Лишь в любви и убийстве мы остаемся искренними.
Фридрих Дюрренматт
***
Вы знакомитесь с кем-то, и в вас вспыхивает интерес.
Вы вслушиваетесь в каждое сказанное слово, очаровываясь человеком все больше.
Затем обмениваетесь с ним номерами. И вовсе неважно,
полностью ли вы уверены в выборе. Нужно рискнуть.
Сообщения. Фотки. Звонки.
Вы обманываете, вы лжете, стремитесь обольстить,
выставляя свою персону в наилучшем свете. И в конце концов договариваетесь о новой встрече. Начинаете отношения.
Все просто прекрасно.
Жизнь краше некуда.
Только вот… друзьям не нравится ваш выбор. И семье тоже.
Но вы равнодушны к их мнению, защищая партнера.
Только его слова — правда. Только он никогда не солгал бы вам. Верно?
Это мир лжет. Безусловно и наверняка.
Вы съезжаетесь.
Не имеет значения, кто к кому,
ведь все вещи будут свалены в общую кучу: столы, стулья, посуда.
Найдется ли местечко на общей полке для любимой книги, или же та отправится гнить на чердак?
Уже неважно. В жизни появился другой человек.
Неожиданно и стремительно.
Пора бы задаться вопросом: «Готов ли я?» И, заглянув в глаза человека напротив,
вам приходит ответ: «Конечно да». Вы принимаете партнера таким, каков он есть.
Отбрасываете осторожность. Сомнения.
Вас переполняет любовь.
Спустя время семейная жизнь неминуема.
Берете кредит.
Вносите залог.
Говорите о браке.
Вероятно, о детях.
О совместной старости.
И вот — в голове, возможно, зазвучит тоненький голосок,
настойчиво отбивающий свой вопрос:
«Ты ли это?»
Или, может, во всем виновата любовь…
***
Летняя резиденция Малфоев Суббота, 13 сентября 20:03 11 дней до следующего убийства Том протянул руку и помог Гермионе покинуть машину; только нога ступила на землю — как ей показалось, что она перенеслась в Америку бурных двадцатых годов. Поместье мягко подсвечивалось, радуя глаз: колонны и лестницы, выточенные из белого камня, сияли в теплом блеске желтых огней. От подъездной дорожки до самого входа выстлан толстый бордовый ковер, заглушающий каждый шаг высоких каблуков. Воздух благоухал свежестью воды и ароматом тысяч лилий, вьющихся вдоль перил и подоконников. Лучшее место для выставки. Еще лучше попросту не сыскать. Сам Гэтсби не смог бы посоревноваться в изысканности — в летнем особняке Малфоев было все и даже больше. У входа невозмутимо возвышался дворецкий: с суровым видом и отсутствующим взглядом он проверял пригласительные. Спина слегка сгорблена, а нос выглядел так, будто его ломали не один раз, и тот так и не смог срастись правильно. Когда подошла их с Томом очередь, мужчина не стал требовать пригласительных: он улыбнулся, разгладив напряженные морщины в области глаз. — Мистер Реддл, рад вас видеть. Господин Малфой ожидает вас и вашу спутницу. — Добрый вечер, Добби. Значит, мы пойдем и отыщем его, — Том улыбнулся в ответ и провел их через широкие двери, ведущие в просторный зал. Огромная люстра, грузно свисавшая с потолка, сверкала драгоценными камнями и золотом. Откуда-то из глубины дома ненавязчиво доносились звуки скрипки. Зал практически до отказа был заполнен людьми, наверное, сотней — если не больше — гостей, которые плескались в море высокой моды великолепных вечерних нарядов. В центре помещения располагались инсталляции, а картины украшали стены. Люди разбредались по небольшим группкам, и некоторые из них уже теснились возле бара, который временно установили рядом с громадными стеклянными дверьми, ведущими в сад. Официанты в безупречных фраках разносили розовое шампанское и маленькие шоколадные пирожные с малиновыми завитушками. Завороженный взгляд Гермионы блуждал по помещению. Куда ни посмотри, всюду были именитые гости, лица которых она раньше видела только на новостных каналах: делегаты, судьи, адвокаты — высший свет со всего мира. Многие прибыли из близлежащих европейских стран, а кто-то даже из дальнего зарубежья. Тут и там мелькали дизайнерские платья, расцветки которых варьировались от персиково-розового до темно-синего. Гермиона в платье стоимостью в пятьдесят фунтов, купленном на распродаже, чувствовала себя не в своей тарелке и немного смущалась. Том нежно взял ее за руку — ладонь была теплой и обнадеживающей, что моментально