Somos Lu y Guzmán

Лу считает предрождественские вечеринки лучшей частью декабря, пока не оказывается на одной в доме Бенхаминов. Это crazy story. Еще в машине, сидя рядом с разодетым Валерио, она думает о том, что это не лучшая идея, но заметив, как он нервно барабанит ногтями по подлокотнику, сжимает его пальцы и успокаивающе произносит: — Расслабься, Вал. У вас все и правда так серьезно? Валерио отворачивается к окну. Серьезно — слово не его категории. Он особо не задумывается о том, куда идут их отношения (и почему кто-то вообще ищет в любви цель), но рядом с Патриком другие его интрижки постепенно сходят на нет, хотя изначально они и не пытаются отказаться от удобной концепции свободных отношений. Познакомить отцов и сестер — конечно, идея Патрика. Он привязан к семье гораздо сильнее, да и его отец, судя по рассказам, отлично справляется со своими обязанностями. Валерио от предложения не в восторге, но Патрик умеет убеждать («oh, please, избавь меня от подробностей», — перебивает его Лу на этом моменте, зная, что Валерио может рассказывать о своих секс-подвигах без всякого стеснения). — Да нет, нам просто… хорошо вместе, — угрюмо подперев рукой подборок, отвечает Валерио. За окном проносятся luxury районы Мадрида, и он понимает, что они почти на месте. — Но я думал, что от «хорошо вместе» до «давай перезнакомим наши семьи» должно пройти больше времени. — Он соглашается на эту авантюру, чтобы не обижать Патрика, но сам чувствует себя максимально некомфортно, и Лу прекрасно видит это. Она треплет его кудряшки и смеется: — Это же не обязывает тебя ни к чему, dear. Просто все узнают друг друга получше. Обещаю, с моей стороны никаких неловких вопросов. Я только собираюсь флиртовать с моим будущим… погоди, как сказать тесть брата? Такое слово вообще существует? Валерио морщится. — Очень смешно. Ей и правда смешно — до того момента, пока все не собираются за одним столом. Она успевает заценить люксовый интерьер, когда бредет из прихожей в зал, и по дороге перехватывает у кейтера бокал холодного шампанского. Обстановка, честно говоря, во многом напоминает их дом, даже пушистые ели в гостиной, кажется, заказаны в одном месте. На фоне бледного дизайна выделяется только одно яркое пятно, едва не сбившее ее с ног, — это летящая куда-то нарко-барби. — Fuck! — Шампанское чудом не оказывается на ее платье, и Лу поднимает на Ребекку сердитый взгляд. Она даже не уверена до конца, что ее возмущает больше: внезапное столкновение или спортивный костюм в неоново-лаймовом оттенке, который не вписывается ни в один тренд этой зимы. — Барби-латина, — тянет Ребекка насмешливо, и Лу ощущает тошнотворный запах мятной жвачки даже на расстоянии. — Рада видеть тебя на этой мини-встрече выпускников. Лу широко улыбается ей в ответ, и обе знают, что это фальшиво. Они даже не заморачиваются над тем, чтобы найти тему для разговора, пока поднимаются в зал на втором этаже (Ребекка переступает через две ступеньки в своих огромных лакированных ботинках, кажется, от Prada — коллекция явно не новая, иначе Лу бы определила без проблем). Их общение в школе не складывается с первых секунд, и, наверное, пытаться искренне понравиться друг другу сейчас просто нет смысла. Ребекка опускается на место рядом с Менсией — они на самом деле смотрятся вместе органично, Лу бы даже сказала классно, но ей пока сложно пересилить себя по отношению к нарко-барби — а она устраивается напротив, рядом с Валерио и Патриком. Болтать что с одной, что с другой парой бессмысленно, они видят только друг друга, поэтому Лу утыкается в телефон, где ей всегда есть, чем заняться. Она спокойно переписывается со своими нью-йоркскими приятелями, пока не слышит знакомый голос на пороге. Сводит брови к переносице, поначалу полагая, что ей кажется, но когда, наконец, отрывает взгляд от экрана, понимает, что это и правда Гусман. What the hell are you doing here, хочет выпалить она, еще не переключившись с общения на английском, но вдруг замечает, как он крепко держит за руку Ари, и на мгновение застывает. Теперь хочется спросить просто what the hell. Гусман не ожидает такой подставы. На задворках сознания мелькает мысль о том, что семейный ужин подразумевает и появление Валерио, но он еще помнит, что подобные церемонии не его конек. Точно не ожидает увидеть тут и Лу, взгляд которой, судя по всему, уже прожег пару дыр у него в пиджаке. По крайней мере, чувствует он себя именно так. С Лу… впервые за долгое время очень сложно. Его спонтанное предложение встречаться снова в ночь выпускного будто меняет в ней что-то, и она игнорирует его почти все лето. Он корит себя, пытается затронуть эту тему — просто чтобы извиниться — и каждый раз борется с равнодушной тишиной в ответ. Лу позволяет себе читать его сообщения и не отвечать неделями, и Гусман начинает беситься тоже. Поздравляет ее с днем рождения на два дня позже, чем нужно — как будто семнадцатого августа не ходит с мыслями о ней — и дожидается в ответ пассивно-агрессивного «спасибо, что вспомнил». В ноябре, когда их общение грозит сойти на нет, Гусман наступает на свою гордость и чисто по-человечески предлагает: поговорим нормально? Лу игнорит весь день, а потом отправляет короткое: все и так нормально, Гусман. «Ну, если ты так хочешь», — думает он сердито и ничего не отвечает на это. — Идешь по второму кругу? Почему пропустил Надю на этот раз? — долетает до него шепот, когда он опускается рядом с Лу — она сидит через место от Ари, так что выбора нет, — и он отвечает ей тяжелым взглядом. — Все хорошо? — Ари приветливо улыбается, показываясь из-за плеча Гусмана, и протягивает ладонь навстречу Лу. — Патрик так много рассказывал о тебе, приятно познакомиться. Внутри у Лу борются два противоречивых ответа — уничижающий «а мне не очень» и вежливый «взаимно». Поднимая взгляд, она замечает на горизонте отца, идущего к залу вместе с Бенхамином, и решает не портить вечер хотя бы им. — Мне тоже, dear, — произносит она и, к удивлению Гусмана, даже пожимает ладонь Ари в ответ. Он тревожно наблюдает за ними, но Лу ведет себя с ней дружелюбно — по крайней мере, дружелюбнее, чем с ним. Они заводят светский и абсолютно бессмысленный small talk, быстро слетают на что-то модное и даже обмениваются взаимными комплиментами (Гусман невольно пробегается взглядом по шелковому платью Лу и, чувствуя знакомое