Несколько недель назад
Время второго отправления Чифую в прошлое
Дождь всё никак не прекращался. Небо, прежде затянутое плотными тёмно-серыми тучами, теперь окончательно почернело — как будто тьма опустилась на город, поглотив его целиком, спрятав под огромным непроницаемым куполом. Крупные капли одна за одной ударялись о стёкла и стекали вниз, воссоздавая непрерывный поток, а где-то поблизости, уступая блеску молнии, слышались раскаты грома. Словно невидимый пианист играл по нотам малой октавы: взмахивая кистями, он ударял по клавишам с неимоверной силой, при этом зажимая педаль. В комнате было совершенно темно: сквозь жалюзи лишь иногда просачивался свет от проезжающих мимо машин. Было уже далеко за полночь — стрелки настенных часов медленно ползли по циферблату. — Когда в последний раз ты видел Чифую? — вопреки своей обычной собранности, Наото безостановочно наворачивал круги по кабинету. Его лицо казалось абсолютно нечитаемым: страх, тревога и злость смешались в его глазах в абсолютно необратимое отчаяние. Сидящий напротив его письменного стола Казутора взволнованно потирал ручку своего кресла. — Сегодня утром, когда он пришёл на работу, — коротко ответил он. — Ты заметил что-нибудь странное в его поведении? Может быть, он сказал, что собирается куда-то уехать? — Он был какой-то дёрганый, — Казутора беспечно пожал плечами, как будто это было в порядке вещей. — В том смысле, что… Он часто бывает чем-то раздражён, но я бы сказал, что в этот раз всё было даже хуже, чем обычно. Я спросил, как прошла его поездка к матери, но он посмотрел на меня так, будто впервые об этом слышал. Он сказал, что не отправлял мне никаких сообщений, и он даже не знал, какое сегодня число. А когда увидел дату на календаре, то сорвался с места и ушёл. И больше я его не видел. — Он не звонил и не писал тебе после этого? — спросил Наото, по-прежнему не оставляя надежды докопаться до истины. — Нет, — Казутора устало покачал головой. — Я оставил ему ещё несколько сообщений на голосовой почте, но он мне не ответил. Он в принципе редко на них отвечает, — последние слова прозвучали тише, чем всё остальное предложение, как если бы Казутора сказал это сам себе. Его глаза на миг погрустнели, он поставил руку на подлокотник и подпёр ладонью щёку. — Наото, объясни мне, в чём смысл этого идиотского допроса? Чифую ввязался во что-то плохое? — Это не допрос, — резко поправил его Тачибана. И, встретившись с удивлённым взглядом Ханемии, осёкся — всё-таки не он, а Чифую, был причиной тому, почему этой ночью Наото был на взводе. — Вернее, это не должен был быть допрос. Извини, — он медленно приблизился к противоположной стороне стола и тоже опустился на кресло. Сложив руки в замок и положив их перед собой, он добавил уже спокойнее: — Ты единственный из всех нас, с кем он поддерживает хоть какую-то связь, и я надеялся, что ты что-нибудь знаешь. — Знаю о чём? — Казутора вопросительно приподнял брови. Наото помедлил, будто раздумывая, стоило ли ему озвучивать свои мысли вслух. — О путешествиях во времени, — немного погодя, всё же выдохнул он. — А? —Ханемия нахмурился, ожидая каких-то дальнейших пояснений или опровержений по этому поводу, но ни того, ни другого за этим не последовало. — Слушай, я… — начал было Наото, но тут же замолк, так и не сумев собрать свои мысли в кучу. Он негромко вздохнул. — Я знаю, как это звучит, но сейчас ты должен поверить мне на слово, ладно? Я объясню всё немного позже, — он дождался неуверенного кивка со стороны Ханемии и несмело продолжил: — Мне кажется, что Чифую начал путешествовать во времени. Он пришёл ко мне сегодня днём и сказал об этом, но я счёл его сумасшедшим. А теперь я думаю, что он действительно не врал. Он не ездил к матери, и он не помнил сегодняшней даты, потому что всё это время находился в другом времени. — Что значит… в другом времени? — с ещё большим непониманием уточнил Казутора. Наото прикрыл глаза и произнёс вполголоса, будто и сам не верил в то, о чём говорил: — В том времени, где Такемичи всё ещё жив. Казутора побледнел. Его глаза расширились от ужаса, тонкие губы едва приоткрылись, пришли в движение, но мужчина не издал ни единого звука. За окном блеснула молния, спустя несколько секунд загремел и гром: Ханемия поёжился и свернулся на кресле, от слов Наото ему вдруг стало не по себе. Последние три года его не отпускало ощущение, что призрак Такемичи следовал за ним попятам. Где бы он ни оказался, куда бы ни спрятался — Ханагаки дышал ему в спину, и его весёлый и звонкий голос, искажённый временем, теперь напоминал Казуторе скрежет металла, которым вели по стеклу. Такемичи шипел ему на ухо своим тяжёлым, замогильным тоном:«Это твоя вина»
И сколько бы он ни замаливал грехи, сколько бы ни просил прощения, стоя у чужого надгробия, призраки прошлого всё равно настигали его — в нежных глазах Хинаты или в глубоком взгляде Чифую — Казутора всегда находил в них один и тот же силуэт. Силуэт, который и сейчас стоял позади него, удерживая руки на тонкой шее, не давая ему дышать. Наото не раз доказывал: Казутора сделал всё, что было в его силах, чтобы остановить Такемичи в тот злополучный день. Но он знал, что это не так. Этого было недостаточно. Этого было слишком мало, чтобы оправдаться перед Чифую за то, что он отнял у него ещё одного друга, этого было мало, чтобы без стыда смотреть в глаза Хинаты и других своих друзей. Казутора мог предотвратить происшествие, он мог остановить Такемичи, так почему же он этого не сделал? Почему он вообще втянул его в эту бессмысленную погоню за Манджиро? Почему он просто махнул рукой и позволил ему действовать так безрассудно накануне собственной свадьбы? Почему он был таким идиотом? Казутора надеялся, что со временем чувство вины хоть немного притупится. Что, может, однажды он наберётся сил и расскажет Мацуно всю правду, и тот сумеет его простить. Простить уже во второй раз в жизни — должно быть, Казутора просил у него слишком многого. Ведь люди врали, когда говорили, что время лечит — каждый день Казутора был вынужден сталкиваться с последствиями своих действий, и только-только затянувшиеся раны начинали кровоточить с новой силой. Чифую. Он изменился. Изменился категорически. Наверное, в этом мире не было ничего болезненнее, чем быть свидетелем того, как он стремительно теряет рассудок. Как он катится на самое дно по собственной воле, как обрывает связи со старыми друзьями, пытаясь сбежать от реальности, которая ему осточертела, как начинает бесконтрольно пить, чтобы хоть как-то забыться. Чифую старел на глазах — каждый день, каждый час: его всегда яркие и живые глаза в один момент лишились всякого света, а красивое лицо с выразительными, острыми чертами вдруг стало сухим и безобразным. Он больше не мог позаботиться о себе, он ничего не хотел. Он