успокоило. — Bonjour… Ах, мисс Грейнджер, какое удовольствие увидеть вас вновь, — Абраксас стремительно зашагал по комнате и поцеловал ее в обе щеки. Улыбка светилась так, что затмевала солнце. С Томом он не стал здороваться, обращаясь как с членом семьи. Как с братом. К ним подоспел официант с серебристым подносом, на котором располагались три бокала игристого шампанского. Абраксас пристроил два из них в пустые руки ее и Тома, а третий забрал себе. — Я так рад, что вы смогли прийти. — Приятно слышать, — ответила Гермиона и отпила немного шипучей жидкости из своего бокала: вкус насыщенный и определенно дорогой. — Мистер Малфой, ваше поместье выглядит великолепно. — Прошу, зовите меня Абраксас. «Мистер Малфой» звучит так, будто мне за сорок или, что еще хуже, я — мой отец. И то, и другое не имеют ничего хорошего, — шарм Абраксаса острый, как стрела, нацеленная на верный удар. — Благодарю вас за комплимент. Поместье находится в нашем владении уже более двухсот лет. Мы используем его только как место для летнего отдыха — мама любит украшать сад снаружи. И в этом году очень популярен образ Тосканы, — серые глаза не выражали никаких эмоций. Все равно что смотреть в опустевшее зеркало. «Пронзительный взгляд. Остроумный и обаятельный, чрезмерное притворство тем, кем на самом деле не является. Не демонстрирует эмоций. Не раскрывает намерений. Нет кирпичиков, по которым можно выстроить образ. Ненавидит своего отца — или это просто юношеский максимализм? Известно, что у сыновей Малфоя имеются разногласия относительно ответственности, связанной с наследием». — Хорошо, Абраксас, — ответила она, улыбаясь, и, чуть помедлив, добавила: — Но в таком случае прошу и ко мне обращаться — Гермиона. Абраксас звонко рассмеялся и, подхватив Гермиону под руку, повел за собой сквозь толпу людей. Том последовал за ними — его молчаливость казалась странной. Она посмотрела на того через плечо. Выражение лица нечитаемо, а взгляд направлен к стыку рук — ее и Абраксаса, — затем, будто почувствовав внимание, сместился к ее лицу. Но пристальный контакт быстро прервался, и он отставил свой бокал на один из столиков, расставленных по всему залу, — даже не пригубил шампанское. Следующие полчаса Гермиону водили от одной картины к другой, от холста к холсту: одни полотна сочетали в себе только оттенки черного, а другие — образовывали странный коктейль из голубых и темных тонов, резко проступающих на поверхность. А полустертые лица людей с белых полотен, казалось, смотрели прямо на нее — картины современного искусства нескончаемо следовали одна за другой. Они миновали серию маленьких утонченных работ, выполненных акварелью, где были изображены различные части лица — выглядело все причудливо и абстрактно. Гермиона случайно услышала, как парочка студентов старших курсов восхищалась белым полотном с подписью: «Невозможно описать, и даже не буду пытаться», — она была в полной растерянности, не в силах понять, в чем тут смысл. — Некоторые, учась в художественном колледже, получают только завышенное самомнение, — пробормотал Том сбоку от нее, когда они достигли холста, волнами выкрашенного в цвет лазури и с вкраплениями белого. Она тихо рассмеялась. Как раз в этот момент за ними с шумом распахнулись двери, и Гермиона обернулась, увидев вошедшего молодого человека. Он был не похож на других гостей, одетый в спортивную куртку и узкие джинсы, надорванные в районе колен. Гермиона сомневалась, что это вызвано частым ношением, скорее — стиль. Мужчине было примерно столько же лет, сколько Тому и Абраксасу, лицо имело идеальную угловатую форму с резкими скулами. Темные волосы сияли в свете бриллиантов люстры, переливаясь всеми оттенками черного. — Регулус, — поприветствовал Реддл, вскинув бровь. Они обменялись рукопожатиями, и Том представил Гермиону как свою пару, твердо прижав руку к ее пояснице. Она попробовала на вкус слово «пара» и ощутила невероятный восторг. Когда подошла ее очередь для приветствия, то она обратила внимание на то, насколько длинными и тонкими были пальцы Регулуса: под ногтевыми пластинами — засохшие следы акрила, а кожа местами имела красный оттенок, словно кто-то