Your dark eyes save my broken heart

      Нет никакого ясного солнышка, что своими лучиками, проскальзывая сквозь плохо задёрнутые занавески, аккуратно разбудит тебя, попав прямо в глаза. Нет прекрасной трели жизнерадостных птичек, от которых хочется петь по утрам, словно в Диснеевском мультике про Золушку. И совершенно нет мозга у той, кто вчера всё-таки оставила почти все свои деньги в ночном клубе, отжигая на барной стойке почти до самого утра.       Зато есть сильнейшая головная боль и пробивающийся через этот алкогольный удушливый туман звонок телефона с уже ставшей за долгие годы ненавистной мелодией, что так раздражает каждый нейрон головного мозга и бьёт по ушам лучше, чем, если бы на голову надели металлический таз, а по нему со всего размаху ударили молотком. А ещё есть мокрые прикосновения к твоему совершенно сонному лицу.       Проснуться от нежных поцелуев любимого, бесспорно – это прекрасно, романтично и далее, далее, далее. Однако ни когда, большой шершавый язык, пуская слюни, проходится по всему твоему лицу, а потом его обладатель аппетитно причавкивает твоими же волосами!       Не разлепляя свинцовых век, пытаешься отстраниться, вытянуть руки, чтобы избавиться от столь надоедливого лизуна, однако твои пальцы лишь зарываются во что-то очень большое, очень пушистое и, явно, очень настойчивое. А после на тебя плюхается гигантская волосатая туша, выбивая весь воздух из лёгких, отчего глаза распахиваются сами собой, а рот пытается сделать крошечный вдох, стремясь хоть чуть-чуть расширить жестоко расплющенную диафрагму.       Как и ожидалось, первое, что ты видишь: язык. Длинный. Мокрый. Язык. Который через секунду с новой силой обрушивается на твои глаза, полностью перекрывая обзор. И, перемешиваясь с мерзким звуком входящего, квартиру наполняет весёлый собачий лай, больше напоминающий гул контрабаса.       Искренне не можешь вспомнить, когда это ты умудрилась завести кавказскую овчарку и когда пропустила парочку лет, похоже, его жизни. Поэтому лишь только стараешься отбиваться от настойчивой собачьей любви и шаришь левой рукой где-то на прикроватной тумбочке, стремясь отыскать надрывающий все микросхемы телефон, который, как и Хороший Мальчик, не замолкал ни на секунду.       — Ало, — поднимаешь трубку, и сама чуть ли не пугаешься от своего собственного осипшего голоса, как у восьмидесятилетнего метал-вокалиста, что пил и курил лет так шестьдесят. А в горле суше, чем в Атакаме.       — О, Барнс, ты уже проснулся? — похоже, даже посторонний человек спутал твои нечленораздельные звуки с мужскими. А на обратной стороне девушка все дальше продолжает и продолжает жизнерадостно лепетать, не со зла, насилуя этим действием твой похмельный мозг. — Ой, прости, ты ведь уже не спишь? — «как человек может спать, когда он уже взял трубку?» — Можешь, пожалуйста, за меня сегодня выйти. Я очень-очень прошу. Просто сегодня я не смогу, а ты – единственный, кто точно не будет ломаться, к тому же девушки у тебя нет, поэтому никто не будет против, если бар ангажирует тебя целиком и полностью…       — Простите, но Вы, скорее всего, ошиблись номером, — рычишь сквозь сжатые зубы от безысходности, так как поднять тушку овчарки, что так и хотела лизнуть тебя в шею и безостановочно виляла хвостом, остаётся совершенно тщетным занятием. Придаёшь голосу чуть больше спокойствия и на затянувшееся молчание повторяешь ещё раз: — Простите, но я не Барнс.       Минутная запинка, и ты даже отсюда можешь услышать, как поскрипывают шестерёнки в голове у собеседницы, сопоставляя новые факты.       — Ой, извините, я думала… — ты прямо можешь увидеть, как растерялась незнакомка. За недоумением следует какой-то шум, напоминающий грохот машин по трассам, как будто девушка убирает от уха телефон, чтобы проверить правильность набранного номер. А потом настойчивый голос вновь оглушает высокими нотами: — Нет! Я ничего не ошиблась. Я звоню Бену Барнсу – своему сменщику-бармену в клубе. Девушка, Вы кто такая? Где Барнс?       — Я… я… — лихорадочно пытаешься придумать, что ответить на столь, казалось бы, элементарный, но крайне затруднительный вопрос.       Кто ты – ты знаешь, но как объяснить незнакомому человеку, почему ты держишь в руках чужой телефон, предположительно, находясь в постели его хозяина – задачка, явно, не лёгкая. Поэтому, послав первый вопрос далеко и надолго, стараешься по-быстрому дать хотя бы ответ на второй, что тоже оказывается крайне проблематично. И даже мохнатый пушок, что до этого активно лизал твои руки, перестаёт лаять, пресекая возможность свалить все на плохую слышимость и попросту сбросить трубку. Однако возобновившийся шум воды где-то за дверью заставляет выпалить то, что пришло на ум:       — Бен в душе, — и тут же чуть не захлопываешь рот ладонью, а осознание, где именно ты закончила свою тусовку, отчётливо вырисовывается перед враз протрезвевшим взором. Какого чёрта ты только творишь?       — Уау, — явственно слышишь, как девушка поражённо присвистнула, но, похоже, совсем не расстроилась, а даже… обрадовалась? — Неужели?! Неужели Барнс всё-таки привёл к себе девушка. Я так рада. Наконец-то! А то все один да один. Мы коллективом уже хотели его с кем-нибудь свести, а то заколебал на свою таинственную незнакомку каждую пятницу пялиться. Ей Богу… Ведь даже девчонок не водит к себе! Они вешаются на него, вешаются. Столько бухих, красивых и готовых на все. А он джентльмен. Никого не уводит!       Твои глаза немного расширяются от удивления: «Так, значит, Бен, действительно, впервые обратил на тебя внимания не вчера? А давно? И об этом… Об этом знает вся его смена?! И теперь ты провела ночь в его постели. И кто-то из его друзей только что прознал об этом. Неловко. Крайне неловко. Хоть бы они пари не заключали ещё». Однако уйти в свои мысли не позволяет появление, собственно, самого виновника торжества.       — Оу, привет, ты уже встала? Как самочувствие? Как спалось? — собеседница все пищит и пищит, а ты уже не можешь оторвать глаз от только что вошедшего в комнату высокого темноволосого парня в одном махровом полотенце, повязанном на бёдрах. Пропускаешь все вопросы мимо ушей, не отдавая отчёта в том, что откровенно пялишься на то, как прозрачные капли медленно стекают по длинным, распрямившимся под тяжестью воды волосам, а потом, спускаясь на точёные ключицы ниже по сильной груди и рельефному прессу, теряются где-то в складках банной принадлежности. — О, здравствуй, мой мальчик! Это ты разбудил нашу гостью? — занятая рассматриванием этого лукаво улыбающегося с твоей реакции Аполлона, напрочь не замечаешь, как мохнатый пёс резко вскакивает с тебя и несётся на всех парах к Бену, чуть ли не сбивая его, а парень еле успевает придержать рукой белую ткань.       Смешок сам собой слетает с твоих губ, когда ты лицезреешь, как просто несоизмеримых размеров пёс становится на задние лапы и радостно лижет лицо своего хозяина, и почти запрыгивает на него. Похоже, напрочь выбросив из памяти, что весит чуть (гораздо-гораздо) больше одного килограмма.       — Ой, а Вы случайно не та самая Т/и?       Совершенно позабыв, что до сих пор держишь трубку у уха, рефлекторно, даже не извинившись, сбрасываешь звонок, откидывая гаджет на другой край кровати. И вот теперь в поле твоего зрения попадает ещё и винно-красный рукав широкой рубашки, из-под которого виднелись тонкие пальчики твоей ладошки.       Ты. В его квартире. В его кровати! В его рубашке! И без белья!       Или всё-таки нет?       Не обращая внимания на игривые обсидианы, что изредка перебегали с драгоценного пса не тебя, заглядываешь под кромку одеяла, облегчённо выдыхая: трусы оказываются на месте. Но радует ли это тебя – этот вопрос в глубине подсознания остаётся открытым, а щёки всё равно заливаются красным цветом, готовым в насыщенности посоревноваться с предметом мужского гардероба, облегающим твоё тело.       — Да ладно. Чего ты смущаешься? Нюхалз, сидеть, — Барнс, указав кавказцу на большой коврик около двери, вальяжно плюхается на кровать и, ничего, в отличие от тебя, не стесняясь, чуть наклоняется. Кладёт руку на твой затылок и, зарываясь длинными пальцами в распущенные пряди, увлекает в нежный короткий поцелуй. И раньше, чем ты успеваешь что-нибудь сообразить, прикрыть глаза, ответить или возмутиться, мятное чужое дыхание уже развеивается вблизи твоего лица.       — Я… я… — притягиваешь ноги к груди, обхватывая колени руками. И каким бы красивым и притягательным не был парень, здравомыслие всё не хочет отдавать бразды правления безрассудству и позволять окунуться в этот терпкий, как лучшее вино, омут с головой. — Я ничего не помню. Прости.       Барнс даже не выглядит удивлённым или обиженным. Только бережно проводит по щёчке, немного задевая средним пальцем твой подбородок, и ложится рядом, с усмешкой рассматривая потолок.       — Чего именно ты не помнишь?       Ну, конечно и вопросы! Вопрос по поводу «спишь ли ты?», когда уже отвечаешь по телефону смело уходит на второе место, уступая жёлтую майку лидеру этому. Если бы ты только знала «чего не помнила»! Однако, что-то тебе подсказывает, что ты не особо желаешь узнать, что именно твоё подсознание постаралось выкинуть из памяти раз и навсегда. Поэтому, надо ли пытаться вспомнить то, отчего сам, далеко не глупый мозг, в приоритете у которого стоит спокойствие, спокойствие и ещё раз спокойствие, решил тебя ограничить? Вдруг ты голой купалась в Темзе и подралась с футбольными фанатами. Или как когда-то попыталась убедить королевских гвардейцев померить и сфоткаться в их высоких медвежьих берскинах. Хотя кое-что тебя всё же очень сильно волнует.       — Бен?       — Да? — юноша приоткрывает один глаз, внимательно оглядывая тебя, чуть склонив голову, отчего влажные пряди забавно спадают на тёмные глаза. А ты еле сдерживаешь порыв заправить их ему за ухо.       — Прости, но я должна знать. У нас с тобой… эм… что-нибудь, ну… было?       Даже сама не знаешь, какой бы хотела услышать ответ. С одной стороны: плохо запрыгивать в койку, пьяной в стельку, к первому встречному, фамилию которого узнала только на утро. Хотя зачастую и эти данные бывают избыточными в такой щепетильной ситуации. С другой стороны: Бен – офигенно красивый и, судя по звонку его коллеги, незанятый мужчина. К тому же начитанный, знает русскую поэзию и, судя по обилию книжных полок и заложенному томику Оскара Уайльда, что расположился на прикроватной тумбочке, весьма интеллигентный и интересный молодой человек.       А если совсем честно! То было бы ужасно, чертовски, просто дьявольски обидно не запомнить ночь, проведённую с таким обалденным красавчиком! И плевать, если это было бы разовое приключение!       Однако сейчас этот интеллигентный, со всех сторон положительный молодой человек озорно ухмыляется, закидывая руки за голову, вытягиваясь во весь свой длинный рост, заставляя полотенце опасно съехать, оголяя тазобедренные косточки. Поджимаешь губу и стремишься побыстрее отвернуться, так как неловкость от такого вида малознакомого парня всё же присутствует. А твои пальцы выжидающе отстукивают ритм, готовясь к ответу.       — Если ты про секс, то расслабься – его не было, — быстро разворачиваешься. Замешательство так и отражается огоньками в твоих глазах. А Бен только разводит руками. — Да, крошка, прости. Секса не было – я не любитель пьяных женщин, которые не ведают, что творят. К тому же долг ты всё равно отработала. Мы же заключили контракт.       — Что? Какой? — в твоих воспоминаниях мелькают сотни картинок. И как ты разбавляешь виски вином, и как пытаешься вытащить Бена на танцпол, а он упирается. Отчётливо всплывает момент, когда Барнс накидывает на тебя своё пальто с распахнутым воротом, а ты, даже находясь в нетрезвом уме, всё же подмечаешь, что ему жизненно необходим чёрный или тёмно-коричневый – цвета самого горького шоколада – вязаный шарф, чтобы бармен не простудил горло, когда будет гулять по овеваемому всеми ветрами туманному Альбиону. Но эпизода, как ты, склонившись, подписываешь бумаги, – точно среди этого многообразия нет!       — Как «какого»? — вся игривость улетучивается, а Барнс серьёзно прищуривается и отвечает довольно по-деловому. — Вообще-то, мисс Т/ф, Вы вчера взяли на себя мою ипотеку.       — Что? — пытаешься разглядеть хотя бы ничтожный намёк, на то, что это всё-таки шутка. Хоть крохотную тень! Такими вещами нормальные люди ведь не шутят!!! Откуда ты возьмёшь деньги?! И, даже если перестать снимать квартиру, что ты скажешь родителям, объявившись у них на пороге: «Мама, папа, поздравляю! Вы воспитали дуру, которая совершенно не умеет пить и обладает дрянным вкусом на шикарных подонков?»       Запускаешь руку в волосы и тихо стонешь:       — Прости, я ничего толком не помню. У меня сейчас нет. Сколько я должна?       Сжимаешь пряди сильнее и медленно поднимаешь глаза, когда молчание так и не обрывается страшной цифрой с несколькими тройками нулей. Насуплено смотришь на парня, губы которого немного нервно дрожат, а потом, не выдержав, Бен заливается раскатистым хохотом, откидываясь обратно на подушку. Нюхалз со своего коврика лишь с энтузиазмом подхватывает, сразу же вставая и запрыгивая к вам на кровать.       Даже не обращаешь внимание, что все твои руки опять оказываются в липкой слюне, всё твоё недовольство целиком и полностью направленно на полуголого парня, который просто не может нарадоваться, как умело и ловко смог разыграть доверчивую тебя – ведь приличные люди ипотекой не шутят! А этот бармен – человек всё-таки очень и очень приличный.       — Бен! Это не смешно! Прекрати ржать! — пинаешь брюнета в бок, желая прекратить это издевательство, а после не удержавшись выхватываешь у него из-под головы подушку, тут же обрушивая на его грудь.       Несколько воздушных пёрышек вылетают из наволочки, легко оседая на шерсти домашнего питомца и прямо на кончик мокрого носа, отчего пёс только морщится и громко чихает.       — А ну, прекрати сейчас же! Это не смешно! — ещё парочка ударов опускается на катающегося по кровати весельчака, перед тем как твоё оружие улетает в дальний угол комнаты, а Нюхалз оказывается согнан с кровати.       Одеяло сбилось где-то в ногах. Твои запястья крепко зафиксированы широкими мужскими ладонями над головой, а Бен склоняется над твоим лицом, опаляя свежим немного сбитым дыханием. Ёрзаешь под подкаченным натренированным телом, потому что даже от столь незначительной близости приятный узел уже затягивается где-то внизу живота.       — Это не прикольно. Совершенно, — произносишь и скорее для виду дёргаешь руками в детской попытке освободиться. Но сама не знаешь, что конкретно имеешь в виду: этот дешёвый (не очень) развод или вашу недвусмысленную позу, в которой Барнс оказывается между твоих недвусмысленно разведённых ног, а твоя (его) рубашка оголяет твои пышные бедра.       — Совершенно, — вторит твоему голосу абсолютно серьёзно, одаривая уже, наверное, десятой, если не сотой улыбкой. И только за это раннее утро. — Но я хоть как-то должен был взять плату за химчистку своего ковра. Видишь ли, детка, — похоже, этот эпизод тоже остаётся для тебя тайной, — когда мы вчера пришли ко мне, то… то… — небольшое смущение гуляет по скульптурному лицу, а ты даже удивляешься, что этот наглец неловко наклоняет голову, сконфужено прикусывая уголок губы, стараясь подобрать более тактичные выражения. — В общем, последняя Кровавая Мэри была совершенно лишней для твоего организма, котёнок. И для моего ковра. И для твоего платья, кстати, тоже.       