Не любя – полюбишь, не хваля – похвалишь

– У меня такое чувство, что меня снова отправили в ссылку, – заметил Бинх, поднимая шторку и выглядывая в окно, за которым простирался однообразный унылый пейзаж, такой родной русской душе, но уже порядком надоевший за неделю пути. – Вас-то ладно, – недовольно заворчал Гуро, – а меня-то за что? – Уж будто не за что! – тут же огрызнулся Александр. Яков Петрович ему надоел куда больше пейзажа. Если в Диканьке его еще можно было терпеть, если в Петербурге он еще вел себя прилично, то в поездке у Гуро в голове что-то будто перещелкнуло. Бинх ошарашенно наблюдал, как столичный следователь открыто заигрывает с каждой особой женского пола, которая им встречалась в дороге, и, что самое ужасное, те не имели ничего против. В ответ на все замечания Яков либо раздраженно шипел и сыпал искрами, либо, напротив, любезничал и уточнял, не ревнует ли Александр Христофорович. И лишь однажды, когда Бинх готов был уже придушить его за намеки, рассеянно бросил: «Весна!» Только тут до Александра дошло – снег растаял, деревья зазеленели, цветы распустились, и Гуро, он же Огненный Змей, воспылал горячей любовью ко всему живому. Бинх избегал смотреть ему в глаза – в их темной глубине пламенела такая страсть, что можно было физически ощутить ее жар. И как его еще никто из мужиков не побил? Впрочем, учитывая, как Гуро виртуозно владел клинком и просачивался сквозь толпу, его еще поди, достань. Да и вкусы у Якова отличались разнообразием, и драка с ним могла окончиться немного не так, как планировалось. Александр подозревал, что глава тайного общества, долгие годы знакомый с Огненным Змеем, действительно сослал его из столицы до конца весны. И было бы неудивительно, если поступал он так каждый год. – Если вы намекаете на мой пылкий нрав, душа моя, – миролюбиво отозвался Яков, небрежно поглаживающий набалдашник неизменной трости, – то я, разумеется, могу себя сдержать. Иначе бы мы с вами уже давно оказались в одной посте… – он торопливо перехватил кулак замахнувшегося Бинха, и они оба, подпрыгнув на очередной кочке, чуть не завалились на Гоголя. Тот даже не бровью не повел – только поднял одной рукой чернильницу, чтобы не расплескать содержимое, и продолжил сосредоточенно строчить пером. Гуро и Бинх успокоились и внимательно на него посмотрели. – Ладно, я все могу понять, – нарушил наконец молчание Александр, – но его-то за какую провинность? – Николай Васильевич официально в долгосрочном отпуске, – пояснил Яков, на всякий случай отодвигаясь от конторки писаря подальше – не дай Вий разольются чернила на любимое алое пальто! – А поскольку он едет проведать родных, то нам по пути. – Александр Христофорович специально это все учел и продумал? – уточнил Бинх, который не мог отделаться от чувства, что Бенкендорф ничего просто так не делает. – Это ж сколько отпуск длиться будет, когда дорога туда и обратно столько времени занимает! – Да наверняка, – Гуро равнодушно пожал плечами и облокотился на спинку сидения. – У Николай Васильича отпуск в родные места, у вас отпуск по болезни, а у меня дело подальше от столицы и попроще, потому что «Яша, даже нечисти необходим отдых, так что вот тебе совершенно простенькая работа, только свали из Петербурга и не мозоль глаза». – Бенкендорф так и сказал? – Пять лет назад – да. Но подразумевается это всегда. Они помолчали. Бинх снова выглянул в окно, Гуро принялся за аппетитное яблочко, а Гоголь продолжал сочинять очередную свою историю. В такие моменты он не то, что не замечал перепалок своих спутников – он даже не реагировал на дежурный флирт Якова. Тот всегда уделял Николаю повышенное внимание, что вызывало у Бинха тревогу неясного характера – он до сих пор не мог отделаться от засевшей глубоко в сердце грызущей тоски по проклятому Змею. Но, зная об этом, Александр загнал тоску так глубоко, что она лишь изредка давала о себе знать тупой ноющей болью. Ее терпеть было куда проще, чем укус грызачки, после которого он какое-то время лежал в бреду, а потом вынужденно был прикован к постели. Иногда становилось особенно погано, и Бинх мысленно костерил Якова на чем свет стоит. Не любя – полюбишь… Огненный Змей всегда добивается своего. Он хотел, чтобы его полюбили, потому что его любят всегда. Но пусть даже и так, Бинх идти у него на поводу не собирается. Если по существу, они втроем ехали в Диканьку. Причем по совершенно невероятной причине – Бенкендорфу вдруг понадобился Тесак. Глава тайного общества объявил, что такой знаток устного народного творчества ему нужен позарез, и в задачу Бинха входило уговорить бывшего писаря поехать в столицу. Якова он бы вряд ли послушал, а к чему отправлять приглашение почтой, если можно отправить его Бинхом? Которому, тем более, необходим покой и свежий сельский воздух, чтобы оправиться от ранения. Воздух сел поближе к Петербургу, очевидно, был недостаточно свеж. Вот и ехали они в четырехместной карете Гуро, которую он любовно называл бричкой: сам Яков и вынужденный терпеть его рядом Бинх ехали бок о бок, потому что все противоположное сидение занял Гоголь со своей походной конторкой. – Если ваше общество так хорошо разбирается в нечисти, неужели нет способа добраться до Диканьки быстрее? – прервал Александр тишину, наполненную лишь мерным стуком копыт, скрипом пера и похрустыванием яблоком. Гуро встрепенулся и отложил нож. – Есть, но я вам не ломовая лошадь, чтобы тащить сразу двоих, да еще и с поклажей. – Да я о вас и не думал, – Бинх даже растерялся. Он не представлял, как можно путешествовать на змее, окутанном языками огня, пусть даже он и мог произвольно менять длину своего тела. – Я о чем-то другом… ну, о колдовстве… – Не люблю, когда на меня колдуют, – Гуро поморщился и кивнул на Гоголя. – Да и Темного посылать на столь большие расстояния без подготовки не стоит. И, боюсь, столь сильных чародеев в обществе нет, им бы пришлось объединить усилия… да и к чему это все, если Бенкендорфу нужно, чтобы я вернулся в столицу только к лету? – То есть, ваше общество даже не может перемещаться в мгновение ока? – Наше общество, наше, – поправил его Яков, – привыкайте. А вообще, у Бенкендорфа есть несколько оборотней, если они согласятся, чтобы им сели на шею, то помогут добраться быстрее. Как один из таких оборотней, сообщаю – нет, я не согласен. Едем своим ходом. Бинх не возражал. Конечно, находиться в одной бричке со Змеем его не устраивало, но с происходящим его примиряла мысль, что в противном случае он мог на этом самом Змее лететь. – Как вы полагаете, – на сей раз тишину нарушил Гуро, – ваш писарь согласится поехать в столицу? – Откуда мне знать? – отозвался Бинх, который и сам не мог представить реакцию Тесака, всю жизнь прожившего в селе и знавшего там каждую собаку. Одних людей тянет в большие города, а другие живут по принципу «где родился – там и пригодился». С другой стороны, Тесак всегда отличался покладистым нравом и ответственностью, и, если начальство, пусть и бывшее, вернется и предложит поехать в столицу помогать… интересно, что там за новый пристав? – А надо, чтобы поехал, – Гуро вздохнул и, покопавшись в своем дорожном сундучке, извлек вареное яичко. – Бенкендорф не любит, когда что-то идет вразрез с его планами. – Если Тесак не захочет, уговаривать не буду, – заупрямился Александр. – Я бы Бенкендорфа демонизировать не стал, но уж больно слухи ходят… разные. – И не все они – только слухи, – согласился Яков, стряхивая в сундучок остатки скорлупы. Полюбовавшись гладкой неповрежденной поверхностью белка, он с аппетитом надкусил яйцо. Бинх промолчал и посмотрел на правую руку – он все никак не мог привыкнуть к тяжелому