Скрышепад

Нежно целуя, как ты закрываешь дверь. Вечная пустота ложится в мою постель. Хочется убежать, но заметаю следы. Жить и не задыхаться в объятиях пустоты. МУККА — «Пустота».

      — Ты идиотка выпрыгивать из окна? Я так и знала, что этот ваш интернет и тик ток плохо влияет на мозг, потому и говорила тебе: Суджин, убери свой телефон и начни жить нормально? А ты что? «Ой, посмотрите, тут новый трендовый макияжик, надо обязательно повторить!» «Ого, я тоже хочу снимать танцы и вообще показать, какая я сама по себе!» Ты думала, мы не видели ни одного твоего видео? Это стыд и срам, так ты ещё и из окна выпрыгнула! Тоже ради просмотров, да?       Суджин редко чувствовала поддержку родителей: лишь то, что после очередного «мам» или «пап» ей давали деньги, прося не мешать, потому что у старших проблемы обширнее и им не до девочки, которая отчаянно нуждалась в ответах на свои вопросы или в банальном внимании. Так и получалось, что Су росла, а для родителей она оставалась той малышнёй, которую надо заткнуть, а делает она всё ради того, чтобы показать, какая она есть. Девушка, на самом деле, редко снимала видео в тик ток, даже с подругами — ей не особо нравилась идея показывать себя миру, но да, повторяла какие-то макияжи, чисто для себя разучивала танцы и могла на дискотеке показать знание определённого тренда. Но никогда, никогда не использовала соцсети как метод привлечения родителей, а то, что они наткнулись на её аккаунт — это просто ужас. У неё нет личного пространства даже в тик токе, а секретами с мамой не поделишься, потому что она сразу начнёт обвинять, а потом надавит, как на прыщ, и сделает больно.       — Мам… — но слова закончились, потому что Суджин ощущала лишь усталость: усталость от мира, где она никому не нужна, усталость от родителей, которые не могли притянуть её к себе и пожалеть, усталость из отношений. Они говорили тогда с Джунхёном, много говорили, и Со поняла, что отчаянно нуждалась в нём, потому что он не такой, как родители. Она его простила.       «Клянусь, больше никогда я не буду заставлять тебя делать то, что ты не хочешь, и как-то ограничивать в выборе, — сказал тогда Ким и обнял девушку. — Это было лишь один раз и никогда больше не повторится, я тебе обещаю».       Суджин ему поверила, потому что любила, верила в него и надеялась, что он изменится, но есть одна простая истина: хоть выпрыгивай из окна, хоть убивайся, хоть режь вены, но люди вокруг не изменятся, если ты им скажешь измениться. Чунджи такой, какой есть, он с улыбкой скажет, что такого больше не повторится, а на следующий день сделает что похуже и заставит свою девушку страдать. Он не тот человек, о котором говорят «принц на белом коне», он, скорее, злой король, который всё сделает, лишь бы умертвить принцессу, которая ему не нужна, и пускай она будет сто раз красивая, двести раз добрая и триста раз отзывчивая — внутренние качества светлого человека ему не нужны, ему важен лишь процесс убийства, где плоть разорвут на части, а алая кровь вытечет из умерщвлённого тела. Он был жесток и порой, даже очень часто, наслаждался своей жестокостью.       А мама Суджин жестокой не была, но раз за разом ранила, попадала в цель и заливала все раны расплавленным свинцом вперемешку с гвоздями, что царапали сердце. Маму нужно любить, да, но когда она монстр, что делать?       В школе не было спасения: рядом сновал Чунджи, Йеджи была какая-то странная, сама не своя, а Юна, как всегда, пребывала в своих мечтах и никого не слышала и не слушала. Слух о том, что она беременна, разлетелся мгновенно по всей школе, и нет, это не друзья имели привычку болтать на каждом углу — просто кто-то проходил мимо и услышал, а кто-то в учительской на столе физрука случайно увидел справку из гинекологии по поводу ученицы Шин Юны, что находилась в интересном положении. Суджин ходила, будто зомби, не понимала, что хочет от жизни и что надо делать, чтобы не сойти с ума, и именно в этот момент её на крыше нашёл Уён.       