Way home

       Бегство стало его единственным выбором. Сквозь болезненные пульсации в теле, Бомгю кинулся к открытой двери, почти что спотыкаясь через свои ноги. Вернее, ему бы следовало остаться, чтобы прояснить всю ситуацию, но раз говорят бежать — как скажешь, приятель. Преграды в виде лестницы и неразогретых после утомительного сна мышц были с горем пополам преодолены, и Чхве вылетел на кухню, чтобы для худшего исхода событий иметь в руках хотя бы нож. Он выставляет его перед собой, обхватывая дрожащими ладонями рукоять, кончик направлен строго на приближающуюся фигуру Ёнджуна. — До чего же вы жалкие, — его голос скован льдом, от его спокойствия нет и следа, только ярость и вызов, — о чём ты вообще думал, когда звал меня? Позади в поясницу вбивается столешница, а значит, что отходить некуда — стоит ему разрешить приблизиться хотя бы на полметра вперёд, и это будет походить на мышеловку, куда Бомгю сам себя загнал. Он продолжает держать нож и прерывисто дышать, конечности оцепенели от страха, но его оружие — тряпка для быка, а он сам подобен лёгкой добыче. — Я хотел поговорить. Я.. — звучно сглатывает слюну, когда тело призрака легко соприкасается с остриём лезвия, — Не хочу делать тебе больно. Оглушающие чувства пролетают по телу, как заряженные; красная нить их встречи завязывает новую петлю. — Да? Ну же, Бомгю. Ударь меня. Для чего тебе нож? — Чхве-младший замечает, что между ними разница в росте примерно на половину головы, от чего ему приходится приподнимать лицо ввысь. — Действуй. Я жду. Последние слова произносит практически полушёпотом, адреналин на полной скорости летит по венам, заставляя лихорадочно перебирать варианты развилки событий. Чхве Ёнджуна не ослабляет солнечный свет, как было принято считать со всей «нечистью», он буквально отражается от его бледной кожи, хорошо выделяя черты и неровности. «Я ведь действительно могу его ударить. Оставить такие же раны, какие оставляли его убийцы». Горячее, судорожное дыхание Бомгю врезается в кожу раскалённом клеймом, и Ёнджун с лёгкостью благословил бы его оставлять на своём теле незаживающие кровавые воронки, лишь бы ощущать это тепло как можно дольше. Монстр внутри рычит: он требует крови. Ему чужда ласка и сострадание, потому что его к этому не приучили. Позволить ему сорваться с цепи ради заветного куска плоти или научиться нежности? — Бей. Целься прямо в сердце. Ты же хочешь отомстить мне за всё, что происходит с тобой последнее время. — Расстояние между ними недостаточное, чтобы поставить руки на стол по обе стороны, но и без этого парень не горит желанием бежать. Он часто моргает и наблюдает за каждым действием, в точности Бэмби — он такой же беззащитный оленёнок, каким и был в первый вечер. Молчит. — Не будь таким лицемером. Чем же вы отличаетесь? Ты ненавидишь меня и все вы, без исключения, живёте в ненависти, хотя притворяетесь, что это не так. Убил бы ты меня, зная, что я могу умереть? — Заткнись. Замолчи, — ему стоит больших усилий, чтобы с разворота откинуть нож в сторону, куда подальше от себя, и молиться, что Ёнджуну не придёт в голову перехватить его в свою пользу, — хватит жить в своих ненавистных фантазиях. Бомгю боится признаваться, что знает все обстоятельства этой смерти. Только не сейчас, когда его голова без пяти минут и так снесена. Если Ёнджуна так просто вывести из себя, то в следующий раз он будет говорить с ним хоть через окно, но самое главное — этого разговора не избежать. Новая информация о нем морально выручает: в какой-то момент желание утешить стало превалировать над страхом умереть. Чья-то жестокость сподвигла превратиться в настоящий кошмар, но есть ли в