перстню с зеленым камнем. Знак тайного общества Бенкендорфа, которое охотится на нечисть и изучает ее. И вот он едет в компании нечисти и… полу-нечисти? Полу-нечисть как раз отложила перо и устало потерла глаза. Гуро со снисходительной улыбкой поприветствовал: – Доброе утро, Николай Васильевич. А точнее, добрый вечер. Скоро уже на постоялом дворе будем ужинать. Гоголь страдальчески посмотрел на него и осторожно положил поверх исписанного листа промокательную бумагу. Насколько Бинх мог постичь глубину развернувшейся между ним и Гуро трагедии, гурманами были оба, но вот вкусы у них не совпадали. Особенно Николая выбивала из колеи привычка следователя рассказывать за трапезой увлекательные истории из богатой розыскной практики – и чем кровавее подробности, тем лучше. Иногда даже повидавшему немало Бинху становилось не по себе, а бледный как смерть Гоголь, похоже, обладал излишне богатым воображением. Самого Якова лишить аппетита, пожалуй, не сумел бы никто, и он охотно тащил у Николая все, что тот не мог впихнуть в себя. Бинх свою еду трепетно охранял, давно успев убедиться в прожорливости Змея. А больше всего Гоголь был падок на сладости. И весьма страдал от их отсутствия, отчего постоянно таскал с собой сахар в карманах. И не только сахар. Бинх очень твердо уяснил: никогда не спрашивать Гоголя, что у него в карманах. Темнело. Бричка остановилась и выпустила путников. Александр потянулся, разминая спину, и прошелся по двору. Он столько тащился из Диканьки в Петербург, и для чего? Чтобы сейчас тащиться обратно? А потом опять в столицу? Кучер Тимофей пошел договариваться о лошадях, Яким – об ужине. Было довольно поздно, и во дворе никого, кроме наших запоздалых путников, не осталось. Ах, да. Бинх торопливо огляделся и украдкой проследил за Гуро. Тому тоже надоедало целый день трястись в бричке, поэтому он потягивался, и Александр, однажды увидев сей процесс, не мог больше оторваться от его созерцания. Дождавшись, что вокруг не оставалось посторонних, Яков поднимал руки и с довольным видом выгибал спину. Все дальше и сильнее. Чуть ли не кольцом. В первый раз Бинх реально испугался, что следователь сломал позвоночник, но выражение блаженства на лице ничуть не походило на гримасу адской боли. Действо это поражало своей нереальностью и невозможностью, и Александр, хоть ему и совестно было подглядывать, продолжал наблюдать. Размявшись, Гуро вытащил из брички успевшего задремать Гоголя, и они втроем вошли на постоялый двор. Сегодня у следователя было игривое настроение, и потому он доставал несчастного Николая вопросами, что же он такое пишет. Судя по лицу Гоголя, лучше бы Яков рассказывал об очередном убийстве, когда тело нашли на кухне, а голову – на пятый день. Обслуживала их жена хозяина постоялого двора, и, когда она ушла на кухню, Гоголь тихо отметил ее усталый вид и покрасневшие глаза. Гуро, у которого были истории на все случаи жизни, отстал от несостоявшегося писателя и принялся рассказывать про то, как в одном трактире хозяйка убила свекровь, разрезала на части и подавала мясо гостям. Николай моментально побледнел и перешел на овощи. Александр, видя, с каким довольным видом Яков утащил кусок его жаркого, свою порцию решительно доел, невзирая на смакуемые подробности зверского преступления. После ужина Бинх поднялся в свою комнату и привычно посмотрел в окно: в небе пролетела комета – это Яков Петрович отправился на поиски новой жертвы, готовой раскрыть свои объятья обаятельному Змею без моральных принципов и обязательств. Александр досадливо покачал головой. Нет, он не ревнует. Его просто раздражает поведение Гуро. Но что с него взять? Нечисть… Услышав знакомые шаги за дверью, Бинх выглянул в коридор и кивнул Гоголю. – Яков Петрович опять, – он качнул головой в сторону окна. Николай рассеянно кивнул – он перебирал свои записи. – А вы знали, что он – звезда? – Да! – Николай отвлекся и слабо улыбнулся. – Летавицы и летавцы – это упавшие звезды. А некоторые летавцы и есть летуны, огненные змеи. Но, честно говоря, мне еще не удавалось увидеть никого из родственников Якова Петровича. Жаль, было бы интересно. – А мне – ни капли, – открестился Бинх. Тут и одного бабника с весенним обострением много. – Он хоть к вам не пристает? Александр досадливо прикусил язык, но сказанного не воротишь. Но Гоголь, похоже, совсем не обиделся и резонно пояснил: – Так он оттого на ночь и улетает. Чтоб не приставать. С такой стороны Бинх на ситуацию не смотрел. А еще ему было очень интересно, что произошло между Гоголем и Гуро за те полгода, что он их не видел. Николай относился к следователю не со слепым обожанием, а с каким-то стойким терпением, что не мешало ему по-прежнему ходить за Яковом хвостиком, ловить каждое слово и относиться с неизменным уважением. Как это сочеталось – сложно сказать, но Гоголь, наверное, просто разделял для себя личность великого следователя, ставшего его наставником, и Огненного Змея. Подавив любопытство, что же все-таки такое Николай пишет, Бинх пожелал ему спокойной ночи и лег спать. Однако его пожеланиям не дано было сбыться – ночью он проснулся от надсадного детского плача. Проворочавшись какое-то время на кровати, он встал и вышел в коридор, пытаясь понять, откуда идет звук. Это не удалось, и Александр, подумав, что барабанить в каждую дверь не выход, вернулся к себе и закрыл окно. Плач немного приглушился, и Бинху даже удалось уснуть, но он все равно пару раз просыпался. Еще и рана под повязкой разнылась, Бинх даже зажигал свечу и осматривал руку, проверяя, не открылось ли кровотечение и не окрасились ли бинты кровью. Наутро причина красных глаз хозяйки стала очевидной – она не плакала, она просто не высыпалась, поскольку ревел ее грудной младенец. Александр потер виски и поморщился. – Получается, ее ребенок плачет каждую ночь? Как же она его успокоить не может? – Детей не так-то просто успокоить, – Гоголь, который завтракал с ним, широко зевнул и прикрыл рот ладонью. – Зато есть тысяча и одна причина, почему они могут плакать. Зубы, живот, холодно, душно, страшно… – Вы не похожи на человека, у которого есть дети, – приподнял бровь Бинх, не ожидавший от писаря таких познаний. – У меня есть сестры. Александр подумал, что почти ничего не знает о его семье. Гоголь не то, чтобы был скрытным – скорее, застенчивым, и никогда не заговаривал о себе первым, пока не спросят. Сейчас вот едет к матери и сестрам, значит. А отец, кажется, погиб… – А что за постные лица? Соскучились по мне? – у их стола возник Гуро. Вот уж кого бессонные ночи не беспокоили! – У хозяйки ребенок всю ночь плакал и спать никому не давал. – Да? – Яков подсел к ним и притянул к себе чугунок с ароматной кашей. – Интересно… у соседей вдовы, к которой я заходил, тоже дочка надрывалась. – Может, вас испугалась? – съязвил Бинх, но следователь лишь покачал головой. – Меня дети не боятся. Меня вообще никто не боится, если я не злюсь. Конечно, пугать людей – это отличительная черта любой нечисти, в какой-то мере, даже потребность, но некоторым из нас это ни к чему. Пугать – это… это как развлечение. А я всю ночь развлекался несколько иначе. – Избавьте от подробностей! – поморщился Александр. Гуро задумался и, забыв про завтрак, встал и направился к хозяйке, убирающей с дальнего стола. Бинх и Гоголь переглянулись – назревало что-то важное. Перекинувшись парой слов, Яков перешел к другому столу, где сидела семья с двумя детьми, судя по одежде – из купцов. Потом следователь о чем-то поговорил с мужчиной в мундире и покинул постоялый двор. Вернулся он к концу завтрака и снова пододвинул к себе чугунок каши. Нахмурился, недовольно цокнул языком, и