Холодная ладонь в другой такой же, потому что ощутимое потепление в их отношении друг к другу не согревало дурацкое подвальное помещение. Он прикасался к призраку не единожды и хорошо запомнил, каково это, но каждый раз это удивляет, как в первый.
Тело Ёнджуна человеческое, подобно обычному, но без тех функций, наделяющих его жизнеспособностью. Он, скорее всего, не нуждается в том, чтобы каждую ночь спать и восстанавливать энергию, не имеет потребности в еде; в его венах застывшая кровь, а грудь не вздымается от принятого кислорода уже много лет. Учёные придумывают для таких, как он, замысловатые термины, чтобы как-то оправдать все феномены, которые отличны от обычных людей. Но истина была проще — Чхве Ёнджун просто мёртв. И ему плевать хотелось на терминологию.
Раны становятся всё глубже и глубже, Чхве Бомгю — крошечные осколки стекла, которые врезаются под кожу; он такой хрупкий, но решил взвалить всю вину на себя.
— Я устал, — отвечает младший из Чхве, грустно усмехаясь своим словам. Он чувствует себя полным слабаком. — Устал от одиночества. От потери тех, кто шёл со мной рядом так долго, что теперь их отсутствие оставляет во мне зияющую пропасть. Устал от людей, от ненависти, от своих мыслей, Ёнджун.
Он, кажется, как никто понимает, о чём Бомгю говорит — всё его неживое сейчас почему-то болит. Гю продолжает:
— Меня окружает только тьма, готовая хорошенько ударить в любой момент.
Я больше не справляюсь.
«Ты способен её рассеять. Ты — самое лучшее, что смог обрести этот дом».
— У тебя просто разыгралась фантазия, парень. Лучше прекрати принимать таблетки и восстанови свой режим, — беззаботно отвечает Ёнджун. Чхве Бомгю посеял в сердце незнакомую смуту — ему же за неё и отвечать. Да только вот ни один из монстров не посмеет позариться на то, что бесцельно хранил в себе этот парень с угасающими огоньками в глазах.
Неестественная бледность с тёмными впадинами на лице, как траурная вуаль вдовы, взъерошенные каштановые волосы, что уже немного отросли с первого дня их встречи, — Ёнджун запоминает все его детали, которые оседают в голове, как липкая пыль.
— Мы можем подняться наверх? — Губы покрываются бледным фиолетовым оттенком. — Дома никого нет.
— А если бы были? Твои родители. — Отвечать вопросом на вопросом входит в число особенно раздражающих привычек Ёнджуна. — Что тогда?
— Не думаю, что обрадовались бы. Они же не знают о тебе.
— Познакомишь?
Парень несмело отрицательно качает головой и отправляется к выходу из подвала. Приятный голос призрака продолжает врезаться в позвоночные кости, вибрируя среди рёберных стенок, — он по-прежнему задерживается где-то в середине тела, как у себя дома.
— Ты бы мог сегодня умереть, — Чхве-старший, казалось, даже повеселел.
Бомгю страшно думать о смерти рядом с Ёнджуном, а говорить вслух и подавно: никто не мог предугадать, какую реакцию могут вызвать простые слова.
— Тебя бы это расстроило?
Чья-то смерть — для кого-то горе, но в самом деле просто статистика. Облегчение было скрыто в переплетённых пальцах, в этих смущающих, странных движениях, где их жизни снова мистическим образом сталкиваются, как два параллельных мира. Бомгю улыбается краешком губ, пока никто не видит, словно не верит — есть ли в этом подвох?
— Нет.
«Я знаю», — хотелось сказать, но парень удержался. А может, знал он всё неправильно?
/
Бомгю садится за стол, разгребая новые учебники и пытается разобраться, что вообще ему нужно сделать из учебных заданий. Густая тишина окутывает всю комнату — ничего, кроме дыхания парня и изредка доносящегося шума снаружи дома. Ёнджун всё ещё где-то позади, как обычно блуждает по территории своей бывшей комнаты, сбегая от мыслей о последствиях их совместного выбора.
— Раздражает, — шёпотом ругается Гю, когда не может понять свой же почерк. На телефон, что валялся где-то на кровати, приходит новое уведомление, характерный звук которого звонко разрезает затянувшуюся молчаливость.
— Кто это? — Лицо Ёнджуна буквально нависает над экраном, вчитываясь в чужое сообщение, пока Бомгю терпеливо за ним наблюдает со стороны.
Нет, Ёнджуну не стыдно — он привык делать всё, что ему захочется, а чувство такта и право на конфиденциальную информацию не более, чем просто забавляют. Быть призраком, может быть, даже проще, чем быть человеком.
