Way home

       Большим пальцем руки он с осторожностью проводит по чужой щеке, так невесомо, словно боясь оставить от своих прикосновений новые раны. Бомгю выглядит настолько паршиво, будто маленький птенец из любопытства выпрыгнул из своего гнёзда и повалился камнем на асфальт, чудом оставшись в живых. Горький узел, осевший на гортани прочным комом, сжимает с такой силой, что хочется откашляться и вывернуть из себя эти чувства — совсем ему неизвестные, стёртые временем и утонувшие под разрушительным потоком гнева. Как инородное вещество, которое без разрешения вживили, спрятали где-то внутри, и оставили на произвол судьбы: приживётся с ним или начнётся отторжение? Ёнджун согласен на то, чтобы в ту же секунду снять живой скальп с любого, кто посмеет потревожить их сейчас. Он проводит рукой вверх, по волосам, пальцами легко цепляясь за немного вьющиеся пряди; рисует причудливые линии, когда ведёт по бархатной коже, её тепло передаётся электрическими импульсами на кончиках пальцев. Бомгю соткан из всего, к чему тянет огромным магнитом — прикасаться, гладить по макушке, ощущать на себе его потерянный взгляд и дотронуться там, где останутся фиолетовые отметины, чтобы забрать эту боль себе. Он бы смог сидеть так часами — на коленях перед лежащим измученным парнем, один его вид заставляет сдерживать непреодолимое желание метать и рвать из-за того, что кто-то позволил себе причинить ему зло. Нарвался на драку? Его ограбили? Бросился под машину? Черт возьми, жизнь обделила его и малейшим понятием самосохранения, зато оформила удивительный талант притягивать к себе неприятности. Но проблема у Бомгю — одна, и носит она имя «Ёнджун», а остальным следовало бы держаться подальше. Разряд от раздражения проходится вдоль и поперёк, от чего становится трудно ответить: действительно ли тебя бесит только то, что ему навредил кто-то другой, а не ты, Чхве Ёнджун? — Что же с тобой сделали? Шепчет. Мысли о том, что с ним произошло, сворачиваются в один смертоносный вихрь, готовый убивать всё живое на своём пути. Этот урод, или кто бы там ни был, должен ежедневно благодарить высшие силы за то, что Ёнджун не может покинуть дом. В ином случае, его собирали бы по частям — такой весёлый квест в подарок. К сожалению, курсы первой помощи он никогда не посещал, но невооружённым взглядом и так ясно, что так долго валяться на холодной и твёрдой поверхности — дело гиблое. — Будешь у меня в долгу, ясно? — Он подхватывает парня на руки, который слабо реагирует на внешний мир, чтобы отнести в его комнату. Ему лучше хорошенько отоспаться до тех пор, пока не приедут его родители, а там уже все подробности случившегося станут ясны, как на ладони. Несёт и мысленно просит всех святых, чтобы Гю не проснулся до тех пор, пока Ёнджун не растворится в ближайшей тени, оставив после себя лишь прозрачное напоминание. Всё, что он может себе позволить — лишь наблюдать со стороны, пока мерзкая масса его червоточин изнутри борется за своё главенство, и шепчет: убей всё, что может делать тебя слабым. Тебе не нужно ничего, кроме чужих страданий. Чем дальше он заходит в тёмный лес под названием «Бомгю», тем сильнее горит под ребром, а он не привык так — рушатся его принципы под шквальным огнём, хочется вернуться обратно, куда-то подальше за стену, где нет места людям и всему человеческому. «Хочешь защитить его? Защити от себя». Существование Ёнджуна до появления в этих стенах новых постояльцев походило больше на летаргический сон — о реальности напоминали лишь чужие зеваки, что всяким способом старались сюда проникнуть, поглазеть, а кому-то и вовсе приходило в голову вскрыть замки, чтобы зайти внутрь. Охранять этот дом стало единственной целью, которая не разрешала гневу утихнуть. Воспоминания, живущие в каждом отделе мозга, не дают ненависти исчезнуть. Если его жизнь изложена в кинематографической ленте, то это — фильм-катастрофа. Ёнджун же, по определению, приговор для других. Он чувствовал себя на станции, куда приходят поезда, но ты всё стоишь и думаешь, какой же из них твой? Найдётся ли где-то внутри набитых, как в плотной консервной банке, вагончиках место для тебя, или, может быть, твой поезд давно ушёл? Кажется, что так. Всё уходило и возвращалось обратно, цикличность окружающего мира никогда не изменяла себе — за зимой обязательно последует весна, маленькие дети, что гуляют где-то поблизости, вскоре станут взрослыми, а парень так и остаётся в заточении собственной коробки. Поезда отправляются, через окна видны лица людей — что ждёт их на той стороне? Счастливая жизнь? Будущее со сбыточными мечтами? А он стоит один, оставаясь деталью среди холодных пустых комнат, не растерянный, не напуганный, просто существующий. И ждёт — день, год, стрелки часов проходят сотню кругов прежде, чем открыть глаза и понять, что это не дурацкий сон. Теперь есть он — мальчишка с глазами цвета горячего мёда, который в схватке со смертью решил бежать ей прямо в зубы, как обезумевший герой. Вырезать ли взамен сердце из своей груди, чтобы услышать, о чем он думает? С их появления в доме он отсчитал не более трёх дней — это максимум для самых стойких. После чего перебирал варианты: тем, кто не успел спрятаться, не избежать расправы, и это момент деликатный, хочется же превратить их жизнь в настоящий ад, а самому получать зрелище от этого шоу. И так было бы всегда — это истина, беспрекословный принцип, личная конституция. Бомгю — перебежчик, и его внутренней стране это нравится. Ради таких, кажется, вносят поправки и переписывают вековую историю. На него идёшь войной, вооружившись до зубов вместе с идеальной стратегией, и разрешаешь себе проиграть перед его немощной армией. Сдаться. Или сбежать?

