О Куруфине Искусном, сыне Феанора

Куруфинвэ всегда безмерно гордился сходством с отцом. В ранней юности он подражал ему во всем: настаивал на одежде того же кроя, заплетал волосы так же, копировал выражения и интонации, а когда научился работать — сделал себе такой же венец, как у него (было это ещё до Сильмариллей). За последнее, правда, получил выговор от Феанаро: мастер не должен подражать, никогда; мастер должен создавать уникальные вещи, что могут прийти лишь ему в голову. Со временем это прошло. Феанаро почти всегда одевался просто и заплетал волосы в простую косу, а сын его полюбил нарядные одеяния и сложные причёски, да и интонации постепенно изменились. А потому в Амане их никогда не путали: вначале он был слишком юн, а после — слишком самостоятелен. Затем же, когда пришёл Непокой, стало видно и различие в характере: там, где Пламенный бушевал и ярился, Куруфинвэ позволял себе лишь холодную злость. Всё изменилось в Эндорэ. Нарядные одежды были забыты, заботиться о косах стало некогда, но дело было даже не в этом. Периодически, особенно в разговорах о Клятве и о Враге, в глазах Куруфинвэ загорался тот самый недобрый, почти безумный, огонёк, не покидавший взгляда Феанаро последние годы перед смертью. Когда после пленения Майтимо они спорили, что делать дальше, и Куруфинвэ прорычал: «Вы забыли о Клятве?! Мы не можем рисковать всем даже ради брата, пока она не исполнена!» — в шатре повисла тишина, и только что спорившие Амбаруссар почти в голос поспешно отозвались: «Конечно, ты прав...» Позже, когда решение было уже принято, Тьелкормо сказал ему наедине: «Ты пугаешь меня, брат. Ты... становишься похож на него больше, чем это попросту безопасно». И всё же это случалось лишь временами. Да, братья всё ещё иногда вздрагивали, когда он напоминал им об отце, но это было нечасто... Пока Сильмарил не покинул Ангбанд и не оказался в руках у Берена и Лютиэн. Очень скоро смотреть на Куруфинвэ без дрожи стало почти невозможно. Он побледнел, исхудал, сделался до невозможности зол и резок. Именно так выглядел и вёл себя Феанаро после смерти Финвэ, после Клятвы — сын сделался практически неотличим от отца. Братья избегали его, только Тьелкормо всё так же оставался рядом. А потом Берен и Лютиэн умерли, и в ту же ночь Куруфинвэ увидел сон. Отец взывал к нему с гневными речами, кричал, что они ждали слишком долго, что их бездействие погубит всех восьмерых, что они одной ногой в Вечной Тьме... Феанарион проснулся в холодном поту и понял, что ждать больше нельзя. Но знал он и то, что не все будут согласны. На совет, на который он созвал своих братьев, Куруфинвэ собирался долго. Трижды переплетал косу, чтобы она смотрелась одновременно опрятно и небрежно. Перемерил несколько красных рубашек, пока не нашёл в точности нужный покрой. Поиграл с мимикой перед зеркалом. И только после этого направился в обеденную залу. Братья замерли почти в ужасе. На них, словно живой, смотрел их отец. Внешне — не отличить, и то же пламя во взгляде. А когда он заговорил, голос его был подобен голосу Феанаро на площади в Тирионе... Да и начал он — с Клятвы. Пока Куруфинвэ (младший? старший?) шёл к своему месту за столом, роковые слова громом гремели по комнате. После них наступила тишина. Майтимо, бледный, сразу догадавшиеся, о чем пойдет речь, всё же устало спросил: — Зачем, Курво? А Куруфинвэ только этого и ждал: — Что брат, не нравится слышать эти слова? Предпочёл бы забыть их? Он говорил, не прерываясь, бесконечно долго, бесконечно уверенно... и был беспощадно прав. Прав, конечно, не с точки зрения морали, но о какой морали могла идти речь? Клятва, говорил он, Вечная Тьма, говорил он, долг перед отцом, Клятва, Клятва, Клятва... Братья возражали, конечно... Точнее, возражал Майтимо. Майтимо всегда находил в себе силы спорить с Феанаро, даже в Лосгаре. Остальные молчали, подавленные появлением в их крепости призрака отца — а иначе это и назвать было нельзя. И они поддержали Куруфинвэ единогласно, вынуждая Майтимо принять общее решение. Да тот и сам, конечно, понимал: выхода нет. На следующий день они начали собираться на Дориат.