— Это у тебя нужно спрашивать, — с долей сарказма спрашивает парень, ведь в будничной обстановке его бы точно возмутил такой штурм личного пространства.
Вслед приходят несколько уведомлений, краем глаза Ёнджун замечает что-то о новом проекте по истории, вопрос «Как ты себя чувствуешь?» и глупый смайлик. Бесит. Он отходит от постели, будто ничего и не видел, а утолять своё любопытство Бомгю вынужден самостоятельно.
— Это мой одноклассник. — коротко отвечает, когда телефон наконец-то оказывается в руках. Имя «Субин» ярко светится над номером. Он заботлив или слишком вежлив, как думалось Бомгю. — Мне кажется, что историк меня недолюбливает.
Или же метать свою неприязнь в сторону новых учеников в этой школе было «посвящением» или традицией. Чхве-младший проучился совсем немного, но этого хватает, чтобы из отсутствующего энтузиазма к учёбе перейти к полному нежеланию там появляться. Утешало только то, что это был последний год, хоть и с намеченными перспективами он будет тянуться, как вечность.
— Могу помочь, — Ёнджун бесшумно приземляется на поверхность стола рядом с какими-то книгами, по-детски качая ногами, чтобы помешать присутствием своему
неравнодушному объекту. Да и к чёрту это обучение вовсе.
— Ты в ней разбираешься? — Глаза Гю немного расширяются, он возвращается обратно на своё рабочее место, стараясь не заострять внимание на цепком прицеле Ёнджуна, что сопровождает его от и до. — Ну, в общей истории.
«Разбираюсь в том, как сделать так, чтобы твоему учителю было далеко не до этого задания», — голос, озвучивающий мысли в его черепной коробке, сухо комментирует этот вопрос. Конечно, Ёнджун ему не признается, о каких жутких вещах сейчас подумал. Но кажется, что Бомгю совсем не удивился бы — его выдержке ещё можно позавидовать.
— Немного, — врёт. Кому-то хочется, чтобы их объединяло что-то ещё, кроме одной крыши над головой. Тяжело с ним. Опасно. Зубы острые вгрызаются в нутро, напоминая, кто он такой и в кого превратился; его плоть на вкус тёрпкая, как железо и копоть, Чхве Ёнджун — смерть на поле боя, поглощающая последний вздох жизни.
В сердце слышен вой — так кричит, рвёт и разрывает артерии его бездомный монстр, что хотел бы ластиться к чужим рукам; и ласковым, излюбленным, нужным быть, и вспомнить всё, что похоронили в сырую землю. В его мутном омуте Бомгю захлебнется, но без него больно так, что перестаёт хватать необходимого воздуха, когда он вообще не нужен.
Глаза парня — Марианская впадина, темно-карие, как шероховатая поверхность раскалённой планеты, а он падает вглубь, наивно надеясь, что не разобьётся в конечном счёте. Умоляющее он смотрит, с вопросом, мол: «Ты не шутишь?» и от его тонких линий, обрамляющих ангельское лицо, не хочется отводить завороженный взгляд.
Ёнджун кивает, с чем потом ещё придётся разобраться.
Желает, чтобы вся комната утонула в пунцовом цвете и пропиталась неприятно ударяющим в нос запахом железа, чтобы вопли за окном от нечеловеческой боли закладывали уши, чтобы касаться бархата нежной кожи, неторопливо, чувственно, зная, что им никто не сможет помешать, ничьи жалкие ножи не порвут их связывающую нить — Ёнджун готов уверовать или вбить гвозди потуже в деревянные бруски во второй раз, лишь оставаться таким «живым» рядом с Бомгю подольше.
Он борется. С самим собой — увы.
— Ну, слушай. — Чуть больше уверенности и готово. — Мы найдём нужную информацию, красиво оформим, а ты выучишь и получишь свою отметку.
— Капитан очевидность, это ведь не так легко, — Бомгю хмурится, мысленно расстраиваясь от нового груза дел. — Он будет придираться, я уверен.
— Тогда можем и его убить. Кого захочешь, — Ёнджун легко подхватывает ближайшую тетрадь парня, листая две несчастные исписанные странички. У Бомгю с такими темпами по всем предметам может быть «неуд», — только замани их в ловушку.
«А потом через двадцать минут отмой лужу крови и дело в кармане», — уголки губ ползут вверх рефлекторно, когда голова вскипает от возможных вариантов расправы. Чтобы убить кого-то — нужно отыскать в нём своего врага. Это отдушина, иллюзия несбыточной мести, способ избавиться от преследований собственной вины.
Убийство по-прежнему выливается в статистику. Сотни умерших тел — цифра в ежемесячных отчётах государственных структур. Чей-то гнев сегодня присваивает себе чью-то жизнь, пока число растёт до рекордных показателей.
