Не любя – полюбишь, не хваля – похвалишь

*** – Так все-таки, колдовство – это ремесло, дар или проклятье? – допытывался Бинх. Они покинули город, и новой темой для разговора стало вчерашнее посещение колдуна. Гуро пожал плечами. – Ну как бы сказать… сразу все? – Не понимаю, объясните нормально. – А я понимаю? Я старый глупый змей, где мне до чародейства… – Да бросьте, расскажите, а то я соглашусь, что вы старый и глупый. – Давайте без крайностей, – Яков засмеялся и переплел длинные тонкие пальцы, на которых блеснул алый камень. – Дар или проклятье – зависит от отношения конкретного человека, ведь и от того, и от другого отказаться сложно. Да, есть случаи, когда у проклятых в утробе матери нет выбора. Бывают – когда ведьма перед смертью хочет передать свою силу, а ее не берут. Вакула у матери колдовство не принял, так она внучке передала. Для Василины это дар или проклятье? – Для Вакулы, пожалуй, проклятье, – предположил Бинх. Гуро печально вздохнул. – Зато для нас – дар, а то лишились бы мы нашего Николай Василича… Николай Васильевич? Вы как? У нас тут такая увлекательная беседа, а вы все утро молчите. – Я нормально, – Гоголь потряс головой и зевнул. – Только не выспался, кажется… – Что-то не то снилось? – Да не помню даже, – Николай рассеянно махнул рукой. – Просто надоело уже трястись в бричке, все время в сон клонит… – Может, нам тогда ночь ехать, если все равно, где спать? – фыркнул Бинх. – Ну нет, – запротестовал Яков, – в следующем селе такая ткачиха живет, у нее муж постоянно в городе на заработках, я не собираюсь упускать такой шанс! – Опять… – Александр закатил глаза, и Гуро шутливо стукнул его тростью по сапогу. – Ну будет вам, не ревнуйте… или провести эту ночь с вами? – Да идите вы к… своей ткачихе! – Не переживайте, потом-то я к вам вернусь все равно… Гоголь прикрыл глаза и постепенно погрузился в беспокойный, дерганый сон. Проснулся он, когда бричка остановилась. Николай, разминая плечи, прислушался к словам Якова: – …вот так и получается, что при желании и при наличии хорошего наставника любой может обучиться колдовству, о чем есть много сказок и быличек. Даже такой скептик, как вы, Александр Христофорович. – Увольте. – А мы ночевать остановились или только обедать? – уточнил Гоголь. Гуро посмотрел на него с веселой теплотой. – Смотрите, наша соня голос подает. Неужто вы думали, что мы вас не разбудим, когда придет пора обедать? Я, конечно, нечисть, и совести у меня нет, но подобная безжалостная жестокость мне несвойственна! Они вышли из брички, и Бинх, как обычно, украдкой наблюдал, как Гуро сладко потягивается, наклоняясь все дальше и дальше назад, чуть ли не сворачиваясь кольцом. Вот уж точно – змея… – У него хребта нет. Александр аж подпрыгнул от неожиданности. У него за спиной стоял, позевывая, Гоголь. – Как это – нет? – Ну вот просто нет, – Николай пожал плечами. – Но у змей хребет есть, – припомнил Бинх. – У змей есть. А у Якова Петровича нет, – Гоголь развел руками. – Потому что он нечисть. Если под стол заглянуть во время обеда, то у него даже копыта можно увидеть. Это нельзя объяснить, Яков Петрович сам не знает, отчего так, потому что он может обратиться либо в человека, либо в змея, а облика с копытами не имеет. Говорит, наверное, чтобы у людей был шанс отличить нечисть от человека, почти все они так помечены – кто копытами, кто рогами. Бинх заинтересовался и за обедом якобы невзначай уронил вилку. Наклонившись, чтобы поднять ее, он украдкой посмотрел на ноги сидящего напротив Гуро. Когда Александр выпрямился, по его вытянувшемуся лицу Яков без труда догадался, что он там увидел. На громкий и искренний хохот следователя даже хозяйка трактира выглянула с кухни. Бинх покосился на Гоголя, подкинувшего эту идею – тот сосредоточенно пилил кусок мяса и игнорировал окружающий мир. Вид у него был совершенно несчастный – и у Гоголя, и у куска мяса, и у всего мира, поскольку этот барашек, померший, скорее всего, своей смертью от старости, был сегодня зажарен и подан для всех в трактире. – Ужасно, – подвел итог недовольный Гуро, когда они расселись в бричке. – Такие обеды должны быть запрещены на законодательном уровне. Бинх пожал плечами – он в еде был совершенно непривередлив. Еда есть? Есть. Замечательно. Она не сырая? Не сырая. Вообще отлично, еще и готовить не надо. Чтобы не скучать, Александр достал купленную в городе колоду карт и принялся учить приунывшего Гоголя мухлевать. – Учтите, если вас за этим поймают, – сказал он, тасуя колоду, – то вас побьют. Скорее всего, кулаком по лицу. Во всяком случае, я так и делал. – Но притом вы сами умеете мухлевать? – уточнил Николай, напряженно следя за его руками. Бинх ухмыльнулся. – А меня не ловили. – А как же честь? – растерянно спросил Гоголь. Александр выбрал несколько карт и проверил рукава, насколько удобно там прятать козыри. – Честь в игре – понятие относительное, – пояснил он спокойно. – Карточный долг – дело чести, и если вы проигрались, то нужно выполнить уговор: отдать деньги, поместье или полезть под стол кукарекать. Поэтому ваша задача – не проигрывать. Что вы на меня так смотрите? – Бинх пожал плечами. – Я военный человек, чем, вы думаете, солдатам и офицерам заниматься вечерами? Таскать за собой вагон книг для походной библиотеки? Писать стихи о любви к Отчизне? Вести умные беседы о философии и искусстве? Он услышал смешок со стороны Гуро, но внимания не обратил. – Вы вообще в карты играть умеете? – В дурня разве что… – Ну и пусть в дурня. Для начала сыграем, а вы следите за руками внимательно… если проиграете – вам кукарекать! Если поймаете меня на мухлеже за руку – то мне. Кукарекать пришлось Гоголю, и не однажды. Шулерская наука ему не давалась, карты сыпались не только из рукавов, но и из рук, за что Бинх беззлобно щелкой его колодой по длинному носу. Николай сопел, но упрямо продолжал свои попытки. Спустя пару часов, когда Гоголь в очередной раз откукарекался, а Александр снова собрал колоду, чтобы перетасовать и показать очередной прием, цепкие пальцы, сверкнув алым камнем, вдруг выхватили карты у него из рук. – А теперь позвольте мне вас немного поучить, – Гуро весело подмигнул им, – как играть в карты с нечистью. – Нечисть играет в карты? – поинтересовался Бинх, унимая раздражение. Яков задумчиво постучал колодой по подбородку. – Вы не совсем верно выразились… нечисть в карты выигрывает. – Это как же так? – растерялся Гоголь. – Карты – это азартная игра, – Гуро развернул колоду веером рубашкой вверх и наугад вытащил три карты, открыл их: король, шестерка и туз – двадцать одно. – И в некоторых моментах нечисть ничуть не лучше солдат. Знаете, отчего белки целыми стаями туда-сюда бегают? Это лешие в карты играли, один другому белок проиграл. Для нас карточный долг тоже дело чести, а она у нас какая-никакая, да есть. – Если нечисть так хороша в азартных играх, то какой смысл с ней играть? – резонно спросил Бинх. Яков усмехнулся. – Хорошее замечание, милейший. Поэтому первое правило: не играйте с нечистью в карты. Особенно с чертями. – Почему? – тут же спросил Гоголь. – Потому что чертям, особенно водяным, которые живут в омутах, обычно скучнее, чем солдату на часах – они постоянно режутся в карты, так что с ними даже я играть не сяду, – Гуро задумчиво вытащил из колоды девять червонных карт подряд. – Хотя я не показатель в принципе. У людей говорят «не везет в картах, повезет в любви», вот и я по другому ведомству. Что не помешает мне выиграть у любого из вас. Но, если ситуация вынуждает вас сесть за карты с нечистью, второе правило: не играть на жизнь или, тем более, душу. – Ну, тут понятно, – согласился Бинх. – Кому вообще придет в голову поставить что-то подобное на кон? – О-о, вы даже не представляете, такое сплошь и рядом встречается! – Яков усмехнулся. – Сказки забыли? Ох, видел я однажды, как ведьма с дедом одним в карты играла…нечисть у него что-то важное умыкнула, что он в шапке припрятал, вот он и пришел за своим. Дважды ведьма его в дураках оставила, а в третий раз не удалось, потому что знаете, что сделал дед? – Что? – хором переспросили Бинх и Гоголь. Яков снисходительно покачал головой. – Эх вы, люди. Запомните: всегда украдкой крестите карты, играя с нечистью. Тогда морок развеется, истинное положение дел и увидите. – А почему украдкой? – спросил Николай. – Потому что если нечисть это заметит, то она обидится и играть с вами не будет, – весело пояснил Гуро. – А если вы забыли первое правило и сели играть с кем-то из наших, значит, вам что-то нужно, и игру бросать на полпути не стоит. Это в лучшем случае. В худшем попросту руку откусят прежде, чем успеете завершить крестное знамение. Вообще, насколько я помню, деда того попутчик в дороге обокрал, но в уши напел так, что тот аж до пекла дошел, чтобы с наших стрясти то, что у него украли. А уговор дороже денег – обещали вернуть шапку, шапку и вернули, и его подальше спровадили. – А вы там что делали? – полюбопытствовал Гоголь. В глазах у него зажегся какой-то странный, жадный огонь. Он ловил каждое слово. – Да поужинать заглянул, у них там была очередная пирушка, – Гуро сладко зажмурился. – Столько кушаний на столе стояло, а они зачем-то еще и коня деда этого сожрали. Вообще, – он открыл глаза и строго посмотрел на спутников, – нечисть, конечно, уговор держит, но злоупотреблять тем не советую. Поэтому четвертое правило: на деньги и золото тоже играть не стоит. Предвосхищая вопросы, он достал рубль и щелчком подбросил его в воздух. Когда монета, перевернувшись в воздухе несколько раз, начала падать, Яков поймал ее в кулак, а когда разжал пальцы, на ладони лежал глиняный черепок. – Морок? – уточнил Бинх. Гуро кивнул и небрежно выбросил черепок в окно. – Когда со мной играют в карты те, кто мне не нравится, я расплачиваюсь мороком. Просто потому что могу. И не я один. Так что будьте осторожны. И давайте проигравший будет