Услышь меня

Она повисла на шее любимого, который только переступил порог квартиры. За ним пробрался холод первого январского мороза и дух подъезда, кричащий чужой жареной рыбой. — Ты холодный, — колет свое личико его серым свитером, — Думала, только к концу недели прилетишь. Мэй будто не может поверить в то, что уже случалось десятки раз. Его возвращение раньше запланированного. Конечно, он также часто задерживался. Но тем ценней были для нее такие неожиданные встречи. А он пока не мог ничего ответить. Согревался её теплом, но не для тела, а для своей соскучившейся души. Ему было необходимо раствориться в ее кроткой нежности. Она никогда не навязывала свое присутствие рядом, просто брала необходимое и отдавала накопленное. Поэтому такие минуты пролетали секундами. Он оглядел кухню и гостиную, все еще щурясь от яркого света: на диване скомкан плед, значит спала не в постели, на столике рядом скопившиеся кружки, упаковки от моти, из стиральной машины вывалилась штанина, на уголке двери сушится полотенце. — Прости за бардак. Ее привычка оправдываться еще до оглашения претензий всегда его здорово смешила, но вместе с тем и тревожила. Он понимал, что не он тот мужчина, по вине которого она выработалась. Да, ее отец по рассказам был суровым. Многого не разрешал, обращал внимание на незначительные мелочи, его мнение, его решение были единственными в их семье. Поэтому Ямато с самого начала старался дать ей понять, что не посягает на ее независимость, ее свободу выбора, причины поступков, желания. — Мэй, значит, у тебя не было времени или сил. Или того и другого. Ничего страшного, — объяснил ей ее же «преступление». Улыбнулся широко раскрытым карим глазам. Холодные пальцы легли на узкую полоску кожи между широкой резинкой заношенных домашних спортивок и топом. Вздрогнула. Наконец-то потянулась за поцелуем. Он всегда удивлялся, как мало она придает им значения. Кажется, если бы не напоминал, то и вовсе обошлась без них. Легко целует в нижнюю, провела языком по верхней. Чуть шатнулась на носочках, но не сдалась, а он привычно сгорбился, припадая в нетерпении к ее блуждающим у его подбородка губам. Такие мягкие, такие трепетные. Позволяют мять себя, загибать, впускают. Когда ее ноздри обдают жаром, отстраняется. — Только мне не нравится, что ты так похудела, — даже на ощупь он определил, что ее стало меньше, чем обычно, шнурок натянут на талии до предела, чтобы штаны держались, да и щеки заметно ушли, — Не готовила себе совсем? Вот теперь то можно и пожурить. За такое нужно. Его не было всего недели две. Неужели снова придирается к себе? Когда уже поймет, что для него нет ничего приятней, чем нащупывать под ее кожей незначительные запасы от съеденной выпечки из любимой пекарни и вечернего приторного капучино. — Не хотелось. Еле завтрак в себя запихивала. Нагребла булочек на неделю, чтобы хоть как-то себя заставлять, — стянула с уставших плеч парку, поморщила носик, принюхиваясь, — Ямато, не обижайся, но на этот раз ты действительно пропотел, да еще и автобусом пропах. В шкаф вешать не буду, сдам в химчистку. — Да нет, ничего. Он только пожал плечами. Обычно она не обращает внимания на подобные мелочи. Нет, гигиена, чистота — это, конечно, важно, вот только для Мэй любой его запах, пусть это будет футболка после спортзала или же рубашка после важной официальной съемки, — просто вещи в очереди на стирку, а не источник зловония.  — А ты давно пришла? Давай я что-нибудь быстро приготовлю? — Ямато заметил, что она еще не смыла косметику. — Может минут десять, как вернулась. Ты тоже устал с дороги, давай сходим лучше в ту лапшичную.

