О Куруфине Искусном, сыне Феанора

— Куруфинвэ! — голос родича вырывает сына Феанаро из раздумий. Куруфинвэ раздраженно поднимает голову от листа бумаги и стискивает перо. Сейчас, занятый делом, он не был бы рад и другу. Что уж говорить о нежеланном родственничке... Определенно, стоило садиться за трактат в тишине собственного кабинета, запирающегося изнутри, а не в одной из беседок парка в центре Тириона. — Чего тебе, Инголдо? — скрывать раздражение нет настроения. — Я занят. — Прости, что беспокою тебя, — мягко отвечает Артафиндэ, словно не заметив резкости. — Мне рассказали, что ты пишешь трактат о языках Амана. Мне подумалось: может быть, я могу помочь тебе? Моих познаний в телерине и в ваниарском диалекте квенья должно хватить на это. Куруфинвэ морщится, готовый уже отказаться... но вовремя вспоминает вопрос, который не даёт ему покоя уже некоторое время. Вопрос, с которым он давно хотел обратиться к кому-нибудь из телери, но не знал среди них ни одного толкового инголмо... — Как ты считаешь, Инголдо, есть ли связь между консервативностью телеринской фонетики и менталитетом телери как таковым? Я никогда не понимал телери достаточно, чтобы делать выводы об этом, но нолдорский квенья изменился по сравнению с праквенья гораздо сильнее, чем телерийский диалект, это очевидно. Артафиндэ сияет. Очевидно, он действительно рад помочь. Впрочем, ответ свой он начинает с возражения: — Телерин — не диалект квенья, Куруфинвэ. Это самостоятельный язык, ты же знаешь. — Вот только не начинай этот бред. Я не в настроении для дискуссии, — морщится Куруфинвэ. Вечный спор между нолдорскими и телерийскими лингвистами порядком надоел ему. — Лучше ответь по делу или не мешай, если не знаешь ответа. Артафиндэ вздыхает, подсаживается рядом с Куруфинвэ, начинает рассуждать — и вдруг феанарион обнаруживает, что уже несколько минут слушает своего собеседника, едва ли рот не разинув. Кузен, которого он никогда не воспринимал всерьез, оказывается весьма неплох в теории лингвистики, а в понимании психологии, кажется, и сам Куруфинвэ мог бы у него поучиться. Опомнившись, феанарион припадает пером к бумаге, делая быстрые заметки. Закончив, кивает и не без уважения отвечает: — Спасибо. Это... действительно разумный вывод. Послушай, а что ты скажешь по поводу... Когда они наконец выходят из беседки, света Лаурелин в воздухе почти не остаётся: Час Смешения миновал. Куруфинвэ с одобрительной и слегка удивлённой усмешкой хлопает Артафиндэ по плечу: — Кажется, мой трактат уже нельзя будет подписать одним только моим именем. Ты не будешь против встретиться со мной ещё раз и обсудить особенности ваниарского диалекта? Что-то мы сегодня слишком плотно засели на телерийском. Артафиндэ радостно кивает. Спустя пару дней они встречаются в парке ещё раз, а затем ещё и ещё. Куруфинвэ все еще не может сказать, что любит своего кузена: ему неприятен его характер, мягкий и спокойный, ему неприятны его происхождение и его позиция в Непокое... Но с каждым днём он начинает все больше уважать ум Артафиндэ. Они пишут вместе не одну работу, исследуют не один вопрос. По-своему Куруфинвэ даже привязывается к нему, хотя очень старается не показать это ненароком... Проходят столетия, и между ними ложатся кровь и смерть. В Эндорэ между Нарготрондом и Аглоном почти нет связи. Кузены встречаются однажды на празднике в Дортонионе и поначалу даже не смотрят в сторону друг друга, но после, уже выпив несколько кубков таргелионского вина, Куруфинвэ усмехается: — Помнишь, что ты говорил мне про менталитет телери, Артафиндэ? А ведь фонетика синдарина куда менее консервативна, хотя синдар, по сути, те же телери... Что скажешь? И у Артафиндэ находится ответ, и этот разговор — словно призрак прошлого, тень Амана посреди Эндорэ. А после праздника они разъезжаются и вновь не общаются. Не общаются до самой Дагор Браголлах. И вновь проходят годы, и вот Куруфинвэ стоит посреди тронной залы Нарготронда и говорит со всем своим красноречием... А в душе — смятение. Темные замыслы зреют в его сознании, и часть Куруфинвэ хочет, чтобы Артафиндэ, государь Фелагунд, убирался прочь вместе со своим смертным. Нарготронду нужен более сильный король, думает Куруфинвэ, и со временем этим королем станет Тьелкормо Феанарион. Но другая часть его души твердит безмолвно, словно молитву: «Ты же умный, Инголдо. Останься. Послушай меня, как послушают меня твои верные, и не ходи на смерть. Ты же умный...» Но может быть, Инголдо не так умён, как Куруфинвэ думает о нем, а может — много умнее, чем Куруфинвэ способен представить. И государь Фелагунд уходит, а Куруфинвэ смотрит ему вслед, разгневанный, яростный, пылающий жаром проснувшейся Клятвы... И понимает со всей ясностью, что видит его в последний раз. И чувствует что угодно, но только не торжество... А после в Нарготронд приходят вести с Тол-ин-Гаурхот. И у Куруфинвэ с братом проблемы, много проблем: Артаресто в гневе, народ его и вовсе готов растерзать их на куски, Тьелперинквар ведёт себя странно... Но отчего-то решать эти проблемы не хочется. Опускаются руки, Куруфинвэ вместо стремительной и уместной реакции на ситуацию закрывается в своих покоях с вином. На следующий день время, когда можно было спасти положение, упущено, и Тьелкормо с Куруфинвэ покидают Нарготронд. На феанариона наваливается боль от предательства сына, ярость проигранной авантюры, злость на себя за поражение... Холод, сковавший грудь при получении известия о гибели Артафиндэ, притупляется. Но иногда во сне он приходит к нему, златовласый, улыбающийся, и спрашивает мягко: «...может быть, я могу помочь тебе?» И Куруфинвэ смеется: нет, Инголдо. Не можешь.