Скрышепад

Человека печаль забрала у людей, Одинок ты для всех, но на деле ты с ней. KANATAMI — «ЧеловекаПечаль».

      Юна чувствовала себя одиноко так только единожды в жизни — когда Рю увозили в больницу. Она сидела каждую ночь на своей кровати, прижав колени к груди, и смотрела на кровать напротив, где не была старшая сестра. Сейчас было примерно такое же состояние: девушка сидела посреди ночи на кровати, уперев подбородок в колени, и не замечала, что по её щекам текли слёзы. Рюджин уехала. Рюджин уехала далеко. Рюджин уехала далеко и больше никогда не вернётся.       Это слово «никогда» резало в районе груди, потому что Юна больше никогда не прикоснётся к своей онни, не обнимет её, не поцелует в щёку, не скажет, что той больше идёт природный шоколадный цвет волос, а не «этот европейский блонд». Юна больше не будет самозабвенно рассказывать Рю о Феликсе, выслушивая при этом слегка язвительное «мне это не интересно, расскажи лучше о другом», а потом благодарно слушать об Уёне, который сделал в очередной раз что-то милое. Юна прислонила лоб к коленям, понимая, что слёзы всё не останавливались, что легче никак не становилось, её родители спали в своих постелях, а её друзья… ещё ничего не знали. Ни Феликс, что, как проснётся, напишет «Как дела, красотка? Я надеюсь, что замечательно!» Ни Уён, ни Суджин, ни Наён, ни Джунхён. Никто. Кроме Йеджи. Кроме Йеджи, которая и подтолкнула сестру на этот шаг. Именно в этом и была уверена Юна — Хван столкнула Рюджин с крыши.       Только каковы мотивы? Почему? Зачем? Неужели Йеджи настолько жестока?       Людям выгодно перекладывать ответственность на других людей: для Юны старшая сестра была целым миром, святой, которая не хотела умереть, скорее всего, её надоумили или вообще столкнули. Люди врут, и свидетели тоже, они могли сговориться и выставить любого человека самоубийцей, хотя тот был жестоко убит. Рюджин была жертвой, жертвой кошмарной подруги, выгоды в её смерти не было, от неё надо было просто избавиться, чтобы её больше не видеть.       Все формальные процедуры полиция сделала быстро, всё выяснила, найдя в заметках телефона небольшой текст, принятый за предсмертную записку, созданную за двенадцать часов до смерти. «Докурила последнюю сигарету. В своей смерти никого не виню. Да начнётся скрышепад». Всё говорило об одном — самоубийство, обычный подростковый суицид. Отец и мать Юны боялись такого события, как похороны, и не думали, что так быстро похоронят старшую дочь, которая до сих пор была в том белом платье и туфлях.       — Завтра похороны Рюджин, — карандаш Юны замер над решением уравнения, и она сама застыла, невидящим взглядом посмотрев в сторону матери. Та стояла в проёме двери, и выглядела она, мягко говоря, плохо: синяки под запавшими глазами, волосы спутаны и еле как собраны в пучок, а вся одежда измялась, хотя она только что приехала вместе с мужем от полиции. — Юна… пожалуйста, держись. Мы с папой тоже держимся. Ради тебя. Ради Рюджин. Давай достойно проводим её, хорошо?       Юна слышала многочисленные истории о семьях, которые, потеряв ребёнка, разрушались, и голова кружилась от мыслей. А если из-за Рюджин мама и папа расстанутся? А если из-за Рюджин они все отдалятся друг от друга, а Юну, чтобы она не напоминала о потерянной дочке, сдадут в приют? Только что мать сказала о похоронах. Только что она произнесла запретное в доме слово, её имя, которое не хотелось произносить — слишком больно, свежа ещё рана, кровоточит. А друзья так и не позвонили, даже не написали, почему Юны второй день подряд нет в школе. Но они явно всё знают, явно уже пришёл классный руководитель и всё рассказал, попросив лишний раз не тревожить семью Шин.       А ведь так и было.       