не кукарекать, а мяукать. У меня от вашего кукареканья в неположенное время уже мигрень. – Ах да, нечисть боится петушиного крика, – припомнил Бинх, забирая у него колоду и тасуя. Гуро поморщился. – Даже люди боятся петушиного крика, потому что он означает, что пора собираться на работу. Но мы, конечно, по другой причине. – Извините, – подавленно произнес Николай. – Мы не подумали. – Да? – Яков внимательно посмотрел на Бинха. Тот пару раз моргнул, и карты замерли в его руках. Бинх сообразил – Гуро был уверен, что он намеренно выбрал именно такое наказание, чтобы доставить Змею неудобство. – Яков Петрович, я правда без задней мысли это предложил, – твердо произнес он и скривил губы, чувствуя вину. – Прошу прощения. Глупо с моей стороны. Мне действительно очень жаль. – Ладно, – лицо Гуро смягчилось, и Бинх раздал карты. – Яков Петрович, но почему вас так волнует крик петуха? – уточнил он, открывая козыря. – Вы же не дурак, прекрасно понимаете, что нынче не рассвет. – Я-то не дурак, – усмехнулся Гуро, бросая шестерку, – а вот инстинкты у меня самые дурные. Откровенно говоря, некоторую нечисть так можно и прогнать – говорю же, доверчивые, как дети. Они начали игру. Яков не мяукал ни разу, а вот его противникам частенько приходилось имитировать голодных до кошечки меховых зверюг, поскольку Гуро всегда замечал, как кто-то пытается крестить карты, и либо хватал за руку, либо просто предостерегающе шипел и щелкал зубами, напоминая, что их ждет в случае раскрытия. Под конец Якову надоело это, как он выразился, избиение младенцев, и он оставил Бинха играть с Гоголем. Тогда пошло избиение одного младенца, и мяукал только уже порядком охрипший Николай. – Ладно, последний раз играем, – сообщил Александр, сдавшись и решив, что обучение бесполезно. – А то темнеет уже. Они быстро сыграли в партию, и Бинх, сбросив последним бубнового туза, скрестил руки на груди. – Мяукайте, вы снова в дурнях. – Отчего же? Ничья, – Николай поднял на него недоуменный взгляд и уронил на туза свою последнюю карту – пиковую козырную десятку. Александр нахмурился, вспоминая ход игры. – Постойте-ка… козырная десятка была у меня, я точно помню… я ее сбросил еще в начале игры. – А это тогда что? – озадаченно спросил Гоголь. – Позвольте-ка, – Гуро наклонился и взял интересующую всех карту. Покрутил в руках. Потом дунул на нее, и от карты отделился черный дымок, оставляя вместо десятки пик десятку червей. Николай пораженно раскрыл глаза. – Что это? – А это, – Яков бросил карту обратно и засмеялся, – вашему Темному надоело проигрывать. Поздравляю. Осталось только научиться этим управлять. Александр Христофорович, я считаю, это победа. Уж уважьте, помяукайте для ученика, которому удалось продвинуться хоть в чем-то. Бинх, хмыкнув, пронзительно мяукнул. А затем из вредности кукарекнул. Гуро погрозил ему пальцем, и в этот момент они въехали в село. Ужин, к счастью, удался, и Бинху не пришлось ни слушать ворчание Гуро, ни созерцать молчаливые страдания Гоголя. В трактире было оживленно – кроме прочих гостей, в углу сидело большое семейство, чьи дети носились между столами, заливисто хохоча, а мать качала на руках младенца. Они держали путь на ярмарку в город, откуда как раз ехали наши герои. – А почему ночница вообще мучает детей? – спросил Гоголь, глянув на женщину и надеясь предвосхитить очередной увлекательный рассказ из богатой практики следователя. Гуляш пришелся ему по вкусу, и ему совершенно не хотелось перебивать аппетит кровавыми деталями. – Яков Петрович, вы говорили, что нечисть не всегда действует без причины. Пока мы ходили по селу, – пояснил он Бинху, – все отзывались об умершей ведьме с уважением, каждый говорил, что будь она жива, можно было бы к ней обратиться за помощью, она бы уж прогнала криксу. Как же могла она сама стать злой полуночницей? – Мне кажется, это неважно, – предположил Александр. – Если человек становится нечистью, то хорошим он вряд ли останется, пусть даже при жизни святым был. – Святые нечистью не становятся, – усмехнулся Гуро хищно. – А если становятся, значит, святость их была показная. – Оксана, хоть и нечисть, помогала мне, – заметил Николай упрямо. – Да и остальные мавки, ее подруги, людям зла не причиняли. Неужели эта ночница забыла, кем была при жизни? – Скорее, наоборот – слишком хорошо помнит, – Яков покачал головой. – Мы много говорили о колдовстве и передаче дара. Так полуночницами зачастую становятся ведьмы, которые не смогли его передать из-за того, что у них нет детей. Некоторые из них не могут передать силу посторонним, им нужен кровный родственник, причем иногда только по женской линии, это сложная система. Но вот эта ведьма была бездетной, умерла и стала криксой. – И теперь она мстит матерям, у которых дети есть?! – поразился Гоголь. – Нет, я думаю, все куда проще, – взгляд Гуро неожиданно погрустнел. – Она, наверное, любит детей, она хочет ребенка. Она заходит в дома и пытается играть с младенцами, но те боятся ее и плачут. Она пытается накормить их своим молоком, но молоко полуночниц горше полыни. Так что зла она детям не желала. Гоголь огорченно уставился в свою тарелку. Ему стало очень жаль ночницу. – Хорошо, что мы ее не убили, а только прогнали, – пробормотал он. – Нечисть обычно не бывает хорошей и плохой, – добавил Яков, – как и люди. Нужно говорить об отношении нечисти к вам, людям. Болотники людей терпеть не могут, лешие относятся снисходительно, но не прочь подшутить, упыри вас любят в гастрономическом смысле. Домовые вообще не представляют жизнь без человека. Меня вот люди забавляют. – Это должно льстить? – уточнил Бинх. Гуро горячо закивал, ухмыляясь так паскудно, что хотелось дать ему ложкой по лбу. – Мне вот интересно… если ваши узнают, сколько вы секретов нам выдали, то вас побьют? – Давайте выражаться точнее, – предложил Яков, склоняя голову к плечу и лукаво глядя на собеседников, – кто «наши» и какие секреты? – Ваши – это нечисть, – перевел Александр, – а секреты… ну, вот вы про карты говорили, заговор против ночницы рассказали, да и вообще помогаете Бенкендорфу. – Помилуйте, это не наши секреты, а ваши. – Как это? – Очень просто, – Яков взял краюшку хлеба и с наслаждением откусил. – Думаете, нечисти интересно целенаправленно отыскать, что ее убьет? Мы же не самоубийцы тыкаться туда-сюда и проверять, где найдем погибель. А вот людям, чтобы от нас защититься, приходится пробовать разные варианты, искать травы, методом проб и ошибок собирать способы борьбы с нами. Кто-то обнаружил, что русалки боятся полыни, а кто-то – что я не могу войти, если вставить в дверной косяк пучок валерианы. Кто-то набрал трав, собранных в русалью недели, а кто-то приметил, что я дурею от конопли, – он сморщил красивый нос. – Черт бы ее побрал, чтоб все поля повыгорели. Не мы, но люди знают, как с нами бороться. А потом уже мы стали отмечать, что так на нас воздействует, и остерегаться этого. Со святой водой, крестом и прочими церковными вещицами проще – мы все их боимся, пусть и в разной степени. А еще – огонь и железо, два лучших друга человека, которых он приручил еще в древности, на что мы не способны, – Гуро, хмыкнув, блаженно втянул носом аромат хлеба. – Как можно знать, что боишься железа, если никогда с ним не сталкивался прежде? Так что я не раскрываю вам наших секретов. Я рассказываю вам то, что вам, по-хорошему, должны были втолковать еще в детстве. Я по крупицам собираю эти знания, наблюдаю, отсеивая ложные. Поэтому мы едем в Диканьку за вашим Тесаком. В его памяти, возможно, хранится столько же, сколько в половине архива Бенкендорфа. – А то и во всем архиве, – пробормотал Бинх, вспоминая, как постоянно одергивал Тесака. Вот как увидит своего бывшего писаря – так сразу извинится за то, что не верил. Кажется, он этого перед отъездом в Петербург не сделал, нехорошо… – И вторая половина вопроса, что касается, как вы изволили выразиться, наших. А с чего вы взяли, что есть какие-то наши? – Но как же? – Александр удивленно вскинул брови. – Вы же нечисть, разве нет? – Вы назвали нас нечистью, я просто повторяю ваше слово, – Гуро выбрал себе пару соленых помидоров. – Вам нужно общее слово. Для нас же есть лесовики, домовые и дворовые, ведьмы и кикиморы, упыри и черти. А вообще, каждый сам за себя. Помните гринушку? Она пыталась меня загрызть только потому, что я напал на нее. Если бы я остался в стороне, она бы так вас и драла, а меня не тронула – нам друг до друга дела нет. – А почему вы на нее напали? – спросил Бинх напряженно. Гуро уставился на него немигающим и неподвижным взглядом змеи. – Мне нужно было стоять и ждать, когда она загрызет вас, а потом сказать Бенкендорфу, что такая потеря, общество лишилось двух человек, а я упустил преступницу? Или дождаться, когда она закончит, и поймать за хвост? Или, быть может, развернуться и уйти? Вы какого ответа от меня ожидаете? Что я помог по доброте душевной? У меня нет души. Я сделал то, что не доставит мне проблем в будущем. Хватит задавать мне глупые вопросы. Александр замолчал, чувствуя, что чем-то обидел Гуро. Тот мрачно жевал, а Гоголь смотрел несчастным взглядом то на одного, то на другого. Ужин заканчивали в тишине, и Бинх, не выдержав, подсел к играющим в карты. Он хотел позвать к себе Гоголя, но тот запаниковал и сбежал под крылышко Гуро, который перестал дуться и начал откровенно веселиться, наблюдая за своим писарем. Яков поглядывал на часы, но, вероятно, к его знакомой ткачихе собираться было рано, поэтому он согласился погонять в карты Николая, надеясь, что Темный в нем снова поднимет голову. Но то ли у Темного не было стимула, то ли его следовало долго тыкать палочкой, но дело не клеилось. Через некоторое время к ним вернулся Бинх, отметив, что Яков окончательно перестал сердиться. – Ну, как дела? – Никак, – уныло признался Николай, сбрасывая свой веер карт, а сверху смахивая с плеч на стол «погоны» из