волнение, поспешно отворачивается). Воображаемые дырки в пиджаке — где-то слева, на уровне нагрудного кармана — уже не заботят его, потому что теперь он сидит меж двух огней и чувствует горячее напряжение, расползающееся по всему телу. И он с детства знает, что такие ужины не заканчиваются ничем хорошим. Подошедшие к столу Бенхамин и Фелипе кидают в его сторону одобрительные взгляды, и это немного расслабляет. Гусман с удовольствием подключается к их беседе — удивительно, как комфортно ему общаться с отцами своих бывших — и иногда отрывается, невольно оборачиваясь к Лу. Он зол на нее, но, черт возьми, до сих пор скучает (особенно когда она так близко, но по ощущениям будто на другой планете). Лу не притрагивается к еде весь вечер — у нее чистая тарелка — и Гусман, заметив это, хмурится. Он знает, что она не ест, когда стрессует. И когда злится. Когда расстроена, и когда ее что-то беспокоит. Он почему-то чувствует себя виновато, словно причастен к ее сегодняшнему состоянию, и пытается беспалевно наполнить ее тарелку, не отрываясь от разговора с отцами семейств, которые вспоминают любопытные эпизоды своей юности. — Что ты делаешь? — Лу, наконец, замечает, как к ее тарелке движется сразу несколько слайсов лосося, и легко бьет Гусмана по руке. — Это не твое блюдо, умник. — Я знаю, но столько бокалов шампанского на голодный желудок — ужасная идея, — шепчет Гусман, потянувшись за новой закуской. Лу возмущенно выдыхает: — Это не твое дело!.. Только попробуй, — увидев, как он подносит к ее тарелке небольшой сосуд с креветками в соусе, одними губами произносит она. — Опустишь сюда, и я запульну тебе их в голову, — обещает она на полном серьезе. — Что опять за семейные разборки? — услышав сердитую реплику сестры, Валерио лениво поворачивается к ним. — На выпускном вы двое выглядели более счастливыми. Может, вам подсказать, где тут ванная? — Пожалуйста, не надо, — влезает Патрик. Лу уже не знает, кому ей хочется врезать сильнее. В отличие от них с Гусманом, Валерио не утруждает себя переходом на шепот, поэтому остальные бросают свои разговоры и с интересом смотрят на них. Лу судорожно думает, как бы свернуть с опасной дорожки, но ее отец вдруг поднимает бокал и, улыбнувшись, произносит: — Не представляете, как мне приятно наблюдать сегодня за вами, дети, — звучит как начало тоста, которые он обожает выдавать на семейных праздниках, и Лу с тоской думает, что это надолго. Фелипе и правда много говорит — про гостеприимство, образование новых семей (о боже), традиции, которые прекрасно преумножать. После этих слов Валерио выглядит мрачнее некуда, и Лу отвечает ему сочувствующим взглядом, представляя, как сильно сейчас полыхают его commitment issues. Фелипе только подливает масла в огонь, зафиналив свою речь на «молодых парах», которые, он надеется, «встретят вместе еще не одно Рождество». Он обращается к Менсии и Ребекке, абсолютно искренне радуется за Валерио и Патрика, и в конце концов переводит взгляд на дочь. — Лукреция, Гусман… — когда их имена звучат друг за другом, она понимает, что дальше будет только хуже, — я счастлив видеть вас снова вместе, — и не ошибается. Бокал Фелипе взмывает в воздух, но Лу, не выдержав, обрывает его на полуслове: — Мы не вместе, папа. Но ты можешь поздравить Гусмана с прекрасной партией и смириться уже с тем, что он не пополнит наше семейное древо. Я прошу прощения, — выпаливает она следом, поднимаясь со своего места, — но не у тебя, — опустив на тарелку Гусмана его дурацкие креветки, резко добавляет она и в следующее мгновение почти бегом устремляется из зала. Несколько секунд за столом царит мертвая тишина, но ее, мрачно усмехнувшись, нарушает Валерио. — А я думал, что проблемы с коммуникацией сегодня будут у меня.

*

На улице мерзко. Но на душе еще хуже, так что в этом есть своеобразный баланс. Лу, желая как можно скорее свалить отсюда, запахивает пальто и летит к воротам по заледеневшей дорожке. Нет, она знает, что ничего ужасного не происходит. Просто вечер, просто папа со своими комментариями не в тему, просто Гусман, который имеет право встречаться с кем хочет. У нее есть проблемы и поглобальнее, но Гусман почему-то делает больнее всего — когда предлагает снова встречаться, обесценив все, через что она прошла после его измены. Он говорит это так легко, больше спонтанно, чем серьезно, будто не разрушил их прошлые отношения самым мерзким образом. Лу невероятно зла — и чем дальше, тем больше неприятных мыслей об этом вечере у нее в голове. Она игнорирует его, и становится как-то проще. У нее много учебы, попытки попасть на первую стажировку (пока безуспешно, но не стоит, наверное, начинать с заявки в Vogue). Наконец-то обновленный Tinder, потому что она чувствует, как вина за то, что у нее еще может сложиться жизнь (а у него — нет, он умер, и она не вернется в ту ночь, чтобы не разбивать бутылку, даже если отдаст за это мгновение все, что у нее есть) постепенно растворяется. Нет, ладно, плохое слово. Вина, скорее, затихает, вымотав Лу за полтора года так, что дороги к прежней себе уже нет. Гусман — как раз из прежнего. И когда она видит его сегодня с Ари, то вдруг понимает, что дело вообще не в девушке. Держит он за руку ее, Надю, кого угодно другого, реакция Лу всегда будет одной. Тупая боль внутри, даже не ревность, скорее обреченное понимание того, что в этой вселенной они уже не сработают. Вернуться бы во времени, оказаться в реальности, где все не так сложно, встретить его в другом обличии, умереть, — тогда, может, и появится смысл. Лу достает из кармана телефон, чтобы вызвать такси. Ей не хочется быть здесь, хотя, если честно, здесь — это уже не про дом Бенхаминов, а про вихрь больных мыслей внутри. Но от самой себя не уехать (даже на бизнесе, который обещает исполнить любой каприз клиента). — ЛУ! Гусман скользит по дорожке так, будто на ногах у него не ботинки, а беговые коньки. Лу даже опускает взгляд, чтобы проверить, потому что скорость набирается приличная. Выглядит он сердито — щеки горят, а выражение его лица уносит в детство, потому что такие рожи он строил только Поло и Андеру, когда те наотрез отказывались участвовать с ним в очередной опасной (но увлекательной) вылазке. — Что это, блин, за фигня? — тормозит Гусман не так эффектно, как это выглядит в его голове. Размахивает руками, едва удерживая равновесие, но устойчивые ботинки