этом его вина? День за днём, когда картинки с места убийства всплывают в голове, он выращивает в себе прощение — если внутри Ёнджуна пчёлы, то Бомгю, вероятно, скрывает в себе цветочный сад. Он чувствует себя маленьким ребёнком, который растерян перед аттракционом в парке развлечения: и боится, и хочет туда. Страшно до мозга костей, но ведь сожаления задушат, если не попробует. — Слабак. Ты даже не пытаешься. — раскатистый звук пощёчины. От неожиданности Бомгю валится в бок, правая щека начинает гореть. Но обняться с паркетом ему не удаётся: сильная хватка чужих рук его удерживает и ставит на ноги обратно. Имеешь ли ты право оберегать, когда своими же руками ранишь? — Я не причиню тебе зла. — Голос срывается на крик. — Никто здесь этого не желает. — А я не могу обещать того же. Если кто и должен убраться отсюда, так это ты. — Ёнджун проводит большим пальцем по раскрасневшейся щеке, которая ещё болела от удара, больно впиваясь прикосновениями в кожу. — Или это произойдёт с моей помощью. — Хочешь ли ты на самом деле причинить мне боль? Тихо произносит, готовясь к новому удару, и жмурится. — Что? Растерянный от услышанного, Ёнджун отстраняется. В это мгновение больше нет ничего, кроме двух блестящих глаз Бомгю, готовых в любой момент взорваться слезами. Он же так ненавидит слезы. Почему этот мальчишка постоянно плачет? Эта реакция была странной, необъяснимой, и Ёнджуну больше всего хотелось потрясти его за плечи, чтобы Бомгю очнулся и прекратил строить из себя самоотверженного героя фильма. У него, по меньшей мере, нет дублёра для опасных трюков и страховки. — В следующий раз советую бежать за пределы дома, — Ёнджун отступает прочь и мысленно режет себя на куски за то, что за столько лет не научился контролировать свои эмоции. — Я там не достану. Не смогу выйти. «Слава богу», — пронеслось в голове, — «если бы ты мог выходить, то весь город утонул бы в своей крови». Кухня была пуста, за исключением Бомгю, который медленно скатывался на пол, поглощённый в мысли о произошедшем.

/

За спиной тяжёлый рюкзак, руки мёрзнут и странное чувство отчаяния, где-то на стыке телесного и душевного. Ему нравилась осень, и это её единственный плюс: совсем скоро город окутает тяжёлый мрак и туманность, на их фоне желтеющие листья кажутся настоящим золотом. Потом дожди, проливные и холодные, такие же, как и в его глазах. Прикосновения холодов на тускнеющем изумруде зелени. Сезон года, который хочется провести одному, погрузиться во что-то своё и позволить мутной воде из луж врезаться в ботинки. Он думает о том, как много всего он раньше не замечал — мир рассыпается на множество неизученных компонентов, когда понимаешь, что в любой момент для тебя всё может просто закончиться. Будто кто-то по неосторожности потушил свечу и всё вокруг в один момент гаснет, а ты сливаешься с мёртвой темнотой на сотни лет. У Бомгю голова забита напрочь: в тот день Ёнджун исчез точно так же, как и в прошлый раз. И, кажется, парень догадывался, где он может быть, но соваться туда без веских причин не хотелось. Как минимум, его рёбра не такие прочные, а раны долго заживают. Первые дни сентября пролетали незаметно, даже не пытаясь обосноваться в его мыслях — всё текущее ему было безразлично. Что-то говорят об экзаменах, знакомство с учителями и стандартные пожелания школьникам с намёком на то, что если они не будут тратить большую часть своего дня на обучение, то можно смело поставить на себе крест и принимать лавры унижения от общества. Путь от дома длится где-то пятнадцать минут, а если сбавить темп, то и все двадцать. В прошлом году он шёл в школу рядом с Тэхёном и они воодушевлённо строили планы