Бессмертные

      Если бы кто-нибудь спросил Баошань-саньжэнь о мгновении в ее жизни, заставившем испытать самое страшное напряжение, она бы, пожалуй, без раздумий назвала именно это: то, когда в ее пальцы, сложенные в печать и прижатые к даньтяню а-Ина, внезапно упруго толкнулась холодная волна темной ци. Поспешно переместив пальцы свободной руки на его запястье, она сконцентрировалась на ощущении его меридианов, и почувствовала, как кровь словно разом отхлынула от сердца. Меридианы а-Ина, на протяжении долгих лет лишенные подпитки золотым ядром, не справлялись с тугим, тяжелым движением энергии инь. Это было все равно, что отливать украшение тонкой работы из остывшего, загустевшего золота — много усилий, но слишком мало проку. Баошань-саньжэнь нащупала частящий, лихорадочный пульс Вэй Ина, и закусила губу.       Небеса, только не это… Только не разрыв меридианов…       Простой медитации было недостаточно. Любовь Вэй Усяня к тому заклинателю вела его по пути чистых, светлых воспоминаний. Они не могли достаточно сильно разогнать переполняющую его темную ци.       Баошань-саньжэнь всмотрелась в его бледное лицо с обозначившимися тенями под глазами, и позволила себе один-единственный дрожащий выдох.       Ты меня возненавидишь, а-Ин… Но это для твоего же блага.       Баошань-саньжэнь передвинула руку с его сердца обратно на даньтянь, а пальцами другой плотнее зажала акупунктурные точки на виске. И крепко зажмурилась, когда сквозь стиснутые зубы этого ребенка прорвался мучительный, протяжный крик.

