только способы излечения физических изъянов и болезней, а что касается душевных недугов… – А если Баюша ему помурчит? – предложила Христина. Бинх пожал плечами. – Уже мурчит, наверное… – Что ж, стоит попробовать совместить терапевтическое и успокаивающее мурчание Баюна с живой водой… хотя лучше, конечно, целючую воду Царь-девицы, живая все же оживляет, мертвая сращивает раны, а чтобы излечить болезнь, глубоко засевшую в организме… Гоголь с недоумением смотрел на своих собеседников. Да, ему тоже было жаль старого больного человека, но, как он понял, Чернозуб являлся довольно неприятной личностью – воровал, шантажировал, угрожал и вообще был одержим идеей бессмертия. А они его лечить собрались! – Пробуй, только совсем воду не загуби своими экспериментами, – Бинху надоело слушать непонятный поток терминов и теорий, и он, хлопнув ладонями по столу, поднялся на ноги. – А я пока пойду доводить до ума то, до чего наш дознаватель накануне дознался. Где мой писарь? – Чернозуба охраняет, – лениво напомнил Гуро, который не собирался так скоро заканчивать обед. – Тогда твоего возьму, – решил Александр. – Гоголь! За мной. – Я вам не собачка, – обиделся тот. Яков хмыкнул, Бинх оскалился, а Николай вдруг засмущался, вспомнив, что говорит с волком. – Я ничего такого не имел в виду, правда… – Нам нужно что-то решать с этим борделем, – пристав поморщился. – Точнее, с его последствиями. А последствия с ночи ждут, когда мы их отпустим и принесем свои извинения, чего я делать категорически не желаю! Я уже наслушался обещаний всех кар. – И они совершенно правы, – Гуро, не глядя, ткнул вилкой в тарелку, но она уже была пуста. Он печально посмотрел на нее, потом на стол и подтянул к себе плошку с квашеной капустой. – На каком основании ты их здесь держишь? – Что? – лицо Бинха вытянулось, он аж побледнел от возмущения. – Яшка, ты расследование не дискредитируй! Что за заявления?! – Нормальные заявления, – отозвался Яков, мечтательно жуя. Проглотив порцию, он сочувственно уставился на пристава, решив ненадолго отвлечься от чтения и уделить внимание ближнему своему. – Саш, а что ты им предъявишь? Ты забыл дело Измайлова? Сколько лет оно уже длится, а до суда никак не дойдет! А следствие возбуждено, между прочим, при непосредственном вмешательстве государя-императора! Его Императорское Величество Александр Первый уже почил, а дело все не сдвинется с мертвой точки! А тут что? – Но здесь целый бордель! – И целая куча помещиков, а не один генерал! – отрезал Яков. – Саша, спустись с небес на грешную землю. Подобного рода дела очень редко доходят до суда, уж я-то практику изучал внимательно… и не смотри на меня так, я никого не принуждал! – В кои-веки Кощей не принуждал девиц к сожительству, – буркнул Бинх, хмурясь. Гуро небрежно пожал плечами. – Меня идея быть замешанным в скандале вовсе не прельщает. Потом, это позор для женщины. И вообще, мы не мою личную жизнь обсуждать собрались, ты в своей-то разобраться не можешь… ай! – он потер макушку и развернулся. Над ним разъяренной богиней мщения на пенсии возвышалась Христина, готовая снова приложить нахала деревянной ложкой по темечку. – Марьюшка! Ну разве я виноват, что у вас все так сложно? – Я бы и от себя добавил, – Бинх обнажил клыки, которые вытянулись и заострились, в то время как в глубине глаз зажегся желтый звериный огонь. – Не лезь не в свое дело! – Ну да, это не моя невеста из тупого упрямства не желает выходить замуж… Марья! Ложка с треском сломалась о его голову, а Христина, сверкая глазами, удалилась. Александр тоскливо посмотрел ей вслед, а затем обрушился на Гуро, который невозмутимо вернулся к своей капустке. – Какого лешего ты лезешь, куда не просят? Не хочет она замуж! – Хочет, не хочет… раньше это никого не волновало, – Яков огляделся и, обнаружив блюдо с мочеными яблоками, расплылся в улыбке и подтащил его к себе. – Выкрал из терема, спас из плена, увел у родителей – можно и под венец. Тебе-то всего и надо, что ее в бою победить, и сейчас это проще простого! А ты… – А я не хочу, чтобы она думала, будто я с ней из жалости! – Два влюбленных идиота, – Гуро поморщился и смачно надкусил яблоко. – Саша, ты вор и разбойник, откуда в тебе такое благородство? – Слушай, Бессмертный, ты свою вечность и без руки неплохо проживешь, – Бинх щелкнул зубами и потянулся к руке, держащей яблоко. Яков быстро спрятал его за спину, словно опасался не столько за целость руки, сколько за целость плода. – Это ты вор и разбойник, а я – вор, разбойник и помощник героев! – И влюбленный идиот, – повторил Яков. Александр, на ходу частично оборачиваясь, попытался цапнуть его за другую руку клыками, но Гуро ловко увернулся и сомкнул пальцы на волчьей пасти. Человек забавно замотал звериной головой, пытаясь стряхнуть их, но тщетно. Следователь лишь слегка поморщился. – Саша, я вам обоим добра желаю, но вы – два дурака. И я сейчас говорю в прямом, а не в охранительном смысле. То есть, ты дурак, потому что у тебя мозгов нет, а не потому, что я боюсь сглазить. Так и будете жить поодиночке, она старухой, а ты бирюком, – на протяжении этой речи Бинх, может, и желал прервать поток оскорблений, но был лишен такой возможности, пока Гуро не разжал пальцы. Брезгливо отряхнув руки, он вернулся к надкусанному яблоку. Волк потряс головой и вернул себе человеческий облик. Сумрачно покосился на Якова и сел на место. – Все равно не понимаю, почему мы должны спустить на самотек преступление. Может, мне еще в ножки этим содомитам поклониться? – В ножки не надо, а отпустить придется, – Яков тоже немного успокоился и миролюбиво придвинул к нему блюдо с яблоками. Бинх машинально