/

Из приоткрытых губ выскальзывают хриплые вздохи, под дрогнувшими ресницами медленно показывается мутный взгляд: — Что.. — Обмякшее тело плавно приземляется на холодное одеяло, чужие руки на себе он находит весьма правильным, потому что знает чьи они и в этом невозможно ошибиться. — Что со мной? — Забудь. Ёнджун вздрагивает от неожиданно прозвучавшей реплики, а после отчаянно про себя проклинает всех богов, к которым обращался ранее, за невыполненные просьбы. У него же почти всё шло по плану! «Может вырубить его?», — пролетает в голове следом, но Чхве старательно отбрасывает эту затею. Раз взялся выручать, то хоть попытайся не навредить ещё больше. — Это твой сон, — продолжает говорить Ёнджун. — Сейчас я.. хм, что-нибудь сделаю, а ты будешь реветь следующие несколько часов, как не выжатая тряпка с водой. Договорились? — И что ты сделаешь? Бомгю приподнимается на локтях, но, оценив свои и без того иссякшие силы, валится обратно на кровать. Внутри по-прежнему гудело от притупившейся боли, остатки недосна заставляли усомниться в реальности происходящего, но интерес был превыше физических ощущений. Ему не хотелось признавать, что в глубине души он ожидал их встречи, и имя «Ёнджун» порой брало главную роль в его мыслях, но давать себе ответ на вопрос «почему так» не хотелось. Слишком долго Чхве пытался гнаться за какими-то объяснениями, но каждый раз это завершалось провалом. — Не знаю. — Он подходит ближе, упираясь коленными чашечками в основание кровати. — Может, напичкать тебя какими-то насекомыми и заставить проглатывать, пока они будут пытаться вылезти изо рта наружу? — Я не выгляжу так, будто мне есть, что терять. Почему.. — Бомгю запинается, будто в последний момент решается не говорить. — Почему ты так хочешь навредить мне? — А почему тебе вечно нужно довести до того, чтобы я захотел вырвать тебе язык? Ёнджун скрывается за знакомой непроницаемо-издевательской маской, без стеснения рассматривая парня свысока, и всеми фибрами посылая сигналы куда-нибудь ввысь, чтобы дали сил не рвануть из этой комнаты, как трусливый пятилетний мальчишка. Нет уж, такую позорную слабину из него никто не сможет вытащить. — Можно просто попросить замолчать. — «Просто» не бывает. Но у меня есть для тебя и другие способы заткнуться. Оценишь? — По бегающим глазам и заметному волнению Бомгю, можно с первой же попытки определить, что их мысли с точностью совпали. — Я молчу. — В горле пересыхает. Он отгоняет от себя те воспоминания, что заставляют щеки порозоветь, в обмен на убеждение: ему максимум перекроют кислород или пробьют чем-нибудь горло. Нужно держать себя в руках. — Разве тебе не понравилось? Первый раз всегда странный, но в этом его сокровенная прелесть. — Понравилось что? Как мне всадили в грудь огромное лезвие, а потом я проснулся, думая, что уже мёртв? Нет, спасибо. — Бомгю отводит взгляд, влипая в потолок и попутно удивляясь их разговору. Сейчас ему практически не страшно, даже если посреди комнаты внезапно вырастет огромный ядовитый паук или его тело пустят на фарш, он не сдвинется с места. В какой-то момент всё его «привычное» потеряло своё сакральное назначение, заставляя чувствовать себя пустым и уставшим. То, что было вне этих стен, было не более безопасным, чем существование под одной крышей с опасным существом, это он уже хорошо выучил — жизнь преподносит свои уроки на бойцовском ринге. — И ты помнишь, что было до этого? Я бы повторил это так, для закрепления теории, раз в тебе сегодня проснулась дикая смелость. — На память не жалуюсь, увы. «Хотел бы я сказать, что теперь даже твоя компания мне приятнее, чем быть в той кучке мудаков из школы, Ёнджун». Бомгю напрягает все силы, морщась от того, как гадко стягивает в области рёбер, чтобы принять положение сидя. Из этого следует утешающий вывод: кости целы, хотя по ощущением это незаметно, но радует, что не придётся ехать в больницу или валяться тут трупом. А у Ёнджуна сводит с новой силой, как в судороге, когда этот парень — рукой протяни — так близко, что охото стиснуть зубы и напомнить себе, что он не