подкрасил ту ярким маркером. А глаза… в поразительных голубых радужках таилось нечто непонятное и завораживающее. «Он из числа художников». — Я не думал, что ты придешь. Почему не предупредил? — Абраксас посмотрел на одного из официантов, собираясь подозвать, но Регулус остановил его взмахом руки, дав понять: «Никакого алкоголя». Тот бесстрастно пожал плечами. — Решил, неожиданный визит не будет проблемой, — голос его звучал низко и хрипло, словно результат долгих лет курения сигарет. Что-то в нем казалось очень знакомым, но Гермиона не могла точно определить, что именно. «Бывший алкоголик. Недавно вернулся из реабилитационного центра. Небольшие порезы на пальцах, возможно, от художественных принадлежностей — или медицинских. Интроверт. Плечи опущены, а не расправлены. Губы искусаны. На шее и костяшках — небольшие царапины, вероятно, следствие нервозности». — Мы как раз направлялись к твоей части экспозиции. Не желаешь присоединиться к нам? Регулус смутился, слишком долго обдумывая ответ, пытаясь отделаться от предложения. В конце концов он сдался и проследовал за Абраксасом, который снова повел всех за собой. Том воспользовался моментом и взял теплую руку Гермионы в свою. Большой палец круговыми движениями провел по нежной коже. Абраксас завел их в элегантно обставленный уголок. Два ярких прожектора освещали центр внушительных размеров холста, украшавшего большую часть стены. На полотне преобладал… красный. Красный — словно переспелый гранат. Красный — словно сотни баккарских роз. Красный — словно кровь. Человеческая кровь. Если присмотреться, можно было различить белые участки, по которым краска стекала вниз жидкой тягучей струей. Это напоминало горячую кровь, сочившуюся сквозь пальцы. Разводы прямиком из сцены убийства делали картину визуально глубже. И название было вполне уместно: «Божественная расплата». — Обескураживает, не так ли? — Абраксас резко ухмыльнулся: глаза внимательно следили за лицом Гермионы, словно прощупывая. Ожидая определенной реакции. — Искусство призвано утешать тревожных и волновать спокойных, — произнес Том, позволив себе высокомерно добавить: — Сесар Крус, автор «Nortenos/Surenos». Гермиона слабо кивнула, неспособная оторвать взгляд от холста. Внутри что-то щемило. Заговорив, она даже не обернулась: — Почему? Однажды ей кто-то сказал, что художнику нельзя задавать вопрос о том, что он желал передать. Ведь искусство, подобно боли и удовольствию, нуждается в том, чтобы его прочувствовали. Важным было «почему». Почему выбран такой способ. Почему именно этот цвет. Почему. — Я обнажил свое сердце, но для него это ничего не значило, — ответил Регулус с ледяным призвуком в голосе, возвышаясь рядом с ней: глаза не покидали холста, похоже, тот принуждал его не отклонять от себя взор. Гермиона повернулась, чтобы отчетливо рассмотреть профиль Регулуса в свете прожекторов. «Стиснутые кулаки и зубы, напряженное оцепенение, небольшая дрожь агрессии, засевшая в плечах. Все эмоции, как на ладони, но он изо всех сил старается сохранить спокойное выражение лица. Поскольку Регулус говорит о мужчине, значит, либо он гей, либо бисексуал, в крайнем случае, биромантик. Получается…» — Он ранил тебя, — что-то среднее между вопросом и утверждением. — Не совсем, — Регулус сглотнул, взгляд стал расфокусированным. Гермиона заметила, как дрогнули мышцы на шее: он расправил плечи и хрустнул костяшками пальцев. — Просто… — запнулся на полуслове и метнул быстрый взгляд через плечо Гермионы, затем снова отвернулся к холсту. — Я не хочу об этом говорить. «Нервничает. Под кожей что-то зудит, но он вынужден скрывать это». Она было хотела разговорить Регулуса, но отбросила эту мысль. Сегодня не стоит разбираться в чужих проблемах. Поэтому улыбнулась, надеясь, что это выглядело убедительно. Реддл внимательно наблюдал за ними, сохраняя молчание, и, когда он шагнул ближе к Гермионе, Регулус плавно отстранился. Она даже не заметила, как сильно Том доминировал в окружающем их пространстве. Абраксас перешел к следующему полотну, но Гермиона замерла на месте, — что-то в этой работе пленило ее. Зачаровывало. — Что ты видишь? — спросил Том. Она попробовала