толком не ел и не спал, а со временем перестал и бриться. Порою от него плохо пахло, потому что у него не было сил даже на то, чтобы просто сходить в душ. Одежда, волосы, внешний вид… Ему было всё равно. Первые месяцы после смерти Такемичи были похоже на настоящий ад. Не тот, мучительно яркий, сжигающий без остатка, с огромными бурлящими котлами, а беспросветно чёрный и молчаливый, как тень, скользящая далеко позади, как дементор, высасывающий душу. Должно быть, именно это люди называли депрессией. Когда Чифую оттолкнул от себя всех остальных, Казутора остался рядом. И как бы сильно он ни старался прогнать его, какими бы обидными словами он ни бросался, когда боль от потери становилась невыносимо сильной, Казутора отказывался оставлять его. Он отказывался сдаваться. Он боролся за Чифую до последнего, он боролся за него, не жалея собственных сил, пытаясь вытащить его обратно на поверхность. Он хотел вдохнуть в него новую жизнь — приложиться губами к губам, заполнить его кислородом — и если Чифую не мог дышать самостоятельно, Казутора готов был стать для него аппаратом искусственного дыхания. Его не нужно было просить об этом, его не нужно было благодарить за сделанное — было достаточно лишь слабой улыбки Чифую, чтобы понять: это стоит того. Чифую стоит того. Несмотря на трудности, несмотря на боль, которую Казутора испытывал каждый раз, когда Мацуно не принимал его помощь, он был намерен идти до конца. Он привык к тому, чтобы помогать Чифую, оставаясь при этом в тени. Простой план действий: не позволять ему работать слишком много, вместо этого беря основную часть работы на себя, не давать ему пить каждый день, оставлять для него немного еды в кладовой, чтобы он не забывал нормально питаться. Казутора будто учил Чифую заново ходить. Жить заново. И со временем он даже начал верить в то, что у него получается. Действительно получается! Чифую перестал заявляться на работу в пьяном виде и согласился хоть иногда выбираться куда-то из дома. Он даже начал больше улыбаться — это была ещё слабая, во многом неокрепшая улыбка, но она была для Казуторы ценнее, чем настоящее золото. Ценнее, чем что-либо в этом мире. Это было похоже на маленькую победу. Он был уверен в том, что наконец-то запустил процесс исцеления. И образ Такемичи словно начинал тускнеть, его хватка на шее Ханемии заметно ослабла. Но слова Наото разрушили пустые иллюзии. И Казутора вдруг осознал: Чифую никогда не хотел выбираться на берег. Напротив, он продолжал остервенело хвататься за морские водоросли, надеясь просто остаться под толстым слоем морской воды, а Казутора сбивал свои руки в кровь, пытаясь спасти того, кто никогда не желал спасения. Всё, что он делал ради него, всё, на что он угробил три года своей жизни… в самом деле, было нужно только ему одному. Ведь Чифую никогда не просил его о помощи, он не просил спасать его, он просил лишь оставить его в покое. Он никогда не хотел забывать Такемичи, он даже не пытался этого сделать. А Казутора не слышал. Только тряс и тряс его за грудки, пытаясь обратить на себя хоть немного его внимания, и всё впустую. И что самое глупое — он знал об этом с самого начала. Знал, что в сердце Чифую нет и не было места кому-то другому, кроме Такемичи Ханагаки. А он всё равно на что-то надеялся. В самом деле призрак Такемичи никогда не покидал его — он всегда был здесь, прямо за спиной Казуторы, и теперь он показательно смеялся. Смеялся раскатисто, злорадно, смеялся над его беспомощностью, над глупостью, над чувствами, которым Казутора позволил взять над собой вверх. Чувства, на которые никогда не отвечали взаимностью.※ ※ ※ ※
2 года назад
Это был День Рождения Мицуи. Первый и, должно быть, последний совместный праздник, на который Ханемия сумел привести Чифую. Он до последнего отказывался идти: всё время придумывал нелепые отговорки или искал причины уйти пораньше. Казутора подарил Такаши совместный подарок от них двоих, потому что Чифую не принёс ничего с собой. Он только коротко кивнул имениннику вместо приветствия, выдал сухое и почти безразличное «поздравляю» и почти сразу же скрылся в дальнем углу праздничного зала, где располагалась барная стойка. Он провёл там большую часть вечера в полном одиночестве, игнорируя всех, кто пробовал с ним заговорить. Все остальные пытались веселиться, пытались играть, разговаривать, но получалось с большим трудом. Как только они обращали своё внимание на сидящего в стороне Мацуно, от прежнего настроя не оставалось и следа. Праздник казался тоскливым и мрачным. К тому моменту со смерти Такемичи минул уже целый год. Целый год они посвятили скорби и почтению памяти дорогого друга. Каждый справлялся с потерей так, как умел: кто-то с головой ушёл в работу, чтобы поменьше думать, кто-то погряз в семейных делах, кто-то снискал утешение в выпивке. Они почти и не виделись — может лишь изредка встречались на могиле Ханагаки, обменивались тихим «здравствуй» и некрепким рукопожатием, чтобы после снова надолго разойтись. Было невыносимо тяжело и больно встречаться снова, как будто каждый из них служил живым напоминанием другому о том, что с ними произошло. Один из стульев всегда оставался пустым — и никто не смел ни убрать его, ни сесть самому. Всё изменилось. Они изменились. И каждый знал, что как прежде уже никогда не будет. Ничего не вернётся назад, жизнь не станет такой, как раньше. Ведь время неумолимо бежит вперёд, время даёт возможности, силы, чтобы двигаться дальше, и всё, что им остаётся — ждать, когда станет хоть чуточку легче. Семья, которую они создали, начала разваливаться. Их отношения дали трещину уже очень давно: ещё после смерти Баджи, ещё после того, как Казутора и Па-чин угодили в тюрьму. После ухода Майки эта трещина превратилась в расщелину, а затем в большую чернеющую пропасть — уже после смерти Такемичи. Теперь они могли потерять ещё и Чифую. Вернее, уже потеряли — их стремление наладить собственную жизнь он считал не чем иным, как кощунством, а все праздники — танцами на костях. Он был так глубоко предан Ханагаки, что теперь не знал, куда ему деваться. Эта верность теперь была никому не нужна, эти чувства больше некому было отдать — и он остался с ними один на один, как верный пёс на могиле умершего хозяина, как ронин, не сумевший уберечь своего господина. И всё же Казутора не терял надежды. Ему думалось: быть может, пройдёт ещё немного времени, ещё месяц-другой, и эта тоска станет чуть менее ощутимой. Эти раны затянутся (непременно затянутся!), заживут, не оставив следа, и всё между ними снова станет как прежде. Чифую вернётся назад — вернётся к нему, с той самой нежной улыбкой, которая так полюбилась, — и Казутора будет ждать его здесь. Будет ждать, сколько нужно, сколько потребуется, — неделями, месяцами, годами! — пока он точно не будет готов. И