О Куруфине Искусном, сыне Феанора

Они скакали от Талат Дирнен двое суток прежде, чем сделали привал. Вымотанные до предела, братья спешились. В молчании расседлали коней, в молчании собрали веток и развели костёр. — Атаринкэ, — тихо позвал Тьелкормо. — Атаринкэ, ты как? Он ожидал любого ответа, но только не яростного восклицания, почти крика: — Не называй меня так! — Но брат, почему... — Почему? Да потому, что это или ложь, или попросту издевательство! «Маленький отец»! Как будто я достоин этого имени! — истерический крик разносился по лесу. — Как будто отца подвело бы его красноречие — подвело дважды, когда я пытался удержать Артафиндэ и когда я пытался убедить Артаресто не выставлять нас вон! Как будто отец... отец... отец... — голос Куруфинвэ задрожал и сорвался. Тьелкормо смотрел на него и молчал, глубоко шокированный. Он не думал, что его брат, всегда каменно-спокойный Искусник, мог быть... таким. — Как будто наш отец мог воспитать из сына предателя, — закончил Куруфинвэ и вдруг понял, что плачет. Плачет в первый раз в жизни. Кажется, даже младенцем он кричал, но никогда не лил слезы — а сейчас они катились, горячие, по щекам и никак не хотели подчиняться его воле. Тьелкормо не знал, что сделать или что сказать. В этот миг к его брату подошёл Хуан. Ткнулся носом в шею, лизнул в щеку. Куруфинвэ отпихнул его от себя и сквозь слёзы прорычал: — А ты что? Не смей меня жалеть, слышишь? Это мои ошибки, за них и плачу́! — Курво, это не твои ошибки, — проговорил наконец Тьелкормо. — Ты сделал, что мог. Артафиндэ всегда был упрямее некуда, его и наш отец не смог бы остановить, а ты хотя бы удержал народ Нарготронда от самоубийственного похода. Артаресто... Ставлю на то, что ему просто нужно было на кого-то переложить вину. Он боится идти и мстить Тху за брата, вот и нашёл крайних. Сложно бороться с чужим горем и стыдом. Что до Тьелпэ... — Келебримбора. Он отказался отзываться на имя Тьелперинквар, если помнишь. — Хорошо. Что до Келебримбора, то он взрослый эльда. И он сделал свой выбор. Это не твоя вина. Эта речь была пределом красноречия для Тьелкормо — а Куруфинвэ, кажется, даже не услышал ее. Ответил только на последний аргумент: — Его выбором стало ПРЕДАТЬ меня, Тьелкормо! Ты представляешь, чтобы кто-то из нас семерых когда-нибудь отрёкся бы от отца? Ты можешь себе это представить?! Я ошибся, я где-то ошибся, но где, где... Он уже не плакал — рыдал. Растерянный Тьелкормо подсел поближе и положил руки на его дрожащие плечи, а потом, подумав, привлёк брата к себе. Они оба не знали, сколько времени прошло. Стемнело, костёр почти погас, а Куруфинвэ всё плакал на груди старшего брата, как маленький Тьелпэ (тогда ещё Тьелпэ...) когда-то плакал на его собственной груди после смерти Феанаро. Уже начало светать, когда Куруфинвэ отстранился. Лицо его снова было спокойно, но красные глаза и болезненный румянец было не скрыть. Искусник сжал губы, встретился взглядом с Тьелкормо и глухо проговорил: — Никто не должен знать об этом. Тьелкормо понял его с полуслова. Конечно, скрывать нужно было не случившееся в Нарготронде: так или иначе, об этом узнает пол-Белерианда. А вот то, что лорд Первого Дома может плакать, как маленький ребёнок, и правда должно было остаться между ними двоими. — Конечно, брат. Никто. — Даже братья. — Особенно братья. Ты можешь на меня положиться. Разве что Хуан решит заговорить и расскажет кому-то, — невесело пошутил Тьелкормо, и пёс осторожно схватил его зубами за запястье, выражая возмущение. Куруфинвэ усмехнулся, и усмешка эта выглядела жутко. — Едем, брат. До Химринга путь долгий. — Едем, — отозвался Тьелкормо, седлая коня. — Не думай о сыне, toronya. Он ещё пожалеет о том, что... — О сыне? — словно невзначай изумился Куруфинвэ и вскочил в седло. — У меня нет сына, брат.