Скрышепад

Мне пора бы сесть в машину И уехать без оглядки. Mary Gu — «Не влюбляйся».

      Порой, когда сильно тошнит от жизни, надо завернуться в цветастый плед, заткнуть уши наушниками и закрыть глаза, чтобы полностью отрезать себя от внешнего мира. Только вот плед у Йеджи порван, наушники сломала мачеха, которая совершенно не церемонилась и стала бить наотмашь, а глаза не закрыть — щёлкнут по носу и скажут выслушивать всё до конца. Только никаких уже сил не было выслушивать ежедневные упрёки, потому Хван старалась уходить тогда, когда все ещё спали, а приходить тогда, когда все уже спали. Она выматывала себя ежедневно, по выходным старалась отсутствовать дома максимально, но случилось то, что случилось — Йеджи приболела и была просто вынуждена оставаться в кровати.       — Я не понимаю, как отец тебя до сих пор терпит, — температура и так повысилась, а эта несносная женщина добавляла градусы. — Я бы тебя уже давно вышвырнула за порог, и как же жалко, что я не твоя родная мать.       Ынха какими-то обходными путями узнала о связи Йеджи и учителя Чхве, и нет, она не решила для начала поговорить со взрослым мужчиной, мол, эта девушка мне как дочка, я бы хотела, чтобы вы знали, что ваша связь плохая, порочная, — она решила надавить на падчерицу, которая в данный момент даже не могла ответить ей ничем, кроме беспомощного взгляда. Горло саднило, болело, голос пропал, и девушка очень надеялась, что Ынха по-хорошему уйдёт, но она не уходила и уже в который раз выговаривала всё, что копилось в её гнилой душе. Самое забавное, что при отце она не говорила ничего, лишь с надеждой на него смотрела, будто бы господин Хван мог сказать что-то своей дочери, которая росла и развивалась как-то отдельно от него.       — Вы не имеете права даже говорить о матери, — Йеджи отвернулась и поднесла платок к носу — вмиг всё потекло, захотелось высморкаться, но сил не было ни моральных, ни физических. — Замолчите и уходите отсюда. Почему вы думаете, что я рада вашей компании?       — Потому что я знаю ваш маленький грязный секрет с учителем Чхве, — в мачеху со всей силы полетела кружка, и пускай Йеджи думала, что она ослабела, удар получился ощутимым — Ынха вскрикнула, схватившись за бровь. — Мне сразу тебя сдать полиции, мерзавка, или сама догадаешься туда сходить и признаться?       — Вам пора давно заткнуться и уйти из моей комнаты, — сказала Йеджи и встала с кровати, сразу же возвышаясь над женщиной. — Я не просила вас подходить ко мне, давать воду, что-то говорить. Сейчас я прошу только уйти отсюда. Уходите.       Болезнь проходила тяжело: тридцать восемь градусов не сбивались до нормы уже как три дня, на работе выдали больничный, а Юна единственная кидала записи из тетрадей, чтобы можно было учиться самостоятельно. Порой писал и Ёнджун, подбадривал, говорил пить тёплый чай, даже пришёл как-то, когда родители были на работе, забежал буквально на пару минуток, и принёс пускающей сопли девушке упаковку мармеладок и блистер жаропонижающих, достаточно сильных, но и они не помогли, о чём Йеджи со вздохом и сообщила. Кажется, у мачехи был доступ к домофону, потому она и видела запыхавшегося Ёнджуна, что приглаживал волосы, когда звонил, а потом с такой улыбкой пустившегося в бег по подъезду, что она всё сразу поняла. Хван знала, что целовать мужчину нельзя — заразит, да и соседи нынче пошли любопытные, потому просто тогда затащила его в квартиру и обняла.       — У меня времени буквально минут пятнадцать, — сказал Чхве и оглянул квартиру — был на пороге лишь один раз, дальше не заходил, а внутреннее убранство изучал по снимкам, что делал Бомгю. — Я принёс тебе мармелад и таблетки. Думаю, конечно, в лекарствах ты не нуждаешься, но будет лучше, если я тебе дам кое-что из своего. Я… я бы хотел о тебе заботиться.       — Я помню, вы говорили, что я могу позвонить вам в любое время, — лоб прижался к плечу, очень горячему, мужскому, но облегчения не было ни на грамм — всё равно что приложиться к раскалённой сковородке. — Я позвоню, если мне будет плохо, хорошо?       — Конечно.       