обнюхал их, но отказался. – Напоминаю, что мы спрятали главного свидетеля и преступника. Либо мы его продолжаем прятать и остаемся без показаний, либо мы предоставляем его властям, его обязательно кто-нибудь убьет, и мы все равно останемся без его показаний. Далее. Если дело будет громким, девушки будут обесчещены. Если оно не будет громким, они все равно будут обесчещены, но притом дело замнут. Если его не замнут, оно затянется, поскольку из доказательств у нас лишь показания девиц, Алексея и Гоголя, – словно вспомнив о своем писаре, он кивнул на Николая, который все это время скромно и тихо сидел в уголке стола. – Согласитесь, в общем и целом – негусто. – А документы, собранные сивым мерином? – Александр хмыкнул. Похоже, подобное наименование Данишевского ему импонировало. Гуро отмахнулся. – Напоминаю, их автора, Гофмана, нет. Исчез. Бежал. Убит. Кто подтвердит их подлинность? Может, мы сами их подделали, чтобы компрометировать уважаемых людей… – И что ты предлагаешь? – Бинх снова начал заводиться. – Простить и отпустить? Пусть дальше продолжают распутничать? – Отпустить – да. Простить – пусть их Бог прощает, – Яков усмехнулся и выбросил огрызок. – А распутничать… не так просто, не так просто. Я с ними поговорю. Потому что теперь, когда борделя нет, они могут переключиться на своих крепостных, поэтому без воспитательной беседы не обойтись. Я, конечно, не проповедник, но парочку заповедей помню. Осталось придумать, что делать с девушками. – Они числятся мертвыми, – заметил Бинх. – Дома их не ждут, а если они вернутся, то придется рассказывать, где они были, тут-то все и вскроется, жизни им не будет… – Вот видишь, – наставительно произнес Гуро, – пока бордель был, все были при деле, все довольны… – Яшка! – пристав хлопнул ладонью по столу так, что посуда подскочила. Следователь на всякий случай подхватил миску с яблоками и, укоризненно глядя на Александра, прижал ее к груди. – Мы сейчас обсуждаем даже не твои моральные принципы, коих просто нет. Мы говорим о законе, который запрещает распутство, и закон нам надо исполнять. Мы с тобой, все-таки, в государстве живем. – Ладно, ладно, – Яков, убедившись, что на его сокровище не посягают, поставил миску обратно и примирительно развел руками. – Но делать-то с девицами что? – А может, у них спросить? – робко подал голос Гоголь. – И кому некуда идти, тех оставить в Диканьке, тут-то вы их сможете защитить? – Делать нам больше нечего, каждую девку привечать, – заворчал Бинх. – Своих-то защитить не можем… куда мы их денем накануне зимы, где поселим? Как они перезимуют без мужей и братьев? А кто их замуж возьмет? У нас тут, конечно, место заповедное, а только люди – они везде люди. – Не люблю такое, но, если кто-то пожелает, могут в монастырь пойти, – заметил Гуро, задумчиво кусая очередное яблоко. – С Попом нужно поговорить, кстати, может, он кого при церкви оставит… сложная задача, конечно. Я обрисую девицам ситуацию, да они наверняка об этом уже и сами думали. – Ты с ними говорил уже! – отрезал Александр. – Спрашивается, зачем, если ты уже заранее не собирался дело открывать! – Для души! – парировал Яков. – Я сижу в четырех стенах, дышу книжной пылью, без общения, без женской ласки… и вообще, я собирал данные по делу, анализировал и искал наиболее безболезненный выход из сложившейся ситуации. – Иди уже в участок и разберись с помещиками, – устало рыкнул Бинх. – А к девкам отправим Гоголя, его девки любят, он обаятельный. – Я? – опешил Николай. Гуро фыркнул и, осознав, что миска опустела, встал из-за стола. – А кто, Серый, что ли? Он волк, а не лисица, говорить красиво не умеет. А вы у нас сказочный добрый молодец да еще и поэт, который уже очаровал несколько красавиц, вот и успокойте девушек, поговорите с ними, объясните ситуацию. А теперь за дело. С этими словами он подхватил свои бумаги и покинул шинок, мурлыкая что-то под нос. Христина вернулась и принялась собирать посуду. Александр сунулся было ей помочь, но чуть не получил по рукам новой и целой деревянной ложкой. Вздохнув, он побрел на постоялый двор, и вид у него, как заметил Гоголь, был как у побитой собаки. Пока пристав собирал всех девушек в одном помещении, Николай судорожно размышлял, что ему нужно сказать, но мысли постоянно возвращались к словам Гуро. Он несколько цинично заявил, что все были при деле, но ведь бордель – это аморально? Девушки там были против воли? Хотя Варвара передала ему слова своей сестры… но нет, не может же быть, чтобы девушки сносили издевательства добровольно! Во всяком случае, все девушки… – Берите слово, Николай Васильевич, – меж тем подошел к нему Бинх, оглядываясь на собравшихся жертв предприимчивого ума Гофмана. Девушки стояли тесными кучками, держась тех, с кем успели подружиться. Обе сестры Телятниковы были здесь, Варвара нипочем не желала покидать сестру, и Манилов ненадолго отпустил ее, понимая, что с Бинхом ему лучше лишний раз не ссориться. Девушки не могли не вызывать сочувствие – из одежды у них были лишь те платья, что они носили в «Черном камне», да что-то, чем поделились сердобольные жители Диканьки, которым девиц представили как погорельцев. И что с ними делать, действительно… Гоголь вздохнул, встал перед ними и начал, запинаясь, описывать ситуацию, как все излагал Гуро. Когда же он дошел до варианта монастыря, девушки заволновались. – Да теперь только в монастырь и дорога, – всхлипнула одна из них и уткнулась в плечо соседки. – С таким-то грехом… Со всех сторон начали раздаваться опасные всхлипывания и хлюпанья носами. Девушки перешептывались, звучали даже мысли, что остается только в омут. Гоголь