способен в телячьи нежности, да и внутри не может быть спрятано ничего, кроме маленького детонатора — только задень и всё взорвётся. Кто вообще позволил ему быть таким привлекающим, чтобы напрочь выбить из мозгов его принцип врождённого отсутствия сердца? Ёнджун уверенно протягивает руку к чужому лицу, надавливая пальцем на подбородок, чтобы устремить взгляд парня на себя. Стоит признать, что он сейчас более отчаянный, чем казался раньше. Не без труда, Гю разворачивается всем корпусом к старшему из Чхве, терпеливо ожидая дальнейший действий. Между ними расстояние — хрупкое, всё та же самая вытянутая рука, защищающая столкновение их допустимых границ. Ёнджун наклоняется сильнее, чтобы почти что поравняться с лицом парня, рефлекторно облизывая свою нижнюю губу. — Признайся, ты так безнадёжно спешил домой, что решил проехаться пару километров лицом по асфальту, или какого чёрта я должен тащить твою полумертвую задницу наверх? — А ты.. так безнадёжно решил меня добить, что так заботливо притащил её в комнату? — Парировал Бомгю. От того, как близко находился призрак (в такой обстановке эта формулировка ему кажется совсем невежливой), хотелось задержать дыхание. Это повторяется снова. Ему придётся хорошо постараться, чтобы в этот раз всё закончилось хотя бы без торчащего ножа в любой точке тела. — Хорошо. Один-один. Так что? Ёнджун думает о том, что чудовище, закованное в клетку из костей, в любой момент готово сорваться с цепи. И об этих губах. — Пообщался с новыми одноклассниками, — врать нет смысла. — Я им очень понравился, кажись. «Глупый. Всё-таки встрял в драку». — О, правда. Познакомишь? — Голос Чхве Ёнджуна вбивается в голову гвоздями, разрывая связь с тем миром, что кружится вокруг них в данный момент: ни драка, ни школа, ни предстоящие проблемы с родителями больше не имеют права занимать место в мыслях. Бомгю чувствует себя так, словно в играх на выживание ему досталась комната, где стены беспощадно съезжаются, а он стоит и выбирает, с какой же стороны ему грозит большая опасность, но это бессмысленно. Его в любом случае раздавит в щепки. — Зачем? — Я убью их? Это спойлер. — Буду ли я лицемером, если скажу, что такой подход меня успокаивает? — Ёнджун сгибает правое колено, чтобы опереться всем весом на кровать, и кладёт свободную руку на плечо Бомгю — оно ощутимо дрожит: от холода или всё же от пугающей настойчивости. Их связь — безупречная ошибка, которая стоит того, чтобы совершить. — Будешь. Вам не отделаться от этого дерьма. Ёнджун провёл пальцами по острой линии челюсти, задевая мягкость его пушистых щёк, таких горячих, словно их только что раскалили. Он заводит прядь волос за ухо, отмечая, как Бомгю нервно реагирует, хотя старается сохранять равнодушный вид. Они оба сдаются перед собственной борьбой — Ёнджуна впечатляет эта храбрость, Бомгю тянет в неизвестность, как проклятого. Чхве-младший осторожно проходится рукой по правому бедру и оставляет её на чужой талии, ощущая ладонью леденящий кровь озноб, который излучает тело Ёнджуна. — Это неправильно. — Жалобный шёпот вырывается со стороны Бомгю. Там, где заканчивалась агрессия и желание размазать по стене всё живое, открывалось что-то ныне неизведанное — пленительные черты Чхве Ёнджуна, чьи руки углублялись в его кожу, как корни деревьев, и что-то в груди подсказывало, что он сам этого просит. Он хочет испытать его, пусть трезвая часть разума твердит, что это ненормально, извращённо и он обязательно пожалеет, когда в спине окажется новая дюжина острых лезвий. Чхве Ёнджун стал тем, кто делает его живым, заставляя терять дыхание от премиального набора эмоций в то время, как жизнь верно превращала его в комнатное растение. «Убьёшь меня ты или это сделают мои родители, как только им позвонят из школы или они заметят мои новые синяки, мне плевать. Пожалуйста, могу ли я совсем недолго отключить мозг и прекратить думать о том, что хорошо, а что плохо?» — Считай, что это сон. Всего лишь. Колотые раны, с которыми Гю старательно избегал зрительного контакта, рассеивались по всему корпусу Ёнджуна, и если