через пару мгновений над кашей поднялся теплый ароматный пар. – Так-то лучше, – проворчал он, берясь за ложку. – Куда вы ходили? – нетерпеливо спросил Бинх. Гуро непринужденно махнул левой рукой. – Разузнать, что происходит. – И что же? – Гоголь даже привстал от любопытства. – А вы мне сами скажите, – Яков указал пальцем ему на грудь. – У хозяйки младенец орет уже какую ночь, матери не дает выспаться. У купца сыну два года, всю ночь уснуть не мог и хныкал, хотя, когда они ночевали в соседнем городе, спал спокойно. Они думают, от чужого плача уснуть не мог. Старшая девчушка, ей десять, матери пыталась помочь успокоить. У корнета молодая жена недавно родила, вот они и остались в селе ненадолго – та же ситуация. Да и у местных дети по ночам капризничают. Ну и что это значит? – Какая-то болезнь? – предположил Бинх. – Или вы намекаете на нечистую силу? – Да я прямым текстом говорю, милейший, – Гуро кивнул. – А знаете, какая? Александр честно задумался. Его познания в нечисти ограничивались байками Тесака, которые пристав всегда пресекал, считая совершенно лишними и отвлекающими от дела. Но грызачку-то он вспомнил! А нечисть, которая детей мучает… насколько он помнил, в Диканьке в этом плане все было более-менее спокойно… Яков, похоже, ответа больше ждал от Николая. Тот сосредоточенно уставился в пустую тарелку. Гуро, давая ему время подумать, быстро заглатывал завтрак. – Итак? – спросил он, отодвигая пустую посуду. – Давайте, Николай Васильевич, видения без крови у вас пока не получаются, а в нашем случае, слава небесам, никто не пострадал. Вся надежда на память. – Может, ведьма какая? – предположил Гоголь. Яков кивнул. – Горячо, горячо, Николай Васильевич, как на кончике моего хвоста. Но еще не так, как в пасти. Думайте дальше. – Что-то связанное с ведьмой, – принялся рассуждать Гоголь. – Значит, либо она кого-то наслала, либо прокляла, либо… неупокоенная ведьма? – Ой, обожжетесь! – Гуро потер сухие ладони, и Бинху послышалось тихое потрескивание костра в этом звуке. – Кем становятся мертвые ведьмы? – Упырицами? Кикиморами? – принялся гадать Николай. – Яков Петрович, а от вас ведь тоже кикимора народиться может? – Отставить обсуждать личную жизнь начальства! – фыркнул Гуро. – Нет у меня детей. – Или вы не знаете, – встрял Бинх. – Вы тут в прошлом году, когда в Диканьку ехали, не останавливались? Может, кого и одарили сомнительным счастьем? – Ну нет, – Яков с сомнением сморщил нос. – Я змей, у меня обоняние хорошее, я бы почуял. Вернемся к мертвым ведьмам. О плаксе-полуночнице слыхали? – Ночница? – Гоголь поежился. – Думаете, это она? – Мы можем дождаться ночи и проверить. – И избавить людей от нее? – с надеждой спросил Николай. Гуро подпер кулаком щеку. – Я бы спросил «зачем?», но, подозреваю, я буду в меньшинстве, двое против одного. – Вы не хотите убивать ночницу? – прищурился Бинх. Яков терпеливо вздохнул. – Мне до нее нет никакого дела. Не забывайте, я тоже нечисть, и страсти к изничтожению себе подобных не имею. Тем более, мы потеряем день пути. Что вы хотите больше: увидеть полуночницу или прогнать ее? – Конечно, прогнать! – А я бы предпочел, чтобы вы посмотрели, – Гуро опять вздохнул. – Ладно, Николай Васильевич, готовьтесь – будете экзорцистом, как Хома Брут завещал. – Не вы? – спросил Бинх, вставая следом за всеми из-за стола. Яков раздраженно всплеснул руками. – Ну сколько раз повторять! Колдуны могут обращаться огненными змеями, а огненные змеи колдунами не являются! Не могу я изгонять другую нечисть, хотя заговоры знаю. Поэтому Гоголь будет делать то, что я скажу, а ночью мы проверим: если дети будут спать спокойно, значит, все правильно: их беспокоила крикса-плакса, и мы ее изгнали. Пойдемте к хозяйке, заодно и ее научим. Хозяйка, которая уже давно отчаялась выспаться, была согласна на все. Сказала, что была у них ведьма, да померла. Баба была незлобливая, могла в сердцах и сглазить, но больше помогала, а как не стало ее, так и неизвестно, к кому обратиться теперь… Бинх покачал головой. Вот так не очень злая ведьма становится очень злой нечистью… – Вы серьезно? – спросил он, слушая заговор, которому учил Гоголя Яков. – …вовеки веков. Потом слово на букву «а», – закончил тот и повернулся к Александру. – А заговоры не обязаны быть разумными, их народ придумал. Работает – и ладно. Этот точно работает. Николай срезал жиденькую прядь волос у младенца, бросил в кипящую воду и, чувствуя себя так же глупо, как оценивал ситуацию Бинх, принялся лить кипяток на деревянный гребень хозяйки. Та спросила: – Что ты делаешь? – Режу, парю, варю, изгоняю бабу криксу-ночницу! Коли придет, с ней то же будет. – Гони, парь, вари, режь! Чтоб ее никогда тут не было, чтоб… – А что, бывало ли, – полюбопытствовал Бинх, который стоял в стороне и наблюдал за происходящим, – что заговор не срабатывал и приходилось ночницу ловить, чтобы действительно, как сказано, в кипятке сварить? – Не знаю, не видел, – Яков чуть поморщился при слове «аминь» и зябко поежился. – Если я живу долгие века, это не значит, что я все видел и все знаю. Это вам туда обратиться, – он указал пальцем в потолок. – Я видел лишь проведение заговоров. Иногда они срабатывали, и ночница уходила. Иногда никакой ночницы не было изначально, потому что, не устану напоминать, нечисть не всегда виновна во всех грехах. И я видел много заговоров, которые не сработали. Тогда обычно пробуют другой или меняют колдуна или знахарку, кто руководит процессом. – Мы закончили, – сообщил Гоголь, весьма довольный тем, что не ошпарился в процессе. Гуро хлопнул в ладоши. – Отлично! Тогда пойдемте и повторим заговор со всеми детьми, которые есть на постоялом дворе. Если сработает – вы уже сами, без нас, завтра поможете остальным селянам, – добавил он, обращаясь к хозяйке. Та кивнула. Корнет с женой съехали, и из семей с детьми на постоялом дворе остался только купец. Он сначала настороженно отнесся к предложению, а узнав, что еще и волосы ребенку надо резать, вовсе отказался. К счастью, жена его, выросшая в деревне, припомнила, как бабка похожим способом отваживала полуночниц, и согласилась. Потом они пошли в избу через пару домов – там жила сестра девушки, помогавшей хозяйке на кухне. Девушка прослышала о том, что делается, и решила помочь племяннику. А потом и еще в несколько домов – слухи по селу разбегались быстро. Бинх с ними не ходил – он вернулся на постоялый двор и, пользуясь свободным временем, погрузился в чтение современной литературы, закрывая пробелы в образовании за годы, проведенные в ссылке. Обедали они вместе. Гуро, похрустывая квашеной капусткой, сообщил, что на ночь он собирается к знакомой вдове, но по делу: он проверит, пришла ли полуночница к соседям, пока Гоголь с Бинхом будут ждать на постоялом дворе. Александр скептически смерил Якова взглядом, но комментировать его решение не стал. Николай почти сразу убежал к себе – его творческий запой все еще не кончился, и Гоголь пытался записать все свои мысли, едва выдавалась свободная минутка. Бинх же хотел дочитать сборник, который он взял в дорогу, и с чистой совестью попрощаться с литературой до следующего города, но его остановил Гуро. – Когда я увидел вас за завтраком, вы были очень бледны, – заметил он. Александр пожал плечами. – Не выспался, как и все в этом селе. – У вас лицо было не недовольное, а отрешенное, – покачал головой Яков. – Когда что-то вас не устраивает, вы злитесь. Но когда вы испытываете боль, то стараетесь того не показать. – Когда я испытываю боль, я тоже злюсь, – огрызнулся Бинх, который чертовски не любил, когда его пытались читать или копаться в голове. – Да, но только если это сильная