/
— Я ещё не сделал ничего такого, чтобы сейчас выслушивать то, какой же у вас плохой сын. — Бомгю никогда не повышал голос на родителей, но нахлынувшая истерика, что накопилась благодаря последним событиями через край, выстреливала наружу, как фейерверк. — В чем моя вина? У вас был плохой день? Плохая жизнь? Или я кого-нибудь убил на досуге, раз заслуживаю такого отношения к себе? Оказаться лицом к лицу к стене непонимания со стороны близких и выслушивать дурацкие догадки было выше его сил, — сначала ты думаешь, что хуже уже не будет, но ошибаешься. — Прекрати орать и успокойся. — Этот спокойный тон отца, граничащий с пассивным недовольством, можно узнать с одной попытки. Мистер Чхве безэмоционально смотрит на сына, будто такие разговоры для него — обычная практика. — Ещё и месяца учёбы не прошло, как ты успел вляпаться в конфликт с одноклассниками. Что с тобой происходит? Их и без того нечастый совместный ужин принёс лишь новый скандал — родители узнали обо всём незамедлительно и пришлось ещё сорок минут оправдываться, что инициатором драки был не Бомгю. В разговор вступает мама, что до этого нервно ворошила палочками еду в тарелке, не пытаясь что-то съесть. От давления, застывшего в воздухе, можно было бы подавиться. — Ты пьешь таблетки? — Я потерял новую баночку на днях. Чхве-младший не врёт: это уже третья упаковка таблеток, которую он удивительным образом теряет из виду, то ли из-за своей рассеянности, то ли это лекарство не имеет для него такого значения, чтобы относиться к этому серьёзно. Эти лекарства не приносили ему ничего хорошего, чтобы хвататься за них, как за последний шанс. — Не хочу слышать эти отговорки! — Миссис Чхве незаметно для себя переходит на крик. — Я не узнаю тебя, Бомгю! Сколько это будет продолжаться? Между нами какие-то недомолвки, ты заболеваешь на пустом месте, а по ночам кричишь, будто тебя там убивают, но при этом всё время отказываешься от обследования. Таблетки ты тоже не хочешь пить, ведешь себя отстранённо, потом мы с отцом узнаем про какие-то драки, — её голос дрожит, будто она вот-вот расплачется. — Что дальше? Нам позвонят из полиции и скажут, что наш сын найден в каком-то притоне или секте? Ты что-то принимаешь? Столовые приборы с характерным звуком падают на стол. У Бомгю сердце бьётся с такой силой, что он ладен согласиться на то, чтобы оно и вовсе остановилось. Он слушает, не решаясь поднять глаза, потому что если встретится с ними взглядами, точно заплачет. Рыдать взахлёб перед родителями — такую роскошь он себе позволять не хотел. Ему больно, по-новому и совсем необъяснимо болит от этих слов, будто родители не пытались понять его, даже толком не спросили, что происходит на самом деле. А если бы и услышали, то ни за что бы не поверили. Они скорее будут думать, что парень сошёл с ума или каждый вечер пускает по вене дозу наркотиков, чем признают слова Бомгю правдивыми. Он молчит: о кошмарах, что навсегда украли его сон, о Чхве Ёнджуне, который не просто существовал здесь — их связывало теперь нечто большее, в чем не оставалось сомнений, о школьных ублюдках, не способных ответить за свои слова. О том, что остался один, и это его стремительно ломало. — Разве вам есть какое-то дело? — Горько на языке, но оставлять всё, как есть, он не собирается. — Вас интересует только работа и в ней нет ни меня, ни этого чертового дома, ничего, кроме ваших домыслов и выводов. Всё просто. — Не смей хамить, ты не с друзьями разговариваешь. Если бы мы не работали так усердно, то чёрта с два что имели бы. Тебе стоит быть благодарным, что мы можем дать тебе всё, что нужно для хорошей жизни. «Всё, кроме полноценной родительской любви, папа. У меня было всё, кроме вас», — мысленно отвечает на реплику отца, потом тихо произносит: — Да. Конечно. Извините, что я вырос таким разочарованием. Парень встаёт из-за стола и направляется в комнату под расстрелом рыданий матери и чужого осуждения, в спину отрывками доносилось: «Откуда в тебе столько неуважения?» и «Чхве Бомгю, сейчас же вернись на место», а в завершении слова отца: — Послезавтра мы поедем в больницу, возражения не принимаются. Подумай над тем, в кого ты превратился. Бомгю быстро поднимается наверх, позволяя слезам вновь застилать глаза, но он не в силах их остановить. Нет, он ни за что бы не признался, что скрывает в себе этот дом. Он остался один против всего, что подобно зверю своими когтистыми лапами хотело ударить его, ранить как можно сильнее. И зверь безошибочно побеждает. Он оставил себя