В последнее время ему самому было очень плохо: навалилась непонятная хандра, тяжесть, и парень стал задумываться о том, чтобы попросить родителей перевести его на домашнее обучение. Он не мог подняться с кровати по утрам, когда братья и сёстры вскакивали, тормоша его, практически перестал есть и начал ходить к психологу, которого оплачивал сам — не хотел волновать родителей своими проблемами. Он пытался найти утешение в нянчестве Сонджи, но работа стала его угнетать, а видя чувства Сонхва-хёна к Черён-онни, он понимал, что совсем скоро будет не нужен. Да что уж тут говорить, ощущалось, будто бы он сам себе был не нужен: забросил творчество, пускай мечтал стать великим писателем, лежал ночами и не мог заснуть, а на уроках такое было, что несколько раз засыпал. Чон был хорошим учеником, потому его вызвал на разговор классный руководитель и не стал звонить родителям, но всё же сказал, что ему надо обязательно поговорить с мамой или папой.       — Понимаете, у них своих проблем по горло, зачем я буду лезть? — эта фраза напрягла всех педагогов в учительской. — У них есть работа, остальные дети, а я сам справлюсь. Просто мне надо немного времени.       — Они твои родители — самые близкие люди. Я понимаю, после того, что произошло с Шин Рюджин, тебе больно и плохо, но знай, всё пройдёт.       О Рюджин парень старался не вспоминать: да, она умерла, унеся свой так называемый позор в могилу, но до этого она сделала ещё больнее ему самому, отринув, оттолкнув. Он ведь любил её, и пускай она была старше и явно хотела выйти на новый уровень отношений, Чон понимал, что пока не способен ей всего этого дать. Возможно, потому и бросила, лишь бы не ныть никому, что ей нужен и секс, лишь бы не задевать самого Уёна, который до сих пор ни с кем не переспал. Он жалел её: узнал об изнасиловании уже потом, долго плакал в душе под стуки в дверь и крики «Уён, ты не один в доме!», а потом прятал от семьи красные воспалённые глаза, коря во всём аллергию. И когда классный руководитель напомнил ему о Рю, Чон ощутил, будто его укололи в бок — неприятно, нехорошо, и хотел даже закончить разговор, как на этом моменте прозвенел звонок на урок и парень ушёл.       Он не хотел, чтобы ему напоминали о Рюджин. Ему хватало будто бы нарочито радостной Юны, которая говорила, что назовёт девочку в честь своей умершей старшей сестры.       Вот теперь они и сидели рядом с Суджин молча, не дёргаясь, каждый погружённый в свои мысли, и только Со вдруг рассмеялась всей этой ситуации. Это был нервный смех, какой-то идиотский, будто бы на грани помешательства, и Уён посмотрел на девушку, с которой особо не общался, но отмечал Новый год. Она странная: со своими тараканами, со своими травмами и ментальными болячками, а ещё она милая, но отчётливо было видно, что из отношения с Чунджи не идеальны. Далеко не идеальны. А самое страшное — Суджин не могла из них выбраться.       — Уён, я просто уже не могу, прости, — на глазах выступили слёзы, и Су утёрла их рукавом пиджака. — Это такая херня, на самом деле. Жизнь — такая херня. Вот кто бы мне сказал, что из отношений с трусливым парнем я попаду в отношения с абьюзером — я бы не поверила. А теперь понимаю, что мне даже не вырваться из этого говна.       Суджин очень изменилась — раньше она была забавной, смешной, красилась так, что её порой заставляли умываться, но она потом смеясь за пять минут наносила тон, контурилась, красила глаза и губы, проплывая мимо учителей, словно лебедь. А сейчас что? Бледная тень, прячущаяся от Чунджи и одновременно хотящая к нему, боящаяся слов учителей, а самое главное — родителей, которые порой приезжали и забирали её из школы. Для неё это был стресс — пару раз Уён видел, как Суджин били по плечам, а потом открывали дверь и заставляли быстро сесть, и ему становилось жалко девушку. Нигде ей не было покоя, нигде не было столь желанной ласки и любви.       — Почему ты думаешь, что тебе не вырваться? — спросил Уён; прозвенел звонок на урок, но обоим было как-то всё равно — потом нагонят материал, прочитают дополнительно книги и напишут все тесты.       — Потому что у меня нет на это сил.       Уён понимал это чувство, потому лишь протянул руку, поглаживая девушку по плечу, но при этом внутренне поджимал губы, понимая, что это бессилие, возможно, станет вечным спутником Суджин. Она выглядела серой, ничем не примечательной, а раньше привлекала внимание своим лёгким бунтарством, упрямой независимостью и смехом, что разливался по всему коридору. В школе к ней могли обратиться как к своеобразному парикмахеру, визажисту, который за секунду подберёт нужный образ и накрасит, а потом ещё и поболтает, если кто-то вздумает покрасить волосы.       — Пора на уроки, — вдруг вскинула голову Со, — а то учителя будут ругаться. Уён-и, ты тоже не прогуливай, хорошо? А то, как только табели успеваемости выдадут, родители нас по голове не погладят.       Суджин давно не показывала свой табель, разрывала на мелкие кусочки и раз за разом говорила, что ничего не выдали, а мама верила, ждала, напоминала, а отметок всё не было и не было. Потом уже плюнула — ну нет и нет, ладно уж, главное, чтобы знания в голове дочери были, а там зияла пустота, которую, к сожалению, было ничем не перекрыть, ведь мозг занимали иные проблемы, не касающиеся проблемы. Суджин стала для самой себя психологом, психотерапевтом, психиатром, лучшей подругой и лучшим другом, мамой и папой, и в душе творился такой сумбур, что порой хотелось последовать примеру Рюджин и сброситься с крыши или изрезать свои руки, как Наён.       Со была на похоронах обеих, кажется: события наложились друг на друга, она много плакала, сидела на скамье, так как не могла встать, а потом оставила белые лилии, аромат которых ненавидела — он приносил лишь боль и разочарование. Она потом буквально бежала домой, падая на пол в прихожей, не могла встать, потому что не было сил опять, а потом хохотала, когда отец просил её подняться. Как только поднял на ноги — девушка буквально ввалилась в собственную комнату, плача, и упала на кровать, прося, чтобы её не трогали. Но мама пихала, придя с работы, втыкала будто бы острые шпильки в бока и говорила, что если она продолжит так лежать, то вся жизнь пройдёт.       Да пусть эта жизнь хоть пройдёт, хоть провалится, ей всё равно, ей хочется, чтобы эта боль закончилась.       — Пойдём ко мне, — Чунджи сплёл пальцы со своей девушкой и улыбнулся, а та растянула губы в ответ, будто бы это могло сойти за улыбку. — Родители уехали на целый день, вернутся только завтра, ты можешь у меня переночевать. Лучше ведь у меня, чем у тебя дома. Там нет мамы, которая на тебя давит.       Действительно, лучше быть с патологическим газлайтером, насильником и парнем, который мог запросто сказать ей прыгнуть в окно, чем с мамой, которая руки особо не поднимет. Не так ли?       — С тобой лучше.       Ох, Суджин, как же жалко, что ты пинаешь себя от матери к своему парню и обратно, раз за разом зализываешь раны, а потом доверяешь совершенно не тому, кому должна. Уж лучше поговорить в который раз с Чхве Ёнджуном, который занёс её себе в группу риска, рассказать ему о многом, что происходит в жизни, а потом задать главный вопрос: «Почему у вас с Йеджи всё так хорошо и вы живёте душа в душу?» Ответ у Суджин, конечно, был: Хван настрадалась от родителей, которые творили буквально хуйню, за которую их обоих должны были лишить родительских прав, и была вознаграждена днями спокойствия с учителем, которого искренне любила.       Хотя если она задаст подобный вопрос учителю, то вылетит в окно сразу же — и нет, это не классный руководитель постарается, это она сама сделает.       