Смерть Чхве Ёнджуна тоже оказалась лишь
цифрой.
Младшему достаточно захотеть и приложить минимум усилий, чтобы на одно дело о пропаже человека в полицейском участке стало больше, но парень к таким методам не готов и вряд ли свыкнется.
— Лучше сконцентрироваться на подготовке.
Бомгю спокойно — теперь это ощущение для него дикое и новое. Страх не смыкает свои лапы вокруг шеи, а мозг не воспроизводит самые страшные сценарии дальнейших событий. С Ёнджуном он так, будто знакомы уже с десяток лет, будто всю жизнь к нему шел, хотя его не назвать ни другом, ни врагом. Для запутанных чувств хочется отыскать ножницы и раскромсать всё на мелкие кусочки, чтобы стало яснее и точно.
Кем станут они друг для друга?
Ось неизбежность — привязанность.
Бомгю впервые за всё время думает, что тело Ёнджуна, должно быть, где-то захоронено. Логично было бы предположить (с каких-то пор сюжет однажды увиденного хоррора стал уверенным аргументом), что душе и телу нужно воссоединиться, чтобы отправиться в другой мир. Будь он чуточку сумасшедшим, то точно бы допустил идею раскопок, но ситуация не настолько запущенная. И слава всему святому.
Бомгю так и не притронулся к домашнему заданию, пропустил мимо себя щелчки новых сообщений на телефон и даже не вспомнил, что планировал сегодня сделать — всё, что было ранее, стало казаться бессмысленным перед волной неопознанных эмоций и произошедшего. Ёнджун был не самым хорошим собеседником, а лучшего Бомгю и не просил — в их странном взаимодействии парень открыл для себя много поразительных выводов: как быстро может измениться заурядное существование, сколько сил он потратил, чтобы прийти к этим долгожданным ответам, и какой нескрываемый интерес вызывал у него Ёнджун, за что становилось немного стыдно — все остальные покрутят пальцем у виска, а в худшем случае возьмут на себя обязанность высказать своё осуждение и непонимание. Но здесь не было остальных.
Никого больше не существовало рядом с Чхве Ёнджуном, он — первая снежная метель посреди безлюдных равнин.
Маленькими шагами, боясь споткнуться и полететь вниз по этой лестнице, он изучал и принимал удары за своё любопытство. От неспособности принять к поиску доказательств. Шаг. От чего-то физического, совершенно поверхностного навстречу тому, что скрыто глубоко внутри. Шаг. От ненависти к сочувствию. Ещё один шаг. По крошечным элементам единой системы, в каждую деталь вникать и сохранять её в чертогах сознания, бороться и за возможность быть выслушанным. От человеческого сожаления вперёд к принятию подлинных чувств.
За Чхве Ёнджуном действительно выросла целая история — трагедия, где главному герою не дожить до конца повести. Бомгю читает её медленно, внимательно, как неоспоримо особенное и существующее в единственном экземпляре.
Ёнджун, наконец, перестаёт овладевать рабочим столом и текущими мыслями, плавно сползает на ноги и плетётся куда-то назад — по еле слышным шагам было бы сложно понять, что здесь вообще кто-либо есть, кроме парня. Снова уходит.
/
Остаток дня проходит без происшествий, наедине с собой, к чему и привыкать не приходится. Пустые разговоры, давно покинувший его аппетит и тщетные попытки вернуться к проекту — Бомгю вкратце проходится по эпохам, чтобы выбрать наиболее интересные и уже завтра подобрать себе тему. Концентрация внимания на одном занятии — не его сильная сторона, поэтому парень параллельно перекидывается сообщениями с Тэхёном, у которого, к слову, было стабильно всё-в-порядке, и Субином, что добродушно согласился рассказать подробности очередного учебного дня. Чхве чувствует себя целиком отрезанным от внешнего мира, листая последние новости в ленте, будто прошло уже несколько лет его заточения, а не пару месяцев. Ёнджун возвращается ближе к одиннадцати ночи, так же тихо и безмолвно, как и позволил себе уйти.
Спина Гю затекла от сидячего положения за столом, а его сегодняшний коэффициент полезного действия равен нулю, потому что смотреть всякие бестолковые видео и думать «о вечном» оказалось веселее, чем заняться чем-то полезным. У него законный выходной и парень может без зазрения совести провести его так, как захочется. А так свободно на душе давно не было, от чего до сих пор не верится. Не думать о плохом хотя бы немного, не забивать мысли до колючей боли в висках, не испытывать в груди ком тревоги и невидимой угрозы. Разве он не заслужил свой отдых?