все-таки не подводят, так что он гордо застывает перед Лу. — Я всего лишь забочусь о тебе, а в ответ получаю… — Он на мгновение замолкает, чтобы отдышаться и не сбиться, и Лу успевает вставить: — Заботься о своей девушке! — Ари не моя девушка, — Гусману даже нравится наблюдать за тем, как выражение лица Лу с надменного в секунду меняется на удивленно-разочарованное. — Она попросила подыграть перед Бенхамином, потому что не хотела быть единственной одиночкой на ужине. Это мало что меняет. Окей, это удаляет из головы Лу не самые приятные картинки с совместным Рождеством Гусмана и Ари, где они сидят в окружении подарков и выглядят счастливее, чем инфлюенсеры на съемках рекламного контента. Но в остальном… meh. — Ладно, беру свои слова про новую партию обратно, — Лу пожимает плечами, не отрываясь от телефона. — Пока? — Будешь теперь игнорировать меня до конца жизни? Они пересекаются взглядами, и Лу понимает, что он настроен серьезно, но у нее нет сил разбираться с этим. — Гусман… давай не сегодня, — выдыхает она, но он упрямо качает головой: — Один раз я уже согласился и полгода ловил твои ответы на отвали. Половит еще. Лу молча разворачивается, не собираясь тратить на это время. Может, так лучше, может, чем они дальше, тем легче ей будет устраивать свою жизнь, а не буксовать в прежних чувствах. Легкий удар сзади заставляет ее ненадолго застыть, а затем, чувствуя, как холод колючей струйкой пробирается за шиворот пальто, она морщится и, обернувшись, направляет в сторону Гусмана руку с выставленным средним пальцем. — Детская игра в снежки тебе вряд ли поможет. Правда, поболтаем потом, я буду в Мадриде до начала января. Гусман знает, что не поболтают. Быстро зачерпнув еще немного снега, он лепит из него шарик и собирается совершить опаснейший маневр, который, возможно (да нет, точно), выбесит ее еще больше. Пока она говорит, он прицеливается и, размахнувшись, бросает снежок ей прямо в лицо. Несколько секунд тишины кажутся ему бесконечностью, он выдыхает, только когда слышит возмущенный крик. — What the fuck is wrong with you?! — Лу пытается отряхнуться, но снег облепляет ресницы, забивается в рот и не дает ей даже позлиться спокойно. — ГУСМАН!! — Третий снежок попадает в широкий рукав пальто, неприятно холодит открытые руки, и Лу, не выдержав, бросается за ним. Они бегут на пересечении времен. Снег вдруг начинает блестеть под теплым светом фонарей, хотя небо еще серое, до темноты есть время. Сумеречное небо — из настоящего, снег под ногами — из прежнего, смех — детский, из будущего, Маринин. Лу кажется, ее непослушные кудряшки мелькают где-то рядом. Один снежок, в плечо — от Гусмана, второй, по ногам — от Марины. Не догоните, не догоните! Они по колено в сугробе, хотя на участке Бенхамина снег едва припорашивает землю. Я быстрее! Голос Марины еще не окрепший, но узнаваемый. Лу удается поймать его где-то на периферии, она на мгновение останавливается, чтобы перевести дух, и образы рассеиваются также быстро, как и возникли. Гусман, не успев сориентироваться от ее резкого торможения, налетает сзади, и они падают на холодную землю по инерции. Вместо сугробов со следами детских сапог — грязное месиво, и Лу чувствует поднимающееся из глубины отчаяние. — Ты помнишь Рождество в Астурии? — спрашивает она, и для Гусмана это так внезапно (он ждет, что Лу, наконец, отыграется, и мысленно настраивается поддаться, чтобы она не разозлилась окончательно). Он помнит, но не досконально, конечно. — Что там было? — О чем ты? — Гусман приподнимается и протягивает руку Лу, чтобы она не лежала долго на холодной земле. Она реагирует медленнее обычного, но вряд ли со злости — у нее такой блуждающий взгляд, будто она не совсем здесь. — Ау, майор Том, не хочешь вернуться на Землю? — Мы были в сугробах. Ты, я и Марина. Играли в снежки. Гусман оглядывает их с ног до головы и понимает, что отряхиваться бесполезно — они все в миксе грязи и первого снега, локонам Лу приходится хуже всего. Но ей индифферентно, она только настойчиво дергает Гусмана за рукав пальто и требовательно переспрашивает: — Ну? — Что ну? — Он напрягает память, но такой картинки там не находится. — Не помню никаких сугробов. Зато помню, как вы придумали игру «на сколько процентов меня бесит Гусман» и запрещали мне пересекать порог вашей комнаты, пока проценты не снизятся хотя бы до пятидесяти на двоих, — он думает, это игра в воспоминания, и предлагает свое в ответ, но Лу кажется важным только одно, поэтому она нетерпеливо отмахивается и делает пару шагов в сторону, словно пытается догнать растворившиеся в воздухе образы. — Ты злишься на меня? На сколько процентов? — перехватывая ее за руку в попытке остановить, спрашивает Гусман. Лу едва заметно усмехается. — Не знаю. Может, на девяносто шесть. — Это… многовато. Она останавливается, наконец, отчетливо ощущая себя в настоящем. Стирает со щеки что-то темное и липкое и переводит на Гусмана задумчивый взгляд. — Это нормально. Хочешь знать правду — пожалуйста. Когда ты предложил встречаться снова, это выглядело так, будто наше расставание было ошибкой. И ты хочешь исправить ее. Но guess what, ошибка не в расставании, она в тебе. Ты изменил мне, Гусман. С первой девчонкой, на которую я обратила твое внимание. Думаешь, я побесилась пару недель в школе, поделала вид, что тебя не существует, и все, смогла спокойно жить дальше? — пока она говорит, неприятные ощущения внутри вновь оживают, и наружу вырывается то, что ей на самом деле не хочется обсуждать. — Знаешь, что сказал Поло, прежде чем осколок бутылки оказался у него в груди? — Лу, пожалуйста… — Он сказал, что меня никто не любит. И я знала, что он прав. Ей хочется уйти — исчезнуть — но Гусман крепко держит ее за руку. У него внутри тоже бардак, а снаружи горит все лицо, как в детстве, когда мама уличала в шалостях. Взгляд Лу больше не прожигает — она вообще не смотрит на него — но общих воспоминаний как раз хватает для стыда, разгорающегося в этом бардаке. — Он не прав… был не прав… черт, Лу, — говорить почему-то тяжелее обычного, Гусман чувствует, как в горле сворачивается тугой узел, и едва заметно вздыхает. Он старается не поднимать эту историю со дна своей совести, а когда Ари изменяет ему с Самуэлем, думает, что это такая ответка судьбы. Он изменил — ему изменили — баланс восстановлен. Но ни черта подобного. Ему нравится Ари, но