Кажется, именно из-за этой маленькой вольности, оплошности, когда Ёнджун прислонил губы к горяченному лбу Йеджи, Ынха и поняла, как можно давить на падчерицу. Она мечтала её выселить, чтобы не мешала счастью, и пускай сначала думала, что они подружатся, всё оказалось совершенно по-другому. Дочка мужа оказалась более замкнутой, более самостоятельной и независимой, чем рассказывал господин Хван, потому отказывалась от многого свойственного девочкам-подросткам. Это было забавно первое время, а потом стало раздражать — Йеджи должна зависеть от родителей, а не показательно класть на мнение всех и вся, надеясь, что после суда восстановит свою психику.       «И что же у тебя с твоим учителем, что он так улыбается, когда видит тебя?» — этот вопрос от Ынха заставил девушку вздрогнуть; отец был ещё на работе, потому защиты не было никакой, а быть наедине со зверем — себе дороже.       «Я не уверена, что это то, во что вы должны совать свой нос», — жёстко тогда оборвала Йеджи и практически злобно ушла в свою комнату, так и не доев обед. Эти слова так ударили по мачехе, что она все свои силы пустила на то, чтобы всё разнюхать и разузнать. И ведь действительно: стоило только захотеть, и Йеджи практически сама стала раскрывать собственные тайны. Вот она вернулась на чьей-то машине, кого-то поцеловала, да так страстно, что качнулся автомобиль, а как только открылась дверь — в салоне загорелся свет и показалось лицо её классного руководителя. Ынха лишь потирала ладони: добыча сама шла к ней в ручки, компромат был сделан, оставалось только так надавить на Йеджи, чтобы она сама приняла решение покинуть этот дом.       — Я вам много раз говорила, чтобы вы свою неудовлетворённость засунули куда подальше от меня и моих дел, а теперь вон из моей комнаты, — голова закружилась, Йеджи прикрыла глаза и еле сдержалась, чтобы банально не скатиться в истерику. Как же её всё это достало.       — Вот гляди — что скажет твой отец, когда узнает, с кем ты трахаешься.       Именно это заставило Йеджи встать с кровати и вытолкнуть мачеху за дверь: осточертела, надоела, постоянно давит на больное и забирает все силы, словно энергетический вампир, после этого даже не восстановиться. Всё из раза в раз повторялось, шло по одному и тому же кругу, и уже хотелось просто опустить руки и перестать бороться, ведь за что бороться? Не за что. Никак не получается. Остаётся лишь надеяться, что отец не поверит бредням своей жены и обратит хоть какое-то внимание на дочь, которая вновь стала страдать от чужой тирании. Кто бы сомневался, от тирании женщины.       Йеджи не боялась собственной мачехи, да и отца не особо, только стало грустно от осознания того, что Ынха могла испортить хрупкие, буквально на соплях держащиеся отношения между папой и дочкой. Хван старалась лечиться, чтобы мачеха больше не вмешивалась в её жизнь, но с каждым совместным ужином становилось понятно, что эта женщина не остановится на достигнутом, что она выдавит девушку из дома, как гнилой прыщ, а потом ещё будет смеяться. Да, ей нужно это было, ведь она питалась негативом, наслаждалась им и знала, что Йеджи отреагирует на каждый выпад.       А самой Йеджи оставалось лишь плакать, чтобы не сойти с ума от адского перегруза эмоций.       — Я не чувствую себя живой, — Хван говорила с Суджин — девушка наконец-то решила, что пора рассказать каждой подруге отдельно и по телефону, что Сан попросил расстаться, ничем это не аргументируя. Су выплакала оба глаза, разнесла в щепки всю свою комнату, из-за чего родителям пришлось начать делать ремонт раньше задуманного и даже отвести дочь к психологу, который, с лёгкой руки отца, пытался донести девушке, что отношения с разницей в возрасте — пропащие, ненужные никому, потому что мужчина старше обязательно будет пользоваться слабостью девушки младше для личной выгоды. — И я почему-то думаю, что мы сейчас одинаково себя ощущаем, хотя я рассталась с парнем, а тебя прессует мачеха.       — Поправка: тебя бросили на произвол судьбы, — порой у Йеджи просыпался мощнейший яд к Сану, что был частью их тусовки, но теперь каждая из подружек Со заблокировала его номер и не отвечала на его комментарии в инстаграме. А ведь действительно: если расстался с девушкой, будь добр, не пиши её подругам, потому что они, исходя из женской солидарности, будут тебя слать на все четыре стороны, а в итоге заблокируют. — Он придурок. Я думаю, самая глупая причина для расставания — это когда папочка припугнул, а он лапки кверху поднял и сразу поспешил выполнить всё. Не по-настоящему, наверно, любил.       — Тебе хорошо говорит: ты сама бросала, — потом добавила, немного помолчав: — вроде. Я уже не помню, что было между тобой и Джунхёном. Всё это было странно.       — Согласна. Прости, что осуждаю Сана. Просто меня до сих пор злость берёт. Но хорошо, что ты пытаешься выбраться — это признак того, что ты сможешь выбраться. Пожалуйста, береги себя и плотно покушай, хорошо, Суджин-и?       — Конечно. И ты береги себя.       Они обе знали, что не хотели беречь себя. Им просто нужен был человек рядом.       Йеджи планировала завтра пойти ко врачу выписываться: голова перестала болеть от высокой температуры, насморк вылечила, оставалась лёгкая боль в горле, но с ней можно было просто справиться даже в школе. Ужин, что состоялся накануне выписки, испортил не только настроение, но и аппетит, да и в принципе отсутствие реакции отца бередило всё внутри. Видимо, принял он её тогда, практически год назад, чисто из жалости, держал рядом с собой, потому что Йеджи ещё несовершеннолетняя, — её не пустить в свободное плавание, так как придут нужные люди и обвинят во всех грехах взрослых. Ища поддержки отца, девушка понимала — ему всё равно. Эта мысль билась в её голове, словно птица в клетке, засела внутри, потому стало в разы больнее, хуже.       — Я надеюсь, дорогой, ты понимаешь, что отвратительные отметки в аттестате Йеджи обеспечены, — у девушки даже рука замерла, мысли заметались и она кинула взгляд на отца, что ел мясо и практически ни на что не обращал внимания. Его равнодушие не могло не раздражать, но Хван-младшая стала чувствовать в последнее время сплошное разочарование: это же папа, это же отец, тот, что знает её с самого детства, что носил её с рождения на руках, что помогал, когда мог, и пускай бросил во время развода родителей, сейчас… сейчас же всё должно быть по-другому! Или же нет? — Ей надо стараться, чтобы выпуститься и попасть прекрасный университет. Но с её нынешним отношением к учёбе она этого не добьётся. Может, её выпороть? Тогда хотя бы стремление не получать тумаков будет…       — Почему вы обо мне говорите так, будто бы меня здесь не существует? — у Йеджи не было сил поднимать глаза на мачеху, а та злорадно ухмылялась, ведь теперь можно полноценно устроить скандал, вывести девушку из себя, чтобы та собрала свои вещи и умотала куда-нибудь на другой конец света. Она мешала чужому счастью, неужели не чувствовала? Что за бесстыжая, бессовестная девка! Ей стоило повторить судьбу матери: запить, обезобразить себя алкоголизмом, водить к себе мужчин, спать с ними за деньги, но не выбираться из этой трясины, чтобы портить жизнь другим людям, взрослым, между прочим. — Вас вообще не волнуют мои чувства?       — А кого ты вообще волнуешь, кроме своего учителя? — это был удар под дых — она не должна была упоминать Ёнджуна при отце, который совершенно ничего не знал, не понимал контекста и расширенных глаз дочери, что еле-еле старалась не заплакать. Почему же это произошло с ней? Почему именно она виновата во всём? За что так с ней поступают люди? Неужели она заслужила это всё? — Нет, честно, Йеджи, я не знаю никого, кому бы ты была дорога. К тебе ни разу за болезнь не пришли твои друзья, твоя мать в принципе о тебе забыла и даже не вспоминает. А папа? — кажется, Хван сейчас расплачется, потому что отец действительно, как Ынха и говорила, практически не реагировал ни на что. — Взял тебя, иждивенку, чтобы тебя не сдали куда-то. Хотя мне кажется, это была ошибка. Зачем ты нам здесь?       