он расправит руки, позволив Мацуно рухнуть в его объятья, как будто в тёплую постель, и он укроет его, спрячет от целого мира, полного боли и постоянных потерь. И они начнут всё заново. Начнут всё с чистого листа. Только вдвоём. Он и Чифую. — Эй, Чифую! — Казутора окликнул Мацуно с весёлой улыбкой, которая тут же померкла, когда тот даже не удосужился к нему повернуться. Чифую распластался на барной стойке, безнадёжно уронив голову на собственную вытянутую руку. Другой, свободной рукой, он продолжал бездумно крутить стакан из-под коньяка. Взгляд его казался рассредоточенным, словно разум Чифую, в отличие от физического тела, находился совсем не здесь. Рядом с ним стояла нетронутая бутылка пива. — Чифую, пойдём со мной, — Казутора сделал несмелый шаг ему навстречу и осторожно потряс Мацуно за плечо. Быстро обернулся, кивая на группу весело смеющихся людей у самой дальней стены. — Там ребята… В дартс играют. Хочешь тоже сыграем? Чифую ничего не ответил. Казутора хотел было повторить свой вопрос, когда взгляд Чифую вдруг прояснился, и он тут же вздёрнул голову: — А Такемичи уже пришёл? — спросил он с надеждой. — А?.. — Казутора опешил. Он так крепко стиснул бокал, который держал в руке, что тот едва не раскололся надвое. Одно упоминания этого имени, особенно из уст Чифую, было более, чем достаточно, чтобы вернуть Казутору обратно на землю. Он, заикаясь, нерешительно переспросил: — О чём… О чём ты говоришь? — Я оставил ему бутылку пива, — Чифую горько усмехнулся, подхватывая и потрясывая в руках наполненную бутылку. Затем он поставил её на место и осмотрелся, будто надеялся увидеть кого-то в толпе. Казутора, конечно, лукавил: он прекрасно знал, кого пытался найти Чифую. И это знание причиняло ему боль. — Ты точно его не видел? Я нигде не могу его найти. — Нет, я… — Казутора снова оглянулся в сторону ребят, некоторые из которых, как, например, Дракен и Хаккай, теперь смотрели на них с недоумением. Чифую поднялся с места, огибая Ханемию, и уверенным шагом направился к своим друзьям. Задумавшийся Казутора тут же ринулся за ним следом: — Чифую! Чифую, подожди! Но не успел. — Простите, что прерываю игру, но… Никто из вас случайно не видел Такемичи? — с весёлой и доброжелательной улыбкой Чифую уместился между близнецами Кавата и тяжело приземлил свои руки им на плечи. Те растерянно переглянулись между собой. — Нет? — он показательно вздохнул. — Чёрт, ему бы лучше найтись! Все тут же замолчали. И даже музыка в баре как нарочно перестала играть. Возникли какие-то проблемы с аппаратурой: диджей засуетился и принялся переподключать провода, чтобы как можно скорее решить возникшее недоразумение. Все остальные гости недовольно заговорили. Бывшие «Свастоны» смотрели друг на друга, ожидая, что кто-то наконец заговорит или сделает что-то с этим, но никто не решался. Чифую, как безумец, заметался по залу, заглядывая под каждый стол и стул в попытке найти Такемичи. — Такемичи! — из раза в раз повторял он. — Ты где? Такемичи! — покачиваясь, он снова повернулся к друзьям и угрожающе рявкнул: — Почему вы стоите, как идиоты? Помогите его найти! Вам что, всё равно?! — Это надо прекратить, — строго сказал Мицуя, не оставив без внимания и то, что неадекватное поведение Мацуно несколько напрягало других посетителей бара. — И как ты планируешь это сделать? — с сомнением уточнил у него Дракен. Собравшись с силами, Хаккай и Соя уже хотели было остановить Мацуно, когда их опередил Казутора. — Чифую! — он расставил руки по обе стороны и преградил Чифую дорогу. Его дыхание было тяжелым, он был напуган выходками своего друга не меньше, чем все остальные, но при этом он хорошо понимал: если он сам его не отдёрнет, это никогда не прекратится. — Тебе нужно остановиться. Не видя ничего перед собственными глазами, в том числе и Казутору, Чифую продолжал бессмысленные поиски. И то, что они не приносили результата, только больше выводило его из себя. Его движения стали дёрганными, отрывистыми, во многом неуклюжими из-за большого количества выпитого, его заносило на поворотах, его лицо скривилось от напряжения. Неизвестно, сколько ещё он бы продержался в таком состоянии, если бы Казутора не схватил его за плечи и насильно не развернул к себе. — Чифую! Да послушай же ты меня! Его здесь нет! — закричал он, встряхивая его, как какую-то глупую куклу, набитую ватой. — Его здесь нет, слышишь меня?! Чифую услышал его не сразу, а когда смысл слов Ханемии всё же дошёл до его опьянённого разума, он посмотрел на него с таким искренним удивлением, будто и вправду не понимал, почему на него кричали. «Как это… нет?», — ясно читалось в его зелёных глазах. Его губы задрожали, Чифую едва открыл рот, чтобы возразить Казуторе, когда тот небрежно прервал его: — Давай… — он хотел ответить куда грубее, но его голос дрогнул и, напротив, заметно смягчился. Казуторе никогда не удавалось говорить с Чифую на повышенных тонах, даже если он был в том состоянии, когда до него нельзя было достучаться другим способом. Ханемия прикрыл глаза и негромко вздохнул: — Давай лучше поищем его на улице? На улице, хорошо? Пойдём со мной. Чифую неуверенно, но всё же кивнул, позволяя Казуторе подхватить себя под руки и повести к выходу из бара. Ханемия больше не оборачивался: он знал, что другие смотрели им вслед, пока не хлопнула входная дверь, но он не мог взглянуть им в глаза. Поощряя безумие Чифую, он не делал лучше никому из них: ни себе, ни самому Мацуно, ни кому-то из бывших «Свастонов». Но и закричать во всеуслышание, что Такемичи мёртв и больше никогда не вернётся, он тоже не мог. Это было бы слишком жестоко по отношению к Чифую. У всех уже сдавали нервы. Мицуя и вовсе колебался с ответом, когда узнал, что Казутора собирается привести на праздник Мацуно. И теперь он наконец-то понял, почему: Чифую был бельмом на глазу, ноющей мозолью, он не давал своим друзьям не то что двигаться дальше — даже пытаться это сделать. Само его присутствие, эта безрадостно сгорбившаяся фигура в самом дальнем углу зала, ведущая беседы с пустым стулом, — это весьма удручало. Чифую заставлял их чувствовать вину за то, что они просто хотели жить дальше, хотя в этом и не было ничего дурного. Ведь стремление к жизни — это нормальное человеческое желание. Даже в самые тёмные времена люди тянулись к свету, чтобы выбраться на поверхность. Но Чифую не мог этого понять. Он не мог понять, почему жизнь до сих пор продолжается. Почему после смерти Такемичи время не замедлило свой ход, почему Земля не перестала вращаться вокруг Солнца, и мир не схлопнулся? Должно быть, он сам предпочёл бы другой вариант. Тот, где все, включая и его самого, погрязли в этих бесконечных страданиях и посвятили жизнь лишь скорби о Такемичи Ханагагки. Однако это было невозможно. Потому что мир был чёрным только для