шестерок. – Морок не накладывается, карты не крестятся… – А вы что же, одновременно все делаете? – уточнил Александр, собирая колоду. – И крестите, и накладываете? – Наверное? – предположил Гоголь. – Я не знаю… Гуро засмеялся. Бинх принялся тасовать карты. – Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что плюс на плюс дают минус. Даже если вам удается наложить морок, вы его сразу и развеиваете. Или ваш крест мешает мороку удержаться. – Александр Христофорович прав, – Яков, отсмеявшись, выдвинул стул, приглашая Бинха присесть. – Выберите одну тактику. Вы, как он изволит называть вас, полу-нечисть, вам доступны оба способа игры, но не одновременно. Так что лучше крестить карты при игре с нечистью и призывать Темного, играя с людьми. Бинх уселся и сдал карты. У Гоголя тактика по-прежнему не получалась, поэтому он каждый раз оставался в дураках, но и Бинху не удавалось обыграть Якова, который постоянно избавлялся от веера первым. Гуро скучающе подпер рукой щеку. – Нет, так дело не пойдет. Нужна мотивация. – И на что вы намерены играть? – быстро уловил ход его мыслей Александр. Гуро хитро прищурился. – Вы сами говорили, что души вас не интересуют. – Ну нет, – Яков подмигнул и загреб к себе ворох карт. – К чему мне ваши души, что мне с ними делать? Чертям загнать? – Так на что же? – На желание, – Гуро предвкушающе улыбнулся. – Что?! – Ну, на раздевание вы точно играть не будете. Так что на желание. – Нет, – сразу наотрез отказался Бинх. Покосился на Гоголя и добавил. – И Николай Васильевич против. – Да? – спросил тот неуверенно. – Да, – безапелляционно повторил Александр. Яков собрал колоду. – Тогда давайте так: если вы проигрываете, вы мяукаете, а если вы меня обыграете – с меня желание. Такое вас успокоит? Ну, и замотивирует. Бинх пожал плечами. Ему от Гуро ничего не было нужно, разве что попросить в жизни больше не попадаться Александру на глаза. Но просить об этом в поездке глупо. Хотя, может, Гоголь что-то придумает? Они сыграли еще пару раз, но с прежним успехом. Яков раздраженно бросил на стол последнюю козырную даму и с укором посмотрел на Николая, который виновато прикрылся веером из карт и потянул козыря к себе. Бинх сочувственно подбросил ему свою даму и показал пустые руки. Гуро закатил глаза. – Да что ж это такое? Вы хоть понимаете, что тащите? – под его суровым взором козырная червонная дама смутилась и сменила масть на бубны. Гоголь часто заморгал и разложил свои карты картинами вверх – там началось мельтешение, почти каждая карта менялась, освободившись от морока. Николай сердито засопел и смиренно мяукнул. У него это получилось уже так натурально, что с кухни выглянул хозяйский кот. – Вы бы хоть подыгрывали Николаю Васильевичу, – заметил Александр, собирая карты и перемешивая. – Сыграли бы вдвоем против меня. – Это неконтролируемый морок, – Гуро сморщил нос. – Я просто выигрываю, а как – управлять не могу. Вот Николай Василич сможет, но не хочет. Да и вы не стараетесь! Лучше б вы двое против меня играли. Но нет, вы удобно устроились, только и надо, что Гоголя обыграть, а меня и не пытаетесь! – Я пытаюсь! – огрызнулся Бинх. – Но карты меняются… – Так крестите их! – Так не бейте меня по рукам, когда я крещу! Что я вам, гимназист желторотый? – Вы для меня оба желторотые, – буркнул Яков, отбирая колоду и быстро открывая карты подряд – двадцать одно, двадцать одно, два туза. – Дети малые, неразумные, которым пытаешься помочь, а они не хотят помощь принять! – он махнул рукой над картами, и те, дрогнув, превратились в совершенную шушеру. Гуро бросил колоду и уставился на притихших спутников неподвижным взглядом змеи. – Я вообще для кого стараюсь? Вы думаете, мне сильно нравится играть в карты? Я же говорил, что по другому ведомству! Чем вас натаскивать, лучше б уже Настасье Степановне визит нанес… играем последний раз и на желание! – он зашипел, рассыпая искры, а все свечи в трактире ярко вспыхнули. – Надоело с вами возиться. Если никто из вас сейчас у меня не выиграет, то будете мне должны по желанию оба! Чтоб у Александра Христофоровича не возникало искушения топить младшего неопытного товарища. А вы, Гоголь, сосредоточьтесь! Забудьте, что вы Темный. Вы крещеный человек, так что играйте против нечисти. Как только у меня карты в руке кончатся, то держитесь, уж я придумаю, что пожелать… – его губы растянулись в такой паскудной ухмылке, что сомнений не осталось – придумает, еще как. На такие условия решительно нельзя было соглашаться, но Бинх, пристально глядя в глаза Гуро, твердо кивнул. Он не мог точно сказать, вынудил ли его взгляд Якова, которому невозможно сопротивляться, или все дело в собственном упрямстве, когда кровь взыграла и потребовала реванша. А может, вспомнились молодые годы, когда он без раздумий бросался в самые безумные авантюры… так, наверное, и садятся с нечистью играть на свою душу… Александр тряхнул волосами и раздал карты. Игра началась. Они сидели в полной тишине, только карты глухо шлепались на стол. Немигающий, мрачный взгляд Гуро преследовал обоих противников – казалось, он даже не смотрит на карты, лишь наблюдает за руками. Бинх пожалел, что не зашел в церковь и не взял святой воды. Хотя чем бы она помогла? Змей бы тогда не смог и карт в руки взять, наверное… Александр покосился на Гоголя. Тот сидел бледный, но, похоже, не из-за игры – просто устал, да и проигрывать порядком надоело. Вероятно, от того, чтобы бросить карты и уйти, его удерживала лишь вежливость. Пару раз Николай откровенно зевал, на что Гуро недовольно шипел и порывался щелкнуть его картами по носу, но Гоголь быстро прикрывался своим веером. Бинх, чуть прищурившись, наблюдал за ними. – Бито, – сообщил он вдруг и продемонстрировал пустые ладони. Яков отвлекся от вновь зевающего Гоголя. – У вас же нет козырей. – Есть. Гуро склонился над столом, но под его взглядом трефовый валет не дрогнул. А вот туз под ним стыдливо замигал, пытаясь поменять масть. Бинх решительно хлопнул ладонью по картам, а потом для верности перекрестил еще раз. Валет остался неизменным, а вот туз грустно перетек в семерку. Но это уже неважно. – Я победил, поздно что-то менять. – Значит, все же умудрились перекрестить, – в голосе Гуро слышалось удовлетворение. Он кинул карты на стол и переплел пальцы. – И каково ваше желание? Бинх задумался. Может, отправить элегантного следователя под стол кукарекать? Потешить самолюбие, так сказать… он посмотрел на Гоголя. Тот, сонно потирая глаза, собрал карты и принялся раскладывать какой-то пасьянс. – Ну? Давайте быстрее, и я полетел. У меня большие планы на эту ночь. Думайте уже, у людей же хорошее воображение, или вон, Гоголя спросите. Он точно не жалуется. – А желание может быть любое? – Ну, исполнимое, – Яков с любопытством посмотрел на него. – Царство я вам подогнать не смогу, а вот золотом обеспечу. Желайте, у вас редкая возможность. Я правда не думал, что у вас получится. Откуда только этот трефовый валет взялся… – Из моего рукава, – отстраненно отозвался Александр, размышляя. – А там – из отбоя. – Александр Христофорович! – Гоголь всплеснул руками. Гуро расхохотался. – Какой пассаж, господа! Что ж, мне даже проиграть и не стыдно – вам удалось обдурить нечисть в карты! Хоть я, как уже говорил, не из лучших игроков, но это все же достижение. – Вы здорово отвлекались на Николая Васильевича, – пояснил Бинх, потирая переносицу. – Тем более, под столом карты проще крестить, чем в трясущейся бричке, где все на виду. И вы правы – мотивация выиграть появилась. – Да уж, – Яков и прикрыл глаза и сладко протянул, – уж я бы вам придумал желание… вы бы уж его надолго запомнили!.. – свечи вокруг как-то пакостно мигнули, и Гуро протянул руку к одной. Огонь тут же склонился навстречу и лизнул его пальцы. Яков довольно улыбнулся и повел пальцами, точно щекотал пламя, которое задрожало и разрослось. Тогда следователь убрал руку и лукаво посмотрел на Бинха. – Ну так что? Придумали, какую службу задать нечисти? Повторюсь, это редкий шанс, не потратьте его зря. Правда, у вас, людей, желания довольно однообразны… Александр вдруг сорвался с места и выскочил из трактира. Гуро недоуменно поморгал, Гоголь оторвался от пасьянса и тоже растерянно посмотрел Бинху вслед. Но тот вскоре вернулся и протянул Якову металлический обруч с двумя змеиными головами. – Мне кажется, вам будет полезно какое-то время почувствовать себя человеком. Ведь эта штука лишает вас сил? Гуро вскинул брови. – Вы хотите, чтобы я добровольно надел это? – Не добровольно, а в качестве платы за проигрыш. Уговор дороже денег, – Александр испытующе посмотрел на Якова. – Вы последнее время постоянно твердите, что вы нечисть, насмехаетесь, дразните и огрызаетесь. Побудьте немного в моей шкуре. Недолго – ровно сутки. Даже меньше, как завтра вечером въедем в очередное село на ночлег, так я с вас обруч и сниму. Вы же, надеюсь, не обернетесь змеей, когда он будет у вас на шее? – Нет, – Гуро смотрел на Бинха очень внимательно, склонив голову к плечу. – Как вы помните, его ковали для меня, так что он запечатывает в той форме, в которой попадет на шею. Кузнец понимал, что если бы я принял истинный облик, то обруч, скорее всего, просто свалился бы с меня – у змей, знаете ли, нет плеч… поэтому я и в Диканьке ждал, когда Всадник примет человеческую форму – я подозревал, что головы у него нет, и обруч не удержится. Да и оставлять преступника в облике Всадника не хотелось… так что если вы наденете на меня обруч сейчас, то я никого не напугаю внезапным обращением в змея. Хотя тут и не осталось почти никого, час-то поздний. – Александр Христофорович… – Гоголь заволновался. Он переводил взгляд с напряженного Бинха на странно равнодушного Гуро, и происходящее ему совсем не нравилось. – Давайте не будем впадать в крайности, придумайте что-нибудь другое… – Нет, – властно оборвал Яков, даже не оборачиваясь и продолжая сверлить