Йеджи никто не разрешал не идти в школу, потому она, как только началась новая учебная неделя, последняя перед летними каникулами, пришла в учебное заведение. Родители не удивились, увидев её лишь утром, входящей в квартиру в шортах, что были ей узковаты, и в майке с какой-то тайской надписью вместе с бумажным пакетом. Бомгю шутил, что там написано «Я шлюха, возьмите меня», но Ёнджун дал подзатыльник брату — Минни Ниша не стала бы носить такие майки, да и вообще, когда он перевёл написанное, то получилось «Я не подарок, но и ты не именинник» — теперь хотя бы объяснилась подарочная коробка чуть ниже, где был живот. Вообще, узнав, что это не забранные вещи бывшей девушки Ёнджуна, Йеджи раскрыла рот и впала в такой ахуй, что долго не могла оправиться. Теперь зато было понятно, что у мужчины делали некоторые женские вещи, которые рука не поднялась выкинуть. На резонный вопрос «Почему тогда вы мне не дали спать в её вещах?» учитель, отведя девушку от своего брата, произнёс: «Я не хочу, чтобы ты пахла ею». Это было завуалированное «Я хочу, чтобы ты пахла мною». Когда Йеджи пришла домой, Ынха лишь закатила глаза и сказала: «Что-то ты рано явилась», а отец даже не заступился, сделал вид, что ему всё равно. Девушка опустила голову и просто ушла в свою комнату, закрывая её и сползая по стене вниз. У неё умерла подруга. Умерла на её собственных глазах. А Ынха ведёт себя так… будто ничего не произошло, ничего не изменилось.       — Йеджи, — Суджин опустила руку на плечо подруги и с тревогой посмотрела на неё. Хван вынырнула из своих мыслей и взглянула на Со, отодвинув руки от собственного лица. — Ты не представляешь, как мне жаль, что ты стала свидетельницей…       — Тут соболезнования надо высказывать Юне, а не мне, — покачала головой девушка, а потом почувствовала, как Су прижала её к себе в объятия. Они были подругами друг у друга и с Рюджин, они чувствовали скорбь и горечь. — А… где она?       — Доброе утро, — в класс зашёл Ёнджун и первым делом посмотрел на три места: на парту Йеджи, за которой девушка сидела, и на парты Юны и Рюджин, что пустовали. Последняя останется, кажется, навсегда пустой. — Дети, я пришёл не с самыми радостными и хорошими новостями, — группа друзей Рю уже опустила головы — они знали, что хотели сказать. — Одна из ваших одноклассниц, ваших подруг, которая пускай и недавно к нам присоединилась, но многим полюбилась, умерла. Речь о Шин Рюджин, нашей старшей. Пожалуйста, воздержитесь от вопросов к Шин Юне, её сестре. Она появится только после каникул, и я буду очень рад, если вы морально её поддержите в это трудное время.       Компания переглянулась друг между другом — это молчаливое сообщение «Не звоним, не пишем», и Йеджи опустила взгляд на собственную тетрадь. Надо же, оказывается, у них сейчас химия, поэтому пришёл учитель Чхве, а рядом с ним даже после звонка никого не оказалось.       — Учитель, а это правда, что Хван Йеджи, наша одноклассница, была вместе с Рюджин рядом до последнего? — взмыла вверх чья-то правая рука, и у Йеджи закружилась голова — кажется, расспросов не избежать. Голова автоматически наклонилась ещё ниже, чтобы слиться с деревом, убежать от реальности, сделаться настолько незаметной, насколько можно. Только не сейчас, пожалуйста, только не сегодня.       — По поводу Хван Йеджи могу сказать точно так же, как и о Шин Юне: пожалуйста, не наседайте на неё с вопросами, — камень с души упал, выдох покинул губы. — Для неё это не меньший шок, чем для всех нас. Пожалуйста, уважайте чужое молчание и восстановление.       Тем утром Ёнджун сказал, что она может рассчитывать на него — он поговорит с родителями погибшей, предложит им забрать младшую дочь пораньше на каникулы, а самой Йеджи пообещал максимальную защиту. И, конечно, по необходимости, твёрдое мужское плечо («И такой же твёрдый мужской член!» — вставил своё Бомгю, после чего в четыре руки был практически задушен, потому что обсуждалась достаточно серьёзная тема, а он откровенно валял дурака). Они переписывались утром перед походом в школу, Хван не хотела идти, но Ёнджун буквально уговорил её, сказав, что это будет лучше, чем просто отсиживаться дома.       Так и проходили дни в школе — никто не вспоминал о том, что есть страдающая Шин Юна и погибшая Шин Рюджин, только парта умершей теперь была уложена цветами, а на её шкафчике остались стикеры с разными пожеланиями, с разными словами, что хотелось сказать. Йеджи плохо реагировала на каждое прикосновение к себе, если это были не друзья, успела за два дня передать бумажный пакет с вещами Минни Ниши учителю, а потом прижалась к нему всем телом, ища тепла. Она хотела, чтобы он её обнял, хотела, чтобы стало легче, и очень боялась позвонить Юне и сказать банальности: «Я сожалею, что так произошло». Она действительно сожалела, действительно хотела хоть как-то подбодрить, но не получалось — смотря на контакт Юны, Йеджи вспоминала о таком же контакте «Шин Рюджин», что был онлайн в последний раз в день смерти. Пора удалить номер. Пора сделать шаг вперёд, пускай это было как-то странно, больно и противоестественно.       