там, за десятки километров отсюда, где похоронены его счастливые воспоминания и беззаботная жизнь, но сейчас от этого становилось ещё тяжелее — его «хорошее» продолжает тлеть под пламенем, разрушающим живое на своём пути, оставляя после себя пустоту и пепел. Он чувствует себя тем же пустым, заброшенным домом, который раньше был чьим-то родным местом, а стены до сих пор помнят тепло и уют, но этого больше нет. В этот дом страшно заходить — он покрывается плесенью, потому что сквозь выбитые окна пробиваются осенние дожди и залетают под порывом ветра уже мёртвые жёлтые листья, оставаясь где-то внутри. Покрытые паутиной углы комнат, непросохшие полы и крыша, готовая рухнуть вниз в любой неподходящий момент; дом дожидается снегов и прочных морозов, чтобы белый цвет хотя бы ненадолго скрыл черную грязь опустошения и сгнивших листьев. Снег сойдёт — после длительного сна всегда наступает весна, влажный затхлый запах и трещины на древесных досках, сквозь которые будет пробиваться маленькая зелёная жизнь в образе безымянных травинок и цветов. Дом мог бы выглядеть красивым снаружи, но он по-прежнему жуткий и жить в нём стало невозможно. Если Чхве Бомгю — это покинутый кем-то дом, то Ёнджун хотел бы оставаться внутри него подольше, согласен быть прикованным, проклятым, обречённым — их существование порознь стало казаться чем-то бессмысленным./
Около девяти вечера, когда слезы исчерпали свой недельный запас, Бомгю услышал за дверью тихое «доброй ночи» маминым голосом. Он уставшим тоном перебивает тишину комнаты: — Вам тоже хороших снов. Слабо уловимые на слух шаги в коридоре отдалялись, а значит, что мама его услышала. Парень не хотел на них злиться — огорчение, вперемешку с гневом, жалостью и болью, смывались под солёным потоком слез, а после чего в нём покоились слабость и усталость. На столе горела одна лампа и этого было недостаточно, чтобы полноценно избавиться от темноты, но приглушённый свет приятно обволакивал покрасневшие глаза, пока Бомгю без особого смысла всматривался в одну точку. Он сидел на полу, не обращая внимания на сигналы о пульсирующей боли в теле, и не собирался двигаться вообще, но в голову пришла одна спонтанная мысль. Хотелось расслабиться. Чхве с большим трудом поднялся на ноги, чтобы переместиться в небольшое кресло, захватив с собой гитару — он не практиковался уже столько времени, но руки все ещё помнили её суть. Будет ли приличным называть их отношения с гитарой «хобби», ведь это было ближе к потребности, к чему он возвращался, когда хотелось выжать из себя всё содержимое посредством мелодий и бездумного подпевания в их такт. Получается не сразу, дрожащими пальцами он тянет струны, пытаясь обуздать своё беспокойное состояние. Сумеречное безмолвие украшает нежное звучание гитары, что ощущается даже как-то романтично и волнительно. — Впереди долгий путь, и нет ни капли света, — на ум приходят строки одной из любимых песен и он хаотично подпевает их. Его инструментал не подходит под оригинальную версию, но это совсем не волнует. Момент, заставляющий на какое-то время забыться, придавая этому новый смысл. — Когда назову твоё имя, проснутся спящие звезды. Тогда сияй ещё ярче. Завтра. Уже завтра я назову тебя по имени, чего бы это не стоило. Принесешь ты мне спасение или конец? — Когда назовём по имени друг друга, мы будем бежать вместе вечно. Мягкие, обнимающие слух, мотивы проникали вглубь тела и успокаивали его тревожное сердце. Пением парень, в общем-то, никогда не увлекался, но не подпевать излюбленные тексты считал за грех — один на один с ночной тишиной, когда родители уже легли спать, а из постороннего шума только редко проезжающий автомобиль, Бомгю впервые за некоторое время позволил себе быть в порядке, будто всё, что происходило, было глупой фантазией какого-то ребёнка. Музыка наполняла его, врезаясь в тёмную муть, бегущую по венам, и заставляла быть сейчас непривычно живым. В этих словах он растворялся и снова ловил себя на том, что думает о мёртвом парне и эти строки ему так идут. Нужно ещё быстрее бежать, чтобы никакие монстры больше не смогли их преследовать. Несмотря на то, что было достаточно поздно, Чхве отставляет гитару в сторону и нащупывает рукой лежащий поблизости телефон, чтобы отправить на новый номер сообщение: B: Привет, это Бомгю из школы. Я себя плохо чувствую, поэтому завтра не приду на занятия. Если будет что-то срочное, напиши мне, ладно? B: Прости, что так поздно. Добрых снов.S: Всё в порядке, выздоравливай ;)
S: Сладких!