темным нечитаемым взглядом Бинха, – если Александру Христофоровичу так угодно, то я выполню его желание. Он прав – уговор дороже денег. Мне не в тягость, а Настасья Степановна, думаю, переживет, что супруг ее домой вернется вовремя, а не до срока. В кои-веки ночь проведу в своей постели, а не в чужой, верно, Александр Христофорович? Бинх промолчал. Его действительно порядком достали еженощные отлучки Гуро, и дело даже не в ревности – ее бы Александр загнал подальше, стыдясь столь позорного чувства. Ему просто надоел Огненный Змей. Даже не Яков Петрович, а именно Змей – то, как он последнее время себя вел, постоянно подчеркивая, что он нечисть, как бы отделяя себя от спутников. Конечно, тут не поспоришь, но Бинху отчего-то было неприятно. Словно Гуро относился к нему с оттенком пренебрежения или снисхождения. Сложно объяснить… но Александру очень хотелось что-то с этим сделать. Хотя один взгляд на Гоголя ясно давал понять, что делает он что-то не то. Да и совесть подсказывала, что поступает он как-то… мерзко, что ли? Неправильно. Но что неправильного в том, чтобы поставить зарвавшуюся нечисть на место? И хватит уже по бабам шляться, в самом деле! Кроме того, имелся еще один момент, в котором Бинху было неловко признаться: он надеялся, что обруч что-то сделает со взглядом Якова. Пронзительный, пылающий, стирающий мысли – Александр всегда терялся, когда Гуро смотрел на него в упор. И это крайне раздражало. В общем, он пытался найти выход – и он его нашел. Гоголь затравленно повернулся к Якову, но тот лишь улыбался – непринужденно, с легкой насмешкой. Бинху стало совсем не по себе. Даже как-то противно от своего поведения. Непонятно, необъяснимо… будто он моська, которая лает на слона – мудрого, снисходительного, могучего. Черт. Александр подошел к сидящему за столом Гуро и раскрыл обруч. Яков прикрыл глаза, не двигаясь, и Бинх, чуть наклонившись, защелкнул необычное украшение на его шее. В тот же момент что-то неуловимо изменилось, но Бинх сообразил, что именно, только когда выпрямился – пропало тепло, всегда исходящее от тела Змея. Александр уже привык к нему – слишком много времени он провел бок о бок с Гуро, пока они ехали в бричке. Гоголь смотрел на него укоризненно, и Бинх снова повернулся к Якову, чтобы не видеть печальные глаза писаря. – Действует? – спросил Александр на всякий случай, хотя прекрасно знал ответ. Гуро шумно втянул воздух, открыл глаза и наугад взял со стола карты из незаконченного пасьянса. Перемешал и начал открывать по три: две семерки и туз – перебор; дама, десятка, шестерка – недобор, за ними восьмерка – уже много; девятка, десятка, король… Яков отбросил карты и протянул руку к свече. Пламя не реагировало, даже когда Гуро сунул пальцы в самый огонь. Откинувшись на спинку стула, Яков непринужденно вытащил из кармана пальто, висящего рядом на крючке, шейный платок. Ощупав обруч, он аккуратно повязал ткань так, чтобы скрыть металл. Гоголь подавленно собрал карты. – И что теперь? – Спать теперь, – мрачно ответил Александр, которому стало совсем тошно. Отличное желание – наверное, для Гуро это то же самое, что заковать его, Бинха, в колодки. Но сделанного не воротишь, отступать глупо. – Яков Петрович? – Николай робко обратился к начальству. – Пойдемте? – Я еще немного тут посижу, идите, – голос прозвучал ласково, и мягкой улыбкой Гуро словно пытался успокоить Гоголя. Тот еще немного помялся, после чего поклонился и пошел к выходу. Бинх, скомканно пожелав спокойной ночи, отправился за ним, но на пороге все же оглянулся – Яков натянул любимое красное пальто и рассеянно тасовал карты. Выйдя за дверь, Александр столкнулся с поджидающим его Гоголем. – Ну и зачем вы так? – угрюмо спросил писарь, кутаясь в крылатку. Бинх устало потер глаза. – Я и сам уже не рад. Но Яков Петрович меня совершенно вывел из себя! – Все равно это неправильно. – А с каких пор вы его защищать стали? – сердито бросил Бинх, который сам чувствовал за собой вину и оттого начал злиться. Николай внимательно на него покосился и, кивком пригласив следовать за собой, отправился на постоялый двор. Там они зашли в комнату Гоголя, который, сонно зевая, зажег свечу, бросил крылатку на кровать и уселся там же. Бинх придвинул стул ближе и устроился рядом. Николай, пощипав себя за запястье, чтобы взбодриться, поднял на него взгляд – лохматые волосы упали на лицо, и Гоголь тряхнул головой. – Вы считаете, что Якова Петровича защищать не стоит? – Я просто кое-что не понимаю. Там, в особняке Данишевских, вы, помнится, несколько обиделись на него. – Обиделся? – Николай нервно хохотнул. – Да я его убить готов был. Узнать, что человек, которого ты безмерно уважал, привез тебя в качестве приманки, использовал тебя, торгуясь, как разменную монету, а потом и вовсе практически убил твою возлюбленную? Да и оказался не человеком… хотя возлюбленная тоже хороша, но не в том дело. В общем, я, как вы изволили выразиться, обиделся, – Гоголь, не зная, куда деть руки, сцепил пальцы в замок и положил на колени. – Но я не был готов расстаться с Лизой, если оставался хоть малейший шанс ее спасти… помните, зелье Василины погрузило ее в мертвый сон? Поскольку я не мог помешать Якову Петровичу забрать ее, я, скрепя сердце, поехал с ним в Петербург. Поскольку в бричке было мало места, он нашел повозку, где и устроил Лизу. Я не пожелал ехать в компании Якова Петровича, да еще и рядом с Марией, которая пыталась меня убить, поэтому сел в повозку к Лизе. Знаете… – Николай обхватил голову руками и уставился в одну точку. – Пока мы ехали, я думал, что сойду с ума. Иногда мне казалось, что я слышу дыхание спящей Лизы, а иногда – что еду в повозке с трупом. До самого вечера я ехал в тишине, но в тот день меня это не особо волновало… едва мы остановились на постоялом дворе, я надрался. Пару дней я плохо помню, с Яковом Петровичем я не общался, а на третий вечер, основательно приняв на грудь, я вышел подышать, побрел куда-то… ноги как-то сами вывели на околицу деревни и дальше, в лес… – Вы пьяным ночью пошли в лес?! – Да, обычно я делал это на трезвую голову, – Николай беспомощно усмехнулся. – Я совсем заблудился, и к утру меня нашел Яков Петрович. Он ругался с заросшим мхом старичком – оказывается, меня заморочил леший, потому что я пришел в его лес пьяный, ночью, без спросу и разбудил его. Яков Петрович привел меня обратно, отчитал, как ребенка, передал Якиму и заявил, что, если я опять напьюсь и куда-то вляпаюсь, он меня вытаскивать больше не будет… – Гоголь опять усмехнулся. – Это было раз. Второй раз случился через день – Марии удалось сбежать, она убедила кого-то из гостей постоялого двора, где мы ночевали, снять с нее обруч. Якову Петровичу удалось ее усмирить, а заодно не дать ей убить меня и добить Лизу. Дальше он практически не отходил от Марии. А я ехал с Лизой. Ехал и думал о ней, о превратностях судьбы, о проклятье… в общем, ближе к вечеру повозка вдруг встала, и ко мне ворвался Яков Петрович, который шипел, что одна дура до сих пор вздыхает о колдуне, который помер почти двести лет назад, а другой дурак тоскует о своей недобитой любви, и если это не прекратится, то он, Яков Петрович, одного из нас, а то и обоих, прямо на месте выеб… – Николай густо покраснел, и природная застенчивость помешала ему договорить. Бинх невольно посочувствовал Гуро – тоска Гоголя была почти физически ощутима, а Мария лелеяла свою любовь два века и возвела ее в абсолют. – Я так понимаю, Яков Петрович стерег Марию и не мог отлучиться, чтобы забыться в объятиях очередной вдовы? – Да. Мы старались ехать побыстрее – не останавливались на обед, а иногда даже и на ночь. Мне было все равно – кусок в горло не лез, да и спал я одинаково плохо что в повозке, что в кровати. Вот только повозка была слабо приспособлена для ночных переездов, и я захворал, – Николай опустил голову. – Нам пришлось остановиться на пару дней, пока у меня не спал жар, хотя мне постоянно было очень холодно. Я почти не помню ничего, обычно валялся в беспамятстве, но иногда, приходя в себя, я видел сидящего у моей постели Якова Петровича. Он держал меня за руку или за плечо, и тогда мне было тепло. Когда мне стало легче, мы снова двинулись в путь, и Яков Петрович прошипел, что из-за меня мы потеряли время. Я подумал, что он мне просто приснился, но Яким рассказал потом, что Яков Петрович часто ко мне заходил, и тогда я спал без бреда… но сам Яков Петрович ни словом об этом не обмолвился, только заставил меня ехать в бричке, бросив, что ничего с Лизой не случится. Это уже три, – Гоголь заерзал на кровати и вздохнул. – Еще раз он спас меня от ведьмы, которую я застал за сглазом и вступился за какого-то мужика, и Яков Петрович, таща меня в бричку, шипел, что в следующий раз помогать не будет и оставит меня разбираться самостоятельно. То же самое он повторил, когда отгонял от меня мавок, которые хотели затащить меня в самый омут, потому что я наивно подумал, будто они незлобные, как Оксана. – У вас, как всегда, напрочь отсутствует инстинкт самосохранения. Постоянно попадаете в истории, – посетовал Бинх, вспоминая пребывание Гоголя в Диканьке. Николай уныло кивнул. – Мне было все равно. Я находился в настолько оторванном от реальности состоянии, что не замечал, если подношу ко рту пустую ложку. И тогда Яков Петрович еще добавил, что, если я не перестану притягивать неприятности, то он просто оставит где-нибудь Лизу, потому что еще неизвестно, сколько с ней возиться и что вообще делать, а ему хватит одной сестры, чтобы представить Бенкендорфу. И знаете, что? – Что? – машинально переспросил Бинх. Гоголь уставился прямо ему в глаза. – Я вдруг понял, что ему совершенно нельзя верить. Такое… странное чувство. Когда тебе лгут в лицо, а ты не можешь на это злиться. Потому что все это время Яков Петрович лгал: что не будет помогать, что оставит меня где-нибудь в ближайшей деревне, что