Сама Юна, одеваясь на похороны, чувствовала себя плохо, смотрела на себя в зеркале призраком, а потом, когда отец сказал идти к машине, просто прошла мимо. Половина комнаты, где была Рюджин, стала пустеть — снимались её плакаты, убиралась её одежда, снималось постельное бельё с кровати, стиралось любое напоминание, что там когда-то жил человек. Это так странно — призрак Рю выселили со всеми вещами, даже с кроватью, и теперь всё пространство комнаты, что теперь целиком стала принадлежать Юне, казалось таким огромным, таким необъятным, что девушка не знала, что с ним делать. Заполнить собой, своими вещами? Но как? Хотелось вернуть всё как было раньше: рядом сестра, что как подруга, но требовалось всё забыть — её запах, её объятия, её смех, всё, что было с ней связано. Любимые фильмы, любимая еда, фразы, жесты. Со временем рана зарастёт или станет меньше, со временем слёзы перестанут литься, а пока Юна, бледная тень самой себя, шла рядом с родителями, понимая, что они едут на кладбище. Они едут, чтобы отправить Рюджин в последний путь.       — Учитель Чхве сказал, что ты можешь находиться дома до начала летних каникул, — Юна зажмурилась на слова матери — рядом не будет друзей в непростое время, они даже не писали, хотя появлялись онлайн. Ладно Йеджи — Юна набросилась на неё, наговорила много чего, о чём теперь жалела, но остальные? Где же эта дружба, в которой сейчас, вот прямо сейчас так отчаянно нуждаешься? Неужели друзья могут быть рядом только тогда, когда Юна, солнышко Юна, улыбается, шутит, ведёт себя как обычно? Даже Ликс будто бы отдалился, а она писала ему, просила побыть с ней, поцеловать, обнять, чтобы хоть что-то осталось как прежде. Неужели она так много просила? — Он понял и вошёл в положение. Выразил соболезнования. Думаю, когда ты вернёшься в школу после летних каникул, тебе станет легче.       — Спасибо.       На телефон внезапно пришло сообщение: это Йеджи написала простое «Прими мои соболезнования» без лишних символов и смайликов, и уже на душе стало легче — она не держала зла, она понимала. Юна отписалась коротко, без благодарностей: «Прости меня», и знала, что подруга её простила. Между ними нет и не будет никаких недомолвок, никаких плохих слов, и если Юна не сорвётся в истерику, то пойдёт в квартиру наверх, к Феликсу, упадёт в его объятия и скажет, мол, «плевать на эту сессию, пожалуйста, удели мне пять минут».       Фотография счастливой Рюджин была в чёрной рамке, и многочисленные родственники кланялись, выражали соболезнования, а Юна молча стояла рядом, словно немое приложение к родителям. Она вновь плакала, никак не могла себя побороть, и очень, очень хотела, чтобы тут были не только родственники, но и друзья, что обняли бы её за плечи и сказали, что всё хорошо. Всё наладится. Слова друзей имеют необходимое целительное действие, потому Шин так в них нуждалась. Именно они были самыми тёплыми, желанными, потому Юна и отмерла, когда почувствовала, как кто-то прикоснулся к её плечу.       — Вы всё-таки пришли, — практически облегчённо произнесла госпожа Хан, несмело и как-то разбито улыбаясь друзьям единственной оставшейся дочери. — Спасибо вам большое, что поддерживаете нашу семью в столь тяжёлое время.       — Нам самим было необходимо сюда прийти, — Юна оказалась в объятиях Йеджи, а за ней, за её спиной, поочерёдно показались Суджин, Чунджи, Наён и Феликс. Каждый — с букетом белых лилий, каждый не улыбается. — Мы хотели, чтобы ты знала, Юна, ты не одинока в своей скорби. Мы с тобой. Мы хотим тебя поддержать. И хотим, чтобы ты чувствовала, что нам не всё равно на тебя.       Смазанный поцелуй пришёлся на щёку — это оказался Феликс, пришедший на смену Йеджи, а там кратко сжала плечо Суджин, обняла Наён и слегка похлопал по руке Джунхён. Он был не особо тактильным, да и не собирался как-то трогать Юну при её же собственном парне. Но теперь девушке стало как минимум легче, теперь рядом с ней люди, которые обнимут, будут плакать вместе с ней, а потом будут смотреть, как гроб опустят под землю. Юна знала, что им тяжело точно так же, как и ей самой, и если бы кто-то сказал, мол, «эти подростки многое надумывают», то оказался бы избитым. Они не надумывали, они знали, что потеряли друга, дорогого друга, и никто им не заменит Рюджин.       — В свой последний день, — Юна старательно избегала слова «смерть» даже в речи, которую хотела произнести у гроба, потому что не могла. Сестра уехала, уехала далеко и надолго, она неизлечимо больна, и будет лучше, если они порвут все связи, разорвут все нити, а потом забудут о Рюджин, девушке с блондинистым каре. — В свой последний день Рюджин-онни мне сказала, что у неё сегодня праздник. Я думала, что она наконец-таки пришла в себя после того случая в школе, — «изнасилование» тоже ушло из её лексикона, перешло в синоним — «тот случай в школе», — что она наконец-то простила того парня и себя, что она решила, что теперь всё хорошо… но под «праздником» она имела в виду свою смерть. Я не знаю, было ли ей больно, страдала ли она перед тем, как окончательно закрыть глаза, но я очень надеюсь, что ей не было больно. Всю свою жизнь она пыталась прожить так, как живут простые девушки: общалась со сверстниками, любила, ненавидела, испытывала столько эмоций, сколько не было ни у кого, и была самым светлым сломленным человеком, которого я только знаю. Я не знаю, почему она на это решилась. Но я знаю, что её душа чиста перед Богом и перед всеми нами — и я очень надеюсь, что вы запомните её общительной девушкой, что по утрам предпочитала кофе с молоком, а не зелёный чай, и никогда не обедала в школьной столовой.       Речь звучала бы проникновенно, если бы рядом находились только лишь друзья Рюджин, но кругом были взрослые, давно забывшие, что такое быть подростком, что такое чувствовать слишком много и не иметь возможности с кем-то поделиться той болью, что леденила душу. Йеджи опустила голову — она хотела тоже много сказать, ведь до момента с поцелуем Рю была самым лучшим человеком, которого она только знала, она доверяла ей, как никому другому, но слова встали поперёк горла. Она знала, что будет помнить эту девушку, помнить, любить и желать, что они однажды встретятся и поговорят обо всём. Вспомнят школьные будни, всех одноклассников, а потом Хван выяснит, зачем Рюджин это сделала. Зачем лишила себя жизни на глазах у стольких людей.       — Наша дочь была хорошим человеком, — голова у госпожи Хан кружилась уже почти неделю, и будет чудом, если она когда-нибудь поправится и перестанет страдать. Но сейчас старшая дочь лежит в гробу, рядом лишь безутешный муж и такая же серая младшая дочка, которая будто сама сейчас умрёт. — Мы действительно, как родители, не знаем, что она могла ещё пережить, что привело её к такому концу, но очень надеемся, что в следующей жизни она снова будет нашей дочерью. Она снова нас обнимет, поцелует и скажет, что всё хорошо. Всё хорошо, жизнь продолжается. Её жизнь оборвалась, и наше дело — прожить жизнь так, чтобы потом посмотреть Рюджин в глаза и рассказать взахлёб о том, что было.       Юна обнимала Феликса, когда гроб погружали под землю; Йеджи чувствовала, что сейчас упадёт, и держала за руку Наён, чтобы иметь хоть какую-то опору. Она никому не рассказала о том поцелуе, никому и не расскажет, кажется, потому что уже тогда подруга показала, насколько безумна, насколько ей всё равно на правила. Потому что Шин Рюджин не целовалась с девочками, в теории не хотела даже с ними заводить отношения, у неё был Уён, что так и не откликнулся на зов матери бывшей девушки, и она больше не нуждалась в парнях. Она нуждалась только в друзьях, которые её поймут и не осудят. И сейчас никто из друзей, что пришли на похороны, не осуждал её, не винил и хотел, чтобы Рю упокоилась.       — Я наговорила тебе тогда много лишнего, прости меня, пожалуйста, — сказала Юна Йеджи, когда они все вместе сидели за столом. — Я просто не думала, что ты будешь сидеть, курить, а рядом с тобой будет учитель Чхве. Я не знаю, как ты отреагировала на это событие сама, видела лишь то, что хотела явно от тебя видеть. Твоё равнодушие. Я хотела тебя тогда ударить… очень сильно хотела это сделать. И я очень надеюсь, что и учитель Чхве меня простит. Потому что… потому что…       — Потому что у тебя только что умерла старшая сестра, а я не показывала ни сочувствия, ни слёз, ни раскаяния, — сказала Хван. — Я уже всё вырыдала. Я не могла тебе дать эмоций, потому что в скорой помощи мне дали успокоительное. Прости меня тоже. Я хотела её остановить. Очень хотела. Но она не дала.       