вплоть до того, как поступят в университет и будут тусоваться вместе следующие лет двадцать. Жизнь всегда так жестока? Сейчас же им приходится довольствоваться нечастыми звонками и перепиской по сети, и это, честно говоря, ощутимый удар, от которого Бомгю удаётся с трудом уворачиваться. Пройдёт немного времени и эти чувства будут настолько уловимы, что не хватит сил их сдерживать — ощущение одиночества. Одиннадцать букв, что бьют по больному месту, будто от тебя отрезали кусочек кожи и заставили окунуться в солевые ванны. Так бывает всегда, когда что-то важное для тебя становится таким далёким, что вот-вот пропадёт из виду. Чхве занимает одну из последних парт в классе, чтобы при удобной возможности выспаться. Стрелки часов едва перевалили за восемь утра, а проблемы со сном никуда не делись, поэтому он будет благодарен хотя бы получасовому спокойствию и отдыху на дурацком жёстком стуле. С новыми одноклассниками ему ничего не светит — это можно понять по периодически стреляющим косым и надменным взглядам от некоторых учеников, чьи имена Бомгю не утруждался запоминать. Они знают, где его дом, и это горячая тема для обсуждения за спиной. Кто-то позволяет выпускать из себя шуточки в стиле «трупы — отличные соседи, потому что никогда не шумят», а у Бомгю сводит челюсть от презрения. Может быть, он и сам временами был грубым, желая Ёнджуну убраться из этого дома, но насмехаться над его трагедией — дело низкое и развлекает только кучку недоумков в форме со слизью вместо мозгов. Странно, что об этом всё ещё помнили, хотя в некоторых статьях, что парень читал до этого, дело окрестили «резонансным» и добавили в число жутких убийств за последний десяток лет, в этом районе так точно. Некоторых людей до сих пор пугал факт, что убийцы так и остались безнаказанными. «Знает ли Чхве Ёнджун о том, в каком ключе теперь живёт его история? Да он же пустит дом по воздуху от злости». — Здесь свободно? — На стул, что стоит рядом, падают чьи-то вещи. Тёмный рюкзак и пиджак от школьной формы. Бомгю нехотя поднимает голову, кивая. — Меня зовут Субин. Мы учимся вместе. Он протягивает руку, по нежно-розовому оттенку на щеках становится понятно, насколько этот диалог его смущает. Видимо, это последнее незанятое место в кабинете? Субин высокий, с худощавым телосложением и миловидным лицом, будто в прошлой жизни его скрестили с кроликом, но двухметровым. — Бомгю. Он пожимает чужую ладонь в ответ, чтобы не терять последние остатки вежливости, а после чего возвращается в исходное положение: скрещённые на парте руки отлично заменяют подушку для головы. — Ты ведь новенький? Откуда сам? — Его вопросы приглушает плотный занавес шума от разговоров, смеха и других посторонних звуков, по телу пробегает незначительная волна раздражения. Идею по поводу отдыха можно смело выбросить из головы. — Переехали с другого района. Обстоятельства так сложились. — Да.. Я слышал об этом. Не подумай лишнего, — Субин звучит неуверенно, но в его тоне не чувствуется никакой издёвки, — мне просто интересно. — Ты насчёт дома на Доккун-дон? — Не многим хватает смелости спрашивать за него прямо в лоб. — Да. Говорят, ну, знаешь. Я не верю в мистику, это же просто бредово. Ты так не думаешь? — Ничего там нет. — Извини. Это глупые вопросы. — Поправляет волосы, которые совсем не нуждаются в этом; они тёмно-красные с медным оттенком, что переливается на солнечном свете. Девушка, сидящая впереди них, обернулась и с довольной ухмылкой заговорила: — Ох, наш Субин-и такой добрый. Ты всегда дружишь только с.. — Её заливистый смех привлекает внимание остальных. — Неважно. — Юна! Это не смешно. — Слышится в ответ от нового