выразить свои чувства словами, но не вышло. Мир, переполненный красочными описаниями, пустовал. Впервые она не могла вымолвить ни слова. — Дело не в том, что видишь. Дело в чувствах. «Искусство показывает все таким, какое оно есть на самом деле. Обнаженное. Несовершенное. Мучительное. Безумное». — Хорошо, что ты чувствуешь? — теплое дыхание расплылось по ее щеке. — Ужасно много, — призналась Грейнджер, почувствовав, как Реддл еще ближе наклонился к ней — пульс ударно забился в шее. Том одобрительно хмыкнул, соглашаясь. Пальцы оплели ее талию. Вскоре подошел кто-то из гостей и вовлек Тома в разговор, затем подошел следующий человек, и еще один… И пока Том неизменно представлял Гермиону как свою пару, она же продолжала внимательно наблюдать за гостями и делать мысленные заметки. Регулус стал первым, кто вызвал ее интерес. И хотя в особняке Малфоев собралось немало людей, лишь немногие могли удовлетворить профиль, который она составила. Вообще, Гермиона никогда бы и не подумала, что в Великобритании так много политиков и адвокатов, но стоило Тому познакомить ее с одним из них, как сразу же появлялся следующий. Она чувствовала, что Волан-де-Морт где-то рядом. Словно недоброе знамение. Но вскоре опасные мысли рассеялись. — Прости, я отойду ненадолго, — внезапно произнес Том и прижался легким поцелуем к ее щеке. Он направился к человеку в противоположном конце зала и пожал тому руку, после чего они погрузились в непринужденную беседу. — Он всегда был всеобщим любимцем, — Абраксас приблизился к ней и услужливо заменил опустевший бокал. Игриво зашипело шампанское. — Могу ли я поинтересоваться, как давно вы знакомы? Если ты, конечно, не против. — Ничего не имею против. Если честно, я очень рад, что он наконец-то нашел кого-то, кто ему по душе. Более того, он пережил общение со всеми моими девушками, так что… и мне впору отплатить тем же, — его смех звучал все так же резко и звонко. Это вызвало дрожь в позвоночнике. Нечто тревожное сквозило в каждом звуке. — Мы познакомились в начальной школе. Вместе ходили в Итон. После — в университет. Оба изучали медицину. Мои родители любят его. Всегда любили. Временами мне кажется, что они даже мечтают, чтобы он был их собственной плотью и кровью, — они оба пристально смотрели на Тома, видя, как тот ловко переключался с одного разговора на другой. — Том хороший человек — неизменно помогает окружающим. Люди просто души в нем не чают. Том оглянулся на Гермиону, и их взгляды встретились. Абраксас чуть слышно хмыкнул. — Вы хорошо смотритесь вместе. Не забудь сделать меня крестным отцом вашего первенца. — Я… нет… — Гермиона осеклась и оторвала взгляд от Тома. Щеки покраснели, и она ощутила, как ускорился пульс. Абраксас разразился хохотом. В этот раз смех прозвучал довольно беззаботно, без опасных ноток. Но что-то все равно заставило ее вздрогнуть. Он пользуется словами как оружием и постоянно меняет маски. Не хочет, чтобы кто-то знал его подлинное обличие. Интересно, известно ли это Тому? — Безусловно, да. Есть люди, предназначенные друг другу, однако, пока все остальные ясно замечают эту связь, они же и в упор ее не видят, — официант прошел мимо них, и Абраксас поставил свой пустой бокал на поднос. — Не упусти свой шанс, Гермиона. Вы оба достойны счастья. Он долго всматривался в ее глаза, отчего у Гермионы задрожали нервы. Но, к счастью, именно в этот напряженный момент к ним решил присоединиться Драко, резко возникнув со спины. — Тебя ищет Розье, — Драко кивнул в направлении небольшой группы людей, кольцом стоявших поодаль. Абраксас присмотрелся. Когда он снова обернулся к Драко, в осанке что-то изменилось. Напряженность между братьями стала практически осязаемой. Взгляд Абраксаса застыл, а кости мгновенно одеревенели, будто готовые к битве. — Что ж, тогда мне пора откланяться. Развернувшись, он направился к людям в дальнем конце зала. Там Абраксас погрузился в разговор с высоким мужчиной, который широко улыбался, поблескивая сверкающими, как острие ножа, зубами. «Странно. Он что-то прячет ото всех в глубине души. Под маской. Что же он скрывает?» Только после того, как Абраксас ушел, Драко повернулся к ней. Губы тронула