бросит Лизу… как он лгал ей, когда говорил, что со мной что-то случится. У Якова Петровича логика очень проста: у него есть цель, которой надо добиться, а вот совести, которая может помешать лжи – нет. Потому что он нечисть и не видит причин, почему он не может так говорить, пока это работает. – А почему вы думаете, что он не может выполнить угрозы? Вы же сами говорите, что совести у него нет, – заметил Бинх напряженно. Николай вдруг улыбнулся и покачал головой. – Как видите, не выполнил. – Не потому ли, что вы нужны обществу Бенкендорфа? – Если говорить начистоту, – Гоголь кисло посмотрел на него, – я не уверен, что даже Бенкендорф нужен собственному обществу так, как должен быть нужен я, если Яков Петрович терпел из-за меня столько неудобств. Вы думаете, если я хочу уйти в запой, Яким меня остановит? Пока ему это не удавалось. – А Якову Петровичу удалось? – Он просто приходил и выливал весь алкоголь. А что не выливал, то сжигал. Через три раза даже до меня дошло, – Николай засопел. – Потому что ему, видите ли, запах не нравится, а нам вместе ехать. Вот и ехали. Они помолчали. Бинх отстраненно обдумывал услышанное, Гоголь рассеянно крутил перстень с серым камнем – знак принадлежности к тайному обществу. – Яков Петрович не плохой, – наконец, уверенно сказал он. – Да, нечисть, да, вспыльчивый и язвительный, но не плохой. Когда меня приняли в общество, Яков Петрович, можно сказать, взял меня под опеку. Я даже извинился перед ним, а он совершенно не понял, за что. Думал, я признал свои ошибки в том, что лезу во все передряги, и сказал, что давно бы так. Я попытался объяснить, но он так, кажется, до конца и не понял. Некоторые нюансы отношений между людьми от него ускользают. – Вы ему доверяете? – Я решил, что почему бы и нет? – Николай спрятал перстень обратно в карман – он не привык носить такие крупные украшения. – В каких-то вопросах нечисть даже честнее людей. Люди вон всякие бывают… – Это точно, – Бинх стиснул зубы. Если свою невесту он еще мог как-то забыть, то предательство друга до сих пор глодало его не хуже грызачки. – Думаете, мне стоит извиниться? Гоголь пожал плечами и зевнул. – Не знаю, стоит или нет, но Якову Петровичу определенно будет приятно. Из-за вашего желания он не попал к своей ткачихе. – И правильно, не одобряю я это, – Александр фыркнул. – Ну, тут уж ничего не поделаешь… – Николай развел руками. – Такова натура Огненного Змея. У нас в обществе один упырь есть. Раньше колдуном у Бенкендорфа был, захоронили неправильно, что-то недоглядели, хотя обычно с этим строго. Продолжает работать, кровь пьет откаченную чинно из стаканов или если находит неопознанный труп. Мужик хороший, чем-то на Леопольда Леопольдовича похож. Часто шутит, что раньше запойным был, от одной зависимости избавился, теперь другая появилась. Добродушный, и мухи не обидит. Мне было очень грустно, когда он научил меня, как его убить, если на него вдруг безумие найдет… Яков Петрович говорит, он всех своих знакомых так учит… Бинх вспомнил, как Бенкендорф вручал ему обруч со змеиными головами. Сказал, что от нечисти, а уже Гуро добавил, что от него поможет… и валериана, и все эти объяснения, чего огненные змеи боятся и не любят… выходит, пока он тут рассуждает, стоит ли доверять нечисти, нечисть уже все рассудила и доверилась, вручив способы борьбы с собой? А он вон как отплатил за доверие! Вот отчего так погано на душе – с чужой жизнью и чужим доверием в игры играет! Александр решительно поднялся на ноги и направился к двери. – Я пойду и извинюсь немедленно. Я действительно был не прав. Спокойной ночи, Николай Васильевич. Спасибо вам. – Можете забрать мою свечу, – Гоголь сонно улыбнулся и, едва дверь закрылась, завалился спать, даже не озаботившись раздеться. Все равно утром одеваться снова. Бинх быстрым шагом вернулся в трактир, но там было заперто. Сообразив, что час уже совсем поздний, он вернулся на постоялый двор и, немного поколебавшись, постучал в комнату, которую занимал Гуро. Почти сразу раздалось «войдите», и Александр толкнул дверь. В комнате было темно – еще и луна скрылась за облаками, поэтому Бинх различил только фигуру, кутающуюся в пальто, на кровати на фоне окна. Он в растерянности замер на пороге, подняв свечу повыше и силясь разглядеть хоть что-то. – Я разбудил вас? – Нет. Я решил не ложиться. – Не спится? – Мне спать не обязательно. – Отчего же не зажжете свет? Или вам нравится сидеть в темноте? – Я не умею зажигать свет. – Ч-что? – Александр нахмурился, пытаясь во мраке различить лицо Гуро, чтобы понять, не шутит ли он. Но луна не спешила выглядывать, а свет свечи не доставал до кровати, и выражение лица Якова оставалось загадкой. – Я не умею использовать материалы для добывания огня. Если мне необходимо зажечь свечу при посторонних, я только делаю вид, что зажигаю спичку, но и она, и свеча вспыхивают сами. А так у меня нет ни спичек, ни огнива. Бинха снова кольнуло острой иглой вины. Осторожно освещая себе путь, он приблизился к столу и пристроил там свечу. Обернулся к кровати – Гуро потянулся к огню, с наслаждением прикрыв глаза. – Яков Петрович, я бы хотел извиниться… – с трудом подбирая слова, начал Александр. – Я вел себя совершенно глупо. Обруч – это оружие, а я использовал его, как игрушку. Нет, не то. Даже извиниться нормально не может! – Да, это довольно странная игрушка, – согласился Гуро. Шейный платок по-прежнему скрывал обруч, но Бинху показалось, что он увидел отражение огонька свечи в глазу выглядывающей из складок змеи. – И мне очень жаль, что я так поступил с вами. Простите. То, что я сделал – совершенно неприемлемо. – Почему? Бинх прикрыл глаза и сосчитал до пяти. Интересно, Гуро правда не понимает или просто издевается? – Мне бы не понравилось, если бы мне сковали руки или ноги. – Но они у меня свободны. Наверное, все-таки издевается. Чувство вины быстро таяло, как снег на ярком весеннем солнце. – Давайте, я сниму обруч? – Нет, уговор дороже денег. Если ему двинуть в глаз, это усугубит муки совести или заткнет их? – Черт, когда я говорил с Гоголем, все было так просто, а когда пришел к вам – хочется вас придушить. – А, ну тогда все понятно! – Яков тихо хохотнул. – Да, Николай наш Васильевич может быть убедительным… – Ладно. Я извинился, а если вам так нравится сидеть в обруче – то и сидите. Надо было Гоголя с собой притащить, да он совсем носом клевал… Гуро вдруг посерьезнел. Придвинулся ближе к свече и нахмурился. – А не кажется ли вам, что Николай Васильевич в последнее время слишком много спит? – В каком смысле? – Александр так и замер от неожиданной смены темы. – В прямом. Его постоянно клонит в сон. Я понимаю, когда он после бессонной ночи отсыпался, но потом? Я бы предположил, что он опять по ночам пишет свои истории, но так быстро из творческого кризиса вроде не выходят… да и записи он у меня назад не просил. Разве за что новое взялся… вряд ли, вряд ли… – Вы думаете, он болен? – насторожился Бинх. Гуро покачал головой. – Нечисть? Есть какие-то существа, которые нагоняют сон? – Существа есть любые, не у нас, так где-то еще, – отозвался Яков, поднимаясь и подхватывая свою трость. – Пойдемте-ка решим этот вопрос. Как минимум, спросим у нашего юного писателя, не создает ли он шедевров по ночам, а потом пугает нас своим сонным видом днем. Бинх поднял свечу и кивнул. Он тоже предпочитал не откладывать дел в долгий ящик, лучше сразу определиться. Они быстро дошли до нужной двери, и Гуро толкнул ее, не стучась. Женщина, склонившаяся над кроватью Гоголя, быстро выпрямилась. Выглянувшая из-за облака луна посеребрила ее черные волосы. В темных глазах отразился огонек свечи, и женщина отшатнулась, прикрывая лицо рукой. – Тише, тише, – забормотал Гуро, аккуратно заходя в комнату и пристально глядя на ночную гостью. – Ты тут откуда взялась? И зачем? Николай Васильевич, конечно, то еще дитя неразумное, но не младенец же… Александр Христофорович, свечу погасите. – Может, не надо? – рана на руке заныла, намекая, что особа у кровати вряд ли является хозяйской родственницей, зашедшей протереть пыль в комнате. – Надо, гасите. Бинх зажмурил левый глаз, боясь выпустить женщину из поля зрения, и покорно задул огонь, после чего быстро открыл левый глаз, а зажмурил уже правый. Комнату озарял лишь скудный свет луны, которая постоянно ныряла за обрывки облаков, но его хватало, чтобы обрисовать худое и острое бледное личико с большими черными глазами. Фигура терялась в объемных тяжелых складках темного платья. Она не отвечала на вопросы Гуро, лишь наблюдала, как он приближается. – Что тебе нужно? Здесь нет детей. – Я хочу домой, – вдруг тихо, словно ветер прошелестел в ночи, шепнула женщина. – Мне не нравится… там. Я хочу домой! – Милочка, домой не получится, – попытался урезонить ее Яков. – Ты, стало быть, немного… мертва. – Нет! – женщина взвизгнула, и ее волосы взметнулись темным густым облаком. – Нет, нет, нет! – Уж прости, голубушка, – в голосе Гуро слышалось сочувствие. – Понимаю, с этим трудно свыкнуться, но так уж вышло… теперь ты полуночницей стала, и… Полуночница вдруг уставилась на него и недобро прищурилась. – Я тебя помню. Ты приходил в мое село. Ты научил, как меня прогнать! Он тебя слушал и мне угрожал. – Отлично, это мы, значит, помним… – пробормотал Яков и поспешил отскочить, поскольку женщина черной гибкой кошкой прыгнула в его сторону. Бинх, спохватившись, выхватил пистолет и мысленно выругался – луна спряталась, и вместе с тем полуночница словно растворилась в темноте. Александр торопливо нашарил огниво в кармане и, сунув оружие под мышку, высек искру, чтобы зажечь свечку вновь. Он услышал лязг и увидел, как искры отражаются в металле – Гуро достал клинок из трости. Бинх поднял свечу, приглядываясь, но полуночница зашлась в рыданиях, и свечу выбило из руки внезапным порывом ветра. К счастью, она потухла, не успев упасть на деревянный пол, но