Ехали в автобусе они, держась за руки, а как вышли на нужной остановке — разъединили руки, будто бы незнакомцы, но потом Джунхён, осознав всё, приобнял девушку за плечи и повёл к своему дому. Он хотел её, очень сильно, любил такой безвольной и обессиленной, будто бы её эмоции отсутствовали полностью, ведь во время секса в таком состоянии она плакала, молила остановиться, а он продолжал мучить, продолжал заставлять её гореть, а потом кончал в презервативе прямо в неё, слыша всхлипы и слова «ненавижу». Чем больше она ненавидела, тем больше он её любил, чем больше она его толкала, тем больше он хотел её, чем больше она сопротивлялась, тем рьянее он сдирал с неё одежду.       И кто говорил, что Ким Джунхён «хороший парень»? Он самый настоящий ублюдок под маской заботливого юноши. Только эта маска легко снимается, возгорается и восстанавливается в нужный момент, когда на их весьма странные отношения обращают внимание посторонние.       Так получилось однажды: они ругались, Суджин, уже не могущая сдерживать эмоций, влепила парню пощёчину, а тот в ответ ударил её тоже, и всё это видела Ю Джимин, девушка Хвана Хёнджина и одна из многочисленных знакомых Йеджи, с которой та часто здоровалась. Ю явно понимала, что здоровьем в этих отношениях не пахнет, лекарства от взаимной лютой ненависти и такой же страстной любви, которая погасала в сердце Су, нет, попыталась поговорить с ними обоими, но не получилось.       — Иди куда шла, Карина, пока я тебя тоже о стену не приложил, — и девушки след простыл, будто её и не было, да и вроде Йеджи, которая многое собственными глазами видела, сама обо всём знала, но не предпринимала попыток ни с кем поговорить. Понимала — пустое, никому не нужное. Но порой Суджин замечала обеспокоенный взгляд Хван и понимала — та волновалась, но не знала, как подобраться к проблеме. А никак. Чунджи не позволит, Су сама не захочет.       Джунхён мылся, пока Суджин пыталась сделать уроки — конечно, она осознавала, что как только парень выйдет из душа, то ею снова воспользуются, а она из-за страха не сможет противостоять, будет лишь плакать. Киму абсолютно всё равно, согласна она, не согласна, главное, что он удовлетворит собственные потребности и заснёт сладким сном, а удобство девушки не настолько важно. Его воспитал патриархат, его суждения пошли из него же, и он видел женщин перед собой только как предмет, который способен приносить удовольствие, но которому приносить комфорт и удовольствие не надо. Сама справится. И вообще она не должна ему противоречить — он мужчина, он главный, и плевать, что на данный момент у него ни образования, ни работы, ни мозгов, только неуёмное эго, жажда животного траха и отсутствие понимания, что Суджин — тоже личность.       — Су, любимая, ты же знаешь, как я тебя люблю? — на плечи опустились руки, и Со поняла, что не сможет никогда расслабиться под такими прикосновениями, не хочет этого парня и вообще желает лишь сдохнуть.       Навсегда.       Чтобы никто в будущем не посмел её воскресить.       — Да, конечно, знаю, — он расстёгивал пуговицы на её рубашке, сжимал грудь в бюстгальтере, и Суджин зажмурилась, в глазах стояли слёзы. Господи, как она ненавидела, когда он снимал с неё одежду, будучи лишь в одном полотенце на бёдрах. Но он стягивал с неё школьную форму — вот полетела вниз и явно испачкалась в пыли рубашка, вот слетела юбка, а вот Чунджи уже подхватил её на руки.       Он действительно был в одном полотенце, и если бы парень был к ней чуточку мягче, то, возможно, девушка прижалась бы к его груди, провела рукой по плечам, но её уже бросили на кровать, нависая сверху и требовательно целуя, гладя по бокам, рукам и бёдрам, заставляя ногами оплести его торс. Снова полились слёзы, снова Чунджи не обращал на них внимания, снова их утирал и говорил, хохоча, мол, «что воду льёшь?»       Потому что Суджин в его объятиях задыхалась, она его не любила, она просто хотела сдохнуть.       — Не надо, прошу, — шепнула, но Джунхён уже проник в неё, начиная двигаться сразу же и говоря, что она какая-то узкая, а девушке было больно, будто ножи изнутри терзали её плоть. Всё горело адским огнём, шея покраснела, из горла раздался вой, но молодой человек будто ничего из этого не слышал, не ощущал царапающих ногтей на плечах, не понимал, что Суджин дрожала, и просто вколачивал её в матрас, то хватая за волосы, то хватая за бёдра, то хватая за руки и пригвождая их к кровати.       Он наслаждался, в то время как она страдала.       — Давай же, Суджин, — он нашёл клитор, двумя пальцами начиная терзать его, и Су почувствовала, насколько ей неприятны эти ласки, насколько ей хотелось оттолкнуть этого мерзавца, который ею пользовался, но она ничего не могла сделать. Даже вскрикнуть было трудно. — Суджин, порадуй меня, скажи, как сильно ты меня любишь.       — Я тебя ненавижу, — он кончил, и после того, как вышел из неё и стянул презерватив, одарил пощёчиной. — Страшно ненавижу, Ким Джунхён. Гори в аду.       — Гореть в аду будешь ты.       Он заснул буквально через пять минут, а Суджин поплелась в ванную нагишом, не зная, что дальше делать, как дальше жить. Мир будто бы к чёртовой матери повернулся, внутри цветами распускалась боль, потому она вымылась и просто некоторое время сидела в ванне, стараясь не издавать ни звука. Она научилась плакать так, что не искажалось лицо, научилась страдать так, что снаружи никто ничего не видел, смогла так натренировать себя, что после истерики никто не понимал, что произошло, ведь Су улыбалась.       И с этой улыбкой она сегодня покинет этот мир.       Она не стала надевать одежду — зачем, пустое, — прошла в комнату родителей парня и нашла бельевую верёвку, которую при ней как-то прятала мама Чунджи. Они тогда думали, что всё будет классно, хорошо и весело, если будут выполнять что-то по дому вместе, а теперь эта самая бельевая верёвка находилась в её руках. Хотя… будет ли она крепкой? Такая тонкая, хлипкая, а вот шнур, который без надобности валялся в том же ящике, потому что был срезан, как раз подходил под задуманное.       Кто бы раньше подумал, что Суджин захочет повеситься и приведёт свой план в действие. И нет, она не напишет никому «до встречи в раю», не напишет предсмертную записку — просто покинет мир, закрыв перед этим дверь на ключ, чтобы Чунджи не пришёл и не помешал. Она сильная же, да, но сильные ломаются настолько быстро, что страшно становится, потому дверь закрыта, а люстра стала помощником в самоубийстве. Крепко обвязав шнур на ней, Суджин притащила стул, встала на него и обвязала вокруг собственной шеи так крепко, как могла, как позволяли ей силы.       Уже было плевать, что потом станет с телом, будет ли разбирательство, какие будут последствия для школы, потому что у них уже третий ученик свёл счёты с жизнью, ей просто хотелось уйти, чтобы не задыхаться в мире, полном боли и рукоприкладства Чунджи, который ни за что не скажет ей «давай расстанемся», да и она сама не скажет — боится. Потому, услышав в коридоре «Суджин, ты где?» она настолько сильно оттолкнула от себя стул, насколько могла, и повисла на крепком чёрном шнуре.       Суджин ощутила боль буквально сразу же, не слыша оглушающего звука удара стула — она распространялась по телу, и ноги с руками начали дёргаться, а сама она внезапно захотела жить, да так, как никогда раньше. Она пожалела сразу, что совершила это, и молила, задыхаясь и хрипя, чтобы Джунхён выбил эту чёртову дверь, которую он уже начал выбивать, чтобы он успел.       Пожалуйста.       Спаси.       И на краю воспалённого сознания, когда Джунхён выбил дверь, Суджин поняла, что накатило умиротворение, а меж ног заструилась моча, стекая прямо на пол.       Её молитвы были услышаны.       Ведь сраный старый провод просто-напросто оборвался, и девушка упала на пол вместе с люстрой, что пришибла её по спине, задыхаясь, кашляя, до отвращения напуганная и плачущая, но живая.       — Идиотка.       Идиотка, но зато живая.