***

На улице уже зажглись все фонари, облачка пара клубились от дыхания. Они держались за руки, спускаясь на главную улицу по узким лестничным пролетам, огороженным голыми каштанами. В лапшичной, куда направлялись, они ужинали какие-то два месяца назад. Но все, что они перечувствовали и напереживали за это время, растянуло этот их отрезок жизненного пути раз в десять. — Аиа-сан на больничном, группы объединили. Еле справляюсь. Прихожу — ни на что сил нет, — жаловалась Мэй. Не то чтобы она оправдывала беспорядок в квартире, просто проясняла ему, как поменялась ее жизнь во время его отсутствия. — Хорошо, что сегодня пятница. Выспимся, можно никуда не торопиться, — она расслабленно откинулась на спинку стула. В заведении было мало народу. Столики вокруг пустовали. Они выбрали место у панорамного окна, за которым сбавлял дневной темп город. Машины останавливались только на красный, а не стояли из-за трафика, на лицах прохожих не было будничной напряженности. Она с нетерпением ждала заказ. Лапша. Наваристая, жирная, густая, чтобы палочки стояли. Воображение рисовало кусочки обжаренной курочки, яркую морковь, колечки спаржи и половинку яйца. Во рту копилась слюна, а живот уже пару раз тихо «уркнул». Когда перед ними поставили клубящиеся паром глубокие тарелки, она жадно втянула пряный аромат мисо. — Мэй! Что? — он в испуге подорвался со своего места, когда довольство на ее лице резко сменилось гримасой отторжения, глаза широко распахнулись, а руки потянулись ко рту прикрывая рвотный рефлекс. — Я сейчас. Ты тут без меня…- выпалила и пулей рванула к закоулку с табличкой «WC» у кассы. В непонимании он придвинул к себе ее порцию. Принюхался. Все, как у него. Острый перец, имбирь, жареное мясо. Посторонних запахов точно нет. Попробовал бульон. Вкусный, как и в прошлый раз. Зачерпнул еще. Мимо пронесся официант. — Стойте! Можно Вас попросить о стакане воды.

***

— Прости, что испортила ужин. Не знаю. Может, что-то днем съела несвежее. Хотя, нет. Только пару хлебцев. Мэй шла опустив голову. Обычно аппетит у нее был отменный. Могла даже перебраться в его тарелку, если не наедалась. А сегодня впервые ее организм дал сбой. Днем она и впрямь ничего не успела ухватить. Только голый чай. А потом закончился тихий час и четыре десятка маленьких ножек застучали по половицам в зал, где их ждал легкий полдник. — Зайдем? — Ямато остановился у ночного супермаркета. Того самого, где некогда ее караулил со злым умыслом постоянный покупатель пекарни, куда он — Ямато-ворвался тогда, напуганный ее дрожащим, молящим о помощи голоском. — У нас все есть. Морозилка забита. И на завтрак тоже, — она не изменила направления шагов. После такого ужина она хотела скорей очутиться дома, быстро принять душ и угреться в теплых объятиях. Живот все еще неприятно подергивало. Голова была тяжелой, а ноги, напротив, слабыми. — Мэй, — остановился, не отпуская ее руки, — Нужны таблетки. Вдруг у тебя вирус. Ямато сделал шаг к тут же раскрывшимся дверям. Прошли мимо витрин с газировкой. Остановились у молочного отдела. — Возьмем йогуртов, — он набрал несколько разных бутылочек с яркими этикетками. Аптечные прилавки, напротив, не изобиловали подобным разнообразием. Пастилки от кашля и боли в горле, аспирин, йод и перекись, лейкопластыри, контрацептивы. Последний товар заставил супругов переглянуться.

***

В тот день они в очередной раз вернулись из спортшколы. Теперь она уже сама смело спускалась с бортика, сама ложилась на воду, без поддержки перебирала ногами и руками. Он только учил правильно дышать, дельфином вился вокруг, касался под водой, подбадривал после каждого проплытого метра. — Ты такая молодец у меня! Ямато словил ее за талию и усадил между своими ногами. Кресло пыхнуло под новым грузом. Прижал крепко-крепко к своей обнаженной груди, зарылся носом в мокрые после душа волосы.  — Милая моя, как же я тобой горжусь. Ты такая смелая. — А ты терпеливый, — она обхватила его руки своими, клюнула в острый подбородок. — Очень терпеливый, — прошептал двусмысленно над ухом, разомкнул объятия, теплые ладони пробрались под безразмерное для нее худи. Пальцы пробежались по морщинкам замершего живота, поднялись к маленькой груди, что пошла гусиной кожей, супружилась. Его поцелуи опустились по скуле к губам, полностью завладели ими. Распалил ее спокойствие окончательно, так, что и не заметила как ткань задралась, как ворот кофты цепнул нос и разворошил волосы в коротком перерыве, как его ладонь оттянула резинку нежно-розовых трусиков. Но что точно не прошло мимо остатков сознания — его широкая ладонь накрывшая лобок и горячую от притока крови промежность. Распределил натекшую влагу, заскользил средним и указательным, чуть не проваливаясь. Большим нашел чуткую излучину. — Яматооо, — протянула всхлипнув, сильней выгнула спину, подалась бедрами навстречу его пальцам. Черные прядки защекотали ее кожу от плеча к шее. Проложил дорожку медленных кусающих поцелуев, упиваясь ароматом кожи после душа. Почти обмотал ее осиную талию второй рукой, пробежался по ксилофону из ребер. Освободил полностью от мешающего белья. Она шире раздвинула ноги, позволяя больше, он же подтянул ее выше на колени. Участившиеся движения ее копчика стали сильнее отдаваться в напряженный пах, сильней подначивать. Он любовался ее позой, такой открытой, беззащитной только для него одного. Голова запрокинута, ресницы дрожат, рот соблазнительно приоткрыт, сопит носиком при каждом рывке, ручки вцепились в его запястья — не то помогают, не то сдерживают. Ноготки то скребутся, то щекочут. Не поймешь ее, но одно он точно разгадал по наэлектризованный волоскам, что замерзла, но слишком занята, чтобы сказать. Заерзала чаще, кажется, впервые отдаваясь настолько полно. Без вымышленных ограничений, без оглядки на обнажённость, на включенный свет, на собственные рвущиеся со дна диафрагмы гласные. Просто свободно извивалась, как того велело нахлынувшее желание, как того хотел ее мужчина, задевая самое тайное, самое ранимое. В секунду стройный ритм перешел на хаос, раз — и позвоночник натянулся тетивой, напряглись, замерли все мышцы, пока рьяные импульсы гнали ток от низа живота в мозг и обратно. — Кроха моя, — ласково привел забывшуюся в чувство. Подушечками пальцев все еще ощущал затихающую пульсацию тугих стенок. Как из тумана, он дождался ее вопросительного и вместе с тем извиняющегося за несдержанность и смелость взгляда. Подбодрил: — Обещай, что будешь такой чаще, — потом твердо добавил, — Нет, всегда