боль. А если ноющая и слабая – вы это прячете. Вас ночью беспокоила рана? Давайте, я сделаю перевязку и посмотрю. – Нет, – отрезал Александр. На время постельного режима он оставался в доме Гуро, где тот иногда менял ему повязку, если рана начинала кровоточить. Врач, конечно, приходил, но Яков оказался сведущ не только во вскрытии трупов, но и в оказании медицинской помощи, так что часто справлялся сам. Бинх не знал, как он очутился у следователя, но подозревал, что тот лично велел отвезти раненного из больницы к себе. Когда он спросил об этом Якова, тот резонно пояснил, что за Александром нужен уход, а откуда его взять, если он, вернувшись в столицу, снимает крохотную комнатку. В то время как у Гуро места много и есть слуги. И вообще, он нечисть, а нечисть терпеть не может быть обязанной, поэтому, Александр Христофорович, будьте любезны не мешать отдавать вам долг гостеприимства за то, что приютили якобы сгоревшего следователя в Диканьке. И Бинх не стал мешать – тем более, сил тогда и на обычный разговор не хватало. Чего он не понимал, так это отношения Якова к себе. В ушах периодически звучали его шипящие угрозы, что никуда Бинху не деться, в сердце застыла тупая игла тоски, а Гуро вел себя так, словно они были старыми добрыми знакомыми, но не больше. Иногда шутил на всякие неприличные темы, но ничего оскорбительного, и оттого ершистое поведение Александра выглядело совершенно неуместно. Бинх не мог расслабиться – ему казалось, что Яков что-то задумал, выжидает, и потому он часто пребывал в весьма скверном расположении духа, пытаясь найти в поведении Гуро какой-то подтекст. Он не собирался идти на поводу у Огненного Змея и становиться его очередной жертвой. Хватит на его веку вдов, зачем соблазнять ссыльного офицера и вытаскивать его обратно в столицу? Но вот… вытащил. И все. Только иногда обронит что-то… отчего у Бинха мурашки по коже. Влюбленная нечисть – это страшно. Но Гуро не выглядел страшным. Может, и впрямь уже охладел? И можно вздохнуть спокойно? Но настороженность не покидала Александра. Тем более, когда Яков в Петербурге перебинтовывал ему руку… было в этом что-то интимное. И ощущать на коже горячие пальцы, которые мягко и почти невесомо порхали вокруг раны… нет. Не нужно. Не снова. – Почему нет? – Гуро скептически приподнял бровь. – Одной рукой не очень-то удобно менять повязку. А уж Гоголя просить – гиблое дело. Либо просто в обморок рухнет, либо прежде в видении полюбуется вновь, как вас змея терзает. – Завтра в городе будем, врач перевяжет. – Зачем, если это могу сделать я? Бинх посмотрел в упор на Якова и запоздало сообразил, какая же ошибка – заглянуть в темные, пронзительные глаза, которые притягивали, не отпускали и манили шагнуть в бушующее в их глубине пламя. Можно ли сгореть дотла, лишь смотря в глаза Огненного Змея? Гуро чуть опустил веки, разрывая зрительный контакт, и Александр вздохнул с облегчением. – Вы просто хотите помочь? – А вам нужно во всем видеть двойное дно? – Яков чуть усмехнулся. – Скажем так: хочу кое-что проверить. – Не начала ли у меня расти на ране чешуя? Гуро рассмеялся в голос. – Нет, это так не работает. От укуса гринуши гринушей не станешь, так что можете не беспокоиться. Хотя, учитывая ваш тяжелый характер, грызть людей – это для вас. – Хватит критиковать мой характер. Какой есть – с тем и живите, – проворчал Бинх, направляясь в свою комнату. Яков устремился за ним. – Я-то ладно. А вот как вы с ним живете? Александр молча открыл дверь и прошел к кровати. Пока он раздевался, Гуро кликнул служанку, чтобы принесла холодной воды, которую он вскипятил одним движением руки. Затем принялся проворно разматывать бинт. – Крови нет? – спросил Бинх, чтобы как-то отвлечься от почти ласковых прикосновений. – Все в порядке, – отозвался Яков, но продолжать не спешил, разглядывая заживающую рану. Затем его тонкие пальцы осторожно коснулись края. – Так больно? – Не особо, – Александр едва удержался от того, чтобы пожать плечами – а то еще чужие пальцы соскочат и ткнут прямо в больное место. – А так? – Гуро надавливал в разных местах и задавал этот вопрос, пока Бинху не надоело. – Что вы делаете? – Проверяю, – Яков потер подбородок. – А болит как ночью или?.. – Или! Ночью просто ныло, а сейчас вы мне в рану тыкаете! Зачем? – У меня есть одна идея, – Гуро отстал и начал обмывать рану, – думаю, гринуша, сама того не ведая, оставила вам небольшой подарок. – Подарок от грызачки? – недоверчиво переспросил Александр. – Да. Мне кажется, ваше ранение дает вам знать, когда рядом враждебно настроенная нечисть. – Сейчас не ноет. – Я не настроен враждебно, – Яков усмехнулся, продолжая обрабатывать рану. – Николай Васильевич – тоже. Но, подозреваю, если у него случится… как бы это сказать… преображение, то вы почувствуете. Или если меня кто-то сильно разозлит. – Вы так уверено говорите, основываясь лишь на одном факте? – Меня предупреждал колдун, который заговаривал вашу рану. Я не стал передавать, потому что вероятность была довольно низкая. Возможно, сказалось то, что гринушка осталась жива. Возможно, то, что я был рядом и как-то прижег рану. Возможно, дело в заговоре колдуна. Или все вместе, или что-то еще. Просто следите за своими ощущениями, и рассказывайте – мне же тоже интересно! – Гуро хмыкнул и закрепил бинт. – Вот и все. А вы боялись. – Я не боялся, – Александр на пробу немного подвигал рукой – она двигалась свободно, повязка не давила. – Мне кажется, ерунда все ваши заключения. – Посмотрим, – Яков пожал плечами и поднялся на ноги. Бинх принялся одеваться. – Попробуйте для чистоты эксперимента меня поджечь. – Не играйте с огнем, Александр Христофорович, – Гуро улыбнулся и поднял левую руку ладонью вверх. На ней возник язычок пламени, который Яков ласково погладил правой. – Сами знаете, огонь может быть ласковым и кротким, но если дать ему волю, то остановить его будет не так-то просто… – он дунул на ладонь, туша пламя, и направился к двери. – Выдвигаемся завтра рано поутру – думаю, сегодня вам удастся выспаться. Когда он покинул комнату, Бинх покачал головой и лег на кровать, уставившись в потолок. Гораздо больше огня пугала неизвестность. А точнее, раздражала. И чего Огненному Змею от него надо? Он спустился в трактир и перекинулся в карты с другими постояльцами. Азартом Александр не отличался, да и ставки были невысоки, зато беседа увлекательная – новости, пусть и местные. Но Бинх твердо пообещал себе отныне прислушиваться ко всем слухам о нечисти. Раз уж она существует и раз уж ему теперь предстоит на нее охотиться, то стоит знать, с чем имеешь дело. Когда Бинх спохватился, уже давно стемнело. Он спросил у хозяйки о своих спутниках и узнал, что господин Гуро ушли и не стали его беспокоить, а господин Гоголь не спускались. О Якове Александр не переживал – тот без ужина не останется, небось, вдова ему что повкуснее приготовит. А вот начинающий писатель мог пропустить и обед, и ужин, и не спать всю ночь, если бы за ним Яким не приглядывал. А Яким мог не приглядывать, обидевшись, если на него несколько раз прикрикнуть. Бинх постучал в комнату Николая, не получил ответа и постучал громче. Еще и рана заныла, а после слов Гуро это оптимизма не добавляло. Учитывая тягу Гоголя к неприятностям, Бинх заволновался и стукнул со всей силы. Дверь послушно открылась, и Александр, заглянув внутрь, машинально схватился за оружие – ему показалось, что Николай, завалившийся на стол, мертв – а значит, убийца мог оставаться поблизости. Еще и лужа на полу влажно поблескивала в лунном свете… Но потом у него отлегло от сердца – приглядевшись, Бинх сообразил, что Гоголь просто уснул, не дописав строку