это лишь приятное отвлечение, попытка абстрагироваться от убийства сестры, к которому он так или иначе возвращается с любым, кто был с ним в эти больные минуты. Ее измена почему-то не воспринимается как глобальная трагедия; возможно, потому, что вскоре после этого на него обрушивается кое-что посерьезнее. — Отпусти, — Лу пытается высвободить ладонь, и Гусман разжимает руку, но потом вдруг перехватывает ее, прижимает к себе спиной и шепчет: — Как бы я не хотел, я не могу вернуться и исправить это, но поверь мне, после выпускного я предложил тебе встречаться снова только по одной причине: я так чувствовал. Я ни о чем не думал, я скучал по тебе, я хотел, чтобы ты была рядом, — он не видит ее лица, и говорить чуть легче, но сердце вдруг начинает колотиться сильнее, чем во время их спонтанной пробежки со снежками, и он вздыхает снова. — Я знаю, что ты сейчас скажешь: у нас не получится, ты придурок, Гусман, отвали от меня навсегда, — он пытается копировать ее интонации и слышит слабый смешок. Крепче сжимает ее в объятиях и не чувствует сопротивления, только приятную тяжесть, когда она расслабляется и облокачивается о него, чтобы не потерять равновесие. — Но, по-моему, мы прошли вместе слишком много, чтобы терять это. Сумеречное небо темнеет, они стоят под ним, не готовые отпустить друг друга, и жить (дышать, говорить, продираться сквозь беспокойные мысли) вдруг становится чуть легче. — Не то что бы я очень хотела тебя терять, Гусман, но иногда ты бываешь полным придурком, — честно отвечает ему Лу, и он усмехается. — Ну, просто почаще говори мне о том, что тебе не нравится, и мы выедем куда-нибудь. — Куда-нибудь к обрыву, — Лу ворчит, но это уже абсолютно беззлобно. Тогда Гусман решается полюбопытствовать: — Сколько процентов сейчас? Лу секунду молчит, раздумывая над ответом, и, наконец, выдыхает: — Уже девяносто пять. Гусман смеется, выпуская ее из объятий, и вдруг на полном серьезе повторяет: — Ты ведь понимаешь, что он был не прав, верно? — Гусман… — Знаешь, кого постоянно упоминал твой отец за ужином? Тебя. Он так гордится тобой, Лу, и даже если вы в сложных отношениях сейчас, это не значит, что он больше не любит тебя. И с Валерио — я уверен — история такая же. Он со своими приколами, конечно, но заботится о тебе. А еще у тебя есть Карла, Омар, Надя и наверняка какие-нибудь нью-йоркские чуваки, о которых ты предпочитаешь умалчивать. Ну и — естественно — тебе достался роял флэш в виде меня. — Естественно, — закатывает глаза Лу. — Естественно! И знаешь, что еще? Этот список сто процентов пополнится. Двести процентов. Голову даю на отсечение. — Давай хотя бы палец. Хотя, конечно, неизвестно, что из этого у тебя ценнее. Они спорят, потому что это их привычный способ общения, и оба, если честно, наслаждаются им. Гусману несложно придумать условия, хотя он уверен, что она не расплатится с ним в будущем. Все просто: десять Рождеств спустя ее список не только не сокращается, но и пополняется как минимум парочкой близких людей. Самых близких. Тех, за которыми она готова будет спуститься в ад. — I don’t think that’s possible, but alright… это твои деньги, — Лу привычно отбивает протянутый кулак и, поймав его взгляд, вдруг мягко улыбается: — Я надеюсь, к этому времени твой список тоже пополнится, dear. Как минимум парочкой близких людей, — повторяет за ним, и он широко улыбается в ответ.

*

Когда Гусман предлагает поехать в Астурию на Рождество, Лу отказывает сходу. Провести праздник с его бабушкой и дедушкой, которые все еще считают их парой, — no freakin’ way. Она планирует рождественский рейд по барам с Карлой, потому что лететь в Мексику с отцом не очень хочется, а Валерио в это время уже будет на Ибице с Патриком. Сама Карла игнорирует своих родителей всеми возможными способами, так что план железный, отмене не подлежит. Но два дня спустя она все равно в Национальном парке, затерявшемся в Кантабрийских горах, возится со шнуровкой на ботинках для сноуборда и уже мечтает о том, как они закончат катание. Лу не большой фанат спорта. Если бы можно было оставить любые виды активности в жизни, она бы ограничилась сексом и танцами. Все остальное — бессмысленно и беспощадно. Но Гусман, конечно, не согласится. Зимой он покоряет заснеженные горы, весной и летом отрывается на серфинге, осенью не откажется от многочасового хайкинга и зафиналит все поездкой на велике. He is insane, другого объяснения у нее нет. Объяснение своему сумасшествию Лу, впрочем, тоже не находит. Услышав от нее про Астурию, Карла оживляется. Приводит вполне себе логичный довод. «Чего тебе хочется больше утром двадцать пятого декабря: приходить в себя после левой вечеринки или разбирать подарки под елкой с людьми, которых ты давно считаешь семьей?». Ей, честно говоря, не хочется ни того ни другого, но она впервые видит, как Карла между вечеринкой и семьей выбирает последнее. Это даже не ее семья, но, может, в этом и суть. Ладно, думает Лу, ехать втроем не так плохо. Это уже больше похоже на трип друзей детства, желающих предаться ностальгии. Но Гусман, решив, что тройничок собирается странный, в последний момент приглашает в поездку Самуэля. Его мама и брат в Марокко, он планирует тусить все Рождество с Омаром и Андером, но в глубине души идея быть третьим у этой парочки его не привлекает, так что предложение Гусмана он принимает с бóльшим энтузиазмом. И вот они, закинув вещи и немного пообщавшись с его бабушкой и дедушкой, собираются покататься на сноубордах. Две парочки бывших. Карла и Самуэль, которые едва могут смотреть друг другу в глаза, Лу и Гусман, которые спорят больше, чем разговаривают. Мучиться от похмелья и не знать своего точного местонахождения, наверное, было бы приятнее. Самуэль — единственный из них, кто ни разу не стоял на сноуборде, у мамы не было возможности возить их с Нано по зимним luxury курортам. Остальным мгновенно становится неудобно, когда он напоминает, что половина жителей Мадрида в принципе не знает, что такое настоящая зима, но Гусман первым справляется с неловкостью и обещает быстро поставить его на доску. Инструктор из Гусмана… своеобразный. Он искренне заинтересован в успехе своего подопечного, но методы у него явно на любителя. Чтобы определить, какая нога у Самуэля будет впереди, он без предупреждения толкает его в спину, и, когда тот едва не наворачивается, довольно произносит: «Ага, значит, правая… чего ты такой хмурый? Тут был важен эффект неожиданности!» — Прикинь, поставить его здесь детским тренером, — фыркает Карла, со смесью иронии и восхищения наблюдая за действиями Гусмана. Они с Лу сидят неподалеку и, щурясь под холодными солнечными лучами, отказываются уходить кататься, потому что тут, очевидно, происходят вещи поинтереснее. — Курс езжай или умри. — Ты смеешься, а у него уже получается, — замечает Лу, когда Самуэль, немного привыкнув к доске, отталкивается свободной ногой и спокойно едет по ровной поверхности, а Гусман бежит рядом и подбадривает его короткими выкриками. — Но Самуэль вроде хорошо катается на скейте, да? Или я путаю? Карла вырисовывает зигзаги на снегу — верный признак волнения — и ничего не отвечает на это. — Карла-а-а. — Она молчит большую часть поездки, и Лу не выдерживает. — What’s wrong? Я, честно, понятия не имела, что Гусман возьмет с собой Самуэля, он не предупреждал, и я… — Лу, все нормально. — Нет, не нормально! Вы как будто в разных вселенных, ты вообще видишь его? С губ Карлы срывается недовольный вздох. Она ненавидит обсуждать личную жизнь, поэтому только раздраженно произносит: — Слушай, я не знаю, что происходит между тобой и Гусманом — потому что все это ненормально для бывших, поверь мне, — но вы хотя бы были друзьями изначально, у вас больше точек соприкосновения и общих воспоминаний, поэтому есть шанс общаться нормально. У нас с Самуэлем… было по-другому. И мы расстались не потому, что наши отношения были ужасными… — Хей, хей, что значит ужасными? — перебивает ее Лу. — У нас были хорошие моменты. — Я не могу знать всего, но единственное, что я помню — это ваши ссоры и то, как он игнорировал тебя. Хотя на балах и благотворительных мероприятиях вы, конечно, смотрелись идеально, — признает Карла. — Но ты же знаешь, что он разыграет любой спектакль для своих родителей. Лу неприятно это слышать. Наверное, с правдой всегда так. Но она не хочет думать об этом и умело переводит тему: — Почему вы расстались? — Из-за денег, — просто отвечает Карла. — О, да брось. С Кристианом у тебя не возникало такой проблемы. — Да, потому что Кристиана это не напрягало… — Она вздыхает. Лучше бы все было наоборот. — Пожалуйста, закроем уже эту тему. У него своя жизнь, у меня… вообще-то у меня есть кое-кто в Лондоне. Лу шокированно выдыхает. — God damn it, Карла, и ты молчала! Он британец? — Да. — И ты умираешь по его акценту? Карла смеется. — Ну, он довольно приятный. — Я хочу знать все подробности, когда мы уже избавимся от этих штук, — Лу перехватывает свой сноуборд и свободной рукой машет Гусману с Самуэлем. — Вы, двое! Долго мы еще будем торчать в этом снежном лягушатнике? Они вместе бредут к подъемнику, снег сверкает под ногами, и Лу ловит странную мысль: в тот день он был серым, потому что было пасмурно. Она оборачивается к Гусману, который тащит и ее сноуборд тоже, хочет снова спросить — про сугробы, маленькую Марину, что-то важное, но ускользающее, — однако в этот раз почему-то не решается. Слова Карлы застревают на подкорке, она вспоминает равнодушного Гусмана (когда приходит к нему домой, а он впервые говорит «я влюблен в Надю»), раздраженного Гусмана — на двойном свидании, где она снова теряет его, вдребезги разбитого Гусмана (тоже тут, в Астурии, в эти бесконечные летние недели, когда ему все равно, кто рядом, а ей тяжело дышать без него). — Поедем? — Гусман вырывает ее из размышлений, их очередь на подъемник почти подходит, и Лу растерянно оборачивается. — Эм-м-м… я поеду с Карлой, — говорит она, зная, что подруга точно не захочет оставаться наедине со своим бывшим, но Самуэль вдруг отмахивается: — Езжайте, все нормально. Времени спорить нет — за ними толпа нетерпеливых лыжников и сноубордистов, которые тоже мечтают оказаться на вершине. Лу устраивается на кресле рядом с Гусманом и, потянув на себя рамку безопасности, невольно оборачивается назад. Подъемник трехместный, поэтому Карла и Самуэль рассаживаются по разным углам. Выглядит неловко, и Лу уже хочет вставить язвительный комментарий по этому поводу, но Гусман вдруг вытягивает руку за ее спиной и сгребает ее в объятия. — Это что за внезапное нарушение личных границ? — вкрадчиво спрашивает она, возвращаясь к нему. Гусман искренне удивляется. — В смысле? Сколько раз мы были на этом подъемнике, ты всегда говорила, что боишься высоты в открытых пространствах, и это было обязательным условием для того, чтобы ты поднялась покататься. Лу смеется, мгновенно вспоминая свои детские ухищрения. — Ай, Гусман… Конечно, я так говорила. Я была мелкой и влюбленной, мне хотелось твоего внимания. — Нет-нет, я четко помню, как ты ревела тут от страха, и я не знал, что с тобой делать… — возражает Гусман и, заметив ее смеющийся взгляд, возмущается: — Ты серьезно? — Немного увлеклась игрой, с кем не бывает, — невинно отзывается Лу, морща нос, потому что ветер усиливается и раскидывает снежинки-звездочки повсюду — они оседают на их лица, волосы, висящие в воздухе сноуборды, и она впервые за весь декабрь чувствует подобие рождественского настроения. Внутри оживают свои снежинки, приятно холодят изнутри, и она улыбается навстречу хмурому Гусману. — О, не строй из себя невинную овечку, dear. Ставлю пятьдесят баксов на то, что ты позвал меня сюда, потому что Бенита и Хайме замучили тебя вопросами. Гусман едва заметно усмехается и вытягивает перед ней свободную ладонь. — Деньги на базу. Но чисто на всякий случай: мы тут юзаем евро, Лу. Она отмахивается. — Не морочь мне голову. — Бабушка и правда часто спрашивала про тебя, удивлялась, как мы умудряемся поддерживать отношения на расстоянии… — Лу громко фыркает, услышав это, но не перебивает. — Но про Рождество я придумал сам, на ужине у Бенхаминов, когда твой отец сказал, что ты отказываешься лететь с ним на праздники в Мексику, — добавляет он как ни в чем не бывало, но в следующие секунды им приходится замолчать и сосредоточиться, чтобы аккуратно слезть с подъемника. В конце концов, Лу готова признать, что катание накануне рождественского ужина не такая уж плохая идея. Если не нестись с горы с бешеной скоростью, как это делает Гусман — и уже пытается делать Самуэль, Jesus Christ — можно неплохо отвлечься. Они с Карлой отстают, и, каждый раз оказываясь вместе на подъемнике, обсуждают ее нового парня. Его зовут Оливер, и, слушая, как