бы парень не знал, что прошло уже много лет, то принял бы их за свежие. — Не смотри туда. Бомгю с замершим сердцем поднял глаза, боясь того, что это могло бы его разозлить или вывести из себя. Ему не хотелось напоминать об этих ранах, как и ворошить больную тему. Только не сегодня. Выражение Ёнджуна наоборот не выдаёт никакой обеспокоенности, почерневший взгляд обжигающе цепляется за его лицо, что можно прочувствовать даже сквозь одежду. Они квиты: изорванная чёрная футболка напротив испорченной уличной грязью школьной формы, которые так выделяются на фоне свежего постельного белья — за это парень получил бы отдельный выговор, если бы кто-то ещё знал, что здесь происходит. Ёнджун, наконец, обхватывает его двумя ладонями, с завидной уверенностью приближается к приоткрытым губам парня, пока тот от волнения сжимает руками изгибы его талии, держась за неё, словно за последнюю надежду. Бомгю наспех облизывает свои губы и закрывает глаза (это он выудил из просмотренных фильмов, а значит — так надо), сердце бьётся так быстро, будто это последние три минуты перед его остановкой. Опыта в этих делах у него не очень завалялось, если не считать те несколько раз, когда он глупо приклеился к своей однокласснице, что была влюблена в него со средней школы, и это походило больше на то, как будто Бомгю споткнулся и случайно упал ей на лицо. Но даже из этого, как и из разных просмотренных видео, он имел какое-то малейшее представление. — Я в этом не разбираюсь. — Гю ощущает на кончике носа невесомое прикосновение, не решаясь открыть глаза. — В прошлый раз ты вообще рыдал. Ничего более унизительного для моих способностей больше не будет, — отвечает Ён, беспорядочно целуя каждый попавшийся участок изнеженной кожи, едва справляясь с нахлынувшим желанием быть жёстче. Он растягивает этот момент, замечая, как парень неровно дышит, предательски задыхается под давлением его пухлых губ; возведённая оборона логичных и правильных установок слабеет, разрушаясь. Пчёлы, что умирали среди арктической души Ёнджуна, наперегонки летят в цветочный сад, боясь, что всё окажется миражем. Он несдержанно кусает нижнюю губу Бомгю, жадно, от чего удушающие спазмы внизу живота начинают вибрировать; и в этом на секунду он находит своё спасение — в хрупких чертах этого парня, в его шелковистых касаниях дрожащими руками и виноватых глазах, куда Бомгю умещает так много недосказанного и необходимого. Там, где отступает боль и поглощающая неприязнь, начинаются горячие выдохи, непривычное головокружение и влажность жарких поцелуев. Если бы это было сном, то он предпочёл больше не просыпаться. Бомгю старается запомнить всё до самых деталей, выжечь в своей памяти от малейших тонкостей до осознания, что кожа Ёнджуна на ощупь самая северная, а он сам в точности снежная лавина — накрывает разом с головой. Гю наивно, едва неловко, отвечает (если быть точным, скорее послушно следует примеру): переплетается языком, прижимаясь как можно ближе, и боится разомкнуть веки, чтобы этот момент не завершился так быстро; его лицо ощутимо горит, контрастируя с холодными пересечениями с призраком, дыхание сбивается и приходится отстраняться на секунды, чтобы вдохнуть в лёгкие глоток воздуха. Последний звучный поцелуй в губы, которым они обменялись посреди невыносимо душной комнаты, первый шаг на пути к пропасти — к неизбежному падению, связанные алым на запястьях. Ёнджун внезапно прерывается, быстро отодвигаясь назад. Ещё несколько минут и он целиком утратит контроль над собой, а значит, что будет очень больно. Кому именно — он не может сказать, но теперь кажется, что он способен ранить сразу обоих. Он был слишком самоуверенным, думая, что ему подвластно абсолютно всё. Это похоже на полнолуние, которое затмевает разум тогда, когда замечает малейший повод ударить. — Мне лучше уйти. — Бомгю распахивает глаза, не двигаясь, тонкий голос подсознания кричит: тёмная сторона всегда живёт внутри Ёнджуна. Вопрос только в том, сколько времени ему удастся её удерживать. — Ты же помнишь, Бомгю. Всегда беги подальше от этого дома. Прошу.