***
Они увидели Лань Ванцзи сразу. В мешанине полусгнившей плоти и лохмотьев мертвецов, наступающих на Луаньцзан, в сумраке, окутывающем подножье горы, белые одеяния Ханьгуан-цзюня сияли нестерпимо ярко. Цзян Ваньинь невольно замер, рискуя быть убитым. Вот он, значит, какой — Бессмертный из клана Лань… Ярость, с которой Бичэнь разил мертвецов, сила и скорость движений Ханьгуан-цзюня, казалось, умножились десятикратно, хотя Цзян Ваньиню это казалось невозможным. Даже на расстоянии можно было ощутить бешеную силу Ян, ревущей в его меридианах, но, отчего-то, крепко внузданной. Цзян Ваньинь соскочил с Саньду и стремительным движением Цзыдяня рассек ближайшего мертвеца. — Почему этот безумец не выпустит свою ци, — проорал он, пытаясь перекричать рев бури. Лань Сичэнь выдернул Шоюэ из пронзенного мертвеца, и прокричал в ответ: — Он навредит молодому господину Вэю! Гуй задери… Ведь, действительно, насколько велик риск навредить Вэй Усяню, впитывающему Инь, ненужной вспышкой Ян. Цзыдянь, обвивающий руку Цзян Ваньиня, словно ощутив замешательство хозяина, мигнул и потускнел, но тут же вспыхнул ярко от женского крика, раздавшегося поодаль: — Не отзывай Цзыдянь! В просвете между ордами мертвецов мелькнули две фигуры, заточенные в двойной защитный круг клана Лань. Во внутреннем круге стояла темная фигура, в которой Цзян Ваньинь с изумлением узнал Вэнь Нина. Живой мертвец казался погруженным в беспамятство. Невысокая женщина стояла во внешнем круге, и, судя по рукам, сложенным в печать, поддерживала транс Вэнь Нина. Ее напряженный взгляд не отрывался от Лань Ванцзи, которому она явно горела желанием помочь. — Помогите ему, — прошептала она, но Цзян Ваньинь ее услышал. «А как же моя ци… не наврежу ли я Вэй Усяню…», — подумал было он, но женщина усмехнулась. Спустя годы Цзян Ваньинь помнил эту улыбку, в которой отразилась древняя, не отболевшая печаль. — Что ему твоя ци… Сейчас на Луаньцзан он борется за Бессмертие. Ошеломленный, растерянный, Цзян Ваньинь двумя ударами Саньду и Цзыдяня расчистил себе путь и прыгнул рядом с двумя Нефритами клана Лань.***
Холодно… Он ощущает, как источник тепла отдаляется от него. Чьи-то костистые, склизкие руки принимают его в объятия. Их много, этих рук, но Вэй Усянь, отчего-то не ощущает ни страха, ни брезгливости. Далеким рассеянным эхом через прикосновение до его разума доносится отзвук чьей-то преданности и беспредельной благодарности. Руки, принимающие его безвольное тело, несут бережно, словно с величайшим почтением. Но они уносят Вэй Усяня куда-то прочь от Него. А Он нужен ему. Великое Небо, как же Он ему нужен… Всю свою жизнь… свою юность, свою войну, свою смерть… Каждое мгновение своего существования и небытия он, порой сам не зная, тянулся за Ним, шел к Нему одному. Пусть Он дождется… Великое Небо, Он ждал меня так долго, но, во имя всего, что дышит и любит под твоим необъятным простором, пусть Он меня дождется в последний раз… Моя душа, моя любовь… Вэй Усянь ощутил, как костистые руки опускают его на знакомую до последней щербинки каменную лежанку. Пещера Фумо… Благодарение Цзэу-цзюню, они не стали упрямиться, они отнесли его на Луаньцзан. Темное ядро отозвалось на мягкий толчок камня под спину новым всплеском давящей, горячей боли в даньтяне. Одним Небесам ведомо, каких усилий Вэй Усяню стоило сдерживать его стремление напитаться Инь. Здесь, на Луаньцзан, он мог позволить себе ослабить контроль. С хриплым, прерывистым вдохом Вэй Усянь открыл меридианы. И удушливая, холодная волна Инь хлынула в его даньтянь, лишая дыхания.***