Они оба молчат, не решаясь прервать комфортную тишину. Младший находит Ёнджуна непривычно печальным, что-то иное уставшим блеском отражалось в безжизненных глазах — от уверенного и нахального Чхве Ёнджуна не осталось ничего, кроме наличия самого факта. Он занимает какую-то часть постели, кивая головой в сторону часов, пока Гю непонимающе разгадывает его нынешнее состояние.
— Ложись рядом.
Похлопывающими движениями руки Ёнджун зовёт его занять вторую половину кровати, и у Бомгю нет другого выбора, кроме как сделать это. Следом тихо вылетает фраза:
— Я тебе ничего не сделаю.
Могу ли я тебе доверять, Чхве Ёнджун?
— Я плохо помню свою старую жизнь, если честно. Будто до этого ничего не существовало, кроме того дня, когда мы с мамой погибли, — слабым голосом продолжает говорить, устраиваясь удобнее на скомканном одеяле в позе эмбриона. Напротив лишь удивлённое лицо младшего, что повторил за Ёнджуном и свернулся почти что в клубочек, слушая. — Был ли я вообще когда-либо любим? Какую-то значимую часть из меня нарочно вырвали, оставив ни с чем. Я ведь даже не знаю, где находится моё тело, и сколько времени я провёл взаперти этого дома. Не помню того, как мы отмечали мои дни рождения или шёл ли снег на Рождество, хотя, скорее всего, в тот день был безумно рад. Я так сильно скучаю по ним. По родителям.
Ёнджун лежит совсем рядом — рукой протяни, бездумно глядя будто сквозь. Он никогда не говорил об этом вслух — боялся признавать это на самом деле. Он был уверен, что убил в себе воспоминания и всё, что могло ранить гораздо сильнее, но это было не так.
Убедить себя в том, что этого больше нет — не значит, что оно навсегда исчезло. Бомгю молча слушает, пытаясь бороться с жжением в уголках глаз, чтобы не заплакать.
— Ты напоминаешь мне об этом, Бомгю. О тех днях моего прошлого, когда я мог чувствовать ещё что-то, кроме ненависти и вины.
В тебе столько силы, сколько мне и не снилось, — Ёнджун замечает, как медленно скатывается солёная капелька по щеке Гю, и протягивает свою ладонь, чтобы смахнуть её с чужого лица. — Не плачь, я прошу тебя.
Ён был таким, каким и сам себя не знал — раненым, разбитым и истосковавшимся. Бомгю смог рассмотреть в нём больше, чем просто монстра, способного лишить их жизни ради своей забавы. И поэтому он обязан был рассказать это — о том, как проблемный мальчишка делал его таким бессильным, сам того не подозревая; о том, что было тогда, у далёких истоков, и как много это значило для Ёнджуна сейчас.
Бомгю значил для Ёнджуна необъяснимо много, потому что был воплощением всего забытого и тёплого, от чего он долго сбегал. Так трудно открыться, так необходимо, слова сливаются беспорядочно. Между ними завязалось много узлов, что в другом случае могли бы превращаться в опасные петли.
Смогу ли я тебя уберечь, Чхве Бомгю?
— Когда-нибудь вы обязательно встретитесь, — шмыгая носом, Гю нервозно потирает пальцами покрасневшие глаза, быстро отвечая на признание Ёнджуна. — И ты поймешь, что они всегда тебя любят, даже после смерти.
«Если бы только не знали, в какое чудовище я превратился», — горечь крутится на кончике языка.
— Буду надеяться на это.
— Покажи мне всё, что тебя тревожит, — неожиданно для себя выдаёт Бомгю. Может, это необдуманная затея, но не хуже всего, что он уже пытался предпринять до этого.
Чхве-старший понимает с полуслова, о чем тот говорит. Думает, что парень точно с катушек съехал или придумал план, в котором просчитал ровно один шаг — никудышный стратег.
Ёнджун разрешает себе опять коснуться — подушечкой пальцев мягко проводит по переносице Гю, невесомо поглаживая вспыхнувшие щеки парня. В комнате резко гаснет свет.
— Засыпай, — слышит в ответ.
Бомгю знает, что его ждёт: все ночные кошмары покажутся тренировочным раундом перед тем, что ему предстоит увидеть — то, что сломало Ёнджуна на многие годы; то, что лишило его счастливого существования и по сей день заставляет выть от боли. Он знает абсолютно точно: чтобы понять, нужно пройти через это самому — преодолеть.
У этой игры меняются правила.
Бомгю закрывает глаза, зная, что Ёнджун не заносит руку для удара в грудь — потому что после всего, что между ними случилось, связалось, переросло — бьют только глядя в глаза, целенаправленно и безжалостно. Сегодняшняя ночь принесёт всё недосказанное — из прошлого автостопом в настоящее.