комната опять погрузилась во мрак, откуда донесся звон упавшего клинка и тихая ругань Гуро. Александр прищурился – Яков угадывался по движению, а рядом с ним темнота казалась гуще, чем везде. Бинх выстрелил, пуля беспрепятственно пролетела в стену напротив, но темнота завыла и устремилась к нему. Бросившись в сторону, Александр нащупал свечу и притаился за кроватью, судорожно высекая искру огнивом – он уже понял, что полуночница не любит огня. Черт, как он невовремя с этим обручем… больше никаких шуток, определенно. В стороне слышались шум, свист клинка, опять звон. Бинх поднял свечу, и ночница, всхлипнув, метнулась к Гоголю, положила ладонь ему на лоб и вдруг растаяла. Александр, чертыхнувшись, бросился сначала туда, потом к двери, чтобы повернуть ключ и запереть комнату – выстрел и вой наверняка перебудили весь постоялый двор, а им не с руки, чтобы кто-то ворвался к ним прямо сейчас – вдруг крикса еще здесь и нападет на кого-то постороннего? – Куда она подевалась? Яков Петрович? – Вы ее спугнули. Думаю, она ушла через сон Гоголя. – Как это? – Бинх, которого что-то насторожило в голосе Гуро, обернулся. Тот стоял, прислонившись к стене, и нехорошо, прерывисто дышал. Лицо его казалось неестественно бледным. – Яков Петрович? Что с вами? – Все нормально. Сейчас… сейчас пойдем за ней. Александр торопливо приблизился и провел свечой у лица Гуро, а затем вниз, выхватывая из темноты пальцы, судорожно прижатые к животу. Между ними струилось что-то темное. – Господи, да вы же ранены! – Не упоминайте имя Его… всуе… – Яков лихорадочно вздохнул, из уголка губ потекла струйка крови. – Хотя бы из уважения… к умирающему… – Да куда это вы умирать собрались! – Бинх попытался оторвать ладонь от раны, чтобы осмотреть ее, но потом спохватился, задул свечу и бросил ее на пол, чтоб не мешала. Нашарил платок на шее Гуро, сорвал его и почувствовал под пальцами металлические змеиные головы. Руки его задели горло Якова, и Бинх, размыкая обруч, поразился, как холодна кожа обычно горячего Змея. Однако, едва обруч оказался в руках Александра, его обдало волной теплого воздуха. В темноте загорелись глаза, их окружили язычки пламени, озарившие комнату. Гуро шумно втянул носом воздух, прислушался к голосам за дверью и, схватив горячими пальцами руку Бинха, властно велел: – Закройте глаза. Александр подчинился, и голоса вдруг стихли. – Открывайте. Они по-прежнему стояли в комнате, только в ней было совершенно пусто – ни мебели, ни спящего Гоголя. Яков, продолжая сжимать запястье Бинха, потащил его к двери, толкнул ее и выбрался в коридор. Там никого не было, кроме низенького заросшего седоватыми лохмами старичка с огромными кошачьими глазами. Кроме них из волос, плавно переходящих в бороду, торчал только нос. – Ночницу видел? Старичок ухнул – скорее, утвердительно. – Куда делась? Старичок махнул рукой в сторону выхода, а затем указал вправо и заухал-закряхтел. – Сочтемся, дедко. Гуро размашистым шагом, почти бегом, поволок Бинха к двери. Тот старался за ним поспеть, но ноги едва слушались – он словно попал в дурной сон, когда надо бежать, а не получается. Они выскочили с постоялого двора и повернули направо. В селе было неожиданно оживленно – туда-сюда сновали какие-то люди, точнее, нелюди – у них изобиловали рога, хвосты, копыта и прочие части, которыми обычный человек похвастаться не мог. Гуро целенаправленно пробирался между ними к выходу из села, и Бинх вдруг с неудовольствием отметил, что их присутствие вызывает нездоровое внимание. Каждый второй оборачивался и провожал их взглядом, кто-то облизывался, кто-то поводил носом. Рана на руке противно заныла, и Бинх раздраженно подумал – а то и сам бы не догадался. Какое-то заросшее шерстью копытное со свиным пятачком преградило им путь. – Эй, залетный, делиться не учили? – Что нашел – то мое, вот чему обучен, милейший, – Гуро, вынужденный остановиться, оскалился весело, но недобро. Его глаза стали совсем змеиными, а следом волочился длинный чешуйчатый хвост. – Да ты разве столько съешь? – спросил зубастый бледный упырь, наступив на кончик хвоста. Яков поморщился. – Мне не для еды, так что целиком надобно. Хвост вспыхнул, и упырь, пискнув, отпрыгнул. Кто-то расхохотался: – Пропустите летуна! После того, как они попользуются, обычно и жрать нечего! – Да, сам себе поймай и жри, рыло свиное! – поддержала ведьма, скаля гнилые зубы. Гуро, очаровательно улыбнувшись, послал ей воздушный поцелуй. Ведьма зарделась и погрозила ему пальцем. – Но-но-но, обаясник, я не такая! Первому попавшемуся летуну на шею бросаться не буду! – Мадемуазель, я чисто платонически! – заверил ее Гуро и поинтересовался. – Полуночницу не видали? Из толпы вышла старуха с длинными черными волосами, в которых серебрилась седина, за ней маячили еще несколько женщин разного возраста. Их всех объединяли черные одеяния и бледность. – Тебе мои сестры к чему? – спросила старуха. Яков, не отпуская руки Бинха, поклонился. – Чужая ночница к вам не прибивалась? Моего спутника увела. Он не совсем человек, Темный. – Это зачем криксе Темный? – с недоумением спросила ведьма. Старуха-полуночница тоже выглядела растерянной. Одна из женщин указала в сторону леса. – В лесу твоя полуночница. Воет и плачет. А Темного я не видела. Гуро с благодарностью ей поклонился и, подпалив копытному шерсть, под общий смех потянул Бинха прочь. Только отойдя от села, он ненадолго остановился и вздохнул с облегчением. – Извините, Александр Христофорович, тут иначе нельзя. – Тут – это где? Мир нечисти? – Бинх не обижался. Толпу он на дух не переносил, а состояла она из людей или нечисти – неважно, все одно толпа. Пользуясь передышкой, он перезарядил пистолет. – Да. Темная сторона, изнанка, Навье царство, навь – как пожелаете. – Гоголь здесь? – Полагаю, – Яков огляделся. – Идти совсем трудно? – Ноги тяжелые, – признался Александр. Гуро с досадой зашипел. – У вас вообще в роду нечисти нет, видимо. Добро пожаловать в самый страшный кошмар. – Нам надо торопиться, а я буду вас задерживать, – Бинх покачал головой. – Может, мне стоит вернуться в обычный мир и успокоить людей, которых разбудила наша потасовка? Гуро задумался. Потом резко мотнул головой. – Нет. Нечисть уже вас видела, они могут напасть на вас, пока я буду далеко. Тем более, боюсь, я один не справлюсь – Николай Васильевич отличается странным упрямством, он может не захотеть уходить, а вы его схватите и вытащите в мир людей. – Как? Что я должен делать? – Ничего. Пока я держу вас, вы находитесь в нави. Вы живой человек, не нечисть, не полукровка – навь вас не принимает и лишь терпит, пока я рядом. Поэтому, как только вы схватите Гоголя, вас выбросит отсюда в мир людей – главное, чтобы полуночница не схватила и Темный не пробудился. Бинх сосредоточенно кивнул, принимая план. – Но как нам добраться до Гоголя? Наверняка нужно спешить. – Есть один вариант… – Яков вздохнул и прогнулся в пояснице, разминая мышцы. – Вам, возможно, не очень понравится, но обещаю, это ненадолго. – Почему не понравится? – насторожился Бинх. Гуро улыбнулся и вдруг заключил его в объятия. Прежде, чем Александр возмутился, лицо Якова вытянулось, покрылось чешуей, и вот уже Бинха обнимали не руки, а свернутое в кольца гибкое змеиное тело. Вокруг вспыхнуло пламя, в ушах засвистел ветер, а в следующий миг они уже стояли на опушке леса. Змей распустил кольца, отпуская Бинха, и вот уже рядом с ним стоял Яков, сосредоточенно стряхивающий с пальто искры. – Вы как? – спросил он, поднимая змеиный немигающий взгляд на Александра. Тот рассеянно кивнул. Он понял, почему такой способ перемещения Гуро находил некомфортным – они летели всего пару секунд, но окруживший огонь успел опалить кожу. Если лететь так до Диканьки, можно сгореть дотла! – Нет, нельзя, но ожоги появятся, – пояснил Яков и, опять взяв Бинха за руку, повел в лес. – Дед-большак, хозяин лесной! Пусти нас в свои владения, уж надолго ли – как сам рассудишь, нам бы только Темного нашего забрать! Из-за деревьев выступило другое дерево. В коре загорелись глаза, осмотрели с ног до головы просителей, и скрипучий голос разрешил: – Проходите. Недалеко он. Забирайте. – Спасибо, – бросил Гуро и ускорил шаг. – Мне кажется, скоро все лешие империи будут знать нашего Гоголя. С его-то тягой шляться по лесам… – А как он вообще сюда попал? – спросил Александр, спотыкаясь на каждом шагу, но упрямо двигаясь дальше. По лесу идти было легче, чем по селу – вероятно, из-за разрешения лесовика. Но Яков почти бежал, не разбирая дороги, и Бинху приходилось туго. – Полуночница его через сон провела. Николай Васильевич может ходить на Темную сторону, но самостоятельно пока с трудом. В Диканьке его туда мавка таскала через сны, теперь вот и полуночница, ей даже проще… смотрите! Они остановились и осторожно выглянули из-за деревьев. Гоголь стоял на небольшой лесной прогалине и робко поглаживал по голове рыдающую у него на плече женщину. Рана Александра предостерегающе заболела, но он и так узнал черную копну волос и острые черты лица. – Успокойся, пожалуйста. Не плачь. Я помогу тебе, обязательно помогу, Дуня. Только скажи, как тебя из этого леса вывести? – Да, скажи ему, – громко повторил Гуро, выходя из-за деревьев и все еще сжимая руку Бинха. – Дуня, значит? Авдотья? – Евдокия, – процедила женщина, разворачиваясь. – Яков Петрович! – Николай неуверенно посмотрел на пришедших. – И Александр Христофорович? А вы знаете, как отсюда выбраться? – Знаю. И она знает. Только она, кажется, не просто в мир людей попасть желает, а и сама вновь человеком стать хочет. Чему, знаете ли, не бывать! – А вот и бывать! – сердито воскликнула Евдокия и схватила Гоголя за руку. – Мне матушка в детстве рассказывала, что если юноша полуночницу замуж позовет, то она снова к людям вернется! – Так, погоди-ка, – заподозрил неладное Николай. Гуро изогнул бровь. – Что-то не то тебе матушка сказывала… – Погоди, но