самодовольная ухмылка. — Привет. — Привет, — не хотелось признавать, но она была рада его видеть. Том по-прежнему был увлечен разговором с кем-то, но все же не терял ее из виду. Оглянулся. Она коротко кивнула, подав знак: «Все хорошо». Драко повел ее в сад. Как и вся территория поместья Малфоев, сад подсвечивался множеством прожекторов, которые приятно мерцали на фоне беззвездного неба. Тут же располагался и бассейн. Вода в нем напоминала тосканское бунгало, в котором Гермиона когда-то гостила с родителями. Поодаль стояла группка курящих людей. Как только закрылись стеклянные двери, музыка стихла, и сад погрузился в блаженную тишину. Лишь тихое пение воды о белую плитку нарушало покой. — Абраксас иногда слишком навязчив, — Драко прислонился к одной из колонн и чуть склонил голову, чтобы наладить зрительный контакт. — Не сказала бы, что он навязчив. — Бесцеремонен? Надоедлив? Назойлив? — Напорист, — с усмешкой добавила она и проследила, как тот одобрительно закатил глаза. Он выглядел в костюме иначе, чем его брат или же Том. Смахивало на броню. Маску, которую необходимо носить, не снимая. Очередная порция сведений, пополнивших загадочную личность Драко Малфоя. Какое-то время они провели в комфортной тишине, пока свежий воздух вновь не прояснил мысли. — Итак. Реддл, — проговорил Драко: сказано было с неприязнью, не хватало только разочарованного плевка — точно не результат праздного наблюдения, — но прежде чем она успела возразить, он уже продолжил: — Ты здесь из-за него или из-за Лестрейндж? — Лестрейндж здесь? — Разумеется, здесь, — он слегка развернулся, и Гермиона проследила за его взглядом. В нескольких метрах от них стояла Беллатриса Лестрейндж и держала в руке бокал игристого шампанского. — Она не видит нас, — прошептал Драко и привлек Гермиону к себе, прижав почти вплотную к груди. Их скрывали колонна и две огромные пальмы, высаженные его матерью прошлым летом, а Лестрейндж стояла по другую сторону стеклянных окон и разговаривала с Абраксасом и человеком, которого Драко назвал Розье. Рядом с Беллатрисой находился еще один мужчина, их руки были сплетены. Беллатриса была облачена в облегающее черное платье, а подошвы туфель имели такой же дьявольско-красный цвет, как и губы в стиле Коко Шанель. На запястье красовались золотые браслеты Hermès, инкрустированные бриллиантами. «Стан вопит об угрозе». Гермиона некоторое время следила за Беллатрисой, не замечая, как Драко внимательно разглядывает ее саму. «Неужели она действительно может быть Волан-де-Мортом? Вряд ли». — Кто этот мужчина? — Рудольфус, ее муж. Прокурор. Гермиона была наслышана о нем. Пронырливый мужчина в возрасте тридцати с небольшим лет. Поговаривали, что он замешан в денежных махинациях и теневых сделках, но доказательств этому никаких нет. Человек с деньгами и незапятнанной репутацией. Тот, с кем не стоит связываться. «Вполне вписывается в профиль. Но нужно больше информации». — А откуда Абраксас знает их? — тот четко и элегантно рассказывал троице какую-то историю, пока Том и его собеседник не присоединились к их компании. Неожиданное опасение переполнило нутро Гермионы. — Они друзья. Абраксас всегда собирал вокруг себя много людей. Большая часть с учебы. С кем-то общаются в одних и тех же кругах. Ну, знаешь. Один знаком с другим, а тот знает третьего — ходили в гости то к одному, то к другому, — Драко беспрестрасстно пожал плечами, но Гермиона заметила, как в голубых глазах что-то мелькнуло. «Разочарование?» Как только компания разделилась, она отвернулась и сделала шаг назад. Драко вновь прислонился к колонне. Группка курильщиков тоже ушла, оставив их одних в полутьме. Вода позади по-прежнему сияла лазурным цветом. — Видел красное полотно? — спустя некоторое время спросила она, развеяв тишину. Гермиона не возражала против повиснувшего между ними молчания, но ей действительно было интересно его мнение. — «Божественная расплата»? Особый вид искусства, не так ли? — Да, так и есть. Интересно, кто причинил ему такую боль? — А он не сказал? Странно. Обычно Регулус охотно рассказывает это любому, кто готов слушать, — Драко издал небольшой сдавленный смешок. — Речь идет о