Бессмертные

      Лань Чжань красив холодной, захватывающей дух красотой. Хищный разлет широких черных бровей и совершенный разрез глаз феникса удивительным образом сочетается в его лице с мягкой линией скул и неожиданно капризным изгибом полных губ. Вэй Усянь смотрит порой на эти губы — румяные, чуть припухшие — и не может поверить, что ему позволено их целовать.       Из всех смертных под необъятным Небом — ему одному.       В полумраке, под заливающим их постель лунным светом, Вэй Усянь, опершись на руку и склонившись над супругом, скользит пальцами по совершенному лицу: приглаживает разлетающиеся к вискам шелковистые брови, белую гладкую щеку — такую прохладную на вид, но обжигающую жаром кончики пальцев… Обводит трепетно аккуратное маленькое ухо и задерживается на бархатной, припухшей от прилившей крови горячей мочке, заглядывает в глаза и в который раз обжигается о взгляд Лань Чжаня — неотрывный, темный, переполненный исступленной жаждой.       Первая и единственная любовь Вэй Усяня, его наваждение, Лань Чжань…       Это тот же самый Лань Чжань, с которым он когда-то сразился на стене Облачных Глубин, тот Лань Чжань, внимания которого он так долго и, как ему казалось, безуспешно добивался…       — Вэй Ин…       Лань Чжань смотрит на него, нависшего сверху, так, как не смотрят и на звезды, спустившиеся с Небес в руки.       — Лань Чжань… — сипло шепчет Вэй Усянь сорванным за ночь голосом и наклоняется, чтобы приникнуть к нежному, зацелованному рту, чувствуя, как сильная подрагивающая ладонь зарывается в волосы на затылке, порывисто прижимая ближе.       Он отрывается неохотно, преодолевая сопротивление напрягшихся на его затылке и талии сильных рук, и смотрит на лежащего под ним супруга.       — Вэй Ин… — Лань Чжань тянется за ним, и Вэй Усяню приходится призвать на помощь всю свою волю, чтобы не вернуться в его объятия.       — Погоди… Дай мне посмотреть на тебя…       Лань Чжань послушно откидывается на подушку и Вэй Усянь, усевшись на его бедрах, погружается в благоговейное созерцание.       Широкие, твердые плечи и грудь, тонкий стан, сильные руки и длинные мускулистые ноги… Лань Чжань совершенен не только лицом, но и телом.       В лунном свете, заливающем цзинши, шрамы на белоснежной коже кажутся серебряными.       Великое Небо, как же много шрамов на теле Лань Чжаня…       Шрамы от дисциплинарного кнута, рассекающие его сильную спину, почти не видны сейчас, когда он лежит на спине. Но одна отметина виднеется на правом плече, там, где вокруг него захлестнулся кнут. Вэй Усянь молчит, проводя пальцами по этому шраму — шраму от последнего удара, который нанесли уже бессознательному телу. Никто, даже Цзэу-цзюнь, рассказавший о наказании Лань Чжаня, не знает, что Вэй Усяню известно об этом последнем, преступном ударе. Каждый раз, когда съехавшие на сторону волосы нависшего над ним Лань Чжаня открывают этот след, Вэй Усянь прижимается к нему губами в тщетной попытке утишить старую боль. Этот шрам и тридцать два других — их общая вечная память о годах разлуки, память Вэй Усяня о силе сердца и несокрушимой вере в него его возлюбленного, признание Лань Ванцзи в исступленной любви к Вэй Усяню, написанное плетью на его теле. Каждый раз, проводя пальцами, ладонью, дыханием, губами по этим шрамам, Вэй Усянь жмурится крепко, стараясь не уронить ни слезинки на сильную спину, и клянется положить жизнь на то, чтобы сделать Лань Чжаня счастливейшим человеком на свете.       Треугольный шрам над сердцем — зеркальное отражение ожога, который Вэй Усянь получил, закрыв собой Мянь-Мянь от раскаленного тавра Ван Линцзяо. Шрам Вэй Усяня — память о тревожном, смертельно опасном, хмельном и счастливом времени, проведенном с Лань Чжанем в пещере Сюань-У. Когда-то он, пустоголовый глупец, думал, что спустя годы вид этой отметины будет напоминать ему о собственной удали и милом, спасенном от страшного ожога личике Ло Цинъян. Но каждый раз с тех пор и по сей день, видя свой шрам, Вэй Усянь вспоминает раненого юношу в белом ханьфу, лихорадочный стук его сердца под своими руками, тянущими в стороны полы пао, и низкий голос, напевающий дивную мелодию. Ожог Вэй Усяня — память о Лань Чжане на его теле. И Лань Чжаню это известно. С тех пор, как он однажды задал ему вопрос об этой отметине, не проходит и дня, чтобы Лань Чжань не исцеловал это место, пораненное когда-то совершенно случайно.       Но шрам на груди его супруга…       Вэй Усянь помнит потрясение, которое испытал, когда в свое первое после воскрешения утро в Облачных Глубинах, увидел этот ожог на груди Лань Чжаня. Помнит, как Лань Чжань, проследив за направлением его взгляда, поспешно скрыл отметину под рубашкой. Ожог от раскаленного тавра, которое обезумевший от горя пьяный Лань Чжань прижал к своей груди в тщетной попытке стать к нему ближе и заглушить душевную боль телесной. Вэй Усянь порывисто склоняется к груди супруга и прижимается долгими поцелуями к каждому выжженному солнечному лучу, обводит губами треугольный контур, ощущая сильную руку, нежно зарывающуюся в волосы на затылке и слыша задыхающееся:       — Вэй Ин…       Вэй Усянь не слышит ничего, его колотит дрожь, глаза застилает пелена… Он сдвигается чуть правее и ниже, накрывает губами, дотрагивается языком и чувствует, как застывший под ним Лань Чжань выдыхает с прерывистым хриплым стоном и тянет его на себя, одним движением меняя их местами.       Вэй Усянь обнимает его за спину, зажмурившись изо всех сил, чтобы не позволить предательским слезам выскользнуть из-под ресниц. Пальцы привычно скользят по неровным бугристым следам от кнута на спине, путаются в густых черных волосах.       — Лань Чжань… Лань Чжань…       Любовь огромная, исступленная, переполняет его, распирает жилы, заполняет легкие, крадя весь воздух и заставляя задыхаться. Как может слабое, ничтожное человеческое тело выдержать такое чувство?       — Жизнь моя… Вэй Ин…       Длинные сильные пальцы, с твердыми от струн гуциня кончиками, нежно касаются щеки и непривычно дрожат.       Вэй Усянь смотрит на него. Он видит над собой распахнутые глаза Лань Чжаня, отчаянные, хмельные от счастья, названия которому люди не придумали, пьяные от страсти… И радость, колкая, замешанная на памяти о горе, безбрежная, неудержимая переполняет его — сродни той, что он видит в сияющих глазах своего Лань Чжаня.