и опрокинув чернильницу. И, похоже, довольно давно – свечи он не зажигал, а в темноте писать бы не смог. Александр приблизился и заглянул через плечо Николая, щурясь. В свете луны ему удалось выхватить какие-то обрывки фраз, не столько различая буквы, сколько угадывая: «…яр, называемый Медвежьим оврагом… Басаврюк уже поджида… по топким болотам… спотыкаясь… Огляделся Петро…» – Николай Васильевич, – Бинх осторожно потряс молодого человека за плечо. Тот сонно завозился. – Просыпайтесь. Ну что же вы нормально не легли? Гоголь распахнул глаза и ошарашенно на него уставился. Александр даже отступил от неожиданности. – Что? Где? Где я? – На постоялом дворе, – терпеливо пояснил Бинх, понимая его состояние – и сам нередко засыпал на рабочем месте. – Уже десятый час, вы, верно, не ужинали? – Н-нет… – Николай чуть дрожащими пальцами схватился за голову. – А где… где Яков Петрович? – Наверное, опять в гости полетел. Вы что-то хотели ему сказать? – напрягся Александр. Гоголь чуть поморщился, массируя виски. – Да. Хотел, но… забыл. Странно… – Вам что-то снилось? – догадался Бинх, вспомнив, что иногда видения приходили Николаю во снах. Тот растерянно кивнул и беспомощно посмотрел на собеседника. – Не помню уже… наверное, это неважно? – Наверное, – Александр был совсем не уверен в этом. – Может, вспомнится потом? – Надеюсь, – Гоголь поднялся на ноги и сморщился уже сильнее – тело затекло после сна в неудобной позе. – Ладно, давайте поужинаем и будем отслеживать ночницу… Гуро был прав – сегодня на постоялом дворе удалось выспаться почти всем. Бинха не беспокоили ни детские крики, ни рана, и, умываясь с утра, он вынужден был признать, что диковинный заговор сработал. Хозяйка чуть не плакала от счастья и без устали благодарила смущенного и взъерошенного Гоголя, которого ни свет ни заря растолкал Яков. За завтраком он выслушал новости и поделился своими: соседский ребенок все-таки ревел, причем гораздо громче, надрывнее и дольше, чем вчера – верно, полуночница, когда не смогла попасть на постоялый двор, отыгралась на других детях. Убедившись, что хозяйка запомнила заговор и сможет помочь остальным матерям, путешественники, подгоняемые Гуро, погрузились в бричку и отправились дальше. – Мы так торопимся, словно убегаем с места преступления, – подозрительно заметил Бинх. Гоголь задремал в уголке – он единственный не выспался, потому что ночью восстанавливал заляпанные чернилами записи и спать лег только с рассветом. – Нет, мы просто потеряли целый день и все еще не добрались до города, – Яков, помедлив, вытащил из воротника драгоценную булавку и коснулся ею запястья Бинха. Тот быстро отдернул руку, почувствовав ожог, и только спустя пару секунд сообразил, что обожгло его холодом, а не жаром. – Что это? – Недовольство Бенкендорфа, – пояснил Гуро. – К сожалению, зачаровать все перстни, чтобы можно было общаться через них на любом расстоянии, пока не удалось, но присматривать за нечистью у уважаемого графа получается. Он дарит небольшие подарки, от которых невозможно отказаться. – Он знает, где вы находитесь? – Он знает, что я еще не в точке, откуда могу передать послание, – Яков чуть поджал губы. – Вы у него на коротком поводке? – догадался Бинх. Гуро поджал губы еще сильнее, и температура в бричке ощутимо поднялась. – Вовсе нет. Просто у него весной просыпается какая-то странная паранойя, будто я могу выкинуть что-то не то. Александр не выдержал и хмыкнул. Он все равно представил шефа жандармов со змеей на поводке. Яков мстительно снова стукнул его ледяной булавкой по руке. – На пути от Петербурга до Полтавы есть всего три места, где живут колдуны, состоящие в обществе. Они обладают достаточной силой, чтобы передать моментальную весточку. Что-то вроде дальнеизвещающей машины Кулибина или семафора, то есть, телеграфа. Такая странная штука, я ходил туда и не нашел ни капли колдовства! – Интересно, как же вы, нечисть, относитесь к науке? – полюбопытствовал Бинх. Яков пожал плечами. – Вы неправильно формулируете вопрос. Наука – лишь следствие, она изучает то, что и так окружает нас. Как я отношусь к воздуху? Неплохо, без него не будет гореть огонь. И то, что не причиняет нам вред, обычно нас не интересует. Надо спрашивать, как нечисть относится к тому, что производит человек. – А что мы такого производим? – Александр заинтересовался. – Ткани, предметы быта, оружие? – Берите древнее, – Гуро хмыкнул, – железо и огонь. Многие из нас боятся огня, как дикие звери. Многих железо не только ранит, но и жжет. И если хотите подружиться с нечистью – попробуйте угостить ее хлебом. Это диковинная пища, недоступная большинству, поскольку ее обработали в печи. – С чего бы мне дружить с нечистью? – Мало ли, – Яков пожал плечами и облокотился на спинку сидения. – В нашем обществе есть нечисть. – И Бенкендорф за вами присматривает? – Понятное дело. За кем-то больше, за кем-то меньше… – Гуро задумчиво постучал булавкой по ладони, затем аккуратно закрепил ее на воротнике. – Было бы несусветной глупостью не доверять нам. Но мне все равно обидно, потому что Бенкендорф считает, что любовные утехи для меня важнее дела. – А разве не так? – Если бы это было так, я бы улетел, – Яков равнодушно посмотрел в окно. – Но тогда мне будет скучно. Что же мне, людей со скуки жрать? – Действительно, – согласился Александр, легко допуская такую возможность – учитывая непомерный аппетит Гуро. Немного поразмыслив, он попросил Якова подробнее рассказать о колдовстве, которое действует на расстоянии, и тот честно попытался. Для существа, которое не может колдовать, познания у него были самые обширные. Спустя какое-то время проснулся Гоголь. Вполуха слушая лекцию Гуро, он привычно разложил походную конторку и занялся своими записями. Несмотря на спешку, обедать на ходу Яков наотрез отказался. Они остановились у трактира и пообедали, причем Николай пребывал в какой-то прострации и временами нервно тянулся к своим бумагам, которые никому не желал показывать. Бинх ненадолго оставил его с Яковом и прошел в конюшню, чтобы проверить, как накормили лошадей – этих статных и красивых животных он всегда любил и, несмотря на наличие кучера, старался лично присматривать, чтобы все было в порядке. Тимофей сначала особого восторга не испытывал, но потом привык к его причудам. Когда Александр вернулся, Гоголь выглядел совершенно подавленным и бросал тоскливые взгляды на мрачного Гуро, который его подчеркнуто игнорировал. На вопрос, что случилось, оба единодушно отозвались, что ничего: Яков раздраженно, а Николай – уныло. Бинх не стал развивать тему, и они погрузились в бричку. Спустя минут пятнадцать напряженной тишины Гоголь не выдержал: – Ну Яков Петрович… – Нет. – Ну пожалуйста… – Нет! – Ну разве я так много про… – Да! Да, много! А то, о чем просите – нет, нет и нет! Николай нахохлился и с каким-то маниакальным упорством попытался снова: – Всего лишь одну малень… – Вы соображаете, где вы мне это предлагаете?! – Гуро всплеснул руками, обводя ими бричку. Бинху надоели их загадки. – Так в чем дело? – Ни в чем, – произнес Гоголь с таким надрывом, что его хотелось немедленно выкинуть из брички прямиком на сцену Большого театра. – Наш молодой и подающий надежды писатель, – язвительно прошипел Гуро, – желает, чтобы я сжег его будущий шедевр. – Я бы и сам сжег, – буркнул Николай, кутаясь в крылатку, – но Яков Петрович отобрал у меня все спички. – Потому что я не хочу, чтобы вы устроили пожар на постоялом дворе или в бричке! – чуть ли не взвыл Гуро. – Откуда у вас такая тяга к огню? Порвите свои рассказы! Привяжите камень и утопите! Закопайте в навозной куче, в конце концов! – Ну уж нет! – запаниковал