они встречали рассвет на Примроуз-хилл и ходили в Королевскую оперу на втором свидании, Лу впервые за долгое время чувствует острую нехватку этих ощущений в своей жизни. Она хочет влюбиться. Так, чтобы без оглядки на прошлое, без путаницы имен, без Гусмана (но пока не выходит). — Как ты это делаешь? — спрашивает Лу, когда они с Карлой, подхватив свои сноуборды, идут к парням, валяющимся в снегу — им уже явно не хватает энергии после таких гонок. — Что именно? — удивляется Карла. — Выключаешься из старых отношений. Я имею в виду… оставляешь их позади? Не знаю, как сформулировать нормально. Карла долго молчит, прежде чем ответить, и, наконец, на выдохе произносит: — Никак. Лу непонимающе хмурится. — Никак? — Я просто живу дальше, Лу, — она пожимает плечами, кажется, что раздраженно, но отчаяния в этом жесте на самом деле больше. — Уверена, ты сможешь тоже. Это вряд ли. Лу застывает на месте, наблюдая за тем, как Карла осторожно опускается на снег рядом с Гусманом (подальше от Самуэля), и до нее вдруг доходит — они не делают вид, что друг друга не существует. Это их реальные ощущения. Они просто пытаются жить дальше, и, чтобы вдруг не сорваться — туда, в уютный мир на двоих, где нет разных социальных положений, проблем с деньгами, нет Оливера и интрижек с Ари, — вычеркивают друг друга из своих реальностей. Лу не может смотреть на них, не может представить, что однажды они с Гусманом будут точно также сидеть в метре друг от друга и чувствовать одну пустоту. Она разбегается — насколько ей позволяет снег под ногами — и, врезавшись в спину мирно сидящего Гусмана, обвивает его обеими руками за шею. Он резко выдыхает, потому что она вообще-то чуть не выбивает ему легкие, но потом смеется, чувствуя тепло ее щеки у своего носа. — Что за нарушение личных границ? — бормочет он, издеваясь, и, заведя руки назад, легко перехватывает ее за талию, чтобы в следующее мгновение повалить в снег. Они смеются уже вдвоем, беспричинно, как в детстве, и устраиваются рядом, лениво перекидываясь горстями белоснежных ледышек. Им так спокойно. Они замолкают, но тишина не обрушивается на них чем-то тяжелым, они просто молчат о своем. Высвободив руку из плотной перчатки, Гусман тянется к холодным ладоням Лу, и она едва заметно улыбается, когда пальцы, наконец, начинают согреваться. Ей хочется спросить его о многом. Больше всего почему-то о том, что будет с ними десять Рождеств спустя. Она пытается представить, но это невозможно — вместо картинок в голове слепящее серое полотно, как небосвод в эти минуты. — Прокатимся вместе? — лицо Гусмана очень близко, и Лу невольно замечает, как смешно смотрится его горнолыжная маска на самой верхушке лба. Из-за нее светлые волосы топорщатся в разные стороны, и Лу высвобождает ладонь, чтобы поправить их. Это такой привычный жест — для обоих — но сегодня он почему-то ощущается по-другому. Она отдергивает руку и отвечает: — Последний раз, ладно? Я уже хочу домой, сварить горячий шоколад или что-нибудь типа того. Они договариваются встретиться с Карлой и Самуэлем внизу и медленно идут к подъемнику. Сил уже не так много, но это не мешает им спорить о планах на ближайшие несколько дней. Гусман, конечно, готов проводить дни и ночи в горах, а Лу пытается убедить его в том, что неплохо уделить время и бабушке с дедушкой (честно говоря, она просто настроена чиллить и не собирается тратить все каникулы на спортивные развлечения). К компромиссу они так и не приходят, и Гусман предлагает вынести это на суд Карлы и Самуэля. — Карлы и Самуэля… — фыркает Лу, по привычке проверяя крепление Гусмана на подъемнике, потому что он относится к таким вещам слишком беспечно. — Ты вообще видел их? Мы взяли с собой двух привидений. — Ну, да, им немного некомфортно вместе, но это же первый день, — Гусман настроен позитивно. — Отвечаю, к вечеру они забьют на все и уединятся где-нибудь. Лу морщится. — Eww, stop it. Гусмана на самом деле мало волнует личная жизнь Саму. Будет с Карлой — супер, остановит свой выбор на ком-нибудь другом или проведет всю жизнь отшельником — да пожалуйста, его дело. Куда больше он сейчас заморочен на своих противоречивых чувствах, которые теперь вряд ли можно озвучивать, чтобы не попасть в игнор Лу еще на полгода. Он вздыхает и с трудом отмахивается от них. Они летят с горы наперегонки. Лу достаточно азартна для того, чтобы опрометчиво согласиться на его «давай кто быстрее». По-детски, конечно, но они договариваются, что победитель распланирует завтрашний день, и такую удачу она просто не может упустить. Уже на середине пути понимает, что соревноваться с Гусманом бессмысленно, злится на себя — и на него — и решает проиграть с достоинством. Однако что-то идет не так. Возможно, дело в непривычной скорости, или в том, что она явно не сосредоточена на катании в эти минуты, но тормозит Лу неудачно и уже в следующее мгновение оказывается в снегу. Она негодует еще сильнее, переворачивается на бок, чтобы подняться, и вдруг чувствует резкую боль, мелкими иголками впивающуюся в стопу. — Fuck, — выдыхает она, понимая, что неприятное ощущение не отпускает и будто бы разлетается по разным уголкам, так стремительно, что все мысли сосредотачиваются только на нем. — Как дела, проигравшая? — Гусман довольно усмехается, протягивая ей руку, и внезапно замечает, как сильно она напряжена. — Лу, ты в порядке? — Он опускается рядом, догадываясь, что ничего хорошего за этим не кроется. Лу кусает губы и на выдохе отвечает: — Что-то с ногой… я не знаю. Очень больно, Гусман, — вырывается у нее сквозь внезапно выступившие слезы, которые почему-то не получается контролировать. Гусман на мгновение теряется — он всегда теряется, когда она плачет — но быстро приходит в себя и, заткнув внутреннего паникера, успокаивающе произносит: — Хей-хей-хей, ничего страшного, уверен, ничего страшного, — Он повторяется, едва сдерживая пробивающееся волнение, и настойчиво спрашивает: — Можешь наступить на нее? Bad idea. Лу пытается перенести вес на поврежденную ногу и вскрикивает, чувствуя, как боль, словно оттолкнувшись от стопы, поднимается выше. На этот раз Гусман ориентируется лучше и без лишних слов подхватывает ее на руки. Новый стон заставляет его вздрогнуть, и он напряженно думает: «Может быть, перелом. А, может, и нет. У меня был жутчайший в детстве, но я грохнулся в обморок от боли, а