знакомого Гю. К ней подключается ещё один парень, явно ожидающий весёлого представления от этого разговора. Они отдалённо напоминали стаю гиен, для которых издевательства над кем-то равносильны развлечению. — Эй, ты! Я наберу тебя, если где-то поблизости раскромсают чью-то семейку, будет как раз повод сменить обстановку по хорошему ценнику. — Бомгю сжимает руки в кулаки до побеления костяшек. — Нет, серьёзно. Мы думали развлечься там прошлым летом, я тебе говорю, там точно кто-то был, кроме нас. Еле удрали живыми. — Перестань нести чушь, Сончоль. — Субин вмешивается в его монолог под общие возгласы, закатывая глаза. — Вы могли бы быть вежливее, кстати. Бомгю продолжает просто наблюдать, скрываясь под маской невозмутимости, чтобы не подкармливать чьё-либо самолюбие своей слабостью, но внутри всё сгорает. И с каких пор в нём живёт жгучее желание защитить дом Ёнджуна от этой словесной грязи? — А ты заходи в гости, проверишь лично, если не струсишь. — Нужно держаться спокойно. — Тебя как раз научат правилам такта с другими людьми, да ещё и особенными методами. «Я почти что проверил это на себе. Работает на десять из десяти». — Да вы сектанты какие-то! — Этот парень, Сончоль, вскрикивает от возмущения. Он приближается к Гю, готовясь задавить его своим авторитетом и не остаться посмешищем на глазах у всех. Такие, как он, не позволяют кому-то ставить себя на место, уж слишком больно бьёт по гордости, особенно если это какие-то жалкие новенькие. — Скорее всего, так что лучше не приближайся. Или прокляну. — Ты ещё ответишь за эти слова, идиот. — Бросает он в довесок, когда в класс заходит учитель английского, и ученики суетливо рассаживаются по местам. «Прости, Бомгю. Я поговорю с ними», — долетает до сознания мягкий голос Субина, который будто чувствовал свою непосредственную вину за одноклассников. Остаток дня проходит невыносимо скучно, неприятный осадок усиливается от томного ожидания окончания уроков, будто время застыло на одном месте. Хотелось домой — поваляться в тёплой постели, заварить вкусный кофе и глянуть любимое развлекательное шоу в окружении вредной еды, а не слушать скучный монотонный текст, иногда что-то на автомате записывая. Субин обещал на днях провести «экскурсию» по школе и тысячу раз неловко улыбнулся, спрашивая: всё ли в порядке? После нескольких недель жизни в этом районе понятие «в порядке» несколько исказилось. И физические, и моральные позиции стабильно сдавали, тяга к тому, что ему нравилось ранее, иссякала всё больше, из общения — всё те же родители, у которых разговор с сыном не более, чем пункт в графике. А ещё одна большущая проблема со своим именем, что крутится в голове в разы чаще, чем всё остальное. У Бомгю стали чаще пропадать таблетки, о чем лучше умолчать при родителях, чтобы не слышать в свою сторону о том, какой он рассеянный или же специально их выбрасывает. К счастью, даже самый плохой день имеет свойство заканчиваться, поэтому пора возвращаться. Здание школы таяло за спиной, стремительно отдаляясь. Из-за поворота в упор на него шли пару человек, и у Бомгю слишком хорошее зрение, чтобы не узнать эти лица — новоиспечённые одноклассники, Сончоль и его очередной щенок на побегушках. Вряд ли они здесь из хороших побуждений или желания насладиться прогулкой. Он был немного обеспокоен перспективой их встречи на улице, где ни одной души, и тем, что их всё-таки двое. — Эй! В одиночку ты не такой смелый, да? — Его мерзкий смех раздаётся эхом в ушах. — А ты любитель прикрываться чужими спинами? Печально. — На лице Бомгю ни тени страха, он останавливается, думая о том, что родители точно убьют его, если новая форма будет