В этот раз Инь не причиняет ему ожидаемой боли. Темное ядро тянется к ней, впитывает Инь из воздуха, который ею пропитан. И это страшно, потому что теперь, с Темным ядром, Вэй Усянь слышит каждого мертвеца, похороненного и брошенного на кургане. Стон и плач тысяч мертвецов сотрясают и точат Луаньцзан. Из года в год, из века в век… Но лишь теперь Вэй Усянь слышит. «Мой старый отец… Он слаб, он ослеп, кто его прокормит, когда я мертв? За что я убит?» «Я торговал специями… никому не причинил вреда… зачем меня сюда забрали, за что меня убили?» «Мама… мне страшно, мама, а-Чан очень больно, больно! А-Чан лишь заблудилась! За что меня убили?» «Мое дитя… мой маленький а-Тун… зачем заклинатель его забрал, зачем он его убил?» «Я прожил всего семнадцать весен… Я был силен, я радовался жизни, я хотел прославить свое имя в подвигах… За что меня убили?» Больно, больно, больно! Этой боли нет ни конца, ни края… Она не причиняет вреда телу Вэй Усяня, не выламывает его кости из суставов, как это было во время формирования Темного ядра. Но как же болит душа, через которую проходит чужая неизмеримая боль… Темное ядро в его даньтяне ревет багровым пламенем, напитываясь и переполняясь Инь, как никогда прежде. Но чужое беспросветное отчаяние, горе и ярость топят в себе Вэй Усяня, и лишь непостижимое наитие подсказывает ему, что его изнемогающий разум и измученная душа нуждаются в прибежище. Когда-то память о Лань Чжане помогла Вэй Усяню сформировать Темное ядро. Есть ли более надежная пристань для него? Вэй Усянь тянется к образу Лань Чжаня в своем сердце… и, неожиданно, образ откликается живым, горячим присутствием. Поток образов, никогда прежде не виденных им, заполняет сознание Вэй Усяня. Вот он, почему-то облаченный в белоснежные одеяния и пао, в традициях клана Лань, смотрит на себя, такого юного и дурного еще, недовольно поводящего плечами, на которых цветут лиловые лотосы Юньмэна. Часть сознания, которая не принадлежит Вэй Усяню, цепляется за его юного двойника. Он выделяется из безликой толпы — высокий, тонкий, откровенно неловкий в одеяниях с непривычно широкими рукавами. Невысокая миловидная девушка и юноша с резкими чертами лица стоят по сторонам от него, плечом к его плечам. Когда юнец смотрит на него большими карими глазами, прохладный воздух, напоенный чистой влагой водопадов и близких облаков, на мгновение замирает в груди юноши, с которым Вэй Усянь делит разум. И этот миг отзывается в душе Вэй Усяня вспышкой понимания. Облачные Глубины, миг их первой встречи… Таким его увидел впервые Лань Чжань… Вспышка… Вэй Усянь наблюдает чужими глазами, как он лезет через стену, и частью сознания, ему не принадлежащей, ощущает раздражение. Оно растет и множится, к нему прибавляется изумление и смятение, потому что наглый юнец напротив не обнажает меча. Он уворачивается от выпадов Бичэня, озабоченный тем, чтобы держать кувшины с вином вне его досягаемости. И такой легкостью наполнены его стремительные движения, что это больше не похоже на схватку. Омытый лунным светом, юнец танцует на узком гребне стены и крыши, смотрит на него нестерпимо яркими глазами, и Вэй Усянь чувствует, как сжимается и сбивается с ритма сердце в чужой груди. В груди Лань Чжаня… Вспышка… Вэй Усянь видит глазами своего любимого, как он, еще юный и дурной, донимает его в библиотеке, машет ему рукой, выкрикивает слова приветствия, игнорируя правила клана… Вэй Усянь чувствует, как множится и углубляется смятение в душе Лань Чжаня, как он хочет чтобы это прекратилось… как он хочет, чтобы это никогда не прекращалось… Вэй Усянь видит себя, юного, полного надежд, с ясным взглядом, устремленным в небо, вслед улетающим ввысь фонарикам. Слышит отзвук шепота — желания, до последнего звука созвучного стремлению юноши, с которым он делит разум. И ощущает, как в груди, которая ему не принадлежит, сжимается сердце и словно рушится плотина. За этой плотиной — солнечное море, хмельные воды первой любви. Давно