Чифую, в то время как другие давно уже раскрасили свой в яркие краски. У Казуторы была и кисть, и палитра — только Чифую совсем не желал рисовать. После того, как они оказались на улице, его немного отпустило. Он по-прежнему был в беспорядке, то и дело оглядывался и норовил вернуться обратно, но Казутора упрямо вёл его в сторону дома. В спешке он забыл бумажник в баре, поэтому добираться до спального района, в котором жил Мацуно, пришлось на своих двоих. — Давай, давай же, поднимайся. Шевели ногами, Чифую, — Ханемии с трудом удалось дотащить его тяжелую тушу до нужного этажа. Ещё труднее оказалось выпросить у Чифую ключи от входной двери и заставить войти внутрь. Казутора щёлкнул выключателем, но свет не появился. Он попробовал снова, но результат остался тем же — что здесь, в коридоре, что в пустой гостиной электричество не работало. Лампочки были выкручены — видимо, за ненадобностью. По дороге к другой комнате Казутора дважды споткнулся — один раз о вонючие чёрные мешки, доверху заполненные мусором, а второй раз — о стеклянные бутылки. Хотя и это показалось мелочью по сравнению с общим состоянием квартиры Мацуно — это и квартирой-то было назвать нельзя — куда больше походило на свалку или стоянку первобытного человека. Ни света, ни газа, ни отопления — только вода из ржавого крана в ванной, и то холодная. Казутора быстро стянул с Чифую пальто и ботинки и поволок его в комнату, чтобы там уложить на футон и бережно укрыть одеялом. Сам он уселся на пол рядом со спальным местом Мацуно, обхватил колени руками и с ужасом всмотрелся в окружавшую его темноту. Казутора поёжился. Холодно и страшно. И как Чифую мог жить в такой обстановке? Неужели у него действительно не было денег на аренду нормальной квартиры? Почему он тогда не попросил Казутору ненадолго приютить его? В этом же не было никакой проблемы! В конце концов, после выхода из тюрьмы Ханемия довольно долго жил у Мацуно, пока не накопил денег на собственное жильё. Он бы с радостью вернул ему эту услугу. Хотя, вопрос был скорее в другом: готов ли был Чифую её принять? — Его нет, — вполголоса произнёс Ханемия, даже не понимая, хотел ли он, чтобы Чифую его услышал.— Но ты ведь и сам об этом знаешь. — Знаю, — вдруг послышался хриплый шёпот. Казутора вздрогнул от неожиданности. Он был почти уверен в том, что Чифую уже заснул, но когда он повернул голову в сторону футона, чтобы удостовериться в этом, Мацуно лежал с открытыми глазами и бессмысленно смотрел в потолок. — Но я всё равно не могу перестать его искать. Его голос задрожал. Мацуно сжал челюсть и крепко зажмурился, пытаясь сдержать подступившие слёзы. Казутора посмотрел на него с сожалением. — Ты знаешь, — порывисто начал он и снова ненадолго замолчал. В самом деле его никто ни о чём не спрашивал, Казутора не задал ему ни одного вопроса, но, может, в этом и была проблема? Может, было что-то, о чём Чифую больше не мог молчать? — Я всё время высматриваю его в толпе. Пытаюсь найти его спину, его глаза, пытаюсь просто услышать его голос… Кажется, ещё мгновение — и он обязательно меня окликнет. И я жду… — всхлипнул он почти неслышно, и вместе с тем его голос зазвучал ещё отчаяннее: — Я жду и жду, хотя в глубине души я точно знаю… Я знаю, что он никогда не придёт. — Должно быть, это очень тяжело, — нелепо выдавил из себя Ханемия, от волнения начиная заламывать руки. Поддержка давалась ему нелегко, он с трудом мог подобрать слова. Он не знал, что Чифую хотел от него услышать, и не знал, что правильнее было сейчас сказать. — Но я одного не понимаю… Почему ты притворяешься сумасшедшим перед другими? Тебе больно и плохо, но ты ведь совсем не больной. Ты не безумец, Чифую. Так зачем ты уверяешь их в обратном? — Я хочу, чтобы они помнили, — просто ответил он. — Даже если я буду для них сумасшедшим, даже если я буду портить им праздник, я хочу, чтобы они помнили, какой ценой они всё это получили. Причина, по которой они могут стоять на своих двоих, есть и играть в этот чёртов дартс — это Такемичи. Причина, почему они всё ещё живы… она в Такемичи. Казутора непонимающе нахмурился. Конечно, он никогда не отрицал роли Такемичи в сплочении «Тосвы» и многочисленных битвах, с которыми им пришлось столкнуться, но он был не уверен в том, что от существования этого парнишки в самом деле зависела жизнь всех его друзей. — Я просто не понимаю, как они могут так поступать с ним, — он положил ладонь на грудь и посильнее сжал ткань своей толстовки. — Как они могут веселиться, Казутора, как они могут смеяться, как они могут жить дальше, когда у меня нет сил даже на то, чтобы просто дышать?.. Как они могут так просто забыть обо всём?.. — Каждый переживает потерю по-своему, Чифую. Я уверен, что они никогда не забывали о Такемичи и никогда не забудут о нём, но жить в постоянной скорби тоже нельзя. Нужно двигаться дальше, даже если это очень тяжело. — Зачем? — бессмысленно спросил он, наверняка и не желая получить ответ. — Какой в этом смысл? — Смысл есть всегда. И ты тоже не должен справляться с этим в одиночку, Чифую. Может, ты больше не хочешь общаться с «Тосвой», но у тебя по-прежнему есть я. — Да, конечно… — неуверенно согласился Чифую. — И я благодарен тебе за всё, что ты делаешь для меня, правда, просто… Просто этого… Этого недостаточно, Тора. — Меня… — с трудом найдя в себе силы, тихо переспросил Казутора. — …тебе недостаточно? — Если бы я только мог вернуть время назад… — Чифую будто и не слышал. Его голова были занята совсем другим: другими желаниями, другими мыслями, другим человеком. — Я бы ни за что не позволил Такемичи уйти. Я бы сделал всё иначе, Казутора, я бы всё исправил… — Чифую… — Я бы остановил его, я бы сумел его спасти… — А как же я? Наверное, Казутора не должен был этого говорить. По крайней мере, не так. Это были не слова поддержки для Мацуно, это были слова маленького Казуторы, который по-прежнему боялся остаться один. — Почему он так поступил со мной, скажи? Я ведь… Я ведь даже не успел с ним попрощаться, я столько не успел ему сказать… Это словно говорить со стеной. Безуспешно колотить кулаками по кирпичной кладке, надеясь однажды её разрушить, и вместо этого натыкаться на новую преграду. Чифую выстраивал перед Казуторой целый коридор таких, и чем сильнее тот старался до него добраться, тем стремительнее он отдалялся. — Он действительно так много для тебя значил? — тяжёлым, безжизненным тоном спросил у него Ханемия. Прозвучало то ли обиженно, то ли с досадой: он и сам не понял, почему испытывал эти эмоции, когда речь заходила о Такемичи. «Я хотел бы встретить тебя первым», — должно быть, это значило что-то такое. — Много? — Чифую повторил это с таким удивлением, будто вопрос показался ему абсурдным. На его лице появилась странная улыбка, однако радостной она не была. — Я бы отдал свою