будешь такой. Перехватил ее боком, все еще успокаивающую сердце, пошатнулся, выпрямляясь со своим грузом на руках. Решил и сам теперь согреться, а заодно продлить ее практику раскрепощения. В комнате темно, как собственно она и любит, только моргающий от ветра свет фонаря пробивается в через зазор штор. Она горячая, как в лихорадке от случившегося, не намерена идти на попятный. Под его руками пылает каждая клеточка нежной кожи. Она будто во сне, том сне, подробности которого никому не расскажешь. А своему мужу, сегодня, Мэй решила его еще и показать. — Чаще касайся меня, — напомнил ей, как в первый раз. И тут же ухмыльнулся колкому ответу: — Без тебя знаю. Он провалил ее в матрас, покрытый мягким пледом. Стукнулся лбом о быльце кровати. Его женщина потянулась за прерванным поцелуем. Пальчики снова сцепились на сильной шее, а коленки согнулись и разошлись шире, приглашая. Вздыбленная ткань штанов потерлась там, где было еще тепло и липко. — Сойду с ума сейчас. Точно сойду. Нехотя он оторвался от порывистых губ, приспустил до колен, черпнул стопой, откинул их прочь. Мэй тихо ахнула, когда он вновь навис над ней, ничем не огороженный, такой же как она - полностью голый, жарко дыша, напрягая бицепсы в опоре на локти. Зачерпнула прохладу вместе с ним, он тоже опешил от контраста температур. Завёл ее ногу за спину, чтобы приблизиться еще плотней, повторить уже слышанные сегодня гортанные стоны. — Ямато, у меня сейчас, мне сейчас… Надень, — она не дошептала, захлебнувшись. Он задвигался чаще, будто не слыша или не желая слышать, — Надень… Мужчина только покрепче сжал ее колени под своими подмышками, набирая темп. Она не вырывалась, в ее лице не было и намека на испуг, растерянность или недовольство. Ямато смотрел в ее глаза, которые только лишь в последний раз спрашивали, уверен ли он? «Уверен», — только кивнул, несколько раз коротко уткнувшись в самую чувственную точку и отстраняясь, чтобы повторить маневр, который призывает все нервные окончания малого таза затрепетать в тугом предвкушении. - Кроха моя любимая, моя девочка маленькая, - он чувствовал, как ее пальчики перебегают от груди к плечам, по сухим мышцам рук, повторяя все их изгибы, как судорожно их сжимает в такт его движениям. Для него она всегда была загадкой. Как в угрюмом зверьке оказалась фарфоровая кукла? Как в вечно опущенных долу глазах поместились искры, которые он высекает из раза в раз? Как, пройдя через бурелом своих заблуждений и сомнений, она сейчас дышит одним с ним воздухом, позволяет так касаться? Он навалился, почему-то и не подумал, что раздавит, а она и не пискнула, только обхватила руками, зацеловала шею, пока он глухо дышал ей в висок. - Мне не тяжело, - Мэй заметила, что он чуть приподнялся, когда бег их сердец замедлился, - Еще немного. Ты пахнешь. - Знаю. Вспотел, - он вздрогнул остывая. Она потерлась холодным носиком о его ключицу, поцеловала плечо. - Мне нравится, когда ты так пахнешь. Это самый родной запах, - затянулась у линии роста волос, - Самый родной. - Давай все же укроемся, - он выждал прежде минуты две, прислушиваясь к ее сдавленному дыханию, - Замерзнешь.