Николай, подхватывая свои листочки. – Это вообще как – топить слово? И тем более в навоз его! Нет, написанное слово можно только предать огню! – Написанное слово – да, а вас двоих – нет, – сердито откликнулся Яков, скрестив руки на груди. – Что я Бенкендорфу скажу? Гоголь хотел сжечь рукописи, поэтому я сжег бричку с ним и Бинхом? И вообще, это моя бричка, мне она еще нужна. Александр слушал их диалог и не знал, плакать или смеяться. Николай все не сдавался: – Яков Петрович, ну я же знаю, что вы аккуратненько можете, одну искорку… – Вам лишь бы что-то поджечь! Вы поэтому за мной хвостом ходите? А я думал оттого, что я великолепный следователь! – Нет-нет, вы великолепный следователь, вне всяких сомнений! Тут Бинх окончательно определился и, отвернувшись, сдавленно захохотал. Гоголь, услышав это, насупился и замолчал. В темных глазах Гуро горела откровенная веселая насмешка. – Ну-ну, Николай Васильевич, не дуйтесь. Вы говорили, будто написанное вами – чушь и ерунда, но, если б вы действительно так думали, разве вас волновало бы, как избавиться от своих историй? Значит, вам не все равно. Значит, записи несут для вас ценность. Пройдет ваше настроение все поджигать, перечитаете и продолжите, хорошо? Гоголь сумрачно кивнул, но Гуро от греха подальше отобрал у него бумажки и, спрятав в свой сундучок, запер на ключ, который отдал Николаю. – Вот так. Открыть сможете только вы, так что мы с АлексанХристофорычем ничего не прочтем. Но и забрать свои сказки без моего разрешения не сможете, а разрешу я тогда, когда не будет угрозы пожара. Клянусь звездами, может, отдать вас колдуну в ученики? Обучитесь, сможете оборачиваться огненным змеем, и тогда наконец ваша сущность будет соответствовать вашему виду… – А зачем колдунам вообще оборачиваться огненными змеями? – спросил Бинх, успокоившись и стараясь не смотреть на сердито сопящего Гоголя – ну чисто дитя малое-неразумное, которому не разрешили дергать кошку за хвост. Александр если глянет, то опять от смеху не удержится, тут уж ранимая душа писателя совсем разобидится. – Понятия не имею, им кажется, что огненным змеем к женщинам летать удобнее, чем человеком, – Яков пожал плечами. Николай уныло уставился в окно на бескрайние поля Российской Империи. – Ну-ну, выше нос. Вернется ваше вдохновение. – Угу, – в тоне Гоголя сквозила абсолютная безнадежность. Гуро покосился на Бинха, покачал головой и вдруг громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание – оба его спутника аж подпрыгнули. – А давайте рассказывать истории из жизни! По очереди, чтобы скоротать время до приезда в город. – Опять ваши любимые кровавые убийства? – усмехнулся Александр, которому идея, в принципе, понравилась. – Почему бы и нет! Но, если не желаете, давайте о любви… – О ваших любовных похождениях? Увольте! – Все вам не так! – фыркнул Гуро, поглядывая на безучастного Гоголя. – Тогда я расскажу вам о женском коварстве. Да будет вам известно, нечисть довольно наивна. Мы обожаем дурить людей и водить их за нос, но сами мы доверчивы, как дети. Поэтому если вам кажется, что вы можете обмануть нечисть – пробуйте, скорее всего, вам не кажется. – Мне сейчас станет жалко бедную нечисть, которую повсеместно обижают злые люди, – хмыкнул Бинх. Яков посмотрел на него невинными глазами – правда, невинными они казались лишь на первый взгляд, потому что в глубине их полыхал настоящий пожар. – Да, бедный старый Огненный Змей, – посетовал Гуро, – который однажды пришел к Бенкендорфу, а тот еще не вернулся с какого-то очередного весьма важного собрания. Зато дома были Анна Александровна и Мария Александровна, две серьезные барышни пяти и четырех лет отроду. Барышни были очень радушны и хорошо воспитаны, они пригласили гостя пить чай и поделились большим секретом: они подслушали, как папа́ говорил, что дядя Яков Петрович – огромная змея! Огненный Змей, чинно попивая воображаемый чай в окружении очаровательных фарфоровых дам, возразил, что не такая уж и огромная – он может быть любого размера. Анна Александровна поразилась, но Мария Александровна, поскольку уступала сестре в опыте в силу возраста, засомневалась в словах Змея. И тогда он, чтобы доказать, что говорит истинную правду, согласился стать маленьким-маленьким, таким маленьким, что поместится в чайничек из кукольного домика, что он и проделал тут же, – Яков душераздирающе вздохнул. – А что было дальше, вы и сами можете догадаться. – Вы хотите сказать, что вас обдурили две маленькие девочки? – не поверил Бинх, едва сдерживая улыбку. Гуро развел руками. – «О бренность! Твое названье женщина!» – Шекспир, «Гамлет». Уж не знаю, как они раздобыли святую воду, но сидел я в чайнике до тех пор, пока не вернулся их отец и не согласился на настойчивые просьбы дочерей попить чай с их куклами. Оригинальный чай получился, змеиный. – И что сказал Бенкендорф? – ухмыльнулся Бинх. Яков сделал замысловатый жест рукой. – Учитывая, что все происходило при детях, он сказал «Ого». А свой договор я, похоже, в будущем буду перезаключать с Марией Александровной – быть ей новой главой тайного общества. Такая маленькая, а уже достойная дочь своего отца, – он сокрушенно покачал головой. – Думаете, это звание не перейдет старшей? – Статус главы тайного общества не наследуется по старшинству, – Гуро пожал плечами. – Зачем? У Бенкендорфа три родные дочери, и нами рулить будет та, которую выберет отец, а уж он точно выберет достойную кандидатуру. Кроме того, девицы – создания прекрасные, но подневольные. Если она выйдет замуж за иностранного подданого или за нашего посла, которому придется много времени проводить за границей, то вообще не вариант… хотя все три девочки еще крайне малы, что и объясняет желание Бенкендорфа найти секрет бессмертия или хотя бы долголетия, поскольку передавать тайное общество дочерям жены от первого брака ему совсем не хочется. Александр Христофорович, ваша очередь! – Моя? – Бинх сначала не понял, о чем речь, но быстро сообразил, что Яков хочет, чтобы он был следующим рассказчиком. – Право же, я даже не знаю… о чем мне рассказать? – Вы такой скептик, – заметил Гуро, – неужели с вами не случалось ничего загадочного, мистического? Неужели нечисть никогда не дурила вас? Неужели не было в вашей жизни ничего чудесного? Александр глубоко задумался. Загадочное? Мистическое? Может, оттого он и скептик, что в жизни ни с чем подобным не сталкивался… хотя… если как следует припомнить… – Есть у меня одна история, – медленно начал он, – в ту пору я на Кавказе служил, квартировал наш полк близ небольшой деревушки. И стали там овцы пропадать. Вора никак выследить не могли, поймали бы – на месте убили, там народ на расправу скор. Но при внимательном осмотре на траве нашли кровь. А одним утром овец не пропало, зато у одной на боку была рана как от когтей. Стали думать на диких зверей, хотя говорили, что в этих местах волков отродясь не было. А если не волк, то кто? Кто здесь водится? Мы расспрашивали местных – мало ли, какая опасность здесь, оказывается, есть! А те нам толковали про какую-то свою нечисть, мол, она повадилась овец задирать… – Какая нечисть? – заинтересовался Гуро. – Вы мне в Диканьке ни о чем таком не рассказывали. – Потому что я не помню, – Бинх качнул головой и взъерошил волосы. – Я больше о таком никогда не слышал. У нас его оборотнем называли, тем более, когти были больно крупноваты для волка. Его один раз спугнули – овцу задрал, а унести не успел. – Почему оборотнем? – спросил Гоголь, ненадолго отвлекшись от своей трагедии. – Оборотни могут облик менять. В кого ваш зверь оборачивался? – А, забыл сказать. Вероятно, в человека, потому что пару раз