***

      Спустя час они лежали на кровати в совершенно неподобающем для адептов клана Гусу Лань положении: Вэй Усянь на спине, а Лань Ванцзи, сдвинувшийся, чтобы не придавить его, — рядом на животе, положив голову на откинутую в сторону руку супруга. Вэй Усянь накрыл ладонью переброшенную через него руку Лань Ванцзи, ласково поглаживающую бок, и лениво приоткрыл глаза. Лунный свет и ночная тень причудливо раскрашивали рельеф мышц на плече и предплечье супруга в лазурь и серебро. Преодолевая сладостную истому, Вэй Усянь недоуменно приподнял голову и вгляделся в плечо Лань Чжаня. Непонятного происхождения тонкий шрам пересекал бицепс.       Сон слетел с Вэй Усяня в мгновение ока.       — Это что такое? — растерянно спросил он, и прогладил пальцем вдоль шрама.       Расслабленная рука Лань Ванцзи напряглась до каменной твердости. Вэй Усянь повернул голову и замер: еще мгновение назад разморенный Лань Чжань лежал белый как мел, сдвинув брови, точно от боли, и явно не собирается отвечать на вопрос.       — Лань Чжань? Откуда у тебя этот шрам?       Вэй Усянь напряженно перебрал воспоминания, пытаясь понять, и озарение пришло одновременно с неохотным ответом супруга. Побледневшие губы Лань Чжаня пропустили два слова:       — Безночный Город.       И воспоминания тяжелой, удушливой волной накрыли Вэй Усяня. Пыльный ветер над плато Цишаня, растрескавшаяся от внутреннего жара каменная порода, обжигавшая разрывавшиеся от боли ребра, и другая боль, та, что неизмеримо страшнее. Боль от гибели казненных Вэней, отчаяние от осознания своей вины в смерти Цзинь Цзысюаня… разрывавшая, забравшая всю волю к жизни гибель его шицзе, решившей спасти его постылую бесполезную жизнь, ценой своей. И другая боль, из самых сокровенных глубин сердца. Боль, которую в нем будил лишь один человек, всегда недосягаемый. Вэй Усянь помнил мертвую хватку на своем запястье, стон своих костей под железными пальцами, и тепло бесценной крови, струившейся по их переплетенным рукам. Как отчаянно Вэй Усянь хотел высвободить руку, как хотел умереть… Не зная и не предполагая, что уже тогда Лань Чжань любил его.       Прикосновение к запястью вырывает Вэй Усяня из тяжелых воспоминаний, и он чувствует, как что-то обрывается в груди, когда сильные пальцы супруга охватывают его руку плотным кольцом. Он поднял голову и встретился взглядом с больным взглядом супруга. Едва шевельнувшиеся губы Лань Чжаня пропустили еле слышное:       — Ненавижу этот шрам.       Ослабившая его рана, которая не дала спасти Вэй Усяня… Роковая кровопотеря, лишившая его руку силы…       Тело Вэй Усяня двинулось быстрее, чем понимание успело окончательно оформиться в голове. Он перекатился на супруга, опрокидывая его на спину, и обнял ладонями лицо:       — Я здесь, Лань Чжань… я здесь, я рядом, это никогда не повторится, я обещаю тебе…       Лань Ванцзи внезапно окаменел под ним, так что Вэй Усянь не сразу понял, что происходит.       — Как ты можешь это обещать? — тихо спросил Лань Чжань и Вэй Усянь отстранился.       В его памяти пронеслись воспоминания о месяцах, проведенных на горе Баошань-саньжэнь, об изнурительных тренировках и их пугающем итоге. Должно быть, что-то отразилось на его лице, потому что настороженность в глазах Лань Чжаня начала сменяться страхом.       — Вэй Ин… Скажи мне.       И Вэй Усянь решился. Давно пора все рассказать Лань Чжаню.