О Куруфине Искусном, сыне Феанора

Куруфинвэ очень, очень давно не был так зол. Решение старшего попросту не укладывалось у него в голове. Часом ранее Майтимо собрал всех своих братьев на совет и заявил... нет, немыслимо! Куруфинвэ, конечно, попытался спорить: мягко, осторожно, используя всё своё красноречие, — но безрезультатно. Тогда он просто вскочил, вышел, не говоря более ни слова, и закрылся в кузнице. Минул час, а гнев не улёгся. Вымещать его на металлических заготовках оказалось бессмысленно. Тогда Куруфинвэ вышел и отправился на поиски того, кто был причиной этого гнева. Зрелище в этот миг он представлял пугающее: бледный, с пылающими глазами, в кузнечном фартуке, невероятно похожий на собственного отца. Увидевшему его в этот момент Майтимо показалось, что по темному коридору стремительно шагает призрак Феанаро. Даже походка, и та была подобной: резкой, порывистой, гневной... Внутри все замерло и натянулось. Отец?.. Когда же свет пасмурного дня, падавший из окон, полностью осветил лик идущего, у Майтимо с некоторым облегчением отлегло от сердца. Не разгневанный призрак спешил карать своевольного сына, прорвавшись сквозь стены Чертогов Мандоса, а возмущенный решением брат. Хотя, как сказать, чей гнев было бы выдержать легче... Он все еще не может смириться с объявленным на совете решением? Куруфинвэ тем временем почти подбежал к Майтимо и крепко схватил его за левое плечо. Процедил, с трудом заставляя себя не кричать на весь лагерь: — Пойдём поговорим, toronya. Пальцы впились, словно железные. Искусный гневался. — Ты слишком взбудоражен. Остынь немного, — произнес Майтимо спокойным, несколько холодно-жестким тоном, каким обычно успокаивал разбушевавшихся близнецов. Сбросил с плеча руку брата. — Хочешь поговорить — пойдем. Вижу, тебе имеется, что сказать. — Ещё как имеется, — рыкнул Куруфинвэ. Они прошли по коридору в одну из комнат, где можно было поговорить без свидетелей. Искусный резко развернулся к Майтимо. Пока они шли, он вернул лицу холодную бесстрастность, и лишь глаза все так же гневно сверкали. Он отчеканил холодно: — Скажи мне, брат мой, ты сошёл с ума или правда потерял всякое самоуважение? — Отнюдь. Самоуважение мое всегда при мне, и принятое решение его не поколеблет, если ты так о нем переживаешь, — в тон ему произнес Майтимо, скрещивая по привычке руки на груди. — Если ты хочешь поговорить об изменении того, что было сказано уже на совете, то этот разговор будет пустым: я не передумаю. — Если это решение не поколеблет твое собственное самоуважение, подумай о чести Дома. Подумай о чести нашего отца, в конце концов, — Куруфинвэ почти выплевывал слова. Утверждение о том, что разговор будет пустым, он просто проигнорировал. — Ты представляешь, что он сказал бы? Ты предаёшь его наследие. Предаёшь саму память о нем. О да, отец бы много чего хорошего сказал бы... Например, что у его старшего сына голова немного не на своем месте. Недаром Майтимо сейчас привиделся в брате его призрак. Отец был бы в бешенстве. Наверное, еще в большем, чем тогда, когда грозил на совете своему брату. — Потише, Куруфинвэ, — все так же спокойно, только жесткости в голосе чуть больше. — Бросать такие серьезные обвинения бездумно — не самое лучший выбор. Прибереги их для других случаев. Бесчестьем и предательством с нашей стороны будет, если мы не сможем остановить разлад среди народа нолдор. Поодиночке нам не победить Врага. Ты думал об этом? Размышлял? Если у тебя есть какой-то другой выход, пожалуйста, выкладывай, — несколько ироничное движение бровью. — Бездумно? Ты прекрасно знаешь: едва ли я склонен говорить что-то бездумно, — покачал головой Куруфинвэ, и в голосе его на короткий миг пробилась какая-то горечь. — И да, разумеется, я размышлял! Размышлял ещё тогда, когда впервые увидел их стяги под нашими воротами. Я знаю, что они не признают тебя королем. Что же — значит, пусть это будет союзом двух народов. Враг у нас один, и дядюшка не настолько идиот, чтобы не понимать этого. Но Майтимо, то, что ты решил — полнейшее безумие! Что ты будешь делать, если наш народ просто не пойдёт за Нолофинвэ? А я не исключаю, что это случится. Все они были верны нашему отцу, все до единого! Последний в этом лагере понимает, как Феанаро отнёсся бы к этому решению. Ты рискуешь, брат. И ради чего? Чтобы прогнуться под претензии нашего дядюшки? Или это такой изощренный способ отблагодарить Финдекано? Куруфинвэ сказал это — и осекся, осознав, что ступил на тонкий лёд. Лицо Майтимо медленно подернулось холодом. И если до этого момента он слушал брата с некоторой усталостью и ожиданием того, что тот выплеснет свой гнев и успокоится, то теперь все несколько изменилось. Он поднял на Куруфинвэ потяжелевший взгляд. Чуть-чуть иронично прищурился. — Союз двух народов, что должен был прийти сюда единым? Союз двух народов, между которыми пропасть протяженностью с ледяную пустыню? — чеканным тоном с нажимом «Ты же имел это в виду?», словно не заметив последней фразы. Куруфинвэ мысленно выдохнул: Майтимо всё же не стал заострять на ней внимание. Хорошо. — Не слишком ли многое разделяет нас, дабы объединить все всего лишь простым союзом? Нолофинвэ, конечно, не идиот, — холодная усмешка, — он пойдет на такое, если ему предложить. Но при подобном раскладе нам не достичь того единства, что было когда-то. Обвинения будут литься с обеих сторон, ненависть продолжит селиться в сердцах, что будет лишь на радость Врагу. Хорошее ли будет после этого войско? — покачал головой. — Не уверен в этом. Очередное поражение и гибель воинов? Очень достойно памяти Феанаро. — Прийти сюда единым?! — Куруфинвэ снова начал выходить из себя. — После того, что было в Арамане?! О каком былом единстве ты говоришь, Майтимо, если мы не были едины даже при жизни деда Финвэ? Только вот хороший воин в бою исполняет приказы, а не думает о своей ненависти к союзнику! Так что либо ты считаешь верных Нолофинвэ плохими воинами — и зачем они нам тогда, — либо в бою они сумеют оставить свои эмоции, и мы придём к победе. Он замолчал, переводя дух. Майтимо видел, как сквозь потрескавшуюся маску проступали ярость, возмущение и... отчаяние? Куруфинвэ уже понимал, что не переубедит брата, и сердце его сжималось от боли. Не ненависть ко Второму Дому говорила в нем сейчас, заставляя кипеть от злости, но любовь к Первому. — Были. Когда-то... — тихо произнес Майтимо. — Ты этого просто не помнишь... О да, он успел застать еще те времена, когда вражда между нолдор только начала зарождаться. Верхушки трех домов, конечно, уже тогда не особо жаловали друг друга, но сам народ был един. Творили, веселились, работали вместе... когда-то. А сейчас расколоты на различные части. У Майтимо было время над этим подумать, когда он висел там, на скале. И тогда, когда он валялся полутрупом в палатах исцеления, приходя понемногу в себя. Врага невозможно победить в одиночку, с теми силами, что у них есть сейчас. Врага невозможно победить тогда, когда ты ненавистен союзнику примерно так же, как и сам Враг, и союзник на это, если подумать, имеет право. И вести это войско должен не тот, кто не смог отстоять не то, что жизни своих воинов, а просто свою свободу... — Что ж... тогда, если наши воины действительно хороши, они прислушаются к решению своего лорда. Ведь они смогут оставить свои эмоции ради победы, так? — с некоторой грустной иронией. Взять на себя вину — решение не простое. Вину за Араман, за Вздыбленные льды, за смерти с обеих сторон Домов, вину настоящую или наполовину додуманную... Поймет ли его брат? Скорее всего, нет. — Это не умаляет чести Дома, — произнес он тихо, глядя на яростно-отчаянное лицо Курво, не то пытаясь успокоить его, не то достучаться. — Наоборот... может быть, сделает чище. — Чище?! — Куруфинвэ буквально задохнулся. — Ты хочешь сказать, что мы... что ты... — у него не находилось слов, что случалось с ним редко. — Ты считаешь нас нечистыми? Ты... Да как ты... Искусный замолчал и медленно покачал головой. Опустил веки на мгновение, а затем с вызовом посмотрел брату в глаза. Во взгляде плескалась горечь. — Ты меня не слышишь. Не хочешь слышать, — уронил он холодно и тихо, возвращая лицу непроницаемое спокойствие. — Ты прекрасно знаешь, что против тебя я не пойду никогда, toronya. Что бы ты ни решил, ты останешься моим королем, и я пойду за тобой, даже если ты при этом будешь идти за Нолофинвэ. Моя верность всегда будет принадлежать тебе, а не ему, но если ты принесёшь ему присягу — принесу и я. И может быть, — его губы скривились в невеселой усмешке, — я когда-нибудь это решение тебе прощу. С этими словами Куруфинвэ развернулся и пошёл прочь. Он ещё не понимал, что через полчаса остынет и пожалеет о последней фразе — и будет жалеть всю жизнь, не решаясь попросить за неё прощения.