***

- Придумал же. Свидание в картинной галерее. Ещё и Кен-чана не удалось никуда пристроить. Одетая по случаю, в небесно-голубое платье в пол она сейчас олицетворяла материнство. Но не то, которое приходит первым в голову, когда вспоминаешь современную мать: озабоченность каждой секундой жизни малыша во взгляде, суетность движений. Нет, она была все той же Мэй, только немного округлившейся в бедрах и с удобной стрижкой от лучшего мастера, по совместительству брата своего мужа. Маленький Кен-чан пускал слюни папе на серый драповый пиджак. Любопытная луковка пыталась оглядеться, дрыгала ножками и ручками, сидя в кенгуру. - Вперёд! Мы так опоздаем! - настойчиво подгонял муж. И тут она поняла, что Ямато что-то задумал. Эти его странные односложные беседы в последние дни, якобы по работе, его таинственная флешка, якобы для очень влиятельного заказчика, его исчезновения на час-два без причины. Что-то готовил, значит. Что-то, что привлечет повышенное внимание к ее персоне, заставит краснеть и зеленеть, ловить любопытные взгляды, отвечать на вопросы и - о боже! - фотографироваться. Она нерешительно приоткрыла витражную дверь, заглянула краем глаза. Смогла увидеть в темном помещении скромный фуршет, бокалы, арку из серебристых шаров. Услышала шуршание ткани, перешептывания: "Уже на пороге!", "Шу-шу-шу", "Да тише вы, ребята!", "Готовы?", "Шу-шу-шу". Дверь за нее распахнул муж и подтолкнул легонько в оголенную спину. - Сюрприз! Мэй, красотка! Сюрприз! Зажегся слепящий свет, ее обступили лучшие друзья семьи Асами и Кэндзи, Айко и Масаси, Мэгуми и Кай, Наги, Дайти и Кёко. Они почему-то все глупо улыбались, переглядывались, продолжали с чем-то поздравлять, обнимали то по одному, то целой толпой. Вся взъерошенная Мэй, также как и сын, старалась понять, что же вокруг происходит, схватила за руку Ямато, пыталась улыбаться, кивала. Они в галерее, нет посторонних, все нарядные и счастливые. Залп шампанского вывел ее из временной заторможенности. - Мэй, поздравляю с десятилетием нашего первого поцелуя! - Ямато уже протягивал ей маленький букетик белых пионов. - Десяти-чем? - Мэй растерянно прижала к себе цветы. - Летием, милая, - Ямато нисколько не смутился ее неосведомленности, продолжал нежно смотреть на свою куклу в голубом. Она прошла вперед, заметив впереди на стене знакомые силуэты. Ребята расступились, пока она медленно, шаг за шагом, приближалась к экспозиции. - Да, Кен-чан, это мама и ты, только еще очень маленький, - Ямато встал рядом с оглохшей и онемевшей Мэй. Перед ними метр на метр на белой стене монохромом выделялась фотография молодой матери и ребёнка, взявшего грудь. Можно было разглядеть каждую мурашку на белой коже, каждый волосок, морщинки на маленьких пальчиках, родинки на ее запястьях, коротко обрезанные ногти без маникюра, мелкий узор на простыни. Женщина улыбалась, смотря на сытое личико, прикрывшее глазки. Казалось, что можно искупаться в этой любви, если подойти к фото еще ближе. - Это так волшебно, Ямато! - первым заговорил брат. Для всей компании, кроме него с женой, выставка была таким же сюрпризом. Дайти постарался, чтобы ни одна душа не попыталась зажечь свет в помещении перед приходом "юбиляров". Кто-то уже по-второму разу обходил два параллельных ряда фотографий на стенах, кто-то еще не отошел от первой, где девичье тело было прикрыто уголком одеяла, кто-то, наклонив голову разглядывал выпяченный пупок восьмого месяца беременности. - Ну, что скажешь? Он опасался, ему было невдомек, как она может отреагировать на это своеволие. Да, она видела все эти снимки, вместе с ним выбирала лучшие, даже хвалила, мол, как ему удалось так ее словить? Там не было ни одного постановочного кадра. Это были обычные мгновения их жизни, ее жизни, которая перевернулась с ног на голову за какие-то полгода. - Я хочу сначала послушать тебя. - Она произнесла эти слова таким безжизненным тоном, будто следующей ее фразой станет: "Я подаю на развод". Но у Ямато уже не было обратного пути. - Нуууу, это мой первый фотопроект. И ты его героиня. И ты герой, - погладил по спинке брыкнувшегося сына, - Я показал тебя до, во время и после беременности. Это о том, как важно поддерживать женщину в любой момент жизни, любой момент ее красоты. Твоей красоты. Объяснение вышло коротким, но, как ему показалось, самым верным. Пока он говорил и потом, когда несколько минут мучительно молчал под энергичные перешептывания друзей, она успела обойти вместе с ним всю выставку. - Спасибо, Ямато. Это самый невероятный подарок, который можно было придумать! - она порывисто прижалась к его плечу и чмокнула в гладкий подбородок. За их спинами раздался всплеск аплодисментов, притихших до этого гостей, а следом звон бокалов и хор теплых пожеланий. - Тебе спасибо, любимая, что создала все это и подарила мне без остатка, - прошептал и поцеловал в ответ.