след от сапога находили, а один раз – босой ноги. – И что же, так и не нашли его? – взволнованно спросил Николай. Бинх кисло кивнул. – Нашли. Из нашего полка парень был. – Оборотень? – Гоголь распахнул глаза, но Александр лишь поморщился. – В каком-то смысле… у него отец охоту любил, и сам он с младых ногтей охотиться учился. Ну и видел, какие следы собаки на туше оставляют. Вот и сымитировал их на овцах, а потом всех путал. Мясо и шкуры где-то продавал, уж не знаю, как он это все обставил, а спросить не успели – пулю словил во время боя. Мутная история вышла, как-то замяли тогда… а я с тех пор твердо решил, что никакой нечистой силы не существует, и всему есть разумное объяснение. – Я считаю существование нечистой силы вполне разумным объяснением, – возразил Гуро, – потому что я вот, например, весьма разумен. Но ваш рассказ – крайне интересный пример того, как люди прикрываются нами и творят свои темные делишки. А потом нечисть во всем виновата! – Это вы про колдунов, которые оборачиваются огненными змеями? – усмехнулся Бинх. Яков горячо закивал. – А еще, к примеру, кикиморы часто страдают. Если хозяева строителей обидят, они могут кикимору подложить в дом, а могут и своими силами обойтись – например, в стену пристроить бутылочное горлышко или яйцо в укромном месте разбить. И будет в доме ветер свистеть да вонь стоять жуткая! Кто виноват? Кикимора. Или домовой. Это вообще все очень интересно, но теперь черед Николай Василича! – Нет-нет, – запротестовал Гоголь, разом охладев к происходящему. – У меня нет историй. И настроения нет. – Ну как же так! – Гуро сокрушенно покачал головой. – Я надеялся, что вы расскажете Александру Христофоровичу о нашем первом деле. – А может, вы и расскажете? – с надеждой спросил Николай, но Яков был непреклонен. – Бросьте, чтобы пересказать события, литературного таланта не надо – люди же как-то делятся новостями? Разве все они писатели? Гоголь насупился, но все же начал: – Когда мы приехали в Петербург, Яков Петрович первым делом повел меня к Бенкендорфу, – он поежился и поплотнее завернулся в крылатку – похоже, граф произвел на него неизгладимое впечатление. – Александр Христофорович уже был наслышан о припадочном писаре, – тут в голосе Гоголя прозвучала легкая язвительность, – поэтому долго знакомиться не стал и сразу отправил на дело. – Похоже, Бенкендорф в принципе предпочитает брать быка за рога, – заметил Бинх. Гуро усмехнулся. – И не только быка, он самого Индрика за рог ухватит! – А это еще кто? Яков отмахнулся. – Неважно. Вряд ли вы с ним когда-то встретитесь, он спрятался от людей и ушел куда-то, что даже нечисть не в курсе. – Это связано с тем, что его за рог хватал Бенкендорф? – Как вариант, как вариант, – Гуро посмеялся. – Продолжайте, Николай Васильевич. – Бенкендорф сказал, что раз я так реагирую на кровь, то сейчас мои способности будут как раз к месту – речь идет о трупе, и о трупе кровавом. И не об одном. И мы с Яковом Петровичем поехали в деревню, принадлежащую одному из членов общества, – Гоголь хмуро уставился в окно. – Только приехали – и снова ехать куда-то… ни минутки отдохнуть… – Вы ворчите, как ваш кучер, – насмешливо поддел Гуро. Николай встрепенулся и вернулся к рассказу. – Мне было, честно говоря, страшновато. Не люблю я видения от трупов в крови, во-первых, просто неприятно, а во-вторых, иногда я в себя прихожу только через несколько часов. А тут еще оказалось, что у Бенкендорфа и чувство юмора необычное – трупами оказались… коровы. В деревне начался падеж скота, и, когда крестьяне пошли жаловаться к своему барину, тот обратился к Бенкендорфу с просьбой узнать, не замешана ли здесь нечистая сила, поскольку никаких предпосылок для мора не было – все коровы здоровые были, на удои никто не жаловался, ну и вообще в деревне так все в порядке. А когда помещик написал главе общества, то началось самое жуткое: скотина умирала от кровавых язв, которые располагались полосами, словно кто-то когтями по шкуре провел, – по мере рассказа Николай оживлялся и сам втягивался в свое повествование. Его унылое настроение испарилось, в глазах зажегся огонек. – Коновалы руками только разводили, они ни с чем подобным не сталкивались, а деревенские шушукались о ведьмах да Коровьей смерти. Сетовали, что не провели по осени опахивание деревни, вот она и прокралась в стойла… все потому, что заветы предков забывать стали, Агафью Коровницу не почитали, вот и осталась скотина без защиты… – тут Гоголь явно кого-то передразнивал, с таким потешно важным видом потрясая наставительно пальцем, что Бинх не удержался от смеха. Покосившись на Гуро, он заметил на его губах лукавую усмешку, словно все шло по какому-то задуманному им плану. – Когда мы всех выслушали, то пошли за пределы деревни, где свалили трупы коров, чтобы сжечь – больше с ними ничего сделать было нельзя, а так надеялись хоть как-то мор остановить, – тут Гоголь поморщился и потряс головой. – Такое… отвратительное зрелище. И воняло. Честно говоря, когда меня накрыло видением, я был даже рад – боялся, что мне придется касаться этих уродливых, жутких, мерзких кровавых язв… спасибо Якову Петровичу, что он подхватил меня, а то бы я упал прямо на эти окруженные облаком мух груды гниющего мяса. – Не за что, – довольно отозвался Гуро, который от описаний язв проголодался и миролюбиво чистил яблоко. – Собственно, так я впервые увидел Коровью смерть. Страшная старая женщина с граблями в каждой руке, которыми она проводила по шкурам коров и следом выпускала болезни из котомки. Потом я увидел кошку, которая шмыгнула в дом, худющую корову и сгорбленную фигуру старухи. Когда я пришел в себя и все пересказал Якову Петровичу, он объяснил, что Коровья смерть никогда не приходит сама – ее можно только привести или позвать, иногда она прячется в телеге приезжих или держится за хвост их коня. Яков Петрович отправил меня опрашивать людей, кто приезжал последнее время и не было ли среди них старух, а сам пошел искать, где сейчас прячется нечисть. Поскольку в деревне и в дворовых постройках он ее не нашел, то мы решили, что она прячется у кого-то дома. Значит, ее не привезли, а позвали. Тогда мы стали искать избу, куда убежала кошка из моего видения, потому что Коровья смерть может превращаться в кошек или собак. Когда мы выбрали подходящий дом, деревенские признались, что здесь живет одинокая старая ведьма, а на вопрос, почему раньше о том не говорили, ответили, что боялись. В избе Яков Петрович сразу поймал одну из двух кошек, а у печи мы нашли горбатую старуху. Она не стала долго отпираться – это она пригласила Коровью смерть в деревню, чтобы отомстить всем. Потому что она живет одна, сил уже нет, но никто, ни одна живая душа в деревне не пожелала помочь старой женщине заготовить на зиму корм для ее коровенки. Видите ли, боятся ведьмы! Мы пошли в стойло, где жевала жухлую траву тощая корова из моего видения. Жалкое зрелище… – Гоголь вздохнул. – Я как-то сразу местным сочувствовать перестал. А потом вспомнил, что у некоторых семей единственная корова издохла, а семьи большие, дети там… грустно это все. – И чем дело кончилось? – перебил его Бинх, который за свою жизнь немало навидался подобных жизненных перипетий. Ему совершенно не хотелось обсуждать понятие справедливости и выяснять, кто в этой ситуации прав, а кто виноват. – О, кончилось все благополучно, – Николай вдруг улыбнулся. – Бенкендорф забрал Коровью смерть в свою коллекцию нечисти, потому что раньше поймать ее не удавалось. Она по лесам прячется, да и в деревне скрывается хорошо – если начинается мор, то она может оказаться где угодно, в любом уголке деревни, и где скот уже