жизнь ради него. — Я понимаю, — Казутора отстранённо кивнул, поджимая губы. Он вдруг задумался, сказал бы Чифую то же самое, если бы речь шла о Ханемии? Ему бы хотелось верить, что да. — Вы были лучшими друзьями. — Мы не были друзьями, — резко поправил его Чифую. И, помедлив, добавил немного тише: — По крайней мере, не такими, как все. Мы были партнёрами, — его голос изменился, когда он произнёс это странное слово. Партнёры. Странное скорее по мнению Казуторы: кому вообще взбрело в голову называть своего лучшего друга «партнёром»? Но этот тон, мягкий и бархатный тон Мацуно был хорошо ему знаком. Он всегда появлялся, когда Чифую говорил о том, что было ему по-настоящему дорого: о семье, о Баджи, о Пике-Джее. И, конечно, о Такемичи. — Не думаю, что ты поймёшь меня. Не думаю, что хоть кто-то способен меня понять. — Я могу, — робко поправил его Казутора. Его голос превратился в трусливый шёпот. Поддаваясь какому-то неясному порыву, он несмело потянулся своей рукой к руке Мацуно, свисающей с футона на пол, и попытался накрыть её своей. Чифую мгновенно отдёрнул руку, но холодная ладонь Ханемии всё равно ухватила его за пальцы. — Я правда могу. Просто ты не позволяешь мне этого сделать. Чифую медленно приподнялся с футона и принял полусидячее положение. Тепло и ласка давно уже были ему чужды, и со стороны он скорее напоминал одичалого и забитого уличного кота, который до смерти боялся прохожих. Он посмотрел на Казутору, а затем на его руку, некрепко сжимающую его собственные пальцы, и взгляд его был то ли отчаянным, то ли полным надежды, как будто он и сам не до конца понимал, чего именно от него хотел. — Если честно… Я так устал, Казутора, — жалобно протянул он, расслабляя руку и позволяя пальцам Ханемии скользнуть в межпальцевые промежутки, чтобы соединиться с его собственными пальцами. В темноте Казутора с трудом мог разглядеть его лицо: его глаза казались глубокими и совершенно чёрными, скулы и подбородок — острыми. Голос прерывался глухими всхлипами. — Он почти перестал мне сниться. Мне кажется, я начинаю забывать, как он выглядел, а я не могу… Я не хочу забывать его, Казутора, я боюсь, что не выдержу этого… Воспоминания о нём — единственное, что у меня осталось. Я каждый день прохожу мимо магазина, в котором он работал. Я так надеюсь, что однажды снова увижу его там… — Тише, — Казутора несмело придвинулся немного ближе. Чифую схватился за его плечи, как за спасательный круг, его хватка была болезненной, и в ответ Ханемия сжал его как можно крепче. Он чувствовал, как от слез Чифую его свитер становится влажным. И меж тем его шёпот стал ещё тише, ещё ниже, чем прежде, когда он принялся его утешать: — Ты справишься с этим, Чифую. Мы справимся с этим вместе. Я обещаю… — Может быть, он вернётся? — его рыдания постепенно набирали силу, становились громче, раскатистее, как приближающийся гром. В объятьях Казуторы Чифую всё равно не переставал дрожать, его плечи резко поднимались и опускались. — Пожалуйста, пусть он вернётся, Тора… Пожалуйста… Я хочу, чтобы он вернулся… Я так сильно хочу домой… «Домой». От этого слова сердце Казуторы тревожно сжалось. Имел ли Чифую в виду настоящий материальный дом или дом был и не домом вовсе, может быть, дом на самом деле был человеком, которого он потерял, может быть, дом был временем, когда Чифую не страдал так сильно. Но этого дома, каким бы он ни был, теперь у него не было. И Чифую лежал в его руинах, оставленный и бесконечно одинокий. — Забери эту боль, Казутора… — задыхаясь, заскулил он. — Умоляю, забери её, я больше так не могу… Он был даже в большем отчаянии, чем всем казалось со стороны. Эта боль истощала его, она была подобно медленно прогрессирующей болезни, дающей метастазы в каждый орган. Казутора сожалел, что не мог забрать её по-настоящему, как хотел бы того Чифую, и в то же время он сожалел о том, что он был частью этой боли. Он был её причиной. Казутора не знал, как успокоить его истерзанную душу, как наложить на неё швы. И он мог только глупо гладить его по спине, повторяя, что он рядом, что он никуда не уйдёт, пока Чифую умолял его закончить его страдания. И если бы он мог, он бы вложил пистолет в ладонь Ханемии и попросил его выстрелить точно в голову. Не в сердце, нет — кажется, оно давно уже было мертво. Казутора медленно отстранился, но пространство между ним и Чифую по-прежнему было минимальным. Прикрыв глаза, он прислонился к его лбу своим. Лоб Мацуно был мокрым и липким от пота, его чёрные волосы прилипли к коже. Осторожно, боясь спугнуть его, Казутора положил свои ладони на щёки Чифую и бережно утёр большими пальцами его горячие слёзы. Потухшая зелень его глаз заискрила с новой силой, губы Чифую едва приоткрылись, чтобы выпустить наружу негромкий вздох. Он не любил, когда его касались без разрешения, но сейчас почему-то не возражал. Напротив, он затаил дыхание и несмело приласкался к руке Казуторы. Изголодавшийся по прикосновениям, одинокий и бесконечно уставший, он хотел сейчас лишь одного: освободиться. Хотя бы совсем ненадолго, хотя бы всего на мгновение, хотел снова почувствовать себя живым. И он позволил этому случиться. Не дожидаясь нового касания со стороны Ханемии, Мацуно небрежно обхватил его лицо своими руками, закрыл глаза и, не медля ни минуты, вжался своими губами в сухие губы Ханемии. Его пальцы скользнули вдоль щек к его ушам и вискам и грубо вцепились в длинные тёмные волосы. Это было всего лишь мгновение — мгновение, на которое Казутора почувствовал себя абсолютно счастливым. Сердце больно забилось в его груди, будто кто-то запустил аварийный механизм, живот стянуло от приятных ощущений. Даже если от Чифую несло алкоголем и сигаретами за полквартала, он готов был об этом забыть. Он стерпел бы всё на свете, если дело касалось Чифую. Всё внутри дрожало от нетерпения, от желания, от того невероятного количества эмоций, которое он пробудил в нём своим касанием. Казутора хотел этого поцелуя. Он хотел его искренне, каждой частичкой души и тела. Но он не хотел получить его так. Не при таких обстоятельствах. Чифую не был с ним нежен — напротив, он был груб и крайне неаккуратен, он целовал Казутору зажмурившись, при этом больно сминая губы. Как будто он и не был собой — был кем-то другим, чужим и совершенно ему незнакомым. Он был в отчаянии. И сейчас он позволил этому отчаянию говорить за себя. — П-подожди, — Казутора попытался отстраниться, но Чифую сжал его только крепче. — Чифую, перестань. Не пытаясь слушать, Чифую попробовал углубить поцелуй, его язык небрежно врезался в рот Казуторы, а холодные пальцы проворно скользнули под свитер. — Чифую, хватит! — Казутора резко оттолкнул его от себя. Мацуно не выглядел удивлённым, расстроенным или сбитым с толку. Скорее пустым, безучастным, как если бы его и вовсе здесь не было. А