деле. Он утверждает, что как-то ночью видел Волан-де-Морта. — Что? — сердце заколотилось так сильно, что она вздрогнула. Драко закатил глаза и тяжело вздохнул. — Не смотри на меня так… Миона, неужели ты всерьез думаешь, что он видел Волан-де-Морта? Достаточно лишь взглянуть на Регулуса, и все сразу станет понятно. Я дважды беседовал с ним — и не думаю, что мы должны принимать его историю на веру. Кроме того, он Блэк. А Сириус достаточно часто подвергал его травле. Регулуса даже направляли в Ноттингем для психиатрического лечения. На несколько недель. Там сказали, что больше ничего не могут для него сделать. Творческие умы редко бывают психически здоровы, — он сделал паузу и засунул руки в карманы брюк. — Наверное, ему не следовало бы популяризировать убийства посредством творчества, но у всех нас есть недостатки. «Блэк. Вот почему его внешность так мне знакома». Мысли метались в такт сердцебиению. Драко не уловил того, что уловила она: некогда мрачное видение Регулуса стало преображаться. Обернувшись, она стала искать того в толпе, но его нигде не было видно. «Черт. Мне нужно поговорить с ним. Может, он и не видел Волан-де-Морта, но это даст хоть какую-то информацию». Позади нее послышались шаги. Из темноты появился Том. — Знак, что мне пора, — стиснув зубы, проговорил Малфой. — Драко, — привычным тоном поприветствовал Том. — Реддл, — тот оттолкнулся от колонны и повернулся к Гермионе. — Увидимся завтра. Прежде чем она успела ответить, он ушел, до побеления стиснув пальцы в кулак. Грейнджер хмуро проводила удаляющуюся спину, зажав нижнюю губу между зубами. Было мучительно наблюдать такую неприязнь. Казалось, что вот-вот взорвется бомба, и она надеялась, что ее не будет поблизости, когда это произойдет. Том слегка наклонил голову, вид у него был невинный. — Что произошло между вами? — она обратила внимание на Реддла: тот, наполовину скрытый в тени пальм, пристально наблюдал за ней. Приглушенный свет прожекторов мелькал оранжевыми бликами в серых глазах. — Осмелюсь предположить, что причиной его враждебности являются годы недостатка внимания. Он считает, что я отобрал у него брата, — он взял ее за руку и прошелся большим пальцем по костяшкам и маленькому серебряному кольцу: обычное колечко, которое подарила ей мать по случаю окончания школы. — Но кто тут у нас профайлер, я или ты? Она печально улыбнулась. «Действительно, кто?» — Видимо, мне плохо дается профилирование, когда в дело вступают собственные эмоции. — Значит, эмоции? — Том привлек Гермиону к себе, прижавшись губами к ее лбу. Она почувствовала самодовольную ухмылку на своей коже. Закрыла глаза и хмыкнула в знак согласия. Несколько минут они стояли в тишине, под гнетом ночного неба. Когда Том снова заговорил, то губы пошекотали кожу ее лба, взбунтовав мурашки. — Куда хочешь пойти? Она всмотрелась в бездну лазурного бассейна, которая неспешно проглатывала свет прожекторов. — Да куда угодно.***
По пути к квартире Гермионы Воскресенье, 14 сентября 00:37 10 дней до следующего убийства Реддл управлял машиной так же, как и всем остальным в своей жизни: невозмутимо и с абсолютной точностью. Гермиона устроилась поудобнее на мягком сиденье и вдохнула аромат кожи вперемешку с воском, который применяется для защиты кожаного покрытия от повреждений. Вечер удался на славу, и она почувствовала, как под звуки радио напряжение минувшей недели, сжимавшее ее плечи, понемногу спадает. Она растворялась в блаженстве. — Это было необычно, — отметила Гермиона и развернула голову, практически уткнувшись носом в спинку сиденья. — Никогда прежде не видела ничего подобного. Экстравагантного. — Полагаю, в этом и кроется некий шарм. Абраксас склонен к жизни в роскоши и гламуре, а также имеет своеобразный вкус в области искусства. Но, боюсь, я бы ничего из этого не стал покупать. — Так ты интересуешься искусством? На губах Тома заиграла небольшая ухмылка, в уголках рта затаились едва заметные ямочки: лицо приобрело озорной и помолодевший тон. — Пожалуй, да. В прошлом месяце я посетил галерею современного искусства «Тейт-Модерн». Там проходила интересная выставка. Нормальность. Винсент Ван Гог сказал, что нормальность — это асфальтированная дорога… — …По ней удобно ходить, но цветы на ней не растут, — закончила Гермиона. Ухмылка Тома расцвела еще больше. Ей безумно хотелось произвести впечатление, и если удастся, то хотелось бы получить порцию должного восхищения. Кожу начало покалывать от предвкушения. — Кто же вправе определять нормальность. Навешивать ярлыки на норму. Это ограничивает. — И это сплошная скука, — добавил Том. Красивое лицо наполовину скрывалось в сумраке ночи, а на другую половину озарялось светом сменяющихся уличных фонарей. — Стоит выйти за рамки нормы, как люди тотчас начнут именовать тебя монстром. Гермиона хмыкнула. Том перехватил ее взгляд, изящно изогнув бровь: задержал на нем секундное внимание, после чего снова сосредоточился на дороге. Он выглядел заинтересованным. — Похоже, ты не согласна. — Человечеству свойственно придумывать монстров, но на самом деле люди редко бывают таковыми. Даже если порой они и совершают ужасные вещи, руководствуясь ошибочными соображениями, то… глубоко внутри все равно остается человеческое начало. Монстрами не рождаются. Люди сами их создают. — Хмм, а что насчет Волан-де-Морта? Вопрос застал ее врасплох. Она долго обдумывала ответ, тщательно подбирая слова. Том не сводил глаз с улицы, но Гермиона не могла отделаться от странного ощущения, что ее испытывают. Словно она неожиданно ступила на кромку тонкого льда. Манящее, дразнящее чувство. — Я считаю… — начала она, когда Том переключил передачу, — что Волан-де-Морт хочет поведать нам историю. Искаженную и извращенную, переполненную амбициями, желанием и пороками, но не думаю, что он считает себя монстром. Скорее — героем собственной истории. И, по-моему, хоть это и делает его весьма опасным, но необязательно чудовищем. Конечно, грозной и пугающей силой, но точно не монстром… — Кем же его это делает? — Одиночкой… одиноким, — слова прозвучали тяжело и печально. Она отвернулась и уставилась на игру красок уличных фонарей, исчезающих и появляющихся на пути взора. Том остановил машину, и Гермионе понадобилась пара секунд для осознания того, что они уже подъехали к дверям ее уютной квартирки в самом центре Лондона. Дождь, нависший над этой частью города, словно плотное одеяло струился по старому рекламному щиту, установленному на противоположной стороне улицы. Тучи постепенно рассеивались, а влажный воздух свистяще проникал в щели кирпичной кладки домов. — Итак, — произнесла она и натянуто улыбнулась, заправляя за ухо несколько прядей волос, которые послушно поддались нервному усилию. Гермиона рискнула бросить взгляд в сторону Тома, который медленно повернулся к ней. Он тоже выглядел не слишком расслабленно, но его дыхание оставалось ровным и тихим. «Похоже, все же существует способ заставить доктора Реддла понервничать». Том негромко усмехнулся — низкий темный смешок, который заставил напрячься. Он мягко прикоснулся к ее застывшей руке и провел подушечками длинных пальцев по коже. Даже в тусклом свете уличных фонарей она отчетливо ощущала его пристальный взгляд. Дыхание вошло в ритм с биением сердца. Время исчезло. — Мы прекрасно провели время. Мне бы очень хотелось встретиться с тобой вновь, — он обвел указательным пальцем все косточки на ее руке, медленно, тщательно, словно желая запечатлеть каждую частичку кожи. Некое предвестие. Предвкушение. Предупреждение. На щеках проступил румянец. — С удовольствием, — ответила она через несколько секунд. — Кофе? Во вторник? — палец остановился на запястье и очертил контур вен. Гермиона робко кивнула и затаила дыхание, поймав взгляд, устремленный на нее. Ей стало интересно, может ли тот быть более пристальным, чем сейчас. Она сильно сомневалась, что может. Том приблизил к себе ее руку и медленно поцеловал костяшки пальцев, после чего наклонился и приник к губам. Она чуть отклонила голову и почувствовала, как его тело плавно прильнуло к ней, а руки оказались за ее головой, притягивая ближе. Поцелуй был похож на пробуждение врожденных инстинктов, которые никто из них не мог отрицать. Дикое сплетение губ и дыхания. Жесткое. Нужное. Жаркое. Связь оборвалась достаточно быстро, и Гермиона поняла, что проваливается в