Прочитано. Субин ответил буквально за несколько минут, а значит, что неприятная тяжесть ожидания не заставит мучаться до самого утра. Этот поступок отправляется в поток бесконечных необдуманных действий, где полностью отсутствует логика и рациональные выводы, но, следуя за своим сердцем и изначальным нежеланием идти завтра в школу, он уже всё давно решил. Родители будут в бешенстве. Это небольшая отместка на тот факт, что послезавтра ему прибавят стресса в виде обследования, а потом ещё заставят принимать какие-нибудь новые таблетки, думая, что вся проблема кроется лишь в голове парня. Бомгю кладёт телефон на пол и прикрывает глаза, чтобы насладиться ещё некоторым временем в этом небольшом уютном кресле и продумать план его дальнейших действий. Громкий стук в окно заставляет в страхе распахнуть глаза — Бомгю незаметно задремал; вопросы о том, который сейчас час и что происходит, смутно пробивались в мыслях, пока мозг в аварийном режиме пытался проснуться. Стуки с таким же шумом повторились, от чего парень поднялся на ноги, ощущая, как тело болит с новой силой из-за того, что полулежачую позу не меняли какое-то время. На коже физически можно почувствовать жжение, словно кто-то на него смотрит. Прямо из окна. Он быстро приближается к нему, чтобы задернуть шторы, и не решается рассматривать то, что происходит снаружи — это может напугать его не на шутку, поэтому лучше так не рисковать. Свет настольной лампы рассеивается во тьме. Бомгю слышит своё тяжёлое дыхание, вызванное внезапной вспышкой паники и страха, но его практически впервые не покидает ощущение, что это больше не сон. И от этого становилось не легче. Мерзкий звук скрипа пальцев по стеклу ударяет по ушам, кто-то или что-то продолжает тарабанить по окнам, что начинает казаться, будто бьют не только в окно его комнаты — эти звуки разносятся со всех сторон, а спустя несколько минут Гю слышит настойчивый стук в дверь. Оглушающие чувства беспомощности накрывают с головой, он дрожит всем телом, одновременно стараясь не задохнуться от испуга, но теряет любую возможность сдвинуться с места — вместе с звонкими непрекращающимися ударами в окна и двери по всему дому доносится грохот уличных ворот, а пол под ногами легко вибрирует. Бомгю крепко жмурится и пятится назад к дальней стене — он не готов видеть всё, что последует дальше; онемевший разум не выдаёт ничего, кроме катастрофического ужаса, бросающего то в холод, то в жар. — Господи, господи.. — Ладони сходятся в характерном жесте, как делают во время чтения молитв, но последующих обращений к Всевышнему не следует, ведь объем воздуха в грудной клетке смертельно ограничен. Это не сон — это сон — это всё нереально. Да какого же чёрта здесь происходит! Несколько минут парень остаётся неподвижным, бросив все силы на внутреннюю борьбу за собственную жизнь, а содрогающие стены дома атаки не имеют конца до тех пор, пока пронзительный треск выбитой комнатной двери не заполняет его голову до самых краёв. «Проснись» «Проснись, Бомгю!» — знакомый бархатный голос врезается следом, который Чхве-младший уже безошибочно узнаёт, что вырывает его из липкой прострации неизвестных галлюцинаций.