Твой рот вытягивается в продолговатую букву «О», но гласная так и не приобретает форму волны. Чуть приподнимаясь, медленно киваешь, а от понимания, что томаты фиг отстираешь, становится как-то противно на душе. Любимому наряду теперь точно место в помойке. А винить Барнса за столь ужасную выходку уже не имеет смысла: у парня были очень веские мотивы быть недовольным. Остаётся лишь надеется, что ковёр не был белым, кремовым или ещё каким-то таким.       — Не парься, он был тёмно-зелёным, — словно читая твои мысли, смеётся Барнс, но так и не спешит выпускать тебя из замка́.       — Но, если у нас нет договора, мы с тобой не спали, то… То почему, во-первых: ты меня поцеловал, а во-вторых… — немного извиваешься телом, желая показать, что не уж слишком ли вы близко находитесь.       — Поцелуи – это аванс, за то, что вчера вытащил тебя из бара и не позволил уехать с кампанией нажравшихся мажоров, — его голова склоняется ещё ниже, отчего самые кончики тёмных волос щекочут твой лоб, а несколько больших капель падают тебе прямо на нос.       — Почему ты говоришь о поцелуях во множ… — и раньше, чем ты успеваешь договорить, мягкие тёплые губы опять накрывают твои.       Легко и в то же время страстно. Нежно, но требовательно. Сладко, как абрикосовый бренди и крепко, как лучший в мире можжевеловый шотландский виски. И этот поцелуй пьянит лучше, чем весь алкоголь, который ты перепробовала в течение ночи, а может и жизни. И даже лучшее «Лицо Ангела», которое за одну вылазку стало лучшим напитком, незаметно меркнет, вытесняемое этим горячим мужчиной. Хотя, когда ваши языки прекращают свой танец, на самом кончике так и остаётся яблочно-грушевое послевкусие дорогого французского кальвадоса.       Бен отстраняется, легко чмокнув тебя куда-то пониже скулы, и, как ни в чём не бывало, важно поправив полотенце на бёдрах, уверенной походкой направляется к двери. А ты всё лежишь, немного приподнявшись на локтях, притрагиваясь слегка трясущейся рукой к покрасневшим губам, но глаза так и гуляют по гибкой ничем не прикрытой спине.       — И, что… — твой голос в очередной раз теряет звонкость, которую приобрёл совершенно недавно. Немного откашливаешься, а Барнс останавливается в проходе, разворачиваясь и подпирая косяк. — Что это было?       — Очередная плата, за то, что я был вынужден выслушивать всё то, что ты так сильно вчера порывалась мне рассказать. И про подруг, и про парней, и про то, о каких собаках мечтаешь. Кстати, это ещё не весь твой позор, который ты сегодня отхватишь, — в непонимании садишься на кровать, а сердце так и предчувствует ещё один закидон, которых, похоже, затаилось великое множество в этой немного кудрявой голове неистового чертёнка с истинным лицом Ангела. — Так что, наслаждайся, — и подмигнув, одним плавным жестом парень заставляет упасть белое полотенце к своим ногам.       Еле успеваешь закрыть лицо руками и громко вопишь, заставляя тёмные ушки Нюхалза прижаться к самой макушке:       — Господи, что ты творишь! Мы с тобой знакомы не более суток! Оденься сейчас же!       — Да ладно тебе, — немного влажная тряпка прилетает тебе на голые колени, отчего шероховатость материи с осевшими на ней каплями ощущается особенно явно. — Никогда мужчину в белье не видела? Я же не извращенец какой-то, чтобы пугать девушку, которая мне понравилась, — откровенно радуется твоей просто умилительной реакции и разворачивается, намереваясь уйти. Но чуть помедлив, лукаво добавляет: — Хотя вынужден признаться, что там есть, на что посмотреть.       — Понравилась? — пропускаешь ехидное пошловатое замечание мимо ушей – хотя неосознанно и делаешь пометку в мозгах – и раздвигаешь пальцы, образуя маленькие щёлочки. И можешь заметить, что да, действительно: Бен в который раз тебя разыграл. На сильных бёдрах мужчины красуются самые обычные – но кто бы сомневался – чёрные плавки. Хотя такое зрелище выглядит даже притягательнее откровенной, ничем не прикрытой, девственной наготы.       — Конечно, понравилась, детка, — разговор продолжается через несколько комнат, и ты даже отсюда можешь услышать, как молодой человек на кухне гремит посудой, как хлопает холодильник, звенят чашки, а чайник начинает бурлить. — Как тебе сказала Джен – моя коллега, с которой ты имела счастье познакомиться, – я никогда не привожу никого из клуба к себе. Какой бы красивой девушка ни была. А вот ты…       Брюнет возвращается, держа в руках большую кружку с милыми птичками, и твои руки в то же мгновение устремляются прикрыть глаза, но ты уже успеваешь заметить спортивные штаны, в которые, смиловавшись над твоими красными щеками, всё-таки Бен переоделся.       Благодарно обхватываешь немного трясущимися после ночи пальцами керамические бока чашки, с как оказывается обычной водой, однако обильные пузырьки по всей поверхности ясно дают понять, что это не просто вода, а самое желанное лекарство для всех алкоголиков и мучающихся похмельем людей. Ерошишь собственные волосы и под пристальным наблюдением кофейных глаз выпиваешь залпом, до дна.       — И что теперь будет? — интересуешься, ощущая, как зудящая боль неспешно отступает, отдавая руководство немного притупленной, но и она очень скоро пройдёт.       — Ты становишься моей девушкой и идёшь в душ, — Бен ловко забирает у тебя пустую чашку и без разговоров, обхватив за запястья, помогает подняться с кровати. — Ты мне нравишься – ты это поняла. Я тебе тоже нравлюсь. Прости, не смог не заметить, как ты даже трезвая меня в баре уже чуть не раздела, — хочешь возразить, что внешность – далеко не главное, но длинный указательный палец мягко касается твоих губ. — И, поверь, я тоже прекрасно видел, как твои зрачки расширились, стоило мне только назвать русских поэтов. Поэтому, — он разворачивает тебя и, положив ладонь на поясницу, неспешно проводит к двум дверцам, — ты не найдёшь парня лучше.       — Но… — уже находясь на пороге ванной, порываешься что-то сказать, однако все его аргументы являются правдой.       — К тому же, как говорится: лучший мужчина, с которым только можно уйти из клуба – это, именно, бармен.       Стремительно перехватываешь его руку, которая пыталась направить тебя в ванную комнату и добавляешь:       — Вообще-то, отношения с барменом – это на одну ночь, — проникновенная улыбка, с которой смотрят на наивных детей, служит тебе наградой, а мягкие губы касаются твоих волос.       — Глупышка, как хорошо, что у нас её с тобой ещё не было. И ты пойдёшь на свидание не с барменом, а с парнем, у которого провела ночь и на чей ковёр тебя вырвало томатным соком. Неловко? Вот и молчи, — стыдливо опускаешь глаза, потому что не каждый день происходит такой из ряда вон выходящий… случай, но Бен лишь весело произносит: — Теперь в душ, а после горячий чай, я приготовлю омлет, просушим твоё чудом отстиранное платье и пойдём прямиком в зоомагазин.       Поспешно киваешь и, подчиняясь напору, заходишь в небольшую ванную, в которой ещё узоры пара на зеркале не смогли окончательно сконденсироваться и превратиться в крохотные капли воды. Начинаешь неторопливо расстёгивать прямоугольные пуговки, но что-то останавливает тебя. Выглядываешь из-за двери, а Барнс, так и подпирает стенку напротив.       — Бен, а зачем нам в зоомагазин? — так и не высовываешься полностью, но твои волосы, обрамляя лицо, волнами спускаются с обеих сторон на немного приоткрытые ключицы.       — За корги, милая. За корги. Учти. Я хочу, как минимум двух, — лёгкий поцелуй в лоб, и вот ты уже, немного сбитая столку, но совершенно точно счастливая, смотришь на бесшумно притворённую дверь.