пространство, которое Том занимал секунду назад; его лицо быстро исчезло из поля зрения. Он покинул машину и открыл ей дверцу. После того как она вышла из душного салона, центр тяжести сместился, вызывая небольшое головокружение. Губы были искусаны, а волосы растрепались в местах, где Том запустил в них свои длинные пальцы. Неожиданно все в ней, желая раствориться, до боли потянулось к нему, как вода к водоему. — Не отказалась бы сейчас от чашечки кофе… — она запнулась на полуслове, сдвинув ноги вместе и держась одной рукой за металлическую дверцу машины. — А ты? Рассеянный свет от рекламного щита мигал то оранжевым, то желтым цветом. На лицо Тома набежала тень. Нечто темное и призрачное, но в мгновение ока все исчезло. Яркие глаза выискивали что-то в чертах ее лица. — Тоже, — наконец сказал он, произнося ответ с большим ударением, чем нужно. Дьявольски красиво ухмыльнулся, закрыл дверцу и нажал кнопку блокировки на ключах. Фары секундно осветили тротуар. Они поднялись к квартире в комфортной тишине, хотя каждый нерв в ее теле горел. Она впустила их внутрь, затем осторожно закрыла дверь за своей спиной. Сердце барабанило как зверь. Никто и никогда не пробуждал в ней такого сильного желания плотских утех. Том огляделся в полутьме, но вскоре взгляд вернулся к ней. Он наклонился вперед и вновь проник в ее личное пространство, обнимая. Зажимая в ловушке рук и горячего тела, длинными пальцами опершись о деревянную дверь. Гермиона ощутила, как ухмылка зудит в щеках. — Хочу поцеловать тебя, — дыхание щекотало раскаленную кожу ее скул. — Что тебя удерживает? — Если я поцелую тебя, то уже не смогу остановиться. — Не останавливайся, — произнесла Гермиона, и голос предательски выдал желание. Она наклонилась ближе, встала на цыпочки и вцепилась похолодевшими пальцами в отвороты пиджака, словно боялась, что Том попросту исчезнет, если она не станет держаться за него еще крепче. В серых глазах Реддла мелькнуло нечто мрачное. Темное. Что-то собственническое. Он стремительно приблизился к ней, прижимая их тела к двери так, что та больно вдавилась в спину Гермионы. Но она ничуть не возражала. Поцелуй не должен был отличаться от поцелуев с другими мужчинами, включая Виктора, который являлся для нее целым миром в течение всего лета. Он должен был быть небрежным, теплым и каким-то образом похожим на все предыдущие. Однако, тот оказался волнующим, болезненным, влажным и обжигающим — таким, какими бывают только правильные поцелуи. Зарывшись руками поглубже в темные роскошные волосы, Гермиона прикрыла глаза, отгоняя реальность. После того как их губы встретились, она была уверена, что ее сердце безоговорочно принадлежит только ему. На вкус он был подобен краю огромной скалы, где волны стремились столкнуть ее в бездну. Океан поглощал все вокруг, она утонула в нем.***
Полюбить — значит стать монстром.
Ведь разве можно как-то иначе любить так жадно, так неистово, так беззаветно…
До тех пор, пока не разлетишься на части?
Я хотел убить ее.
Конечно, хотел убить.
Она — я не думал, что она достойна жизни.
Почему? Раньше никто не был достоин. Никто не стал бы достоин. Никто.
Но я ошибался.
Боже, как же я ошибался.
Ее слова, ее мысли, они заставили меня пересмотреть ее ценность. Я был влюблен в ее разум.
Убийства и пытки для меня понятны, но любовь, любовь всегда будет загадкой.
Серьезным душевным расстройством.
Как одно слово, одно предложение способно переменить все представление?
Что же еще она может сказать такого, что окончательно перевернуло бы мои планы вверх дном?
Сегодня я принял решение, в корне изменившее ход нашей истории.
Оставил ее в живых подольше, просто чтобы узнать, на что еще способен этот прекрасный, сложный и искалеченный разум.
Словно обратный отсчет.
Слова даровали ей день.
«Но Фиша преследовала похоть. А этот… другой», — еще один день, позволяющий жить ей чуть дольше.
«Стальной трос, диаметром 0,6», — еще один день.
«Ты знаешь метод психологических кирпичей, Том?» — еще один день.
«Ты рассказчик», — еще один день.
«Навешивать ярлыки на норму. Ведь это ограничивает», — еще один день.
«Но точно не монстром», — еще один день.
«Одиноким», — еще один день.....