был ли он вообще? — Не получилось, — обречённо выдохнул он, прижимая кулак к своим губам. Его дыхание по-прежнему было тяжёлым и частым, но свет в его глазах уже безвозвратно погас. Казутора почти истерично засмеялся. Он действительно сказал это? «Не получилось»? Не получилось сбежать от реальности? Не получилось преобразовать эту боль в бесконтрольное наваждение? Не получилось забыться? Что именно у него не получилось? Утерев глаза рукавом толстовки, Чифую пробормотал до невозможности глупое: — Прости меня. Я не должен был этого делать. Где-то в глубине души Казутора, конечно, знал: в самом деле этот поцелуй никогда ему не принадлежал. Это был и не поцелуй вовсе — болезненная потребность в чём-то давно ушедшем, попытка наверстать упущенное. Это не настоящее. Это просто игра. И он сам, своими же руками, отдал своё сердце на растерзание. Но Мацуно было мало просто разбить его. Он хотел разорвать его на куски. — Если бы я сделал это в тот раз… он бы остался? Ох. В тот… Раз? Это было странное чувство: разочарование, горечь, обида и вместе с тем до боли простое осознание — слова Чифую не были для Казуторы чем-то удивительным. Может быть, дело было в том, что он имел возможность постоянно видеть Мацуно, и потому читать его было настолько легко? Может быть, дело было в нём самом, в его собственных чувствах, о которых он никому не мог рассказать? Но Ханемия искренне не понимал, почему этого не замечали другие. Почему он сам до сих пор отказывался это замечать? Ведь Чифую без труда мог бы стать героем очередной трагической пьесы Шекспира. Особенные друзья. Ну, конечно. Он не мог быть ещё более очевидным. — Тебе лучше отдохнуть, Чифую, — удручённо сказал Казутора. Он собрал все силы, которые у него только были, чтобы не выдать своих истинных эмоций. А они вот-вот норовили хлынуть наружу, как вода во время цунами, норовили с неистовой, разрушительной силой обрушиться на его хрупкие плечи. — Это был тяжёлый день. Всё внутри него в один момент похолодело. Рухнуло. Отвратительный, это был совершенно отвратительный день! Рёбра свелись воедино, застыли в оцепенении, в ожидании неизбежного конца, сердце болезненно сжалось. Все его ожидания, все его надежды и мечты сложились так же быстро, как и колонны Помпей под слоем горячей лавы. Он попытался встать, но Чифую схватил его за край куртки, не давая так просто сбежать. — Скажи мне, Казутора, — повторил он снова, — он бы остался? Ханемия взглянул на него сверху вниз и угрюмо поджал дрожащие губы. «Какого чёрта ты спрашиваешь об этом у меня?!» — хотелось ему огрызнуться. Неужели Чифую и вправду не понимал? Неужели он не замечал этого? Неужели он не видел тех чувств, что Казутора испытывал к нему? Но он не сказал этого вслух, ни единого слова. Он просто поднял глаза к потолку, позволяя желвакам напряжённо задвигаться у него под кожей. Это было тяжело. Невыносимо тяжело. Осознавать, что на самом деле он знал о том вечере гораздо больше, чем мог бы рассказать Мацуно. — Я не знаю, Чифую, — он отрешённо покачал головой, стараясь сохранять самообладание. — Я правда не знаю. Чифую разжал пальцы, наконец отпуская его. — Надеюсь, он всё равно бы ушёл, — глупо заключил он. — Иначе я бы себя не простил. Казутора быстро поднялся с пола. Всё вокруг вдруг показалось ему таким чёрным и лишённым всякой жизни, что сил на то, чтобы остаться хотя бы ещё ненадолго, у него уже не нашлось. Ему хотелось сбежать отсюда как можно быстрее. Хотелось просто скрыться от этого позора, от этой вины, что стала ему поперёк горла, хотелось просто навсегда исчезнуть: провалиться сквозь землю, спрятаться так, чтобы никто никогда его не нашёл, и покрепче закрыть глаза. Только бы не видеть этого насмешливого взгляда Такемичи, что наблюдал за ним из темноты. Его хватка на шее Ханемии снова стала ощутимой. — Спасибо тебе, Казутора, — напоследок бросил Чифую. Невнятно, слабо: кажется, он почти засыпал. — За то, что ты всё ещё здесь, даже если я приношу неприятности. — Конечно, — Казутора только неопределенно качнул головой. «Я здесь». Он горько улыбнулся, укрывая его одеялом. «Только тебя здесь давно уже нет». — Доброй ночи, Чифую. И быстрым уверенным шагом, даже не думая оборачиваться, он покинул его квартиру. Только оказавшись на улице, раскрасневшийся и ужасно злой, он согнулся пополам и позволил себе выпустить эмоции наружу. — Блять! — выругался он, безжалостно пиная стоящий поблизости мусорный бак. Ещё никогда за последние несколько лет ему не хотелось облить бензином чью-нибудь тачку и чиркнуть спичкой. Он столько раз умолял себя ни на что не надеяться, он столько раз умолял себя не ждать ничего от человека, который всегда был для него недосягаем, но человеческая натура всегда была лицемерна и лжива. Казутора готов был проклясть самого себя за каждую мысль о Чифую Мацуно. В особенности за те, в которых он позволил себе мечтать о них двоих. — Что, Казутора, тебя снова предали? — вдруг раздалось у него за спиной. Насмешка. Голос показался смутно знакомым, но Ханемия не сумел распознать его. — Может, тебе стоило всадить ему нож в спину первым, пока он не сделал этого сам? Сердце пропустило удар. — А? — Казутора прекратил терроризовать несчастную мусорку и резко повернулся. Но рядом никого не оказалось. С тех пор Чифую никогда не вспоминал об этом. Или он действительно не помнил подробностей этой ночи или лишь притворялся, что это так, как делал это и сам Казутора, но больше они никогда не вели разговоров о Такемичи Ханагаки. Ханемия наблюдал за Чифую издалека, делая то немногое, что было в его силах, чтобы удерживать его на плаву, и долгое время это создавало для них обоих иллюзию стабильной жизни. Так было до этого самого дня.※ ※ ※ ※
Телефон на столе завибрировал, обращая на себя внимание говорящих. — Извини меня, — Наото быстро кивнул Ханемии, прося прощение за то, что ему пришлось прервать их разговор из-за телефонного звонка. Он поднял трубку и представился: — Капитан Тачибана, я вас слушаю. По ту сторону линии кто-то заговорил. Лицо Наото мгновенно побледнело, остекленевшими глазами он впился в сидящий напротив силуэт. Но Ханемии казалось, что Наото и не смотрел на него — быть может, смотрел куда-то сквозь, на самом деле не видя перед собой ничего, кроме пустоты. — Что? Как это… Как это произошло? Вы уверены? — дрожащим голосом переспросил он у другого абонента. Его пальцы, держащие телефон, сжались немного крепче. — Где она? — В чём дело? — почуяв неладное, Казутора немного придвинулся на кресле ближе к столу. — Что случилось? Не отнимая телефон от уха, Наото вскочил с места, подхватил свою верхнюю одежду и без лишних объяснений направился к выходу. — Наото! Эй, Наото, какого чёрта?! Да что же вы за люди! — Казутора тоже поднялся и, закинув куртку себе на плечо, выбежал из кабинета вслед за полицейским.※ ※ ※ ※