зародившейся, долгое время отрицаемой. Мир не рушится, солнце продолжает свой путь в вышине… И только облачные небеса над Гусу становятся свидетелями того, как все меняется. Отныне, и навечно. Вспышка… Вэй Усянь видит себя, мокрого, дрожащего от лихорадки. Сырые камни пещеры Муси наверняка больно впиваются в его спину, и Вэй Усянь чувствует той частью разума, которая ему не принадлежит, смятение и боль. Он просит спеть, просит развлечь его, страдающего от скуки сильнее, чем от жестокой простуды. И юноша, с которым Вэй Усянь делит разум, поет то, что зародилось в мгновение их встречи в Облачных Глубинах, поет то, что зрело в его сердце, отмеченном судьбой его рода любить лишь однажды. То, что сжимало его грудь томлением и гнало сон от его изголовья ночами, льется из его сердца и уст песней, полной светлой тоски. И, когда сотрясаемый лихорадкой юнец затихает в покое и беспамятстве, юноша — Лань Чжань — склоняется к нему, обессиленный своей борьбой, измученный ревностью, и приникает к бледным губам в запретном поцелуе. Вспышка… И в пещере Фумо, окруженный мертвецами клана Вэнь, Вэй Усянь распахивает алые глаза.***
Все прекратилось внезапно. Еще мгновением ранее Шоюэ на две трети был погружен в грудь очередного мертвеца, который рассыпался прахом под ноги Лань Сичэня. Удивленный возглас в отдалении подсказал, что это произошло и с противником Цзян Ваньиня. Двух мяо не успело минуть, как поле битвы опустело, вместо противников оставив лишь оседающий на землю прах. Буря, сотрясавшая Луаньцзан, затихла, но последние порывы ветра взмели в воздух трупную пыль, заставляя инстинктивно вскинуть рукав к лицу в попытке защититься от отравы. Отсчитав десять ударов сердца, Лань Сичэнь приоткрыл слезящиеся глаза и осмотрелся. Глава Цзян яростно отряхивал полы одолженного пао и выглядел целым и невредимым. Бессмертная Баошань отчаянно чихала, но продолжала удерживать Вэнь Нина в трансе. Лань Сичэнь встретился взглядом с обеспокоенным взглядом брата и позволил себе тихий, дрожащий выдох. Несмотря на запылившиеся одежды, Ванцзи не казался уставшим. Его беспокойный взгляд устремился в сторону тропы, убегающей вверх, на Луаньцзан, и, мгновение спустя, его снова черные глаза расширились, и он порывисто шагнул вперед. За сдерживающим кругом, который, как понял Лань Сичэнь, опоясывал Луаньцзан, вихрь, казалось, затих. Но природная Тьма черной, клубящейся стеной охватывала курган так, что даже Лань Сичэню, давно переставшему понимать все происходящее, стало предельно ясно: проникнуть на Луаньцзан невозможно, как и кому-либо — покинуть ее. Благом ли это было? Лань Сичэнь не знал ответа. Не тогда, когда во мраке двумя алыми огнями загорелись глаза, и из клубящегося мрака соткалась фигура Вэй Усяня. Великое Небо… Лань Сичэнь помнил, когда впервые увидел его совсем еще юным. Высокий, немного нелепый в юньмэнских черных сапогах, торчавших из-под коротковатого ему ученического ханьфу с широкими рукавами… Вэй Усянь был ярким, непосредственным, и улыбался так заразительно, что сама Гуаньинь не заподозрила бы в нем будущего Основателя Темного Пути. Лань Сичэнь помнил его в Безночном Городе — мертвенно бледного, с выпирающими скулами на исхудавшем лице, с воспаленными глазами. В тот страшный день, затравленный за правду, которую не боялся отстаивать, он казался обезумевшим. Ничто не могло подготовить Лань Сичэня к тому, что он увидел теперь. Вэй Усянь приблизился к границе защитного круга. Ханьфу, обычно запахнутый по-юньмэнски, открывая надключичную ямку, был распахнут почти до груди, словно черную ткань терзали пальцами. Собранные в хвост волосы были рассыпаны по плечам. Алая лента едва держала две пряди на его затылке, а заколка, брачный дар Ванцзи, с которой Вэй Усянь не расставался