почувствовал, что начинает паниковать – общение с сестрами его не закалило от женских слез, а сделало даже более восприимчивым к ним. Рядом с ним возник Бинх и рявкнул: – Тишина! Отставить слезы! Ишь, в омут удумали. Сейчас попа пришлю, он вам устроит за мысли о таком грехе! – девушки притихли, испугавшись то ли грозного пристава, то ли обещанного попа. – Николай Васильевич вам правильно все обрисовал. Те, у кого семья есть – могут вернуться к семье, которая вас оплакивает. С хозяевами вашими договоримся, чтоб они никому не проговорились, где вы были. Пусть сами думают, как вашу судьбу устроить, чтоб вас замуж взяли. У кого семьи нет – то же предложение, жизнь вашу устроят. Еще можно остаться здесь, как-нибудь устроим вас, но будет поначалу тяжело. Зато сами теперь, на воле, без хозяина и косых взглядов. Ну, или в монастырь. Но про омут я чтоб не слышал! Сроку думать – до вечера, а завтра по домам развозить будем, – он кивнул Гоголю и быстро вышел. Николай замешкался, ободряюще кивнул девушкам и поспешил следом. В коридоре его остановил робкий оклик: – Господин Гоголь! Он обернулся и увидел выскочивших за ним сестер Телятниковых. Варвара неуверенно представила: – Это моя сестра, Дарья. Спасибо вам… мы вас так и не поблагодарили, у вас столько дел было… Дарья, ну, скажи что-нибудь! Господин Гоголь очень рисковал, чтобы нам помочь! – Да не за что, – неловко пробормотал Николай, разглядывая младшую сестру, молоденькую девушку, почти девочку, завернутую в душегрейку с чужого плеча, в которой она практически утопала. Дарья жалась к Варваре, испуганно поглядывая за спину писаря. У него сжалось сердце. Вот что бы Яков Петрович ни говорил, а хорошо, что они разворошили это осиное гнездо! Жалко бедняжку, сколько бы она там протянула? И что бы с ней стало через год, два, десять? Какие планы у Гофмана были на девушек, потерявших «товарный вид»? – Вот если бы не Александр Христофорович… Дарья ойкнула и побледнела. Сестра тут же строго на нее зашикала, и Николай с недоумением спросил: – Вас что-то тревожит? Может, попросить Леопольда Леопольдовича зайти? Это местный доктор, – торопливо пояснил он. Дарья помотала головой, а Варвара насупилась. – Сестра моя вашего пристава шибко боится. Вбила в голову, что он оборотень и колдун! Как не совестно тебе, Дарья, господа столько для нас сделали… – Почему ты так считаешь? – напряженно уточнил Николай, пытаясь вспомнить, что могли видеть сестры. Варвара опять посмотрела на сестру, но та упорно молчала, так что пришлось снова говорить самой. – Говорит, двух хозяев видела. Ну, того, который у них главным был. Что один себя странно вел, когда с вами прибежал. А уж что за сказки про огромного черного кота она сказывает… – Дарья, можешь со мной поговорить? – осторожно спросил Николай, совершенно растерявшись. Девушка настороженно посмотрела на него и, помедлив, кивнула. – А если без сестры? – Дарья нахмурилась, и Гоголь решил не спорить. – Хорошо, пусть Варвара останется. Скажи мне, что ты еще видела? – Все, как Варя сказывала, – пробормотала девушка. Николай задумался и, повинуясь какому-то внутреннему озарению, вдруг спросил: – А… помнишь ли ты человека в маске лисы? Что о нем скажешь? – Человек в маске лисы… – младшая из сестер помедлила, но старшая ободряюще пожала ей ладошку. – Я его помню. Он был всегда очень добрым, обходительным. Никогда не обижал, не бил, гостинцы приносил. Только странный. Обычно господа приходили… – она замялась, стесняясь то ли Николая, то ли сестры. – …позабавиться с девушками, а он больше говорил. Расспрашивал, слушал внимательно. Другие девушки говорили, что он часто так поступал, а мы и не жаловались. А ночью девушек из подвала вывел, когда пожар начался. – Да, я знаю, – Гоголь нетерпеливо кивнул. В том, что Данишевский вряд ли горел желанием изменять супруге, пусть и не состоявшейся, он не сомневался. Ему было очень стыдно перед графом, потому что он видел, как тот любит Лизу и как ей предан, и это чувство вины разъедало изнутри, особенно сейчас, когда он видел отношение Якова Петровича, Александра Христофоровича и Тесака – те были совершенно уверены в дальнейшей свадьбе Гоголя и Лизы, это даже не обсуждалось. Но сейчас его интересовал другой вопрос – Данишевский тоже был из сказочных, богатырский конь воительницы-поленицы, чудесный Сивка-Бурка. Заметила ли Дарья в нем что-то странное? – Опиши его, пожалуйста. – Вы хотите узнать, кто он? – догадалась Дарья. Николай неопределенно пожал плечами и кивком попросил ее продолжать. – Господин явно из благородных. Очень статный, как породистый конь… ой! – она прикрыла рот ладонью, и Варвара с изумлением, даже ужасом глянула на сестру. – Ничего, говори дальше. Сравнения с животными помогают точнее описать человека, все правильно, – успокоил ее Гоголь. Дарья помялась. – Это не только я, так девушки говорят. Глаза у него за маской добрые, выразительные, с длинными ресницами, я у коней такие видела! Только грустные, очень. Я однажды слышала, как он смеется, ну точно лошадь ржет! И фыркает так… а еще, – ее как будто прорвало, она говорила быстро и сбивчиво, – когда он из комнаты выходил, он в сапогах был, а я точно цокот подков слышала! А однажды… – она закусила губу, покраснела, но продолжила. – Вы, господин Гоголь, скажете, что я ерунду говорю, как дурочка какая, но он однажды вышел, велел ожидать его, а я и уснула. И мне приснился красивый конь, который прыгал до самого верхнего окошка самого высокого терема. Проснулась – а господин рядом сидит, не трогает, не беспокоит, просто сидит… – Ну уж сны твои господину Гоголю без надобности, – строго отчитала ее Варвара, но Дарья