поражен, и где еще, казалось бы, болезни не было. А может, и вовсе уже убежала в другое место. За Коровью смерть Бенкендорф дал достаточно денег, чтобы купить всем пострадавшим по новой корове, в том числе и старухе-ведьме. Она в благодарность зачаровала несколько амулетов от сглаза. А деревенских обязали помочь на зиму заготовить корма для коровы и дров. В общем, всех перемирили, так что все хорошо вышло в итоге. А потом Яков Петрович сжег все трупы и выжег остатки заразы, – добавил Гоголь, словно это было самым важным. – Даже не верится, что деревенские согласились так просто помогать ведьме, из-за которой могли погибнуть, – не разделил его оптимизма Бинх. Гуро хмыкнул. – О, я просто сказал им, что если ведьма помрет этой зимой от голода, то не сможет упокоиться и будет мстить жителям деревни после смерти. И избавиться от нее будет сложно, потому что умирала она долго и мучительно. Сразу нашлись охотники помочь бедной одинокой женщине. Главное, чтоб кол вбить в грудь не забыли, когда все-таки время ее придет. Хотя вряд ли скоро, ведьмы – они живучие, и чем старше, тем крепче за жизнь держатся. Николай Васильевич, а расскажите теперь, как мы кикимору искали! – Я искал, – обиженно поправил Гоголь, – я по чердаку пыльному лазил, а вы стояли внизу и… руководили. – Пыльный чердак деревянного дома – самое место для Огненного Змея, – усмехнулся Гуро. – А разве сейчас не ваша оч… – начал было Бинх, но Яков незаметно прижал палец к губам, взглядом указав на Гоголя, который уже начал новую историю, да так, что Александр вновь не мог сдержать смеха. Так они и скоротали время до вечера, слушая истории Гоголя. Въехав в город, они остановились на постоялом дворе, и, пока слегка охрипший Николай пошел отпаиваться горячим чаем, Александр отозвал Гуро в сторону и кивнул на скрывшегося за дверью Гоголя: – Я Николая Васильевича никогда таким не видел. Это что сейчас было? – Это был театр одного актера, – усмехнулся Яков, непринужденно опираясь на свою трость. – Добро пожаловать в круг близких друзей нашего начинающего писателя. Он непревзойденный актер, только застенчивый, хотя в годы учебы, кажется, играл на сцене. Понимаете, когда у него наступает очередной… заскок на почве творчества, с ним просто невозможно находиться в одном помещении, – Гуро поморщился. – А нам его общество еще не один день в дороге терпеть – кто знает, когда его попустит! Вы не представляете, как он умеет душераздирающе вздыхать – клянусь, даже мне хотелось повеситься. А тоскливые взгляды? Словно все беды мира свалились на бедного невинного юношу. Я уж молчу о том, что от меня он не отстанет в своем нездоровом упорстве что-то поджечь. А уж если он еще в запой уйдет… терпеть такое амбре в бричке я не намерен! Спасая наше душевное спокойствие и носы, я предпринял меры – вынудил Николая Васильевича немного нас развлечь. А развлекать он умеет, как вы успели заметить, крайне потешно, вид притом сохраняя самый серьезный. – Никогда бы на него не подумал, – признался Бинх растерянно. – И в голову не приходило, что он может обладать актерским талантом! – Помнится, вы в нем и как в рисовальщике, и как в дознавателе сомневались, – Гуро подмигнул. – А рисует он сносно. Не Микеланджело, конечно, но и нам не Сикстинскую капеллу расписывать. И как дознаватель пока недурно справляется, опыта только не хватает. Бинх улыбнулся. – Иногда в людях приятно заблуждаться. Я в Гоголе ошибся, у него немало скрытых талантов. – Стрелок из вас явно лучше, чем оракул, – подтвердил Яков. – Или вы в людях разбираетесь не очень хорошо… – Александр резко перестал улыбаться и помрачнел, так что Гуро удивленно вскинул брови. – Я что-то не так сказал и оскорбил вас? – Нет, просто вы совершенно правы. В людях я и вправду разбираюсь паршиво. Яков некоторое время пристально смотрел на него, а потом ухмыльнулся. – Ну ничего. Поработаете немного с нами и научитесь разбираться хотя бы в нечисти. *** Этим вечером Гуро вступил в преступный сговор с Якимом: они оба зорко следили за Гоголем и пресекали любые его поползновения, даже взгляды в сторону алкоголя. Когда Николай это осознал, он глубоко оскорбился и обозвал их курицами-наседками. Тут обиделся уже Яков, заявив, что с пернатыми – это к василискам, а он чистая змея, и вообще, если что, он и укусить может. Чтобы как-то прервать перепалку и возможные покушения (во всех смыслах), Бинх напомнил Гуро о булавке и о том, что Бенкендорф ждет сообщения. Следователь, спохватившись, засобирался, и Александр из любопытства увязался следом. Гоголь завалился спать. Снился ему темный дремучий лес. Николай шел по нему, не имея конкретной цели, даже не стремясь выбраться – просто брел вперед. Лес не был страшным, скорее, каким-то безнадежным и печальным. Гоголю подумалось – оттого, что у него писать не получается. Наверное, этот лес отражает его попытки закончить рассказ… безнадежные и печальные… Пройдя меж деревьями, он вдруг наткнулся на поваленный ствол. Месяц, выглядывая сквозь голые ветви, серебрил черные волосы молодой женщины, сидящей на стволе. На ней было закрытое черное платье, похожее на хламиду, и бледные руки, казалось, светились на фоне темной ткани. Услышав шаги, она подняла голову – на таком же бледном лице с бескровными губами ярко выделялись глаза, черные и печальные, как лес вокруг. – Ты пришел помочь мне? – спросила женщина, убирая с лица волосы. Они были длинными, мягкими волнами спускались до самого пояса. – Как я могу помочь тебе? – машинально спросил Гоголь. – И кто ты? – Евдокия. Ты вчера приходил. – Да? – удивился он. И вспомнил – правда, приходил. Он писал, пока не стемнело, а когда хотел зажечь свечу, услышал плач снаружи. Николай выглянул в окно, потом вышел с постоялого двора, заметив, что никого почему-то не встретил. Либо все разошлись, либо очередное видение… Гоголь ускорил шаг. Если видение, то, может, что-то важное? Он почти бежал по пустому селу на плач, отмечая, что сейчас плачет не ребенок – звук не пронзительный и зовущий, а горький, безысходный. Николай забежал в пустой дом и встретил там эту девушку – она сидела на сломанной скамье и рыдала. Но Гоголь ничего спросить не успел – он услышал взволнованный голос Бинха и проснулся. И… все забыл. А теперь вот вспомнил. – Я хочу тебе помочь. Что я могу сделать? – повторил Николай. Евдокия шмыгнула острым носом. Она была довольно красивой, несмотря на мешковатую одежду и усталый вид. Под большими глазами залегли тени, и волосы, падая на лицо, делали их еще глубже и темнее. Вообще, женщина, казалось, вся состояла из контрастов: черное и белое, острое и волнистое. – Выведи меня из леса. Гоголь огляделся. Он не помнил даже, откуда пришел. – Ты заблудилась? Или ты знаешь дорогу, но не можешь выйти? – Забери меня отсюда. Николай настороженно посмотрел на собеседницу. Если она не отвечала на вопросы, то и он не обязан отвечать ей, верно? – Как ты сюда попала? – Помоги мне выбраться. Ну вот, опять. – Я помогу, если ты мне все расскажешь. Кто ты и как здесь оказалась? Евдокия распахнула глаза, судорожно вздохнула и вдруг разразилась плачем. Николай даже отпрянул от неожиданности. – Я не хочу здесь оставаться! Я не знаю, как я здесь очутилась! Не знаю! Не хочу! Забери меня! Выведи! – Барин, завтракать изволите? Яков Петрович велит собираться уже! Гоголь открыл глаза и рывком сел на кровати, Яким даже испугался. – Куда? – Как куда? – не понял кучер. – Мы ж, это… в Диканьку едем. Скоро отправляемся. Николай очумело на него посмотрел и сжал виски. Обрывки сна окончательно растаяли с лучами утреннего солнца. – Завтракать будете? – повторил Яким. Гоголь, проморгавшись, неуверенно кивнул.