С трудом пробираясь сквозь других сотрудников департамента, зевак и журналистов, не обращая никакого внимания на грязь и многочисленные лужи, Наото бежал к огороженному жёлтой лентой участку. Он не помнил себя от страха, он не видел ничего перед своими глазами, он не слышал голосов людей, которые пытались с ним заговорить. Казутора едва за ним успевал. Тачибана быстро показал кому-то своё удостоверение и, не дождавшись внятного разрешения, нырнул под жёлтую ленту сам, а Ханемия остался ждать его за ограждением. Только тогда он понял, что так сильно повлияло на Наото. — Хина! — растолкав всех, кто находился у машины, и совершенно позабыв о правиле «ничего не трогай на месте преступления», Наото упал на колени перед открытой дверью водительского сидения и уронил голову на колени мёртвой девушки. Горло болезненно сдавило, он хотел закричать, зарыдать во весь голос, но протянул лишь сдавленное: — Хина-а-а-а! На тонкой шее виднелась тёмная полоса. Её глаза по-прежнему были открыты, они бессмысленно смотрели вверх и казались почти что кукольными, светло-розовыми пластмассовыми шариками без единого намёка на жизнь. Труп уже окоченел, мышцы были тугими и неподвижными, и Наото потребовалось приложить усилия, чтобы разжать её маленькую руку. Он почти перестал дышать. Кулон с четырёхлистным клевером. Какого хрена? Какого хрена?!— Тачибана-сан, вам не следует здесь быть, — один из старших детективов подошёл к нему и попытался поднять его с земли, но Наото не захотел отпускать девушку. Он знал, что уже безбожно испортил место преступления, оставил кучу своих следов вокруг машины и на теле собственной сестры, и, кажется, сейчас это было последним, что его волновало. — Кто это… — тяжёлым голосом прохрипел Наото. — Вы нашли, кто это сделал? — К сожалению, пока нет, — мужчина посмотрел на него с сожалением и медленно покачал головой. — Этот район первый в списке по уровню преступности, камер здесь практически нет, а из жилых домов — только те четыре постройки, мимо которых вы проезжали. Он оглянулся. Безлюдные улицы, старые полуразрушенные здания, сырость и плесень вокруг. Этот район был хорошо знаком Наото, и он знал лишь одного человека, который стал бы жить в таком отвратительном месте. Лишь одного человека, который был достаточно зол на весь мир, чтобы пойти на убийство. — Ищите человека по имени Чифую Мацуно, — не отдавая себе отчёта, гневно приказал он. Его подчинённые, привыкшие к тому, что он обычно сдержан и спокоен, испуганно переглянулись между собой. И тогда Наото закричал ещё громче: — Обыщите здесь каждый угол, достаньте его из-под земли, но найдите его, чёрт возьми! Они тут же засуетились. Толпа оживлённо загомонила, подхватывая сказанное имя, журналисты принялись делать записи для новостных сюжетов. Неудивительно, что рядовое убийство вызвало такой резонанс: у Наото был достаточно высокий пост и в ближайшее время его даже собирались наградить за раскрытие крупного дела, поэтому сейчас вокруг его персоны было чрезвычайно много шума. — Наото, — с успехом миновав заинтересованных зрелищем копов, Казутора появился прямо рядом с Наото и мягко взял его за плечи, несмотря на то, что Тачибана активно этому сопротивлялся. Он склонился перед ним и тихо произнёс: — Нам нужно идти. Пойдём, слышишь? Они правы, тебе не стоит быть здесь. Наото воспротивился, но Ханемия ещё крепче сжал его плечи, и он больше не пытался высвободиться. Кажется, его силы наконец-то иссякли. Он позволил ему поднять себя с земли и потащить прочь от этого злосчастного места. — Тачибана-сан! Как вы прокомментируете произошедшее? Это ваша сестра? Вы только что назвали имя убийцы? Вы занимаете серьёзную должность в департаменте, убийство вашей сестры как-то связано с делом, которое вы сейчас ведёте? Тачибана-сан! — со всех сторон на него обрушились десятки вопросов. Боковым зрением Наото видел вспышки камер, каждый второй пытался подсунуть ему свой микрофон. Но он не мог ничего ответить: он лишь беззвучно шевелил губами и запоздало моргал, еле перебирая ногами, чтобы успевать за Ханемией. — С дороги! С дороги, я сказал! Дайте пройти! — Казутора безжалостно расталкивал всех на своём пути, пока им наконец не удалось скрыться за поворотом и уйти от самых прилипчивых журналюг. Ханемия сумел довести Наото только до ближайшего переулка — идти дальше он не захотел. К этому моменту он едва держался на ногах и был вынужден опираться на стены и Казутору, чтобы поддерживать хоть какое-то равновесие. Но даже этого оказалось мало. Уже через несколько шагов Наото оступился и плюхнулся в лужу, а затем, даже не пытаясь снова подняться, прислонился спиной к холодной и грязной бетонной стене. — Почему она меня не послушала? — спросил он совершенно мёртвым голосом, обращаясь не то к Казуторе, не то к самому себе. Его губы дрожали, когда он говорил, в его глазах застыли слёзы, но Наото до последнего не мог позволить себе заплакать. И, наверное, именно это было страшнее всего. — Я же просил её… Просил её не ввязываться в это, просил оставить Чифую в покое… Почему она это сделала? Почему, Казутора… Скажи, почему? Ханемия молча наблюдал за ним, не зная, какие подобрать слова, чтобы хоть как-то утешить его. Из-за чувства дежавю у него сильно скрутило живот. Ещё три года назад в почти таком же переулке он держал под руки Чифую, кричащего от боли из-за смерти Такемичи, а теперь он был вынужден успокаивать Наото. Казутора вдруг с ужасом осознал, что смерть касалась всего, с чем он так или иначе был связан. Может быть, это его вина? Может быть, он просто не заслуживет нормальной жизни? Может быть, он отравляет своим существованием всё вокруг? Все, кроме него, умирают. А он остаётся в живых. В наказание. В наказание за все его грехи. Хотя он скорее был тем, кто предпочёл бы умереть. — Всё зря… — безнадёжно мотая головой, Наото вцепился в собственные волосы и оттянул их. — Всё, чего мы добились вместе с Такемичи, всё, что мы сделали… Всё это уже не имеет никакого значения! Моя сестра… Моя Хината… Она же… Она ни в чём не была виновата! Она просто хотела ему помочь! — Ты уверен, что это действительно дело рук Чифую? — Казутора с сомнением прищурился. Он не отрицал того, что в последнее время Чифую действительно был не в себе, но он был также уверен в том, что Мацуно никогда бы не тронул Хинату. Даже если он злился на неё, даже если это действительно было настолько серьёзно, он бы не стал заходить так далеко. — А чьих ещё?! — отчаянно закричал на него Наото. Он поднял голову, и слёзы тут же хлынули из его глаз, голос сорвался. Что-то в его взгляде, яростное и не терпящее возражений, заставило Ханемию помедлить с ответом. — Чьих ещё, Казутора?! Это его дом, ты же знаешь! Он единственный из нас, кто живёт в этом районе! Она точно приехала