упрямо вырвала руку и ухватилась за рукав крылатки Николая. – Он очень хороший, клянусь вам, господин Гоголь! Не надо его искать. С ним спокойно было, с ним каждая девушка себя под защитой чувствовала, словно никаких бед не было и не будет. Это скорее у него беда какая-то случилась, не иначе! Он всегда очень печальный, точно тяготит его что-то, камень на душе лежит. Может, супруга его погибла, вот он и ходил к нам. Не надо его преследовать и наказывать, он ничего не сделал… – Никто его наказывать не будет, – мягко проговорил Гуро, невесть откуда появившийся рядом. Дарья вздрогнула и ахнула, но Гоголь, наверное, удивился не меньше. Яков приблизился и вкрадчиво, елейным голосом повторил. – Незачем нам его наказывать, искать тоже незачем, нашли уже. Господин в маске лисы помогал в расследовании. А ты наблюдательная. Боишься меня? Девушка робко кивнула, но, спохватившись, попыталась что-то сказать, однако Гуро небрежным жестом прервал ее. – Все нормально, я не злюсь. Сколько вас таких, наблюдательных? – Дарья неопределенно пожала плечами. – Ладно, посмотрим. Ты, главное, не бойся, никто тебя не тронет. И господина пристава не бойся, он не обидит. И кот черный не съест. Я тебя с хозяйкой его познакомлю… тебе лучше остаться в селе. А может, хочешь в столицу? Будешь в красивых платьях ходить по большим залам, где огней столько, сколько ты в церкви не видела! – Кош, прекрати. В коридоре становилось тесновато, и Гоголю пришлось посторониться, чтобы вернувшийся Бинх имел возможность видеть всех присутствующих. Обозрев их из-под кустистых бровей, он глухо рыкнул на улыбающегося Якова и обратился бледной от страха Дарье: – С тобой еще поговорим. А сейчас идите обе к себе, у нас много дел, недосуг с вами болтать. Девиц как ветром сдуло, и Гуро укоризненно поцокал языком. – Ну и зачем? – голос его был совершенно обычным, суховатым и деловитым. – Так хорошо беседовали. – Ваша беседа выглядела так, словно ты девицу из одного борделя переманивал в другой. – Если ей очень захочется… ну не смотри на меня зверем, я все равно не испугаюсь, – Яков пожал плечами и задумчиво посмотрел на дверь, за которой скрылись сестры. – Может, и правда в Петербург забрать. Царю представлю. Да и Ягишне надо показать девчонку. – Зачем? – подозрительно спросил Николай. – Травками лечить научит, будет целительницей, – Гуро опять пожал плечами. Гоголь устало привалился к стене, разглядывая потолок. – Не понимаю. Ничего не понимаю. О вас никто не должен знать, но знает вся Диканька. Гофман узнал – плохо, сослали его к Басаврюку. Чернозуба в желтый дом. А девушек – в столицу или Яге в ученицы! – В ученицы – это еще заслужить надо, – поправил его Бинх, – скорее, в услужение, а там видно будет. – Чернозуб – буйнопомешанный старый казак, а девушки симпатичные, – заметил Гуро, довольно жмурясь. Александр закатил глаза. – Николай Васильевич, ну вы точно не один из наших, если элементарных вещей не понимаете. Гофман виноват? Получил наказание. А девушки пострадали – им положена помощь. А уж кто там что узнал – это уже другая история. – Правила должны быть соблюдены, – охотно подтвердил Яков. – Если девушки что-то заметили, то проще оставить их при себе, под надзором. Ведь если кого-то оставить в Диканьке, как вы сами предлагали, то все равно придется им рассказать о нас. Так разве не лучше выбрать тех, кто уже что-то подозревает. – А Чернозуб? – А Чернозуб нас достал еще тридцать лет назад! – взвился Алесандр. – Желания ему исполняй! Он Щуку тогда издергал – сначала дом ему, потом денег, потом сделай его головой сельским. А она дурочка влюбленная была, все ждала, когда замуж возьмет, ну и исполняла все по щучьему велению… – Золотая рыбка, Щука, сват Наум, – принялся перечислять Гуро, – сказочные существа, способные исполнять желания, ничего не могут сделать для себя, но для кого-то другого способны практически на все. Чернозуб вроде неплохой казак был, Щучку в березняке от разбойников спас, она и влюбилась, обещала любые желания выполнять. Ну он и начал загадывать! На наших давить пытался, намекал Тесаку, мол, вы податей особых не платите, как сказочные, а какие подати? Кто в селе не живет, тот не обязан, а кто живет – работает и платит наравне с сельскими. – Ну, мы и приехали внушение ему сделать, а то он уже начал всякие желания вообще невообразимые выдумывать, бессмертие ему подавай… – заворчал Бинх. – Владычицей морскою еще бы пожелал! Щука-то тоже не всемогущая, особенно последние пару веков. В прежние времена – и царскую дочь влюбить, и в красавца обратить. Хотя самоходную печь наворожить и сейчас может, а Чернозубу бессмертие подавай! Он на Щучке так и не женился, злодей, она и обозлилась. – Если бы я не был уверен, что по собственному желанию она на это не способна, я бы подумал, что это она на Чернозуба безумие наслала, – задумчиво протянул Гуро. – Разве что загадал кто… Серый, ты не в курсе? Александр нахмурился. – Если бы я о таком узнал, то лично высек бы. Мне кажется, он сам тронулся, хотя как знать… – В общем, семь раз подумай, один раз помогай, – заключил Яков. – А девушек придется куда-то пристраивать, не все захотят домой вернуться – сплетни, слухи… – Лично меня раздражает, что я не могу перекидываться, сколько пожелаю только потому, что в селе полно чужих девок, – проворчал Александр. – Опять же, мы более свободны от предрассудков – может, кого из девок сказочные в жены возьмут, – предположил Гуро. – Я бы взял, очаровательные девицы, еще и с опытом… – Яшка! – Бинх рыкнул и оскалил звериные клыки. – Я тебе сейчас то, чем ты думаешь, откушу! И это отнюдь не голова! – Ого, какие интересные