Скрышепад

И ты услышишь I luv u, И как бы не было больно, ты всё равно знай, Что я тебя не оставлю. ЕГОР НАТС — «I LUV U»

      Оттягивая волосы, Йеджи курила, зажмурившись и болтая ногами в воздухе; она уже выходила на расчищенную крышу, подкладывала под себя куртку и пряталась, надеясь, что её никто не обнаружит и не тронет в этом царстве одиночества. Ёнджун вёл урок, Хван его прогуливала, надеясь, что добропорядочный учитель не отметит её в списке отсутствующих, потому что так нельзя делать, это плохо, только вот помахивание пальчиком ничего не даст, как и укоризненный взгляд — учитель есть учитель, он не даст спуску даже тогда, когда влюблён. Потому девушка и курила, пускай сердце хотело оказаться этажом ниже в классе, где заправлял химик, талантливо умеющий управлять детской толпой, — ей хотелось подольше побыть с ним раздельно, чтобы потом с чистым сердцем впорхнуть в его неловкие несильные объятия и исчезнуть, как улетают птицы. Лёгкая колибри, почти невесомая, она просто посетит объятия мужчины и уйдёт, хихикая и пытаясь жить заново после таких своевольных действий, которые отразятся на её сердце и ни на чём больше.       «Ты вообще учиться собираешься?!» — Наён, наверное, улучила момент и написала это сообщение, но как же Йеджи хотелось побыть одной, уткнувшись в перила, и просто посматривать вдаль, чтобы никто не тревожил и не смотрел укоризненно, будто от количества осуждения во взгляде что-то изменится. Ничего не изменится, будет лишь больнее жить со временем и надеяться, что хоть что-то в этой жизни изменится, произойдёт что-то новое, хотя известно — ничего не поменяется, пока ты сам, самостоятельно не поднимешь задницу и не скажешь «я готов сделать всё, чтобы изменить, в первую очередь, себя». И главное, не забывать одну хорошую фразу: «если ты не можешь изменить ситуацию, поменяй своё отношение к ней», поменяй свои мысли, образы, чувства и только попробуй сказать, что у тебя что-то не получается — всё получится, стоит лишь захотеть.       Только вот девушка, полулежащая на крыше, чувствовала себя донельзя одинокой, никому не нужной и не важной — классно, когда сердце вырывают каждый раз и препарируют наживую, чтобы потом засунуть его обратно в грудную клетку и сказать, мол, всё, готово, принимайте девушку, она как новенькая! Как новенькая она не будет никогда, ведь внутри неё уже есть что-то сломанное, что-то убитое и выскобленное, словно выеденное яйцо, которое не стоит в этой жизни ничего, даже одного медяка.       «Сейчас приду», — затушив сигарету, Йеджи пошла вниз, осознавая, что ей совершенно не хочется возвращаться в класс, где в большинстве своём дети не понимают ничего и будут только смеяться над названиями чего-либо, что созвучно с названиями половых органов. Тупые одноклассники, ведь всё равно же потом, перед экзаменами, все будут сидеть в хагвоне и надеяться на положительный балл — даже не на удовлетворительный, ведь жизнь и родители учат ждать лучшего, хотя в большинстве случаев получаешь всё наоборот. Ждёшь негатива — держи позитив, ждёшь позитив — получи и распишись, в наборе капсулы «плохое настроение», витамины «тошнота от жизни» и антидепрессанты, чтобы не дай бог человек не умер от всего, что навалилось сверху. Только вот человек точно не умрёт под тяжестью бытия, пускай очень пытается, а если и сможет, то будет воскрешён своей собственной фразой: «не время для того, чтобы раскисать», и да, эти простые, кажется, предложения смогут помочь составить полную картину того, как же чувствует себя человек на этих диких эмоциональных качелях. Человек способен преодолеть всё, кроме самотравли и селфхарма, а если не сможет, то есть специалисты, которые помогут и в нужный момент направят — не просто же так люди десятилетиями учатся, чтобы стать психотерапевтами или же психиатрами, что роются в мозгах, сердце и разбередённой душе, которая давно хочет уже заледенеть и осторожно в сторонке завалиться в талый снег.       — Явилась, — шепнул себе под нос Ёнджун и выдохнул на вопрос «можно зайти?» Конечно, можно — и в класс, и в сердце, и даже в квартиру позволит войти, если та только попросит — она уже плотно обосновалась в мыслях и не было никаких оснований выселять её. Только то, что она ученица, напрягало, заставляло сто раз копаться в самом себе и искать отклонения от нормы, от той грани, которой помечается всё, что вылезает за рамки, и если не дай бог что — Чхве придётся выкручиваться самому, его сделают виновным во всех грехах, и обязательно в самом главном — распутстве, насилии и принуждении. Только вот Ёнджун никого не принуждал и не будет этим заниматься, тут всё по любви и зову сердца, которое стучит гулко в груди и говорит «люблю». Больше гор, выше лесов и шире океана — всё это чувства, которые пока нельзя сказать, но он испытывает.       Остаток химии прошёл спокойно: дети шмыгали носами, так как в межсезонье многие подзаболели, сам учитель порой чихал, прикрывая нос салфеткой, а потом смеялся и говорил, что его классу всему пора на больничный. Ёнджун устал болеть, но всегда обязательно шёл на работу — на оплату обучения Бомгю и квартиры нужны средства, а младший брат со своими подработками далеко не уедет, и так еле скребёт на свои нужды, вечно прося всё у хёна, который просто не может отказать. Чхве твёрдо решил, что пойдёт на больничный в ближайшее время, только дети не пускали — навёрстывать не пройденную химию будет очень сложно, а любимый учитель первое, что сделает, это даст проверочную работу, дабы проверить полученные на заменах знания, но на замены, как известно, никто из педагогов не любит ходить, пускай оплачивается отдельно и хорошо, а химию физрук хорошо не преподаст, пускай у него в школьном аттестате по данному предмету твёрдая «А».       — Кто что собирается делать на каникулах? — как только учитель и классный руководитель ушёл, Чунджи присел на парту и зевнул; его волосы были собраны в очень неаккуратный пучок, туда же был воткнут карандаш, который парень отчаянно пытался найти на уроке. — Я вот хочу уехать ненадолго из Сеула.       — Выспаться, — подняла руку Суджин и, предупреждая глупые вопросы, которые обязательно бы посыпались, покачала пальчиком. — И нет, не подумайте, Сан мне даёт выспаться, просто у меня бессонница и надо бы по этому вопросу обратиться ко врачу, да только денег нет…       «Ко врачу…» — пролетело в мыслях тихо сидящей Рюджин, и она зябко обхватила себя за плечи, ниже опуская голову; никто не замечал её состояния, кроме младшей сестры и Йеджи, которая прокручивала в мыслях все самые отвратительные повороты событий, но не могла понять, что творилось с подругой. Можно ли её обнять, или же, наоборот, лучше оставить в покое и лишний раз не трогать, дабы та как-либо зло не отреагировала? Хван выбрала пассивный путь, увидев, как Юна прильнула к своей онни и шёпотом спросила, в чём сейчас Рю нуждается больше всего — может, в уходе с урока? А может, в банановом молоке из столовой? Что-то однозначно произошло, и только Шин-младшая видела те самые капли крови на так и не постиранных гольфах старшей сестры, которая после обнаружения разразилась истерикой и сказала, что теперь жить не хочет. Расцветала весна, увядала Шин Рюджин, потому что она вновь стала опасной для самой себя, она вновь допустила мысль и о том, что без неё миру было бы лучше.       «Его член буквально порвал меня, я сходила к гинекологу, но она сказала, что там ничего нет», — Рюджин раскачивалась, сидя на полу, и хрипло выдыхала, стараясь не переходить на крик — родители буквально за стенкой, не дай бог кто из сестёр повысит голос, все сразу услышат и прибегут на помощь, особо не разбирая, что случилось. Такова уж участь родителей, когда в семье двое детей: если они орут с другой стороны стены, значит, ссорятся, а если ссорятся, то надо наказать буквально всех, потому что не бывает правых и виноватых, когда виноваты в нарушении спокойствия дома все.       «Я… не могу представить, насколько ты себя ужасно чувствуешь», — у Юны образ секса связан с удовольствием и любовью, которую ей дарил Феликс, и сейчас видя его грязную, жестокую сторону, которая вылилась на старшую сестру, она не знала, что делать. Сказать, что она ошибается и секс это прекрасно? Нет, не вариант, это не просто был извращённый секс, это было изнасилование, когда от боли и страха скручивает внутренности и хочется блевать прямо на насильника, да тот рот захлопнет, скажет глотать всё, что из желудка хочет выйти, а потом жертва захлебнётся в крике и рвотных массах, которые убьют наверняка, без шанса на выживание.       «Представь, будто тебе туда засунули раскалённую кочергу и несколько раз хорошенько пропихнули до самой матки, — злость, агрессия на саму себя вылились в вырывание волос, а Юна постаралась огладить тонкие запястья сестры, испещрённые шрамами — совсем скоро там добавится ещё больше белых нервных линий. — А потом… потом просто бросили на пол и заставили дышать испарениями из туалета. Ты не просто чувствуешь себя грязной, ты по-настоящему становишься грязной. Из-за этого я хочу сдохнуть поскорее».       «Может, мне позвонить твоему психотерапевту? Помнишь же госпожу Кан? Я уверена, она с удовольствием возьмёт тебя обратно, только придётся и ей, и родителям рассказать об изнасиловании, как бы тяжело ни было, — прошептала Юна на ухо Рюджин, которая затряслась и забоялась — нет, она пока не готова рассказывать в подробностях обо всём, что произошло, она не Йеджи, которая буквально сразу побежала в полицейский участок, пускай и с указки учителя. — Ты не виновата в том, что с тобой случилось. Эта сука Цзыюй давно на тебя зуб почему-то точит, а Чанбин… а Чанбин просто мудак, который поддался плохому влиянию. Но я не говорю, что не виню его. Он придурок, он мудак, он самый настоящий ублюдок, который может спокойно сломать кому угодно жизнь».       «Так пусть он сломает жизнь самому себе».       Сёстры, кажется, больше ничего не обсуждали, заперли в себе все разговоры, чувства и эмоции, и именно поэтому Рюджин стала реже реагировать на друзей, заперлась в самой себе и допускала только тех самых избранных, которые смогли пробить внутреннюю броню. Рю как огня боялась ходить по коридорам одна, везде была рядом с Юной, которая смотрела в оба и говорила, где опасность, а где её нет, где можно поднять глаза, а где лучше побыстрее пройти, чтобы не было лишних вопросов и взглядов, калечащих изнутри. Сёстры боялись, что старшей занесли какую-то инфекцию, но благо ничего не было, а то Шин-старшая прокляла бы весь мир и удавилась где-то в подсобке, дабы больше ей не могли навредить — она сама себе навредит так, что выкатятся глаза и вылезет распухший синий язык. Даже мысли о том, что без неё останутся родители и младшая любимая сестра, ни капли не помогали, только больше раззадоривали внутренний голос, говорящий о том, что ей точно надо умереть, ведь она порченная овца в идеальном стаде, с которого ещё не состригли девственную шёрстку. Внутренний голос начал давить на психику, его было ничем не заткнуть, даже мыслями о чём-то позитивном, потому что в жизни ничего позитивного не осталось, кроме осознания, что младшая сестра стала уделять ей значительно больше времени.       — Рюджин, Юна, а вы что собираетесь делать? — Чунджи опустил руки на плечи старшей, и та среагировала молниеносно, стряхивая его ладони и начиная трястись, будто бы от холода, но это был не холод и уж тем более не тремор, а вполне себе осязаемый страх. — Оу, прости, дорогая, наверно, это было неожиданно? Так что вы собираетесь делать?       — Мы с Феликсом будем тусить у нас в квартире, либо у него, — проговорила Юна и огладила пальцы сестры.       — А я пойду ко врачу, — ножки лязгнули по полу, и Рюджин направилась быстрым шагом к выходу из класса, желая, чтобы каждый, кто имеет член, умер и не оставил после себя ни капли крови, чтобы потом мужской род генетически не смогли воспроизвести. Самый верный шаг всегда — первый самостоятельный, когда сам осознаёшь, что нуждаешься в помощи, потому что когда тебя ведут под руки, говоря, что помогут, ты сам не всегда особо готов прямо сразу вываливать свои проблемы на человека, что каждый день разбирает тараканов внутри. Рюджин твёрдо решила пойти к тому самому врачу, что поставил её на ноги и вдохнул жизнь, но перед этим к нему надо записаться, выждать небольшую очередь и… признаться во всём родителям.       Девушка умыла лицо холодной водой — она давно не красилась, — и посмотрела на себя в зеркало: когда-то белые волосы стали отдавать желтизной, у корней стоило подкрасить, глубокие тени залегли на скулах и под глазами, будто воскресили мертвеца, а в самих зрачках таилась такая тьма, что её можно было испить и наслаждаться прекрасным вкусом. Выдержанная подростковая депрессия с попытками убить себя и ненавистью к своему телу с перчинкой в виде изнасилования — прекрасный коктейль в своей ужасности, эстетика отвратительного и типичный портрет нынешнего потерявшегося поколения. Рюджин улыбнулась самой себе, но вышло жалко, будто она просила пощады, но громко и истерично разрыдаться не получилось — банально не было сил на это, из-за крика могли набежать люди, а излишнего внимания к своей персоне не хотелось, и так достаточно показала своё «демонстративное поведение» родителям, чьи виски уже давно поседели. Подростком быть — мука, быть родителем этого подростка — сущее наказание для мамы и папы, у которых таких проблем с принятием себя и самоопределением не было. Раньше же всё было проще, а теперь, с обилием жестокого контента, разными новостями, психика стала у людей портиться, а дети — существа восприимчивые, ранимые, и если один раз покажут насилие, они навсегда закуют его в себе и будут раз за разом проживать одно и то же. Рюджин не смотрела жестокий контент, но, когда понадобилось, стала читать о способах самоубийства — много, долго, муторно, исступлённо, будто это вся её жизнь, её конечная цель. Начиталась и вскрылась — а были ли предпосылки, кроме угроз и газлайтинга? В том и дело, что нет. Семья хорошая, приличная, где детей не бросали на всём их жизненном пути, воспитание есть, даже взаимоотношения с сестрой отличные, намного лучше, чем у многих других, кто жалуется на подавленное состояние и отсутствие взаимопонимания хоть с кем-нибудь. Семья Шин — хорошая семья, жаль только, что окружение у Рюджин в своё время было тупым и недостойным.       Суджин спала на парте, подложив под голову руку, и выглядела как образец безмятежности, как только зашла Рюджин и внутренне задохнулась от удушающего жара — на неё смотрели как минимум три пары мужских глаз, и это внимание не было приятным — как болото, оно оставляло после себя песок и грязь, и комок застрял в горле, но удалось его откашлять и дойти до собственной парты, трясясь от страха. Быть такой же равнодушной, как Со, не получалось, потому и кулаки сжались, голова опустилась и захотелось удавиться, но под рукой ничего, кроме тетради, пенала и учебника, так что не удалось ничего совершить с собой. Если только выкинуться из окна, да такую инициативу прервут сразу, а потом будут одни сплошные проблемы: разговоры о том, что нельзя выпрыгивать в окно, находясь на втором-третьем этаже, у неё, её родителей и администрации из-за этого будут проблемы. Надо же, даже сейчас из-за неё у всех будут проблемы, а она даже не подготовила план отступления и исчезновения.       — Всё хорошо, — Юна держала старшую сестру за руку, когда они шли домой; губы Рюджин дрожали, как и всё её тело, она не могла отделаться от ощущения, что Чанбин ждал её за поворотом и вот-вот нападёт. — Смотри вперёд, не сутулься, обещаю, как только я свяжусь с доктором Кан, мы тебя запишем и снова будем говорить до поздней ночи… хочешь, куплю мороженое? Мятное или фисташковое? Или же двойное? Или на мой вкус?       — Мне ничего не надо, Юна. Я просто хочу покоя, — Рюджин вновь почувствовала взгляд в спину, обернулась и с болью в глазах посмотрела на Уёна, который непривычно одиноко, без неё шёл домой. Он не понимал, что с девушкой, она не подпускала близко, рвалась, хорошо, что не кусалась, как бешеная собака, лишь стояли слёзы под веками и ресницы с губами дрожали. Он был ещё слишком мальчиком, чтобы понять, что произошло, слишком юным и незрелым, пишущим ещё совсем детские рассказы без излишней романтики или же пошлости, которые никто практически не читал.       — Значит… никого звать не стоит? Ни Уёна, — первый удар по сердцу, — ни Йеджи, — второй удар по желудку, — ни кого-нибудь ещё? Мы будем, как в старые-добрые времена, вместе, без никого?       — И это самый лучший расклад событий, — проговорила Рюджин.       Может, если бы, как Йеджи, она обратилась через учителя Чхве в полицию, полицейские смогли бы помочь, а потом самого Чанбина упекли бы за решётку, либо же поставили на учёт, а это позор, это злость родителей на парня и торжество справедливости. Жаль, что Рюджин знала, что справедливости в этой жизни не бывает, она жертва, а таковых не любят, таковых гнобят, над ними смеются, их унижают ещё больше, чем жизнь и обстоятельства унизили. Девушка не хотела вновь проходить через газлайтинг, через травлю, через порции психологического насилия, а потом — лежать в психушке, где нет телефонов, книг, где даже красками нельзя порисовать, где нельзя использовать бритву для того, чтобы удалить излишнюю растительность. Она помнила этот ад, через который прошла её сломленная подростковая душа, помнила горы таблеток, от которых не шевелился язык, жидкую еду, от которой тошнило, потому что она была практически без соли и сахара, а как вышла после больницы к родным, подлеченной, с синяками под глазами и трясущимися руками, она поняла, что всё будет только ещё хуже. Полгода спустя всё действительно стало ещё хуже, чем было, ведь тело Чанбина до сих пор ощущалось на себе, кровь до сих пор будто бы струилась по бёдрам, а слёзы лились из глаз, напоминая, что теперь она — грязная, опороченная.       Когда-то давно мама говорила, что если лишиться девственности не с возлюбленным, от которого сердце трепетало, то потом не будет счастья, а если изнасиловали, что надо делать? Звонить во все колокола или же молчать, показывая, что смирилась с собственной судьбой? Есть бунтарки и зажатые девушки, и не всегда внешний вид отражает суть, ведь Йеджи с виду паинька, курящая горькие сигареты и засматривающаяся на учителя, а Рюджин с виду бунтарка, а на деле та самая тихушка-скромница, которая лишнего слова не скажет. Ничего не поменяется, если только Шин сама не сосредоточит все свои силы на том, чтобы измениться, но сейчас ли есть смысл? Сейчас можно ли начать жить заново, по-другому?       — Доктор Кан, здравствуйте, — светлые волосы Рюджин растрепались, она не спешила их расчёсывать, и её тошнило от весьма приторного голоса Юны, которая разговаривала с врачом так, будто она — самая лучшая мамочка на свете, — это Шин Юна, я младшая сестра Шин Рюджин, помните же её? Я очень тревожусь, как и родители, за её психическое состояние, но мы не можем пока поговорить с родителями без разговора с вами, — да, Юна, возможно, поступала плохо, что взяла на себя ответственность записать онни ко врачу, но действительно — рассказывать родителям стыдно и сложно, они не поймут, а только скажут, что их дочурка заигралась во взрослую диву, вот и поплатилась. Да, Рюджин порой позволяла себе плохо думать о родителях, ведь не ведала о том, что они трепетно её любили, готовы были грудью стоять за неё и обязательно предъявили всё родителям Чанбина. — Можно я поставлю на громкую связь? Рюджин-и сидит рядом и, я думаю, с удовольствием вас тоже послушает.       — Здравствуй, Рюджин, — ох, это был голос ангела, ведь Кан Сыльги была одно время лучиком света в тёмном аидовом царстве, откуда не было выхода, а её приветствие было таким простым, таким обыденным, что хотелось по привычке прижаться к её белому халату, вдыхая аромат духов, и улыбаться. Жаль, что её не было рядом, когда Шин лежала в психбольнице, жаль, что даже после выписки не встречалась с ней — возможно, было бы в сотню раз спокойнее и милее, а всех этих убивающих событий не произошло бы. — Детка, пожалуйста, расскажи мне, что случилось, и я уверена, что вместе мы найдём выход из любой ситуации. Я тебе обещаю. Когда я свои обещания нарушала?       Никогда.       — Меня изнасиловал мой бывший парень, — слабым голосом проговорила Рюджин и всхлипнула — Юна было потянулась для объятий, но замерла, осознавая, что сейчас это будет излишне. — Я… я не знаю… доктор Кан, я… я могу прийти к вам на приём? Мне карманных денег хватит только на одно посещение, но я нуждаюсь в простом разговоре с вами.       — Ты обращалась в полицию по факту изнасилования? Возбудили уголовное дело? Пожалуйста, скажи, что ты пришла в полицию, — в голосе врача не звучало отчаяния, она оставалась спокойной, но в то же время требовательной, потому что она действительно волновалась за свою пациентку. Нечасто встречались ей несовершеннолетние девушки с чётким осознанием своей беспомощности, сталкивающиеся с буллингом в свою сторону, и да, многие скажут, что каждый подросток такой, но не все же бегут за помощью ко врачу. Проще самому, дешевле к тому же, но сам в себе порой не разберёшься, не распутаешь все нити, а можешь наоборот, навредить, ещё сильнее искалечить и в конечном итоге вскрыть вены. Да, пускай и с терапией Рюджин вскрылась, но потом ей помогли: своеобразно, но всё же помогли, силой вбивали желание жить и веселиться, пускай очень хотелось плакать ежечасно, ежесекундно.       — Нет, — удар ножом прямо в сердце, Рюджин стало противно от самой себя и собственного бессилия, но она не могла ничего поделать со своими слабостями, со своими тараканами в голове и слезами, что катились по щекам. — Я… я даже не думала об этом. Я хотела мыться, я хотела смыть всю ту грязь, которой он меня одарил, потому я сразу пошла в ванную… доктор Кан, прошу, не вините ни в чём меня, не надо, я просто не выдержу, если и вы скажете, что я грязная шлюха, что я должна умереть и не портить никому жизнь, — рыдания, уже не сдавленные, покинули уставшее тело, и Шин-старшую согнуло. — Помогите, пожалуйста, помогите мне, я не выдержу скоро, я просто жить не хочу…       — Приезжай к семи вечера в клинику, у меня нет записи на это время, — проговорила Кан Сыльги и вздохнула. — Боже мой… приезжай, обязательно приезжай.       Никогда нельзя винить жертву в насилии, что совершили над ней, ведь всегда виноват насильник, который не умеет сдерживаться и останавливаться. Рюджин никто не собирался обвинять, но она всё равно по привычке прикрывала голову руками в ожидании удара, что будет неожиданным и очень больным.