испорчена. — Ты мне реально уже надоел, смекаешь? Приходишь и делаешь вид, будто весь такой из себя. — От того, как один из них бросает рюкзак на траву, задние мысли о мирном решении конфликта отпадают. — Да кем ты себя возомнил? — Я тебе ничего не сделал. В следующий раз начнёшь биться в истерике потому, что кто-то на тебя не так глянул? Парень не успевает и моргнуть, как совсем близко пролетает чья-то рука — ему повезло вовремя отшатнуться в сторону. Накопленная временем злость внутри даёт о себе знать, когда Бомгю ответно ударяет обидчика в лицо; все эмоции выходят, словно кто-то вспорол живот и вывалил всё содержимое наружу. Второй раз прилетает бесцельно, куда придётся, кулаки начинают неметь от того, что их так сильно сжали. Сончоль сгибается пополам, взнывая. Благо, если у него есть на примете хороший хирург, который поможет потом вправить покалеченный нос. Второй парень оттягивает Чхве назад, и они навзничь валятся на холодную землю, лишая его возможности нормально двигаться. Остаётся лишь беспорядочно раскидывать руками в надежде, что они отстанут как можно скорее. Высокомерные ублюдки. Тело содрогается от боли, соприкасаясь с чужими конечности, что со всей дури бьют в области живота и спины, но он терпит, потому что боль — единственное, что заставляло чувствовать его живым на протяжении последнего времени. Привкус крови во рту вызывает рвотные позывы, и он сплевывает её куда-нибудь в сторону, сворачиваясь в позу «эмбриона», чтобы защитить внутренние органы. «Чем же вы отличаетесь?» — чётко отпечаталось где-то внутри. «Ты прав, Чхве Ёнджун. Некоторые люди ещё хуже, чем ты думаешь». Неизвестный мужской голос какого-то прохожего заставляет их остановиться и бежать отсюда в другую сторону. Всё затихает, и это совсем не похоже на то, что Бомгю помнит из своих снов. — Мальчик, что с тобой? Мальчик? Последнее, что он слышит, закрывая глаза. Не хотелось ни вставать, ни двигаться, ни плакать. Он перекатывается на спину, чтобы дать понять, что он ещё живой. Чисто теоретически, конечно. — Всё хорошо. Мы немного поссорились. — Говорит через силу, негромко, чтобы сэкономить оставшийся дух. Режущие ощущения заполняют нутро целиком, стоит надеяться, чтобы ничего не оказалось сломанным. А завтра.. кажется, завтра его ждут новые проблемы. — Вызвать скорую? Поднимайся, малый, аккуратно давай. Бомгю следует указанию и медленно встаёт, опираясь на чью-то руку. Он отмахивается от предложений словами, что ничего болит и они всего-то повздорили, как это делают все подростки, хотя самому хочется сесть и завыть во всё горло. Вслед слышит поток осуждения и ругательств в сторону тех, кто позволяет себе творить такое с другими людьми, а Бомгю соглашается уже мысленно. — Здесь.. недалеко. Я дойду сам, — кивает головой, сжимая рукой область живота, — спасибо за беспокойство, господин. Путь домой обычно не дольше двадцати минут, но сейчас кажется бесконечным, каждый шаг усиливает изнеможение. Белая рубашка смешалась в один тон с уличной пылью, а на школьную форму и взглянуть теперь страшно; распухшая губа, в уголке которой осталась запекшаяся кровь, жутко жжёт, на голове взъерошенные волосы и предвкушение фиолетовых ссадин на теле. Чхве заваливается в пустой дом, впервые ощущая невероятное облегчение от того, что он здесь. Он дома. Бомгю аккуратно спускается вниз, бросая потрепанный рюкзак куда глаза глядят, и ложится спиной на ледяной пол. Грудь мерно вздымается вверх, дыхание постепенно восстанавливается. Отголоски воспоминаний, как он лежал здесь, окутанный галлюцинациями про мёртвых птиц, настигают слабыми всплесками, пока он полностью не проваливается в темноту закрытых век.