пошли заявления! – Яков развернулся к приставу. – Вот прямо пастью туда и… – Яков Петрович! – Гоголь торопливо встрял между ними. – А вы знаете сказки про колодец? – Колодец? – Гуро даже опешил от неожиданности. Александр по-собачьи склонил лохматую голову к плечу и тоже посмотрел на Николая. Тот судорожно кивнул. – У меня опять было… видение. Когда Чернозуб кровью кашлял. – Колодец, колодец… – следователь задумался. – Колодцы с живой и мертвой водой, к которым Ворон на Буян летает. Расчистить их надо как следует и снова копнуть, посмотреть, куда вода ушла, а то все недосуг… – Кого-то в колодец сталкивали, а кого-то – только грозились, – припомнил Бинх. – Это ты про Царевича? – уточнил Гуро. – Может, Николай Васильевич, вам сцены из прошлого виделись? Но лучше, конечно, у Баюна спрашивать. А что вы видели? – Из колодца кровь шла, – Николай поежился, вспоминая видение. – Но вряд ли такая сказка сущест… Яков щелкнул пальцами, и звук походил на стук костей. – Одна из Чудо-Юдовых дочерей превращалась в колодец. Когда колодец порубили мечом, из него кровь шла. – Их трое, две живут где-то под Тулой, – припомнил Александр. – Среди них как раз есть та, которая в колодец превращалась. А третьей нынче нет, разве что недавно появилась, мы пока не в курсе… – Думаешь, они как-то могут помочь? – Гуро с сомнением посмотрел на пристава. – Мы можем связаться с сестрами? – У Яги надо спросить, – Бинх встряхнулся и подобрался, собираясь прыгать. – Сбегать к ней? – Давай, заодно расскажешь, как у нас тут дела, про девиц скажи. Да и она, может, что полезное с Чернозубом придумает, – решил Яков. – Баюн пока с ним посидит, Ворон с водой поколдует, а я продолжу дышать книжной пылью. – А я? – напомнил о себе Гоголь. Гуро равнодушно пожал плечами. – Навестите Ягу с Сашей. Погуляйте. Насладитесь обществом наших милых девиц. Неужто заняться нечем? – он направился к выходу. Николай обиженно нахохлился и повернулся к приставу. На его месте уже сидел крупный серый волк и нетерпеливо постукивал хвостом по полу. – Поедете к Яге? Или не ждать? – Не нужно, – решил после некоторых колебаний Гоголь. Яга ему нравилась, но сейчас хотелось посидеть в тишине и немного подумать. Волк пожал плечами и большими скачками поспешил прочь. Столичный писарь побрел в свою комнату. Он в несколько линий набросал колодец и уставился на него. В голове было совершенно пусто. Как колодец связан с Всадником? Почему кровь? И что за казак? Причем тут дочери Чуда-Юда и где оно – или он – само? Может, вызвать еще видение? Очень не хотелось – видение с колодцем, как и все о Всаднике, было тяжелым, липким и кровавым, такие видения давили и пытались вытянуть что-то из самых глубин души… – Что это? Николай так и подскочил, хватая ртом воздух от неожиданности – сердце запрыгало как бешеное. Он обернулся и укоризненно посмотрел на столь внезапно появившуюся Оксану. Та с любопытством указала на его рисунок. Гоголь, поежившись, пересказал ту часть видения, которая касалась колодца, и выводы Бинха с Гуро. Мавка удивленно моргала, слушая его. – Да, одна из дочек Чудо-Юда превращалась в колодец, который потом кровил, израненный. Но не только она, все колдуны и колдуньи, как Кош или Василиса Премудрая, умеют оборачиваться животными и предметами. – Но кровь связана только с дочерью Чуда-Юда? – уточнил Николай. Оксана кивнула. – Остальным везло, их не рубили. Во всяком случае, не в облике колодца. Но ты сказал, что колодец в березняке? – Да. Это важно? – Не знаю, – девушка повела плечами, ежась. – Но в нашем березняке, что недалеко от особняка, есть колодец. – Кровавый? – Гоголь даже вскочил, напугав Оксану своей резкостью. Она отшатнулась, но быстро собралась и, сердито насупившись, уперла кулачки в бока. – Типун тебе на язык! Обычный, просто заброшенный. Это тот колодец, где Щука жила, откуда ее ведром Емеля вычерпнул. – Девушка, живущая в колодце, – это жутковато. Похоже на страшную легенду, – признался Гоголь. Оксана отмахнулась. – Она же рыба. Колодец с рекой связан, я пару раз Щуку навещала после того, как утопилась, а она по подземным водам ко мне на запруду добиралась. Хотела – в реке жила, хотела – в своем колодце. – Но зачем колодец в лесу? – А то не всегда лес был. Когда-то там в большой деревне добротная изба стояла, где Емеля жил, да только как он на печи уехал, так дом и обветшал. Шутка ли – стена обвалилась! А за ней и все остальное рухнуло. Емеля же туда не вернулся, после в царском дворце жил. А колодец так и остался. И никакой крови за ним я не замечала! – Тогда тот молодой казак, наверное, и был Чернозуб! – догадался Николай. – И все логично: видение появилось, когда он кровью кашлял, и увидел я то, что связано с его прошлым. Но отчего же кровь… Щука погибла? – Типун тебе на язык второй и вилы под ребро! – вспыхнула Оксана, всплеснув руками. – Щучка просто уехала из Диканьки, когда Чернозуба к полоумным спровадили! Совсем расстроилась и уехала. Сейчас где-то в Смоленске живет. – А колодец? – Да так и стоит в том березняке, куда он денется. Века простоял с самых сказочных времен, что ему еще тридцать лет. – Покажи мне его! – взмолился Николай. Ему казалось, что он нашел что-то важное, какую-то зацепку. Но Оксана заупрямилась. – Не нравится мне твое видение кровавое, не пойду и тебя не поведу! – Ты же сама сказала – ничего особенного, обычный колодец, это совершенно безопасно, – принялся уламывать мавку Гоголь. Та поджала губы и помотала головой. – Сгинешь еще! Что я Лизе твоей скажу? – язвительно добавила она. – Не уберегла Ванечку ее, героя ненаглядного! – Оксана, ну зачем ты… – попытался остановить ее Николай, но