я не могу на тебе жениться! – запротестовал Гоголь. Евдокия оглянулась и нахмурилась. – Но ты обещал! – Я обещал тебя из леса вывести, а не замуж взять! – Это одно и то же! – полуночница сжала пальцы, на которых стремительно отрастали темные когти. – Нет, не то же! – Николай в панике выдернул руку, располосовав о них ладонь. Пара капель крови упали на землю. – Помочь я всегда готов, а жениться… у меня невеста есть! – Твоя невеста почти что мертвая, – оскалилась ночница, – я в снах твоих видела! – А ты совсем мертвая! – ляпнул Гоголь и отступил на пару шагов, придерживая раненную руку. – И вообще, кто тебе позволил подглядывать мои сны?! – Да вы, Николай Васильевич, так притягательны для женской нечисти, что мне даже завидно, – Гуро присвистнул. – Дунечка, голубушка, Николай наш Васильевич отличается лебединой верностью, он даже мне взаимностью не отвечает… – А вы после того случая в бричке и не предлагали, – напомнил Гоголь хмуро. – Да и там не предлагали, если начистоту, только рявкнули и ушли. – Вот те раз, – Яков даже опешил, – какие подробности открываются! Нет, ну я тогда предлагаю сейча… Бинх красноречиво дернул его за руку и кивнул на полуночницу. Ему очень не нравилось, как та смотрела на него. Черные глаза походили на провалы, в них не отражалась луна, в них не было блеска. – Если один не хочет брать меня замуж, то пусть другой возьмет, – голос Евдокии хлестал плетью. – Я здесь не останусь. Пальцы Гуро на его запястье сжались, и Бинх искоса на него глянул – благодушное выражение исчезло с его лица, глаза недобро прищурились. – На чужой каравай рта не разевай, голубуш-шка, – прошипел он холодно. Полуночница усмехнулась. – А тебе двоих не многовато, летун? – В с-самый рас-с-с! – Он тебя уморит, – Евдокия пристально посмотрела на Александра. – Змей Огненный, летун-обаясник до дна испивает жертву, он любить не умеет – высушит и выбросит, сил лишит, жизнь по капле выберет, совсем уморит. А я тебе верной женой буду. – Ты, девица, либо матушку свою неверно поняла, либо она сама не то с-с-сказывала, – от Гуро волнами исходил яростный жар. – Если человек умер да нечистью с-с-стал, то пути назад нет. Есть дорожки окольные, но только к другим нечистым, человек уже не поможет. Люд крещеный жизнь может дать лишь одним способом, что есть тайна рождения. Евдокия гневно посмотрела на него, а затем вновь повернулась к Бинху. – Страсть у него огненная, объятия пылкие, да только дотла сожгут! – С-с-слышишь меня али нет, красавица? Сказку твою знаю, только там человек не ночницу замуж берет, а девицу, которую в младенчестве украли. Вот только она-то не умирала. А тебе поздно уже! С-с-смирись, – Яков говорил ровным тоном, но голос временами срывался в напряженное шипение. Гоголь осторожно пятился от полуночницы подальше. Бинх подумал, что он и сам не прочь отсюда уйти, но, похоже, не знает, как. Вот Николай немного пройдет, тогда можно будет схватить его и вернуться, а Гуро тут справится. Ведь справится? На постоялом дворе полуночница как-то умудрилась его ранить. Хотя, может, всему виной обруч? Евдокия пронзительно завыла-заплакала и кинулась на Якова, лишающего ее последней надежды, но Бинх оказался проворнее – выхватил пистолет и выстрелил. Это движение было у него отработано до автоматизма, он давно уже сначала стрелял, а потом думал. Вой полуночницы оборвался. Она зависла в воздухе и опустила голову, ошарашенно глядя на сквозную дыру в груди, откуда сочилась густая тьма, постепенно затягивая рану и сливаясь с тканью мешковатого платья. – Видишь, красавица? У тебя даже тела нет, – жестко указал Гуро. – Ты отныне часть ночи. Брось, это не так уж и плохо, теперь у тебя множество сестер… Евдокия метнулась к нему и вцепилась в шею, пытаясь задушить. Яков разжал пальцы и схватился за запястья полуночницы. – Хватайте… Гого…ля… – Яков Петрович! – Николай бросился к Гуро, но Бинх схватил его за руку и оттащил прочь. – Тише, нам нужно уходить! – Но Яков Петрович… Гуро обернулся к ним и подмигнул. Платье ночницы вспыхнуло, их обоих окружило ревущее пламя. Уши заложило от пронзительного визга. Николай машинально отступил от опаляющего жара, Бинх заслонил глаза рукой, пытаясь разглядеть в огне фигуру Якова. – Думаю, он справится. – Вы знаете, куда идти? – Гоголь взволнованно посмотрел на Александра. – Я совершенно не ориентируюсь в нави. – Нет. Но Яков Петрович сказал, что нужно просто подождать, когда навь меня выбросит, а я утяну вас за собой. – Неплохо. А куда? – В мир людей. – А там куда? Бинх пожал плечами и вдруг схватился за грудь свободной рукой – чудом только не выпустил Гоголя. Сердце судорожно забилось, его словно куда-то потянуло. Мир вокруг закружился, и Александр зажмурился. Его повело в сторону, дернуло и больно приложило чем-то твердым о бок. Когда он открыл глаза, то понял, что лежит на земле. Мир еще немного покачивался, когда в поле зрения вдруг оказались чьи-то сапоги. – Александр Христофорович? – Гоголь наклонился и помог Бинху подняться. Тот схватился за голову – в ушах загудело, взволнованное лицо Николая дрогнуло и расплылось. – Что с вами? – Кажется, я сейчас понял, что чувствует нечисть, когда ее изгоняют… или призывают… – Александр проморгался и сфокусировался на собеседнике. – А вас, похоже, такие скачки не беспокоят. Где мы? – Кажется, через пару домов от постоялого двора. Пойдемте? Яков Петрович наверняка сначала пойдет туда. – Мне кажется, у этой ночницы после смерти что-то в голове повредилось, – пробормотал Бинх, морщась. Ушибленный о землю бок побаливал. – Хотя, если бы я умер и стал нечистью, может, тоже тронулся бы. – Вряд ли, вы хороший, – возразил Гоголь, поддерживая его под руку. Александр фыркнул. – Про ведьму, которая стала полуночницей, вы то же самое говорили. – Ее я не знал лично, а вас знаю. Бинх вздохнул, и они медленно побрели на постоялый двор. – Чувствую себя абсолютно бесполезным. Я ничего не знаю о нечисти, мое оружие на нее не действует. Я умею сражаться с людьми, а что я могу сделать с нелюдью? – Может, вам колдовать научиться? – предположил Николай. Бинх даже хохотнул – правда, получилось нервно и устало. – Ну да, из меня выйдет первоклассный ведун. По мне же видно – на роду написано с заклинаниями собирать травки да чертить непонятные знаки. – А чего б нет, – философски заметил Гоголь. Александр покачал головой и, заметив толпу у постоялого двора, машинально зарядил пистолет. – Здорово мы нашумели… полуночница вопила, я стрелял… если дверь в вашу комнату выбили, то, может, и кровь Якова Петровича нашли. – Яков Петрович был ранен?! – Уже нет. Черт побери, вы видели его пять минут назад живого и здорового! – Бинх вдруг остановился и положил ладонь на рану. Она подозрительно ныла, и только сейчас Александр сообразил, что причина не в том, что он упал на эту сторону. – Стойте, Николай Васильевич. – Что такое? – Гоголь послушно застыл и удивленно посмотрел на Бинха. Тот прижал палец к губам и внимательно огляделся по сторонам. Его что-то тревожило. Гул толпы, которая их еще не заметила – толпа редкая, только постояльцы и пара соседей. Сбивчивое дыхание Гоголя, которому передалось чужое волнение. Скрип старого дерева во дворе, рядом с которым они остановились. Вот! Кажется, шаги. Александр заставил себя замереть, не дергаться в ту сторону, только скосить глаза. Тень шевельнулась, шорох… Бинх считал, что лучше выхватить оружие и выглядеть глупо, чем не выхватить и быть мертвым. Пистолет оказался у него в руке в мгновение ока, поэтому, когда что-то большое и темное прыгнуло на них, он уже выстрелил. Гоголь охнул, а Александр осторожно приблизился к своей невольной жертве. В свете луны он сразу узнал свиное рыло и мохнатые плечи существа, которое требовало от Гуро поделиться добычей. Из живота текла темная кровь, изо рта вывалился язык, а от тела разносился мерзостный смрад неопределенного толка. Гоголь тут же зажал нос и прогнусавил: – Пеекестите ео. – Что-что? – переспросил Бинх, слыша, как на звук выстрела сбегаются люди. – Перекрестите, говорю! Александр, спохватившись, осенил существо – может, черта? – крестным знамением. Тот вылупил глаза в агонии и вдруг сгинул, оставив после себя лишь облачко зловония и пожухлую окровавленную траву на обочине. – А все-таки есть польза от вашего оружия, – весело сообщил Николай, разгоняя рукой вонь. – Не думаю, что я его убил. – Яков Петрович говорит, что иногда нечисть убивать не надо – достаточно припугнуть, и она больше не сунется, побоится. – Вы чего стреляете ночью? – к ним приблизился пожилой мужчина с сурово нахмуренными бровями. По его поведению Бинх безошибочно определил – местный пристав. – Бешеную собаку отстреливаем, милейший, – промурлыкал Гуро, выходя из-за соседнего дома. Пальто он элегантно держал, перекинув через локоть. – Ночью шум услышали, слышали, какой вой, точно вдова мужа оплакивает? Мы вышли к конюшне, смотрим – у лошадей наших крутится, глаза так и горят, а изо рта – пена. Тогда промахнулись, больно темно было, да еще и она так меж лошадиных ног бегала, как тут попасть! Да и сейчас, видно убежала. Но теперь не страшно – с такой раной где-нибудь на опушке и издохнет. – А кровь в комнате откуда? – настороженно спросил пристав, в голосе которого Александр явственно слышал неприязнь. Да уж, Яков Петрович производит на представителей закона именно такое первое впечатление. – Я перо очинял и порезался, – сумрачно пояснил Гоголь, демонстрируя царапину, оставленную криксой. – Ночью? Николай душераздирающе вздохнул. – Ну что все ко мне привязались – да, мне нравится писать по ночам! Смотрите, какая луна. И не мешает никто… – Поэты, – развел руками Гуро. – В жизни больше стихов не напишу, – огрызнулся Гоголь. – Тольку прозу. Пристав скептически окинул взглядом всю троицу. – А почему дверь в пустую комнату изнутри заперта? Вы что же, через окно вышли? – Поэты, – повторил Гуро