она, вроде, держится… но, может, у нее выше болевой порог. Он же выше у женщин? Или наоборот у мужчин?». Лу всхлипывает у него на руках, и Гусман ощущает себя таким беспомощным в эти секунды. В голове короткими вспышками появляются передряги из детства, но на месте пострадавшего почему-то всегда он. Вот крутой поворот на велике без надобности, просто чтобы выпендриться, — бум, коленка в крови, рана щедро присыпана асфальтовой пылью. Он терпит, кусая губы от обиды, а Марина, громко ругаясь, помогает ему подняться. Ты такой глупый, Гусман! Ее голос звенит у него в голове — тогда и сейчас, из-за нее воспоминание становится больнее самого падения. У него рассеченная губа после первой драки с Андером, начавшейся в шутку, сотрясение непонятно какой степени (виновато дерево), открытый перелом лучевой кости, сотни ушибов и тысячи ссадин. Их с мамой уже принимают в травматологии как родных. Марина аккуратнее — синяки можно по пальцам пересчитать, ни одной сломанной кости, сто раз подумает, прежде чем полезет за братом. Ну и какого черта. Какого черта у бассейна тогда лежит она. Гусман выныривает из воспоминаний, когда Лу сжимает его ладонь слишком сильно. Они вдвоем занимают заднее сидение — она полулежит, прижавшись к нему спиной и вытянув пострадавшую ногу. Замолкает впервые за всю поездку и, пытаясь справиться с накатывающей болью, сосредотачивается на дыхании. — Почти приехали, ладно? — Гусман целует ее в висок и смиряется с тем, что его рука будет усеяна синяками, когда они доберутся до больницы. — Объезжай их уже, Саму! — переведя взгляд на дорогу, повышает голос он. Сидящий за рулем Самуэль терпеливо отзывается: — Там пробка, Гусман. Несколько часов до Рождества, все хотят попасть домой. — Ну а я хочу, чтобы мы попали в больницу до того, как Лу вырубится тут от боли! Тревога и агрессия — плохой союз. Гусман чувствует, что ему едва удается контролировать свои эмоции, и срывается на друге, который просто пытается помочь. — Я втащу тебе, когда мы выйдем отсюда, — обещает Самуэль и раздраженно нажимает на клаксон. Водители в пробке неожиданно поддерживают его одинокий клич, и дорогу озаряет нестройный хор автомобильных сигналов. — Этого как раз не хватало, — усмехается Карла и, посерьезнев, оборачивается к Гусману. — Успокойся уже, ни у кого из нас нет суперспособностей, чтобы поднять эту машину в воздух и облететь пробку. — Ее взгляд невольно падает на непривычно бледную Лу, и она сочувствующе спрашивает: — Ты как, держишься? Лу кивает, закрывая глаза. В голове столько беспорядочных мыслей, но она не может поймать ни одну. Голоса друзей только раздражают, хочется ненадолго вырубиться, чтобы не ощущать этого, но Гусман легко трясет ее за плечо. — Хей, Лу, пожалуйста, не спи, сейчас нельзя. — Может, наоборот, будет лучше, если она пока поспит? — вмешивается Самуэль. — А ты переквалифицировался в медика в Лондоне? — огрызается Гусман. — Я пропустила, в какой момент вы опять стали врагами? — вкрадчиво интересуется Карла. — Потому что когда мы садились в машину, все было в порядке. Судя по настроению Гусмана, враги для него сейчас все вокруг. Он впервые за долгое время ощущает эту неконтролируемую волну, очень похожую на злость, но сильнее. Он никогда не задумывается о том, как бороться с ней — в какой-то степени она даже… заряжает? — но, держа в объятиях перепуганную Лу, изо всех сил пытается подавить ее. Получается плохо, и в голове крутится только одна, до одури раздражающая, мысль. как. это. выключить. Их машина, наконец, тормозит у ближайшей больницы, и Самуэль выдыхает с явным облегчением. Они с Карлой остаются в салоне вдвоем, и молчание, царящее между ними, просто невыносимо тяжкое. Он тянется к бардачку, где у Гусмана всегда лежат снеки, и говорит будто бы в пустоту: — Будешь? Карла смотрит на непростительное количество шоколадных батончиков и молча забирает себе один. Черт знает, сколько они еще здесь пробудут — пока Гусман напсихуется из-за очереди травмированных лыжников и сноубордистов, пока Лу осмотрит врач… Подумав, она подхватывает еще один и произносит вполне себе дружелюбно: — Мы проезжали какую-то кофейню, можем заглянуть туда, пока она не закрылась. Возьмем что-нибудь для Лу и Гусмана, они наверняка выйдут голодными. Она не смотрит на него, пока говорит, и Самуэль усмехается, тоже глядя перед собой. — Так это работает, да? — Что? — удивляется Карла. — Можно кататься вместе на сноубордах, ходить в кофейни, отмечать Рождество в компании общих друзей. Но не дай бог по-человечески спросить тебя, как дела. Посмотреть на тебя просто потому, что мне так хочется. Пересечься в Лондоне на выходных. Карла холодно отвечает: — Я не знала, что ты будешь здесь, Самуэль. Называет его по имени, это уже что-то. Он пожимает плечами: — Ну а я знал, в чем разница? Могла бы развернуться, увидев меня в машине, раз тебе так невыносимо находиться рядом со мной. Серьезно, Карла, я не сделал тебе ничего плохого. Гусман изменил Лу, и посмотри на них — я как будто провел день с женатой парочкой. Почему мы не можем также? Ладно, также, но чуть более адекватно. — Потому что так легче переживать то, что я пытаюсь пережить уже полтора года, Самуэль. — Карла смотрит на него, потому что ей так хочется. В ее взгляде столько холода, но Самуэль знает, что за ним она скрывает самые ценные эмоции. — Я не хочу знать, что с тобой происходит, кто твоя новая девушка, где ты учишься, какие проекты у тебя будут, с кем ты пойдешь под венец. — Легче вычеркнуть меня из жизни, да? — Да, потому что знать, что ты есть, но не со мной, до сих пор больно. Их реальности пересекаются — вот на это мгновение — но это приносит неожиданно больше боли, чем того тихого счастья, которое они оставили в его мадридской квартире. Самуэль смотрит на нее исподлобья и медленно спрашивает: — Но ты же понимаешь, что нам придется пересекаться в будущем? Карла пожимает плечами. — Необязательно, у нас не так много общих друзей. В крайнем случае, я думаю, ты без проблем будешь существовать без Лу, ну а я могу иногда пропускать дни рождения Гусмана. Можем даже составить расписание, если тебе принципиально. Самуэль усмехается, но будто бы от отчаяния. — Карла, это звучит так глупо. Что если они, например, решат пожениться? Мы запросим у организатора места в разных концах зала? — Этого сто процентов не случится. А если тебя так волнует свадьба