девушка только еще больше распалилась. – А она зачем? Все и всегда Лизке! Одного у меня увела, другого! Выискалась девица в беде, спасай ее! Она богатырша или кто? Что же сама спастись не может? Героев себе перетягивает, а могла бы… – Да не могла! – не выдержал Николай. – Это она Всадник, ее надо спасти от этого проклятья! Оксана замерла с открытым ртом. Затем часто-часто заморгала, прикрыла рот ладонями и тихо охнула. – Лиза… Всадник? Вот злодейка! Сколько девиц сгубила! – Она не виновата! – Гоголь рассердился, обиженный за графиню. – Когда она сражалась с Горынычем, его проклятье передалось Лизе, и теперь она ничего поделать не может… нужно что-то придумать, помочь ей! А ты ругаешь ее только! У мавки задрожали губы, и она громко шмыгнула носом. – Я же… я же не знала! Ты вот на меня тоже кричишь почем зря, а я же за тебя переживаю, дурака… а там Лиза… и Леша с ней…он тоже дурак… – она всхлипнула, и Гоголь растерянно погладил ее по плечу. – Ну-ну, успокойся… я не хотел… – Я же тоже хочу помочь Лизе-е-е! – Оксана отвернулась, пытаясь сдержать слезы, но в итоге все равно разревелась. – Лизка, конечно, вредная бывает и задается, царевна этакая, но она мне тоже семья-я-я! Как Баюн, Кош, Серый, Горыныч! Все они мне семья, не только Ганна! Как же так… ну почему все так! Горыныч проклятье пробудил, Ганна уехала, Лизка – Всадник, девки умирают, а тебе надо спасать Лизку, потому что она угодила в такую историю-у-у! – Мы обязательно ее спасем, – забормотал Гоголь, пытаясь угнаться за потоком мысли расстроенной мавки. – И тебя спасем, слышишь? – он поймал девушку за плечи и встряхнул. – Я тебя спасу, я найду способ! – Ты не можешь жениться сразу на двоих, – буркнула Оксана, вытирая слезы, которые продолжали литься градом. – Иди Лизку спасай. Это важнее, Кош, гадина такая, прав. Я тридцать лет мавкой ходила – еще тридцать похожу, а Лиза Всадником нас всех погубит и сама сгинет… Гоголь с жалостью посмотрел на нее – растрепанная, с высохшими цветами в волосах, в простой сорочке, босоногая, а теперь еще и заплаканная, что глаза красные и нос распух. – Я правда придумаю, как тебя вызволить. Обещаю. Я и Ганне обещал. – Дурак ты, – Оксана вздохнула и, пару раз еще шмыгнув носом, решилась. – Я тебя отведу к колодцу. Но мы только одним глазком глянем – и сразу обратно! Лучше пусть Кош разбирается, он бессмертный… – Да что может случиться! – уверенно возразил Николай, на самом деле никакой уверенности не испытывавший. – Может, это вообще не тот колодец. – Не знаю, – сумрачно отозвалась Оксана. – Вот только я за братом не доглядела, а если и за тобой не усмотрю – никогда себе не прощу! *** Идти пришлось пешком – Бинх все еще торчал у Яги, Тесак стерег Чернозуба, а садиться на обычную лошадь Гоголь желанием не горел, памятуя прошлый опыт, пусть даже это и было результатом шутки ревнивого Алексея. От березового леса веяло какой-то торжественной веселостью: тонкие стволы устремлялись к небу, а от их пестрой коры рябило в глазах. Николай старался не отставать от Оксаны, боясь ее потерять, а мавка уверенно шла, легко ориентируясь среди абсолютно одинаковых деревьев. Тусклое солнце беспрепятственно заливало лес, поскольку всю листву березы уже потеряли. Между стволами то ли дрожало марево, то ли клубился туман, то ли покачивали тонкой паутинкой ветвей облетевшие кусты. Вскоре среди деревьев замаячил просвет, и путники вышли на небольшую поляну, посреди которой одиноко торчал колодец – в точности тот, который являлся Гоголю в видениях, только без крови. Он огляделся и поежился. Окружавшие поляну длинные и голые стволы почему-то наводили на мысли о высоких стенах собора. Было непривычно тихо. – У меня дурное предчувствие, – Оксана подошла поближе к Николаю, зябко ежась и настороженно осматриваясь. – Будто какой-то козлик из копытца попить удумал… – Ну спасибо за козлика, – Гоголь собрался с силами и сделал пару шагов по направлению к колодцу, но девушка тут же поймала его за рукав. – Не ходи… – Я просто осмотрю колодец, – успокоил ее Николай, хотя у самого сердце стучало как сумасшедшее. – Ты говорила, что это самый обычный колодец, верно? Он ведь даже не волшебный? Там просто жила Щука. – И уже лет тридцать не живет, поэтому кто знает, что могло там завестись. – Не хочешь – не иди! – не вытерпел Гоголь. Оксана обиженно посмотрела на него и молча пошла рядом. Колодец, переживший дом Емели, мог бы пережить и лес вокруг – его сложили из крупных камней, которые за века не раскрошились, не рассыпались и не развалились, только покрылись мхом. Журавль, торчащий рядом, казался грубым и чужеродным – вероятно, был поставлен здесь позднее. Стараясь не касаться камней, Гоголь осторожно заглянул в темную глубину. – Интересно, что там? – То же самое, что и везде, – Оксана пожала плечами, словно речь шла о чем-то очевидном. – Представь себе, ни разу не был в колодце, – Николай вытянул шею, и мавка, забеспокоившись, ухватила его за полы сюртука. – Надеюсь, ты сейчас туда прыгать не собираешься? – А что? Веревка есть, – Гоголь обернулся к девушке и попытался улыбнуться, чтобы она поняла, что он шутит. Но Оксана резко потеряла чувство юмора. – Она тут уже больше тридцати лет есть. А ну как не выдержит тебя? Разобьешься! А что за ерунда творится у Ворона с живой и мертвой водой, никто до сих пор не понимает! То действует, то не действует, то выдохлась, то не выдохлась! Вот правду говорят, горе от ума – больно он ученый, все бы ему изучать да рассчитывать! А вода на то и вода, что лей да не жалей – хуже не будет! – Мне кажется, там что-то важное, – признался Николай, поглядывая на колодец. Оксана посмотрела