Палочки полетели прямо в Ынха, и Йеджи почувствовала, что истерика, тщательно хранимая внутри, выплеснулась наружу: девушка неистовствовала, как впервые в жизни, крошила всё на своём пути, а в конце, оттолкнув от себя стул, вцепилась прямо в волосы гадины, змеи, мачехи, которая наконец-то поняла, что Хван-младшая представляет из себя самую настоящую опасность. Ынха могла лишиться шевелюры, потому что Йеджи рвала каждый волосок, ударяла так, что рисковали остаться синяки, а голова закружилась, ведь снова поднялась тщательно сбиваемая температура. И на этот раз отец всё же отреагировал — он резко обхватил дочку под локти, оттащил от плачущей от боли супруги, и буквально потащил в комнату. Там он толкнул разрыдавшуюся Йеджи на кровать и захлопнул за собой дверь.       — Я терпел все твои выходки, — он говорил настолько тихим и спокойным голосом, что становилось страшно, и девушка забилась в истерике. — Я терпел всё, поверь. Но даже моему терпению приходит конец. Кажется, тебе пора подыскивать себе отдельное жильё. Я помогу оплачивать, если что. Но это время пришло, ты так не думаешь? Ынха относилась к тебе хорошо, почему же ты ведёшь себя по отношению к ней как свинья?       — Папа, ты разве не видишь, что она делает сама?! — сквозь плач спросила Йеджи, стараясь видеть в мужчине, что скрестив руки на груди, стоял напротив, своего отца. Своего папу, который таскал её на плечах, водил в парки развлечений, каждый раз хвалил за хорошие отметки. Но, видимо, это другой папа — его подменили, он похоронен глубоко и не собирается подниматься. — Она провоцирует меня, делает пакости, а ты на это закрываешь глаза! Почему ты не можешь быть ко мне снисходительным?!       Это была практически первая истерика, которая началась из-за отца: за все года жизни Йеджи не помнила, чтобы отец хоть как-то её ругал, чтобы не обращал на неё внимания, что уж тут говорить, девушка думала, что папа её любил. Она же единственная дочка, единственная радость, но, видимо, Ынха совсем мозги запудрила. Она заменила всё и всех: самую первую и любимую жену, дочку, многочисленных родственников, друзей. Ынха, словно паук, оплела господина Хвана собственной паутиной, обколола опасным ядом и оставила его кожу гнить и разлагаться. У девушки кружилась голова от истерики, она хотела, чтобы её подбодрили, успокоили, но нарывалась лишь на равнодушное лицо отца, что стоял, скрестив руки на груди.       — Ты действительно считаешь, что взрослая женщина хочет провоцировать кого бы то ни было? Она тебе говорит правду, — сердце ударилось о рёбра и замерло, и Йеджи поняла, что ей в этом доме давно уже не рады. Это стоило осознать раньше, постараться хоть что-то наладить, но у неё не получилось — всё дело в том, что Ынха и отец не готовы меняться. Взрослые в принципе почему-то не хотели поменять что-то в себе, зато её саму старались перекроить и оставить выпотрошенной. Даже с её друзьями так поступают под соусом «Мы лучше знаем, как жить», только вот подростковый максимализм просил замолчать рты, потому что жизнь каждого человека строго индивидуальна, пускай c похожими побочными эффектами. — Жаль, что мать тебя не порола.       — Папа, — Йеджи вытерла слёзы рукой и всхлипнула, — она поступала намного хуже. Так почему же ты стал ей уподобляться?       — Не забывай, Йеджи, — господин Хван отвернулся, наверно, чтобы не видеть того, как исказится от боли лицо дочери, как она с новой силой заплачет, а потом будет неистовствовать, — то, что я говорил на суде, правда. Я тебя действительно не люблю. Я очень сильно устал от тебя, Йеджи.       Йеджи уже даже плакать не могла, настолько всё в горле перехватило: она просто сидела на кровати, обхватив руками колени, и раскачивалась, понимая, что ей снова надо собрать необходимые вещи и пойти к кому-нибудь перекантоваться. Хотя бы на пару дней, а уже потом она воспользуется предложением отца и действительно съедет от всех, заживёт своей жизнью. Возможно, поймёт, что ей действительно лучше жить одной и ни от кого не зависеть, потому что работать она может, готовить, в принципе, умеет, а в родительском присутствии рядом совершенно не нуждалась. Ведь так? Действительно так?       Йеджи ни в ком не нуждалась, ибо её в принципе никто не поймёт.       