Дни после похорон тянулись медленно, как жвачка, и Юна, лёжа в кровати в собственной комнате, не знала, куда себя деть. Она исправно делала всё домашнее задание, пыталась занять себя книгами и фильмами, но выходило плохо. Она смотрела на свои волосы и хотела их выкрасить в блонд, но её нужен был друг. Ей нужен был человек, который вместе с ней покрасит волосы, а потом скажет, что получилось всё просто отлично. Юна знала только одного такого человека, который пройдёт все испытания в парикмахерской вместе, а потом покажет поднятый вверх большой палец, ведь всё прошло отлично.       Этим человеком была Хван Йеджи.       — Йеджи? Прости, наверно, не вовремя звоню, но, может, сходим прямо сейчас в парикмахерскую? Я хочу что-нибудь в себе изменить, но мне нужна ты рядом.       — Без проблем, выхожу к тебе, — Ынха снова разоралась, на этот раз потому, что Йеджи не приготовила ужин, о котором её не просили, и ушла к себе в комнату выплакивать подругам о том, какая падчерица у неё плохая. Хван готовилась свалить из дома и прогуляться, но теперь показалась перспектива получше — посетить парикмахерскую. И если мачеха упадёт в обморок, то в гугл-картах парикмахерской будет поставлено пять звёзд, а завтра с утра они обнаружат на пороге корзину цветов.       Девушки встретились рядом с подъездом дома Юны, и Йеджи сразу обняла подругу, ведя ту в сторону салона, где им могли помочь. В основном Хван предпочитала талантливые руки Суджин, потому что та делала всё за бутылку вишнёвого сидра, но раз нужно к опытным мастерам, то, конечно же, она потом попросит прощения у Со. В другой раз только у неё будет стричься и краситься.       Йеджи, сидя в кресле, сразу обрисовала свою задумку: тёмные волосы, каштановые, а сбоку единственная розовая прядь, словно глазурь на шоколадном кексе. Мастер, конечно, с её задумки посмеялась, но начала свою работу, а Юна долго смотрела у зеркала, не зная, что сказать. Только потом, спустя пять минут, как секущиеся кончики начали подстригать, она тихо произнесла:       — Я хочу покраситься в блонд.       — Это будет долго и очень дорого, — предупредила мастер, стараясь отговорить от, как ни странно, выгодного заказа. Эта девочка не выглядела богатой, но запросы у неё были вполне себе как у ребёнка богатых родителей. — Если вы готовы…       — Я готова, — решительно произнесла Юна.       Её никогда не красили, потому она нервничала: не сожгут ли волосы, не упадут ли они, оставив девушку лысой? Но мастер была талантливой, делала всё достаточно хорошо, уверенно и быстро, попеременно рассказывая, что да как правильно делать, будто бы руководство, чтобы Юна потом осветлялась дома сама. Они обе смеялись с шуток, пускай Шин было совсем капельку горько, а Йеджи слушала собственного мастера, которая пустилась в долгий рассказ о том, как её бросил муж с маленькой дочкой. Хван лишь кивала сочувственно на этот рассказ — как же всё было до боли знакомо, потому что её мама жаловалась как-то точно так же, а потом спилась.       — Вас до этого красили в домашних условиях? — спросила мастер, и Йеджи кивнула. — Это видно, но окрашивание очень хорошее. Если эта девушка совершеннолетняя, то скажите, что у неё есть потенциал, пусть она пройдёт курсы парикмахеров и присоединится к нам.       — Обрадую её, — хихикнула Хван.       Йеджи не знала, что задумала Юна, как и Юна не знала, что задумала Йеджи. Они сидели с фольгой в волосах, смотрели друг на друга и выглядели самыми закадычными в мире подругами, будто были в каком-то фильме, где готовились к самым знаменательным свиданиям. Но для них смена имиджа — повод скрыться, повод измениться, стать новой версией себя, и пускай пули из сердца это не вытащит, но чуть-чуть притупит боль. Чуть-чуть, но не насовсем, а так хотелось больше ничего не чувствовать…       Юна не поверила, когда увидела себя в зеркале, что это она. Не поверила, что ей всё сделали прекрасно, просто волшебно, идеально, а Йеджи, что подошла к подруге, по-настоящему ужаснулась.       Рюджин и Юна были похожи. А теперь Юна ещё сильнее стала напоминать Рюджин.