с самого дня свадьбы, исчезла из его волос. Серое, мертвенно-бледное лицо не могло принадлежать живому человеку. Ярко-алые глаза, обведенные по веку краснотой, лишь усиливали сходство с демоном, вырвавшимся из Диюя. И демон пришел не один. Страшная свита толпилась за его спиной — полуразложившиеся мертвецы, неузнаваемые лица которых даже после смерти хранили следы нанесенных при жизни увечий. Вечным укором для глав двух Великих кланов на жалких останках болтались обрывки простой крестьянской одежды. Лань Сичэнь не услышал звона выпавшего из руки Шоюэ, едва уловил хриплый, отчаянный возглас главы Цзян. За спиной у демона стояли Вэни, за которых он когда-то заступился. Лань Ванцзи шагнул вплотную к границе защитного круга, не в силах отвести жадный взгляд от Вэй Ина. Инь черной дымчатой стеной клубилась между ними, но взгляд Бессмертного смог преодолеть черную пелену. — Лань Чжань… — негромкий голос донесся словно издалека, хотя едва ли между ними было больше двух чи. Сердце тяжело ударилось о ребра и заколотилось в груди раненной птицей. Небеса… Вэй Ин стоял перед ним, измученный и бледный, как никогда прежде. Но, совершенно точно, преодолевший порог бессмертия. Улыбка изломала его искусанные в кровь губы, когда он встретился взглядом с супругом. — Вэй Ин… — хрипло прошептал Ванцзи, и бездумно качнулся ему навстречу, туда, за пелену Инь, но замер, оглушенный криком: — Не двигайся! Баошань-саньжэнь бежала к ним, бледная, задыхающаяся. Она остановилась рядом с Лань Ванцзи, и он замер при виде смертельного испуга в ее глазах. Вопреки ее опасениям, Вэй Ин сохранил свою душу. Но все, ради чего она трудилась столько лет, могло пойти прахом от неосторожного движения этих юношей. — Во имя Неба, не двигайтесь оба, — еле слышно выдохнула она. Повернулась к Лань Ванцзи, заглянула ему в лицо. — Ты — Бессмертный, до срока покинувший свою обитель. Ты связан с а-Ином, если пересечешь границу круга, если ты шагнешь к нему — его Инь перевесит, ты утратишь бессмертие, ибо истинного бессмертия ты еще не обрел. Она повернулась к Вэй Усяню, и, не поднимая глаз выше его груди, тихо продолжила: — А тебе нельзя покидать Луаньцзан. Потому что ты смог, ты справился, а-Ин, и теперь ты тоже Бессмертный. Не зная условий своего совершенствования, ты не можешь уйти отсюда. Ты помнишь, чем мне пришлось поступиться, когда я покинула гору до срока. Вэй Усянь застыл, явно понимая, о чем идет речь. — Ты хочешь сказать, что все было напрасно? — тихим, пустым голосом спросил Вэй Усянь. Кулаки его сжались. — Обретение Темного ядра, боль Лань Чжаня, сдерживавшего свое совершенствование… Ты хочешь сказать, что все, пройденное им и мной ради вечности вместе, в итоге нас разлучило? Вэй Усянь вскинул голову и обжегся о кипящий яростью золотой взгляд Лань Ванцзи. Стиснув зубы, Ханьгуан-цзюнь шагнул было вперед, но остановился, упершись грудью в твердую ладонь Бессмертной. — Что и кому ты хочешь доказать, упрямый мальчишка? — захлебываясь, зашептала она. — Ты шагнешь туда, за пелену Инь, и утратишь Бессмертие. Но а-Ин останется Бессмертным. Ты хочешь обречь его на жизнь без тебя? Хочешь, чтобы он испытал ту боль, что однажды свела тебя с ума? Смертельная бледность залила лицо Лань Ванцзи. Сквозь пелену Тьмы в шаге от него стоял Вэй Ин. Близкий, желанный до стона, сводящего кости… далекий и недоступный, каким не был уже давно. Глубинная, нечеловеческая ярость темной удушливой волной вскипела со дна души, с сумрачных глубин, в которых со времен ранней юности Лань Ванцзи удерживал свою ревность и исступленную, неутолимую жажду по Вэй Ину. Столько лет тянуться за ним, ускользающим, словно дым, обрести его, любимого до слез, вскипающих под ресницами… чтобы потерять его вот так? Лань Ванцзи двинулся