Гусмана, я, так уж и быть, ее пропущу. Еще вопросы? Самуэлю даже отвечать на это не хочется. Он отмахивается и в тон ей говорит: — Можешь идти на свадьбу, я пойду на крестины. — Отличный выбор, я поставлю себе напоминалку. Дверца резко хлопает: это Самуэль, не выдержав, решает зайти в больницу. Все лучше, чем забивать места на воображаемые праздники так, чтобы не пересечься с Карлой. Он пытается выбросить последний диалог из головы, но тот застревает на подкорке надолго — пока один из праздников не перебирается в реальность. Самуэль бродит по коридорам, неожиданно оживленным перед Рождеством, и обнаруживает Гусмана сидящим в одиночестве. Вид у него, конечно, еще тот. Переживательный. Самуэль хлопает друга по плечу и садится рядом: — Ну что, есть новости? Гусман нервно сжимает ладони и отрицательно качает головой. — Да не волнуйся ты так, уверен, ничего страшного, — Самуэль быстро забывает, как еще двадцать минут назад мечтал врезать ему, и ободряюще улыбается. Гусман растерянно кивает. — Спасибо, Саму. Я немного перегнул там, в машине… извини. — Забей, нормально. Они привычно обмениваются рукопожатием, чтобы восстановить мир, и ждут уже вдвоем. Самуэль успевает сгонять за отвратительным кофе из автомата, но после нескольких часов катания даже эта жижа заходит неплохо. Еще минут через пятнадцать к ним присоединяется Карла. Она тоже переживает и справляться с этим противным чувством в одиночестве куда сложнее. — Может, зайти? — Гусман маячит по коридору так долго, что у Самуэля уже кружится голова. Он всегда думает, что худший Гусман — это агрессивный Гусман. Но, оказывается, нервный Гусман может побороться за первое место. — Я думаю, врачи обойдутся без твоей консультации, — скрывая усмешку, замечает Карла. У нее есть все детство, чтобы привыкнуть к его заскокам, так что в эти минуты она относится к нему понимающе-снисходительно. Наблюдая за ним, невольно думает, что пропустить один из самых важных дней в его жизни все-таки будет глупо. Как не прийти на свадьбу друга детства? Или она обещала забить на крестины? Черт, надо было ставить напоминалку сразу же. Дверь травматологического отделения, тем временем, распахивается, и доктор вывозит Лу. Левая стопа у нее в гипсе, но сама она выглядит уже не так несчастно, даже немного улыбается, довольно сжимая в руках пачку обезболивающих. — Та-а-ак, это вы, — Доктор кивает Гусману, вспомнив, кто доставил ему пациентку, — забирайте свое сокровище… О, так у вас тут целая группа поддержки, — он замечает топчущихся позади Карлу и Самуэля, — замечательно. Доктор говорит еще много всего. Про перелом плюсневой кости — Лу смутно помнит это название с уроков биологии в десятом классе, но вряд ли разблокирует подробности, потому что у них с Гусманом тогда была своя биология — пару дней покоя, пару недель на костылях. Не увлекаться обезболивающими и все такое. Yeah, yeah, yeah, ей уже хочется свалить отсюда и немного пострадать из-за того, что в ближайшее время ее передвижения будут ограничены. Она, конечно, хотела чиллить, но не до такой степени.

*

Это Рождество Лу помнит смутно. Дело наверняка в таблетках, от которых нещадно клонит в сон. Может, еще в группе поддержки, которая немного перегибает с заботой и не оставляет ее в одиночестве ни на секунду (больше всех переживает Бенита и сходу раздает претензии внуку за то, что не уследил). Но Лу даже не злится. Она только думает о том, что ее список близких, возможно, не идеален, но она не променяет их ни на кого. И, может, десять Рождеств спустя он не пополнится, но она готова жить с этим (плюс ей прилетят деньги от проигрыша Гусмана, что может быть лучше). Она не помнит, когда ее все-таки утягивает в сон, зато наутро чувствует себя бодрее остальных и просыпается непривычно рано. Рядом, распластавшись в любимой позе звездочки, дремлет Гусман. Лу осторожно накрывает его одеялом, монополия на которое была получена ночью, и, опираясь на лакированную трость, любезно предоставленную дедушкой Гусмана, не без труда поднимается. На улице валит снег, весь участок в белоснежных сугробах, и Лу застывает у панорамных окон. Издалека — скорее из подсознания, чем из соседней комнаты — раздается знакомый голос. Хватит вам тормозить! Там столько снега!! Топот со второго этажа медленно перемещается на первый, но это тоже какие-то отголоски, в реальности все обитатели дома еще спят. Лу прижимает ладонь к стеклу, словно оно разделяет два времени, и видит за ним Марину. Она маленькая, смешная, еще не знающая, что дальше. Детские сапоги — это Burberry, Лу отмечает такие вещи на автомате — утопают в сугробах. Где вы там?! Лу утирает слезы в реальности, а там, на пересечении времен, недовольная, едва передвигает ногами в снегу. Быстрее, быстрее! Марина вечно спешит, и теперь Лу знает, почему. Они с Гусманом отстают. Оба сонные, верно, это ведь тоже Рождественское утро, вдруг вспоминает Лу, перебивая саму себя, мечтающие открывать подарки под елкой, а не буксовать в снегу. Им по десять. Для одних только начало, для другой — бо́льшая часть жизни. Гусман хватает Лу за руку, они обмениваются хитрыми взглядами, и договор скреплен без слов. Бегут так, что снег под ногами мелкими крошками разлетается в разные стороны, и дружно ныряют в сугроб, утягивая за собой Марину. Нечестно! Вас двое! Она вопит, а Лу смотрит на нее из реальности и почему-то не может поверить, что теперь их и правда только двое. Гусман смеется, и она там, рядом с ним, тоже довольно хохочет. Что-то остается прежним. Они лежат в снегу, слишком маленькие, чтобы думать о любви, но Лу смотрит на него — повернув голову на пересечении времен и прижавшись к стеклу в реальности — и знает, что это первое счастливое Рождество с тех пор, как умерла мама. Она едва не задыхается воспоминанием, делает шаг назад, забыв о том, что одна из ног в гипсе, и, вскрикнув от неожиданности, врезается во что-то спиной. — С Рождеством, Лу, — Гусман снова смеется, но теперь в настоящем. Он выходит из комнаты, завернувшись в одеяло, и распахивает руки, чтобы обнять ее. Лу прижимается к нему, такому родному, на этот раз без всякого сюрреализма, и тихо-тихо выдыхает ему в шею: — Merry Christmas, dear. И, может, через десять лет они уже не будут стоять вот так вдвоем под одним одеялом. Да точно не будут. Но это останется на пересечении времен, а иногда туда можно возвращаться.