с непередаваемой улыбкой. Сквозь толпу пробился Яким и кинулся к Гоголю. – Барин! Ну что же вы, опять по ночам бродите? Ни на минуту оставить нельзя! Пристав хотел было что-то сказать, но потом махнул рукой и пошел разгонять толпу. Бинх ему искренне посочувствовал – компания их со стороны выглядела колоритно: поэт, который выпрыгивает в окно и гуляет по ночам; франт с лукавой до гадливости улыбочкой, которому хотелось подправить кулаком нос и который отчего-то прохладной весной ходит в рубашке и жилете; и солдафон, который палит ночью по бешеным собакам, которых никто кроме него не видит. Замечательно, просто замечательно. Лучше с ними не связываться. Они вернулись на постоялый двор – дверь в комнату Гоголя, к счастью, не выломали, а открыли хозяйским ключом. Николаю обмыли царапину и перевязали, после чего он завалился на кровать и потребовал оставить его в покое – при упоминании стихов у него резко испортилось настроение. Гуро, усмехнувшись, пожелал ему спокойной ночи, после чего отправился объясняться с хозяевами двора. Бинх ушел к себе и тоже с наслаждением растянулся на постели, не раздеваясь – на часах уже пять утра, скоро вставать, а отсыпаться все равно придется в бричке. Хотя он, похоже, все же задремал, поскольку его разбудил тихий стук в дверь. – Да? – Думал, вы спите, – заметил Гуро, входя в комнату. Свеча на столе зажглась сама собой. Бинх сел на кровати и неопределенно пожал плечами. – Да уже собираться скоро. – А Николай Васильевич вот спит без задних ног, – Яков уселся на стуле, небрежно закинув ногу на ногу. – Почему он, кстати, столько спит? – Потому что ночью он, грубо говоря, не спал. Полуночница проникала в его сон и тем самым переносила в навь. Не отдыхал наш Николай Васильевич, в общем, вот постоянно и клевал носом. – Понятно, – кивнул Александр и скользнул взглядом по фигуре Гуро. – А где же ваше пальто? – Придется походить в сюртуке, пока не найду умелого колдуна или ведьму, чтобы очистить от крови и заштопать разрез, – Яков досадливо прищелкнул языком. – Жаль, мне нравилось это пальто. – Вы поэтому его сняли, когда говорили с приставом? – Да. И прикрыл им дыру в жилете. – Как полуночница вообще вас ранила? Когтями? – Нет, – Яков поморщился, вспоминая. – Она вырвала у меня мой клинок и ткнула меня. Нечисть всегда сильнее человека. – Мне жаль, что так получилось, – извинился Бинх, понимая, что если бы не его выходка с обручем, то Гуро, пожалуй, и не получил бы раны. – Бросьте, вам не жаль, – Яков усмехнулся. – Я же видел, как вы смотрите на это пальто – словно хотите его с меня сорвать, но не для того, для чего бы я хотел, а чтобы на нем от души попрыгать. Бинх внимательно посмотрел на него. Гуро некоторое время сидел смирно, но потом заерзал, оглядываясь. – Со мной что-то не так? Это другой жилет и новая рубашка, здесь не должно быть повреждений… или я пропустил пятно? – Нет, не в одежде дело, – Александр пару раз моргнул и отвел взгляд. Постоянные шуточки на сальные темы стали привычными, но после сегодняшнего путешествия в навь… если с нечистью еще можно было сослаться на то, что Змею необходимо было назвать человека своим, чтобы не вызвать общего недовольства, то с полуночницей… От воспоминаний о криксе рана заныла. Интересно, что с ней сделал Гуро? Так, постойте… – Яков Петрович! Гуро удивленно приподнял брови. Бинх лихорадочно оглянулся и указал в угол, где тени сгустились особенно плотно. Моментально там запылал огонь, в котором заметалась, завывая, темная фигура. – Она что же, теперь постоянно нас преследовать будет? – спросил Александр. Яков хищно оскалился. – Нет. Я ее сейчас сожгу. В нави ночью я ничего сделать с ней не мог, а в мире людей она слабее – да и рассвет скоро. С первыми лучами солнца она сгинет навеки. И поделом, раз уж нечистью быть не по нраву! И больше она нас не побеспокоит. – Может, просто раскопать тело и кол вбить или что там надо? – уточнил Бинх, которому вдруг стало жаль бьющуюся в огне полуночницу. Неужто с Гоголем переобщался? – Это что же нам, обратно возвращаться? – с неудовольствием спросил Гуро. – Ну, вы могли бы быстро туда-сюда слетать… – Еще чего! Что у меня, дел других нет? – Ну, справедливости ради, пока нет. Мы просто едем, и довольно долго. – Может, вы ее ещ-щ-ще и замуж позовете? – Яков сорвался на шипение. Бинх повернулся к нему и твердо посмотрел в глаза. Он выдержит этот немигающий пламенный взгляд. Хотя внутри все переворачивалось. Мотыльки летят на огонь, кролики идут в пасть к удаву… – Яков Петрович, давайте условимся раз и навсегда: я вас не люблю и любить не собираюсь. Гуро склонил голову к плечу. Взгляд его оставался неподвижным, немигающим. – Вы знаете, что тоскуете обо мне, но вы злы на себя и на меня за это. И ваша злость мешает вам принять свои чувства. – Прекратите говорить так, словно вы знаете все лучше всех! – Не все, но это я знаю точно, – Яков вдруг поджал губы и отвернулся. – Потому что вы сами мне… небезразличны. Если огненный змей кого полюбит – тот непременно полюбит в ответ. А я… – он запрокинул голову к потолку и устало прикрыл глаза. – Любовь нечисти сродни одержимости. Берегини затаскивают молодых парней на глубину. Дочери домовых преследуют возлюбленных. Огненные змеи вытягивают из человека жизнь. Любовь нечисти опасна, влюбленная нечисть страшна. Вы сами видели, к чему привели события в Диканьке. А я… я постоянно влюбляюсь. Летавицы да летавцы перманентно находятся в состоянии легкой влюбленности. Чем-то мы похожи на поэтов, – Яков усмехнулся. – Но иногда нас может совершенно… даже не знаю… вожжа нам под хвост попадает. И тогда нам очень, очень нужен какой-то один человек, – он развернулся к Бинху и уставился ему в глаза. – Мне жаль, что это вы. Я рад, что это вы. Я не могу этого перебороть. Я буду поблизости. Я убью любого, кто попытается причинить вам вред. И, пожалуй, любого, кто будет вам по душе. Кроме Гоголя, он мне симпатичен. – Как это… – Бинх брезгливо поморщился, – низко… – Низко? – Гуро вдруг расхохотался. – Вам неприятно? А мне с этим жить! Оно мне надо? Вот только никуда вам теперь от меня не деться. Я вам не мавка или полуночница, если я люблю – то и меня в ответ полюбят! Неужели не бьется сердце чаще, когда я рядом? Неужели не сгорает все внутри, стоит мне вас коснуться? Неужели не чувствуете тоску, когда я не смотрю на вас? – Черт бы вас побрал, – плюнул Александр, отворачиваясь. Игла в сердце, засевшая там еще в Диканьке, болезненно запульсировала. – Уж какую тоску я чувствовал, когда вы уехали… из-за вашей проклятой любви я работать в Диканьке не мог спокойно! Гуро не ответил. Тишину прерывало лишь потрескивание огня, и Бинх отстраненно подумал, какая же это нелепица, какой вздор: Огненный Змей, который признается в любви на фоне сгорающей ночницы. Словно они в странном, абсурдном сне. Нужно проснуться… проснуться в бричке, в Петербурге, да хоть в Диканьке! Чтобы с утра на работу, смотреть, как Тесак медленно, обстоятельно очиняет перо, и слушать его очередные бредни о нечисти, которой нет… Александр обернулся к Гуро и застыл от удивления. Таким растерянным Якова он еще не видел. – Вы с-с-сказали… – Гуро чуть сморщил нос и провел языком по верхним зубам, после чего продолжил более-менее нормально. – Вы сказали, что тосковали обо мне в Диканьке? Когда я вернулся в Петербург? – А то вы не знали. – Не знал… неужели вы думали, что моих сил хватит от Петербурга до Диканьки? – Что вы имеете в виду? – Бинх недоуменно нахмурился. О чем он? – Вы думаете, зачем я вам приказ о переводе в столицу выхлопотал? Чтобы вы были рядом со мной! В одном городе! – Гуро заволновался, что было для него необычно. Он нервно провел ладонью по лицу, будто снимал паутинку, потряс головой и порывисто вздохнул. – Я старался, чтобы вы были в моем доме, чтобы вы поехали со мной сейчас. А вы! А вы по мне… скучали… – Я не понимаю… – Александр в замешательстве наблюдал за ним. – Он не понимает! – Яков всплеснул руками. Вокруг него заплясали озадаченные язычки огня, что было бы даже забавно, если бы не ситуация. – Серьезно? Я прилетаю к жертве регулярно, бываю каждую ночь. Потому что, если я ее покину, меня начнут забывать! Мои чары действуют только вблизи! Касания, взгляды, тепло! По мне тоскуют, если меня нет рядом, но через неделю уже забудут! Поэтому меня отваживают от дома, чтобы я дорогу забыл – если я не прихожу, жертва и излечивается от любви ко мне! – Но постойте… – Бинх прижал пальцы к внезапно занывшему виску. – Я не видел вас полгода. И, судя по всему, вы это время возились с Гоголем, а не летали в Диканьку полюбоваться на меня. – Да! – Гуро горячо закивал. Взгляд его горел радостью и торжеством. – Меня бы Бенкендорф надолго не отпустил. Вы скучали! Вы в самом деле скучали! Тосковали! – Вы хотите сказать, что моя тоска… настоящая? Не вызванная вашим колдовством? Рассветные лучи заглянули в комнату и дотянулись до каждого темного угла. В одном из них лежала кучка пепла. Бинх сидел на кровати, отстраненно размышляя, что, быть может, так для нее и лучше – бедной Евдокии невмоготу было жить нечистью. Не самая легкая смерть от огня, пусть даже и вторая – к такому, верно, не привыкнешь. Думать о том, куда теперь попадет ведьма-полуночница, не хотелось. Пусть у нее все хорошо будет, насколько это возможно – одинокая несчастная женщина, в меру симпатичная, но что-то личная жизнь не сложилась. Может, и прежде характер был не сахар, может, смерть ее приукрасила, а может, никто не хотел в жены ведьму взять. Скорее всего последнее. Спине было тепло – на нее опирался сидящий на другой стороне кровати Гуро. Может, тоже о чем-то размышлял, может, дремал. Мысли текли медленно, старательно огибая последний разговор. Бинх утомленно потер глаза. Скорее бы уже в бричку – и спать. – И что теперь делать?.. – в пространство вопросил он. У него за спиной завозился, потягиваясь, Яков. – Завтракать?