вперед, игнорируя удерживающую его руку Бессмертной. — Не заставляй меня останавливать тебя силой! — выдохнула Баошань-саньжэнь, складывая пальцы в печать, но неожиданно вскрикнула. Пальцы расслабились, рука плетью повисла вдоль ее тела. — А-Ин, — прошептала она, и, улыбаясь сквозь сковавшую ее руку боль, покачала головой. Вэй Усянь стоял, напряженный, как струна, на границе защитного круга, и тянулся к Лань Ванцзи. Точно нитями притянутый, Лань Ванцзи одним коротким шагом оказался перед ним. Взгляд алых глаз на мгновение скользнул в сторону, где Баошань-саньжэнь, негромко шипя, ударами по акупунктурным точкам возвращала своей руке подвижность. — Прости меня, Бессмертная, — сожаление и вина в его тихом голосе были искренними. Бессмертная ласково улыбнулась. — Уже простила, дитя. Вэй Усянь неслышно вдохнул и с видимым усилием перевел взгляд на супруга. — Я — зверь у твоих ног, — прошептал Вэй Ин. Он приподнял руку и мягко обвел по разделяющей их пелене лицо Ванцзи. Сдвинувшийся рукав открыл тонкое, сильное запястье, точно наручем охваченное заколкой. — Нет души, которую я пощадил бы, причини она тебе вред. — Не у ног, — хрипло ответил Ванцзи, подаваясь навстречу тени прикосновения. — Рядом. Всегда. Глаза Вэй Усяня заблестели, словно наполнившись слезами. — Я причинил вред Бессмертной, которой обязан всем. Я разорвал бы ее на куски, коснись тебя ее печать. Я разорву любого. Я — зверь, Лань Чжань. — Ты — мой, — гневно возразил Лань Ванцзи, и протянул руку. — Зверем — мой, Бессмертным — мой, живым и мертвым — ты мой. Вэй Ин… иди ко мне. Вэй Усянь замер. В глазах Лань Чжаня, устремленных на него, не было ни тени сомнения. Какая-то перемена произошла в нем за те часы, что его Темное ядро впитывало в себя Инь. С гневом, с любовью в глубине его глаз сияла еле сдерживаемая радость. Лань Чжань верил. Полно, абсолютно, как не верил, наверное, ничему и никогда. Протягивая руку своему супругу, он словно знал, что не может быть иного исхода для Вэй Усяня, кроме как принять ее и пройти с ним, Бессмертным, всеми тропами и дорогами, уготованными жизнью. Кровавая слеза скользнула по щеке Вэй Усяня. Великое Небо… Каждое мгновение своей жизни до смерти Вэй Усянь искал проблеск веры в этих глазах. Убеждая Лань Чжаня в искренности своей дружбы, открывая ему одному суть своего Темного пути и рассказывая, намеками, обо всем, что с ним произошло… Единственный вопрос, который Вэй Усянь ему задавал: Ты мне веришь? Он задал ему этот вопрос снова, едва пробудившись в цзинши, окутанный ощущением присутствия Лань Чжаня и покоем, какого его душа не знала и в смерти. И Лань Чжань ответил: Я тебе верю. Теперь Вэй Усянь смотрел в глаза своего супруга, и видел ее. Несокрушимую, необоримую, вырвавшую его из рук самой смерти. Веру… На которую Вэй Усянь мог ответить лишь доверием. Изнемогая от тяжести и боли нежизни после падения Луаньцзан, слыша голос Лань Чжаня, просящий позволить ему помочь, умалчивая правду о золотом ядре и объединении судеб… Вэй Усянь, любя Лань Ванцзи, не мог ему довериться. Быть может, в этом и заключалось их истинное Бессмертие? В вере в него, в Вэй Ина… В доверии к нему, к Лань Чжаню… Когда-то давно, один юноша, без памяти влюбленный, отпустил руку своего любимого, чтобы спасти ему жизнь. Тогда же, давным-давно, один юноша, смертельно влюбленный, не удержал руку любимого. Взяв гуцинь и меч, он отправился на поиски мертвеца. За пять тысяч дней он исходил десять тысяч дорог. Он бы ждал десять тысяч лет и еще дольше, он бы прошел до края света и еще дальше. Когда-то Небеса разлучили их. Чтобы однажды, в вихре обезумевшей Инь, в штормовом море Ян они обрели возможность соединить свои руки навечно. Вэй Усянь протянул руку и шагнул вперед. И Лань Ванцзи удержал его.