***
Нарочинской было плохо. Она редко впадала в уныние и достаточно быстро смирялась даже с самыми неприятными вещами. Но иногда накрывало. И ладно бы, если это «накрывало» подразумевало возможность хорошенько порыдать и успокоиться. Нет. Марина начинала гонять одни и те же мысли по кругу и не могла прекратить. Настроение моментально становилось настолько мерзким, что не радовали даже грандиозные вещи. Когда вчерашний полутруп ожил после семичасовой операции, Нарочинская поняла, что ничего не чувствует. Хотя им с несносным Брагиным удалось сделать то, что в свое время не смог папа. Дважды. Хотя если учесть, что пациент сейчас мог только дышать, глотать и моргать, а остальные функции, в том числе речь, были под большим вопросом…. Радоваться было вообще нечему. Марина бы сама не согласилась на такое существование. Поэтому, когда к ней подвалил главный хам института Склифосовского, довольный проделанной работой, Нарочинская не почувствовала ничего, кроме раздражения. Брагин что-то говорил, пытался заполучить ее реакцию, но Марина даже не вслушивалась в его слова и на мужчину не смотрела. Но несколько реплик все же прорвались в подсознание: — Ну и как насчет признать, что были неправы? Что тоже ошибаетесь? Вообще-то Олег хотел извиниться и даже попытался это сделать, но Нарочинская то ли прикидывалась, что не замечает его, то ли действительно не слышала. И мужчина разозлился: — Порадовались бы, что ученики иногда превосходят учителей, — назидательно проворчал он. Марина, наконец, подняла на него прозрачные глаза: — Моего отца никто никогда не превзойдет, — равнодушно отозвалась она. — Даже вы? — А я и не стремлюсь, у меня нет ваших комплексов, — поняв, что Брагин не отстанет, Нарочинская встала и направилась в коридор. Однако успела услышать, как он бурчит себе под нос: — Селедка отмороженная. Марина остановилась и, не поворачиваясь, небрежно бросила: — Лучше быть селедкой, чем петухом. И ушла, не увидев, как опасно потемнели глаза мужчины. Впрочем, догадывалась, что Брагин впал в состояние легкого бешенства. Олег не понимал, почему эта женщина умудряется так его раздражать. Он вообще был незлым, отходчивым и старался со всеми жить дружно. Но Нарочинская… Она, кажется, была первым человеком, который доводил Брагина до такого состояния. Ранее на это не был способен никто: ни бывшая жена, после развода с которой у него еще несколько месяцев дергался глаз, ни даже Куликов. А когда Олег чего-то не понимал, его любопытная натура требовала разобраться. Но с Мариной это не получалось. Раз за разом.***
На следующий день настроение стало получше и Марина поймала себя на мысли, что с удовольствием слушает рассказы Кости и Салама. Даже посмеивается иногда. Эти мальчишки были милыми и пытались ей понравиться — не чтобы «зароманить», а просто чтобы подружиться, — и Нарочинской это льстило. В конце концов, надо же ей с кем-то общаться в Москве, кроме Лены. На Брагина, сидящего в той же ординаторской и гипнотизирующего какие-то бумажки, Марина не обращала внимания. Главное, что он ее не трогал. А Олегу тем временем надоело мучиться. Он встал и, положив бумаги в свой ящик, собрался домой. Но его планам не суждено было сбыться. В ординаторскую зашел Пастухов: — Олег, ты протоколы заполнил? Брагин скорчил умилительную мордочку: — Петь, давай завтра, я сегодня что-то совсем не соображаю. — Ты уже вчера так говорил, — мягко парировал друг. Петр Викторович прекрасно знал, что нет в нем руководящей жилки. Настаивать он не умел, строить коллег тоже, поэтому предпочитал регулярно капать на мозг в надежде, что у подчиненных проснется совесть. Только Олега сложно было назвать подчиненным. Он и с главврачами умудрялся быть на короткой ноге. Только Зименская его и отбрила. Но Пастухову до Веры Георгиевны было очень далеко. — Петь, — Брагин поморщился, — ну завтра, ну. Заведующий тяжело вздохнул и перевел жалобный взгляд на остальных присутствующих. Салам и Костя смотрели с сочувствием, а Марина — с нескрываемым любопытством, однако заступиться за Петю было некому. Да и не обязаны они. Олег взял рюкзак, и Петр подумал, не пора ли пожаловаться на товарища Вере Георгиевне. Не успел Брагин выйти в коридор, как все присутствующие услышали прохладный голос Нарочинской: — Крутые ребята, уходя с работы, не оборачиваются на невыполненные задачи. Олег замер, Гафуров и Лазарев прыснули, а Пастухов усмехнулся. Он как никто знал, как Брагин «любит», когда его выставляют на посмешище. Причем формально к Марине претензий вообще не было — она не сказала ни одного дурного слова. — Марина Владимировна, — лакейским голосом произнес Олег, разворачиваясь на пятках. — Идите лесом. Женщина приподняла бровь и невинно поинтересовалась: — Дорогу покажете? Вместо ответа Брагин скорчил истинно Бармалейскую рожу и скрылся за дверями ординаторской. Утром он пришел раньше Дубровской и, скрипя зубами, заполнил все протоколы, даже те, которые ждали его с прошлой недели. Только о причинах своего бюрократического рвения никому рассказывать не собирался.