сюда к нему! Я знаю, потому что я просил её этого не делать! Но Чифую… Он больше не тот, кем был раньше, пойми ты уже наконец! Он другой человек! После смерти Такемичи он обезумел! Он напал на меня вчера, он кричал, что мы предатели, что он не верит никому из нас, а теперь Хината мертва! Что, по-твоему, я должен думать?! Как я должен его защищать?! Как я… — он вдруг замолчал, и прежде прорезавшийся голос также быстро сошёл на нет. Наото прошептал на последнем дыхании: — Как я могу его защищать, Казутора? Как я могу?.. Ханемия беспомощно упал рядом с ним на колени. Он не знал, что делать. За последние несколько часов он пытался дозвониться до Чифую бесчисленное множество раз, но уже на шестнадцатый вызов его телефон оказался вне зоны доступа сети. Чифую не ответил ни на одно его смс. Впрочем, от него и не стоило ожидать чего-то другого — он давно уже перестал на них отвечать. Никто из членов «Тосвы», находивших в Токио, также не имел ни малейшего понятия о местонахождении Мацуно. Казутора не понимал, что происходит, но ему всё больше начинало казаться, будто весь мир вокруг него стремительно разрушается. По-настоящему разрушается. Действительно ли все они жили счастливой жизнью всё это время или лишь притворялись, что это так? Ведь теперь, когда Хината мертва, эта иллюзия начала рассыпаться, как декорации в дурацком «Шоу Трумэна». Может, Чифую был прав? Может, они действительно что-то упустили? — В её руке… был кулон, который ей подарил Такемичи. Я даже не знал, что она сохранила его, — Наото позволил себе коротко улыбнуться, прежде чем сложил руки в замок и приложил их к подбородку, как будто собирался молиться. Он поднял глаза к небу, беспросветно чёрному и мрачному, и произнёс ещё тише: — Может быть, это его способ отомстить нам? Может быть, так он хотел напомнить нам о цене, которую мы заплатили за то, чтобы жить? Казутора испуганно вздрогнул, вспомнив о словах, которые он прежде слышал от Чифую:
«Я хочу, чтобы они помнили, какой ценой они всё это получили»
«Причина, почему они всё ещё живы»
«Такемичи»
Это начинало обретать смысл. Но Казутора старался не спешить с выводами. Однажды это уже вышло ему боком. — Наото, — Казутора взглянул на полицейского со всей серьёзностью. Он чувствовал себя непомерно уставшим. Стремительность происходящих событий изрядно его выматывала. Всё было в хаосе, и он даже не мог до конца осознать, когда всё успело так сильно поменяться. — Я знаю, сейчас ты вряд ли сможешь услышать меня, но мы не можем обвинить его без веских доказательств. Всё, о чём мы сейчас говорим, — это просто доводы, не более того. К тому же, ты сам сказал, что сейчас Чифую может находиться в другом времени. И хотя я всё ещё не понимаю, как всё это работает и как это связано с Такемичи, нам не стоит так просто бросаться на него с обвинениями. В этом районе постоянно происходит что-то плохое, так что велик шанс того, что Чифую вообще не причастен к этому. Так что перед тем, как ты обвинишь его в убийстве своей сестры, нам нужно выяснить, что произошло с ним на самом деле. Наото разочарованно фыркнул. — Ты защищаешь его, потому что он твой друг, Казутора. — Ты тоже его друг, — мягко напомнил ему Ханемия. И на какую-то долю секунды взгляд Наото прояснился, будто он вспомнил о чём-то важном. — И возможно, наш друг ввязался во что-то чертовски плохое. И сейчас ему как никогда нужна наша помощь, Наото. Мы больше не можем закрывать глаза на то, что происходит, и мы не можем убегать от правды, даже если нам она не по душе. Мы упустили много времени, пытаясь построить нашу счастливую жизнь, но я уверен, что ещё не поздно исправить все наши ошибки. Мы всё ещё можем спасти Чифую. И мы сделаем это вместе. Ты и я. — Мне кажется, что я схожу с ума, — Наото вымученно вздохнул. Казутора не думал, что когда-либо видел его в таком глубоком отчаянии. — Ещё вчера все было хорошо, но сегодня… Сегодня этому пришёл конец. Я мог быть спокоен за Такемичи. Я знал, в каком времени он находится, и хотя я не мог быть уверен наверняка в правильности его решений, я знал, что он не поступит плохо. Но Чифую… Если он и вправду переместился во времени, я не могу за него ручаться. Я не знаю, что он собирается сделать, Казутора… Вернуть Такемичи? Но как? Как, чёрт возьми?! — Я не знаю, как, Наото, но я знаю, что он не остановится, пока не найдёт способ, — с непоколебимой уверенностью сказал Казутора. — И если это действительно касается Такемичи — он пойдёт до конца. И мы должны пойти следом, чтобы удержать его от плохих решений. — Это невозможно, Казутора, — Наото до последнего сопротивлялся. Горечь прошлых потерь была оковами на его руках, и она не позволяла ему поверить. Поверить в то, что они действительно могут что-то исправить. Потому что судьба начала возвращать всё на свои места. — Нельзя просто взять и открыть портал в другое время, мы не можем последовать за ним. Мы даже не знаем, действительно ли он переместился во времени, и если да, то куда конкретно? Вероятно, когда он решит изменить что-то, моя память просто перезапишется, и я снова буду единственным, кто помнит весь этот кошмар. И этот круг запустится снова. Снова… Господи… Как же я устал… Казутора положил руку ему на плечо. — Тогда найди меня, когда это случится снова. Вместе мы сможем образумить Чифую. Или как минимум — понять, что он собирается делать. Но ты не должен справляться с этим в одиночку. Никто не должен. Наото вздрогнул и посмотрел на него из-под влажных ресниц совершенно потерянным, измученным взглядом. Он всегда старался казаться сильнее, выше, взрослее, чем есть на самом деле, но сейчас он был в той ситуации, которую он не мог так просто взять под контроль. И он взглянул на Казутору глазами самого несчастного в мире ребёнка. — Ты не понимаешь, — в его глазах уже ютились искорки надежды, но он продолжал мотать головой, надеясь погасить их. Сопротивляясь, прячась, позволяя страху, а не здравому смыслу руководить собой. Это была слишком большая ответственность. Ответственность, которую он не хотел снова брать на себя. — Мы можем быть незнакомы в другом будущем. Может быть, ты будешь мёртв или я буду… И даже если я снова расскажу тебе о путешествиях во времени, шанс, что ты поверишь мне, почти что равен нулю. Это бессмысленно, Казутора. Это конец. — И всё же? — Казутора настаивал. Однажды он уже позволил Чифую уйти, и он не мог оставить ещё и Наото. Поэтому он решительно протянул ему свою руку и таким же смелым, уверенным тоном произнёс: — Давай будем сражаться вместе? Наото помедлил, прежде чем несмело схватился за пальцы Ханемии, тонкие, холодные и немного влажные. Но почему-то сейчас именно они казались ему теплее всего на свете. Немного погодя, он неуверенно кивнул. — Давай найдём его, Казутора. Ханемия сжал его руку в своей. — Вместе.