Ёнджун сердцем чувствовал: происходило что-то не то, потому решил позвонить девушке, которая сказала, что будет обращаться к нему во всех неприятных ситуациях, и да — он сомневался, что Хван Йеджи переступит свою гордость и действительно ему позвонит. Ей проще зажевать обиду или же обратиться к сверстникам, так как, Чхве не сомневался, они были для неё оплотом спокойствия и уверенности — оплотом чего он хотел стать для девушки. Хотелось прижать её к себе, погладить по серым волосам, которые девушка готовила к окрашиванию, явно новому, сумасшедшему и, скорее всего, салонному, так как из косвенных признаков учитель понял, что Суджин больше не будет экспериментировать ни со своей внешностью, ни с внешностью друзей. Причина? Расставание с парнем и последующее крушение собственной комнаты, когда в стену летели рамки с фотографиями, краски для волос, косметика.       — Зачем вы мне звоните? — голос Йеджи был тих и пронзителен, даже у Ёнджуна сердце сжалось: он переживал за свою ученицу, что уж тут говорить, он переживал за девушку, которую любил, и хотел, чтобы у неё всё было хорошо. — Я сейчас ни в ком не нуждаюсь! Пожалуйста, учитель Чхве, повесьте трубку, чтобы мачеха… мачеха снова не начала говорить о том, что я сплю с вами. А я не сплю с вами. Я… я хочу тебя поцеловать.       Она позволила себе это. Позволила перейти с официального тона на неофициальный, когда из глаз текли слёзы, а сама она нуждалась в присутствии учителя рядом, хотя не могла даже самой себе в этом признаться.       — Если хочешь поцеловать, то выходи на улицу — я приеду через десять минут.       — Вы нарушите все скоростные режимы, учитель Чхве.       — Ради тебя хочется не только скоростные режимы нарушать.       Йеджи собрала вещи — необходимый минимум из того, что ей реально надо, и прошла мимо мачехи, которая попыталась схватить её за локоть. Хван вскочила в кроссовки, схватила куртку, а потом побежала вниз по лестнице, борясь с желанием вернуться и наговорить множество плохих вещей Ынхе. Нет, она не опустится до уровня мачехи, просто уйдёт, как всегда, молча, ничего не сказав, а потом будет долго-долго обнимать своего учителя и выплачется снова.       Ёнджун действительно подъехал через десять минут, перегнулся через салон, открыл дверь для Йеджи, а та впорхнула внутрь, закидывая рюкзак на заднее сиденье. Конечно, Чхве не задавал вопросов. Конечно, он газанул сразу, как девушка пристегнулась. Конечно, он перехватил её руку и поднёс к губам, целуя и надеясь таким образом приободрить Хван. Не смог, наверно. Хотя нечего сказать про лицо девушки — она старалась не заплакать, а иных эмоций и вовсе не было видно.       — Можно… можно у вас переночевать, учитель Чхве? — Йеджи посмотрела на учителя умоляюще, потому что хотела, искренне хотела, чтобы он позволил. Она готова стать бесплатной служанкой, готова унижаться, но не ночевать у друзей по кругу, а обосноваться в одном доме. Не получилось жить с родителями, у каждого из которых своя жизнь, так может, что-то получится с человеком, которого Хван любила?       — Один день? — Ёнджун кинул взгляд на девушку, увидел её лицо, а потом откашлялся — такую мольбу в её лице он видел впервые и очень хотел, чтобы Йеджи больше никогда так на него смотрела. — Или…       — Пожалуйста, — Хван судорожно выдохнула, — хоть на всю жизнь. Я готова делать всё, что вы скажете. Но, пожалуйста, не говорите никому, что я у вас живу, моим родителям тем более… я не знаю, как они отреагируют, но папа… мой отец готов был платить за съём жилья. Я могу… я могу тоже что-нибудь оплачивать, я многое могу делать по дому, а ещё…       — Хорошо, — это так легко сорвалось с губ, что Йеджи первоначально испугалась — что «хорошо»? — Я согласен, что ты будешь жить со мной. Нам придётся делить быт на троих, но, как понимаешь, спать, кроме моей комнаты или комнаты Бомгю, негде. Потому… ты будешь спать со мной? — кажется, это открытие не на шутку взбудоражило Ёнджуна. Он до сих пор помнил, как они спали вместе, в одной кровати, и как это будоражило его кровь. — Да, ты будешь спать со мной. Я не готов делить тебя с Бомгю.       — Спасибо большое… Ёнджун-оппа.       И кажется, что за это «оппа» Ёнджун душу продаст.