***

      Вэй Усянь отчетливо помнил, когда в его душе зародилась эта мечта. В Юэяне, в разоренном имении клана Чан, они с Лань Чжанем и Цзян Чэном помогли странствующим заклинателям Сяо Синчэню и Сун Цзычэню захватить Сюэ Яна. Даже спустя много лет, возвращаясь мысленно к тому воспоминанию, Вэй Усянь ощущал трепет, охвативший его от этой встречи. Улыбчивый, приветливый Сяо Синчэнь и молчаливый, серьезный Сун Цзычэнь… Такие разные, но такие единые. Они не искали славы, их не интересовали распри мира заклинателей. Все, что им было нужно — это странствовать по миру, помогая тем, кто нуждается в защите. Вэй Усянь не был наивным. Он помнил свой долг перед кланом Цзян и не видел для себя иной судьбы, кроме как всю жизнь стоять за плечом Цзян Чэна, быть его опорой и правой рукой. Но глядя на даочжанов, молодых, сильных, облаченных в одеяния, лишенные клановых знаков отличий, он ощутил, как новая, хмельная мечта зарождается в сердце. Каким счастьем было бы жить вольной и свободной жизнью, пройти по тысяче дорог вместе с близким по духу человеком… Исход охоты на горе Дафань наполнил сердце Вэй Усяня радостью. Никогда прежде, ни с кем Вэй Усяню не доводилось сражаться плечом к плечу в такой гармонии, как со Вторым молодым господином Лань. С ним он мог бы разделить свое стремление бороться со злом и защищать слабых, которое доверил когда-то бумажному фонарю и облачному небу Гусу.       Мечта пьянила сердце радостью, рисовала картины счастливого будущего и братства, закаленного в многочисленных схватках с ночными тварями. И Вэй Усянь забылся. Он назвал Лань Чжаня партнером по ночной охоте, назвал на людях, в присутствии своего шиди и незнакомых даочжанов, перед лицом отряда из Цинхэ. И оказался совершенно не готов к его холодному молчанию и равнодушному взгляду в ответ на свой искренний порыв. Вэй Усянь хотел бы верить, что смог скрыть густую краску на горящих, словно нахлестанных щеках, что он не показал растерянности и сумел сохранить лицо, но не поручился бы за это. Столько раз Второй молодой господин Лань отвергал его дружбу… и никогда Вэй Усянь не придавал этому большого значения, искренне веря, что настанет день, когда Лань Ванцзи примет его руку.       Никогда, до того мгновения.       Вэй Усяню доводилось слышать от стариков, что юность легче прощается с мечтами, проще переживает гибель несбывшихся надежд. Ему не с чем было сравнивать, он прежде не испытывал подобного чувства. Но, глядя вслед уходящим даочжанам, он впервые допустил мысль, что, возможно, Лань Чжань никогда не признает его.       Обида, обида, обида…       Почему, во имя Небес, он ощущает снова это лишающее сил и воли чувство?       Вэй Усянь сцепил зубы, сквозь плотное марево медитации ощущая, как горечь наполняет его сердце, и усилием воли удержал ускользающий транс.       Какую бы обиду он ни испытал, разве это отвратило его от Второго молодого господина Лань? Вэй Усянь вспомнил, как наяву, ту ночь в Цинхэ, когда, утопив все переживания в вине, он оказался на крыше павильона, отведенного Лань Чжаню. С первого мгновения встречи, всегда — притянутый к нему, точно цепями. Что бы ни думал Лань Чжань, они смогли закрыть спины друг друга с закрытыми глазами. Этого оказалось достаточно, чтобы мир наполнил его сердце. Легкий ночной ветер, остужавший разгоряченные вином щеки, лунный свет, серебривший грубую черепицу и, смутным видением, скользнувшим сквозь его хмельной сон, Второй молодой господин Лань — такой эта ночь сохранилась в его памяти. Очередная драгоценная жемчужина, одна из многих, которые потом, спустя время, придавали ему сил жить и дышать дальше. Непривычное тепло взгляда Лань Чжаня он тогда списал на свое опьянение.       Ведь не мог Лань Чжань признать его своим другом?       Вэй Усянь понял, как жестоко заблуждался, когда широкий белый рукав Лань Чжаня взметнулся перед ним, закрывая его от надсмотрщиков клана Вэнь.       Все время, проведенное под злобным взглядом Вэнь Чао, Лань Чжань стоял рядом, привычно строгий, с прямой спиной и бледным, точно скованным льдом лицом. Глядя на него тогда, Вэй Усянь, пожалуй, впервые понял, как сильно ошибался, считая, что Второй молодой господин Лань с ним резок и холоден. Ледяное презрение к Вэнь Чао, которое он не давал себе труда скрыть, казалось, могло заморозить раскаленные скалы Цишаня. Точно наяву Вэй Усянь видел высокую фигуру в белых одеяниях, холодное лицо, в котором он с возраставшей тревогой читал следы неведомой, лютой беды. Что-то неуловимо неправильное чудилось ему в том, как он стоит, как ходит. Обычно стремительный, легкий на ногу Лань Чжань ступал теперь странно тяжело, и, Вэй Усянь был уверен, не тяжелое коромысло тому виной.       Тревога и растерянность, которые он тогда испытал от молчания Лань Чжаня, сдавили его сердце. Снова он чувствовал холод стен темницы Вэнь Чао, ощущал зловонное дыхание его чудовища и слышал тихий, запинающийся голос Вэнь Нина, рассказывающий ему о том, как Вэнь Сюй ранил Лань Чжаня.       Ярость рокочущей волной вскипела в груди и опалила грудь, точно огнем. Краем сознания, которым Вэй Усянь цеплялся за реальность, он ощутил выворачивающую раскаленную боль и не смог удержать короткого стона.       — Рано, а-Ин, еще не время, — сиплый шепот Бессмертной, прозвучал прямо над его ухом. — Время гнева еще не пришло, думай о нем, думай о своем любимом.       Пальцы Баошань-саньжэнь больно впились в грудь и висок, и Вэй Усянь, тяжело дыша, позволил потоку воспоминаний поглотить себя.       Пещера Сюань У…              Великое Небо, если бы Вэй Усянь не был таким глупцом, он бы понял уже тогда, что именно он испытывает ко Второму молодому господину Лань. Волнение и сладостная теснота в груди, которые он ощутил, поняв, что в пещере они остались только вдвоем, должны были подсказать, что его чувства имеют вовсе не дружескую природу. Кто угодно понял бы, наверное, что при виде раны, полученной всего лишь другом, не будет болеть сердце и замирать дыхание от призрачного отзвука его боли. Кто угодно, но не Вэй Усянь — неискушенный, не ведавший томления. Поэтому в пещере, перевязывая раненную ногу Лань Чжаня, дотрагиваясь до белой, горячей кожи, он был уверен, что лихорадочный стук его собственного сердца был вызван сочувствием товарищу.       Глупец…       Он шутил, зубоскалил, пытаясь отвлечь Лань Чжаня от тяжелых мыслей. А Лань Чжань сидел рядом, притихший после того, как освободился от застоявшейся крови. Отсвет разведенного костра в его потемневших глазах не мог скрыть странной тоски и жара в их глубине, треск сучьев не мог заглушить звука его чуть сбившегося дыхания. По неведомой ему тогда причине, Вэй Усянь со смущением понимал, что слышит и чувствует Лань Чжаня острее, чем себя самого.       Великое Небо…       Если бы только он понимал тогда свое сердце… Качнулся бы он навстречу замершему Лань Чжаню? Стер бы своими губами отзвук имени Мянь-Мянь с его губ? Ни о чем впоследствии Вэй Усянь не жалел так сильно, как о том упущенном мгновении. Лань Чжань оттолкнул бы его, отказался говорить с ним… но, быть может, глухая боль и горечь, пеплом присыпавшие свет в его глазах при упоминании этой девушки, ненадолго бы отступили.       Хмельная, горькая нежность затопила грудь Вэй Усяня. Точно наяву он видел уснувшего Лань Чжаня, накрытого по самую шею его ханьфу, ощущал прохладный шелк налобной ленты, покорно соскользнувшей с ноги. Тревога в глазах Лань Чжаня, его сильные пальцы, теплым, ласковым кольцом обившие запястье Вэй Усяня… Целительный, родной какой-то поток его ци… Сомкнутые, точно от боли веки и песня, пронзительно-нежная, запавшая в душу на всю жизнь…       Великое Небо…       Как же сильно Вэй Усянь его…       Его единственного, одного такого…       Жар в груди Вэй Усяня разлился по всему телу и, хлынув в даньтянь, закрутился в обжигающем, мучительном водовороте.