туда же. – Там есть проход, но он под водой. Если спустишься, то обратно на свет божий либо опять по веревке, либо вплавь, но не очень далеко – там есть грот, где можно вынырнуть и вдохнуть. Вообще, здесь глубоко под землей все связано: подземные воды, пещеры, гроты. В Навье царство, конечно, отсюда хода нет – Смородина, к счастью, не связана с рекой, иначе бы вся вода отравлена была. Если тебе так надо, я могу спуститься. Но если веревка не выдержит, то тебе придется долго ждать, пока я доплыву до ближайшего открытого водоема и вернусь посуху, а мне тебя в одиночестве оставлять ой как не хочется. Что ты вообще ожидаешь увидеть там? – Не знаю, – честно ответил Николай. Оксана приподняла бровь. – Ну так узнай! – схватив Гоголя за запястье, мавка дернула его руку и прижала ладонью к колодцу. Молодой человек сначала ничего не понял, но затем заметил, как туман меж стволов сгущается. Сначала он задрожал уже знакомым, привычным маревом, которое сопровождало большую часть видений, но теперь оно все густеет и густеет, и вот Николай уже с ужасом ощущает, как его окутывает тот самый вязкий, тягучий воздух с тяжелым запахом крови. Он отдергивает руку и отступает от колодца, из глубины которого медленно поднимается густая темно-красная волна. Но прежде, чем кровь переливается через край, будто что-то толкает Гоголя в спину, и он с ужасом погружается в алую жидкость. Когда он открывает глаза, то оказывается в знакомой пещере со сталактитами и алтарем. В груди словно что-то сдавливает сердце, мешая дышать. Николай одной рукой хватается за грудь, а другой – за горло, поскольку ему кажется, что воздух душит его, смыкаясь вокруг, сдавливая, как в саркофаге, но не проникая в легкие. Бежать, бежать из этого места! Но страх – древний, леденящий душу – не только гонит прочь, но и сковывает тело, не давая сдвинуться с места. Как в кошмаре, только от него не проснуться. И шаги – тяжелые, эхом разлетающиеся под сводами пещеры… приближающиеся… все ближе… – Очнись! Да очнись же! Гоголь распахнул глаза и судорожно вздохнул – как сладок воздух! Несколько секунд он просто дышал, постепенно осознавая, что происходит. Он лежал на земле, щеки горели от пощечин, которыми его приводила в себя Оксана, а вот и сама она – склонилась над ним и смотрит взволнованно и испуганно, но беспокойство вскоре сменяется облегчением. – Живой… извини, что толкнула. Но что ты видел? На тебе лица не было… – Ничего нового… – Николай не узнал собственный голос – хриплый, как наутро после недели беспробудного пьянства. Девушка бережно взяла его лицо в ладони, поглаживая пальцами виски, и Гоголь чуть не застонал от блаженства – кожа мавки оказалась восхитительно прохладной. Немного придя в себя, он сел и потер лоб. Оксана устроилась рядом, напряженно вглядываясь в его лицо. – Что думаешь делать? – Пока не знаю, – признался он, хмурясь и стараясь не упустить ничего из видения. Чтобы ничего не забыть, он как можно подробнее пересказал все Оксане, понимая, что, по сути, действительно ничего толком он не увидел – только то, что уже видел ранее, и те же ощущения. Мавка зябко поежилась. – Какие тебе ужасы мерещатся! Пойдем отсюда, а? Скажи Кошу или Серому, пусть они придут и сами все изучают! Какая-то логическая часть Николая была совершенно с ней согласна. Но была и другая – та, которая гнала его ночами то в Медвежий овраг, то в «Черный камень», то в лес… Как хорошо, что сейчас Гоголь не знал, что делать, а то бы обязательно сделал. – Ты права, сейчас пойдем. Я немного приду в себя – и сразу пойдем, ладно? – девушка кивнула и притихла у него под боком, обняв колени. – Оксана, послушай… – собравшись с духом, позвал Николай. Девушка подняла голову и вопросительно на него взглянула. – А что будет, если вытащить тебя из запруды? Ну, например, я вытащу? Но без свадьбы, – торопливо добавил он. Мавка поджала губы. – Ничего не будет. Сказки не будет. Видишь, я из воду выхожу? Видишь, не живая я? Чувствуешь? – она схватила лицо Гоголя в ладони, заглядывая в глаза. Тот вздрогнул от обжигающего, влажного холода, встретился взглядом с широко распахнутыми глазами, подобным темным, глубоким омутам… …вода стискивает тело в смертельные объятия, выдавливает воздух из груди. Что-то тянет на дно, Николай опускается все ниже и ниже, пытаясь разглядеть хоть что-то в окружающем мраке. Тяжел камень ко дну тянет… Внизу маячит белое пятно, и Гоголь щурится, силясь его разглядеть. Холод пробирает до костей, Николай взмахивает руками, пытаясь выплыть, но движения медленные, словно в кошмарном сне, а ноги и вовсе не слушаются. Шелкова трава ноги спутала… На дне лежит девушка в белом сарафане, ее волосы медленно покачиваются в воде, черным ореолом окутывая ее печальное лицо. Николай приглядывается и узнает Оксану. Она как будто спит, окутанная водорослями, которые не дают ей всплыть. Ладони мирно сложены на груди. Шелкова трава на руках свилась… Гоголь тянется к девушке, еще не зная, что сможет сделать, но отчаянно пытаясь помочь. Покрывало из речных трав и тины укрывает Оксану погребальным саваном, а шею пересекает веревка, врезавшаяся в кожу. Тяжел камень шею перетер… Николай изо всех сил тянет руку, но течение вдруг подхватывает его и уносит в сторону, а затем наверх, все выше… – Очнись! Да что с тобой опять такое! Гоголь открыл глаза и тут же снова зажмурился от солнечных лучей, которым не могли препятствовать голые березовые ветви. Да, осенний свет тусклый, но и он слишком ярок после мрака омута… – Господи, очнулся… – Оксана улыбнулась с заметным облегчением. Молодой человек попытался сесть, и она торопливо помогла ему. – Это снова твои видения? Странно, я же недавно касалась тебя, все было в порядке. Что ты на сей раз видел? – Тебя, – глухо пробормотал Николай, которого еще немного трясло – холод речного дна никак не желал отпускать его. Оксана обеспокоенно протянула руку, чтобы потрогать его лоб, но, испугавшись, отдернула – а ну как снова прихватит? – Ты лежишь на дне с камнем на шее. Девушка погрустнела и кивнула. Только сейчас Гоголь обратил внимание на ее неестественную бледность. – Ты правда… мертвая? – Да. Спасибо, что заметил, – Оксана искривила губы в кислой усмешке. – Я же говорила, что мавка. И если не выполнить все условия, мое сердце не забьется вновь. Можно выловить меня из запруды, но я так и буду ходить покойницей – холодной и бледной. – Мне… мне жаль. Мавка отмахнулась и поднялась на ноги. Гоголь тоже встал. Его немного пошатывало, но, в целом, уже отпускало. Даже в осеннем лесу было теплее, чем в омуте. Шутка ли, два видения подряд! Хотя второе было далеко не таким мерзким. Скорее… скорее печальным. Вспоминая его, Гоголь подумал, что это было даже не страшно. Да, поначалу глубина пугала, да, его тащило на самое дно, но потом так же легко выбросило обратно, показав все необходимое. А первое… оно словно пыталось затянуть, схватить не выпускать. Лезть в колодец желание отбило напрочь, поэтому Николай просто побродил по поляне. Оксана, хвостиком следовавшая за ним и зорко приглядывающая, как бы он снова не свалился с очередным видением, указала ему, где стоял дом Емели. Гоголь, присев на корточки, разглядел в высокой траве остатки дубовых колод и крупные камни, на которых некогда стоял сруб. Бревна и утварь растащили, наверное, еще много веков назад, а в камнях никому нужды не было, да и деревянные колоды за древностью лет стали им под стать – топором не разрубишь. Николай не знал, что хочет здесь найти, ему просто хотелось отвлечься, и ему почти удалось – на месте разрушенной избы его охватило какое-то спокойное, умиротворяющее чувство, словно он вернулся куда-то, где бывал в далеком детстве и совсем забыл об этом. Похожее ощущение безмятежности иногда появляется на старых кладбищах, заросших зеленью, обитатели которых покоились в мире уже многие десятилетия. – Я ведь был здесь, верно? – в пространство спросил Николай, непроизвольно улыбаясь нечетким, туманным воспоминаниям, которые не хотелось ловить, чтобы они не растаяли окончательно. – Давно… в прошлых жизнях? – Наверняка, – после некоторой паузы подтвердила Оксана. – Кем бы ты ни оказался, хотя бы раз ты здесь был. Нас тянет домой, на родные места. Тебя тоже тянет, Кощей же тебя сюда не силком приволок – сказал, ты сам вызвался. Это важно, что сам. – Мне просто хотелось поучаствовать в расследовании, – Гоголь усмехнулся и сорвал какую-то пушистую травинку. – Я бы куда угодно поехал. – Но приехал сюда. Николай не стал ее разубеждать. Ему все еще слабо верилось в свою сказочную природу, несмотря на общую убежденность окружающих. Даже Александр Христофорович уже не ворчал, смирившись с его присутствием, а для всех остальных это был просто непреложный факт. Впрочем, если даже он не Иван, помочь-то можно? Он ведь затем сюда приехал, еще до того, как все узнал? То же самое расследование, просто… немного нестандартное. Уходить не хотелось. Гоголь протянул руку и погладил один из камней, словно прощаясь – его поверхность была шершавой, заросшей многовековым мхом. Видение нахлынуло быстро: вот стоит аккуратная изба, вот ее стена дрожит, оседает и падает под натиском пыхтящей и окутываемой дымом печи. На ней стоит, опираясь на трубу, веселый парень, лихо размахивающий шапкой. Через мгновение другой парень – хотя очень похожий на прежнего – стоит, наклонившись над колодцем и что-то крича туда, сложив ладони рупором. А вот он же – или все-таки не он? – протягивает Николаю руку, крепко пожимает. Его лицо очень странное, словно несколько лиц накладываются одно на другое… и все – такие знакомые… Видение пропало так же быстро, Гоголь даже удивиться не успел, а Оксана и вовсе ничего не заметила – она тоже смотрела на остатки избы с теплой, грустной нежностью. Николай встал и нерешительно тронул ее за плечо. – Пойдешь в село? – Нет, – Оксана покачала головой, тоже поднимаясь, – мне нужно поменьше появляться на людях днем. Я же нечисть, как-никак. Непорядок. – Проводить тебя до запруды? – Нет, спасибо, – мавка улыбнулась, – я напрямик. Сам на дорогу выйдешь или показать? – Это… – Гоголь некоторое время покрутил головой, а потом уверенно указал в сторону. – Туда? Девушка кивнула и, немного поколебавшись, робко, как-то по-детски трогательно поцеловала его в щеку. Губы ее были холодными, а дыхания и вовсе не ощущалось. Николай совсем растерялся и, скомкано попрощавшись, ушел. Оксана, дождавшись, когда он скроется за деревьями, подошла к колодцу и села на край, заглядывая в темную глубину. Говорят, днем из колодца видны звезды? Сколько раз они с Щукой пытались это проверить!.. Хорошие времена были… а сейчас от колодца и вправду веет чем-то жутким. Мавка свесила ноги вниз и, собравшись с духом, оттолкнулась от края. В воду она вошла с глухим всплеском, и ее тут же увлекло на самое дно – это все из-за проклятого камня, пусть даже его никто не видит, но он всегда с ней. Взмахнув руками и замедлив погружение, Оксана огляделась, ища проход. Дорогу она помнила, нужно только как следует все изучить и потом рассказать Николаю – хоть какая-то от нее польза будет! А вот и пятнышко потемнее стен – тоннель в подземные пещеры, и девушка устремилась туда. Она же сказала, что до запруды отправится напрямик. А что через колодец – лучше Николаю не знать, мало ли…