Скрышепад

Ты бы знала, как я сильно не хочу домой, Тебя касаюсь и жалею, что живой. Три дня дождя — «Иду за тобой».

      Ёнджун бежал по лестнице вниз, ничего не чувствуя внутри; лицо будто парализовало, оставив его со слегка приоткрытыми губами и глазами, которые смотрели в никуда, вдаль. И вот он уже оказался в холле, вот увидел толпу учеников, ахающих и охающих, потому что кто-то видел летящее мимо окон тело Йеджи, кто-то слышал крик Ёнджуна, кто-то слышал страшный грохот. Чхве растолкал всех, трогал каждого за плечи, будто бы искал поддержки, но грубость восторжествовала над аккуратностью, и первые ряды, не спешившие открыть двери на улицу, сами расступились перед безутешным учителем.       Он не помнил, как бежал до тела девушки, не помнил, как упал рядом с ней, понимая, что мерить пульс или слушать дыхание бесполезно, и просто приподнял её, безвольную куклу, обнимая, прижимая к себе и плача. От неё пахло духами, сигаретами, но не было аромата жизни, свежего бриза, который затопил бы его сердце, заставил его понять — возлюбленная ещё жива, потому зверем кинулся на первого человека, который тронул его плечо, пытаясь оторвать от тела Йеджи. Это был учитель Ким СокДжин, у которого летом тоже погиб ученик, сбросившись с этой же самой крыши школы, но его хотелось сейчас забить до смерти.       Чхве Ёнджун не знал, откуда в нём появилась столь звериная жестокость, но он так ударил коллегу по руке, что тот отпрыгнул и зашипел, как кот, увидевший собаку, а потом что-то сказал, но все звуки доносились до химика будто бы сквозь вакуум:       — Ёнджун, успокойся. Она умерла. Не показывай своих эмоций, пускай и так вся школа знает, что вы с ней шашни крутили.       — Нет, — прохрипел Чхве, хватая ладошку Йеджи — такую маленькую, холодную, что слёзы подступили к глазам. — Нет, Джин, слышишь, хён, она жива, всё хорошо…       — Давай вызовем скорую и полицию. Они тебе и скажут, что ты не прав.       Учеников не пустили на улицу, всех разогнали по классам, и рядом с телом Йеджи остались лишь два учителя: Чхве и Ким. Даже директор не вышел, в это время оформляющий бумаги для увольнения химика, который переживал, видимо, самый отвратительный момент в своей жизни. А Ёнджун просто ждал, ждал, когда девушка улыбнётся, скажет, что она жива, просто всё тело болит, но всё хорошо, хорошо и ещё раз хорошо. Они помирятся, продолжат жить вместе, потом после выпуска из школы женятся, родят детей, но…       Но.       Ничего этого не будет.       Приехавшие медики констатировали смерть, спрашивали про родителей или опекунов, а Ёнджун спутано говорил, что да, есть родители, но как бы их нет, она вообще полгода жила беспризорницей у него самого. Врачи странно переглядывались, смотрели на двух учителей, а Джин просто пробормотал, чтобы коллегу не трогали, просто слушали внимательно и дали поехать вместе с ними, потому что учитель Чхве не отпустит Йеджи, да и он явно будет похороны организовывать, потому что ни отцу, ни матери девушка не нужна была.       Все учителя знали о её непростой истории, никто не осуждал и не обсуждал, чтобы не давать девушке понять, что из-за этого к ней относятся как-то по-другому. Если бы она пришла к школьному психологу, то нашла бы только поддержку и ласку без осуждения, потому что нужна недюжинная смелость, чтобы выбраться из двух типов ада: от матери, которая только и делала, что запивала и приводила в дом мужиков; от отца, нынешняя жена которого окончательно допортила детскую психику и заставила буквально сбежать. Были ли отношения с Ёнджуном адом?       Нет. Он действительно её любил, просто в кабинете у директора стоило раскрыть рот, стоило сказать что-то в её защиту, всё отрицать, сказать, что просто у Хван Йеджи есть двоюродная совершеннолетняя сестра, которая крайне на неё похожа, но это другая девушка. Может, из-за этого любимая не побежала бы на крышу, не сидела на парапете, а смогла бы найти в себе силы подтвердить эту теорию, посмеяться и сказать, да, они с учителем Чхве близки, потому что с кузиной тесно связаны с самого детства, ведь похожи, как две капли воды.       Всё упирается в «может», всё упирается в то, что Ёнджун струсил.       Всё упирается в чёртовых родителей Йеджи, которые смогли развить в ней только страхи и неустойчивую психику.       — С тобой поехать? — спросил Джин, вновь трогая химика за локоть, но тот покачал головой. — Мои уроки на этот день закончены, я присмотрю за твоим классом, чтобы не натворили чего. Мои дети спокойные, а твои буйные.       Ещё один нож в спину — Ёнджун ничего не стоит как замдиректора и учитель, если воспитательная работа с его собственным классом показывает отрицательную отметку. Это было грустно, ощущалось как удар меж лопаток, и вот уже он сел в машину скорой помощи, сжимая холодную ладонь Йеджи, смотря в пространство и надеясь, что он проснётся, проснётся и увидит рядом сонную Хван, которая не хочет вставать по будильнику и идти в школу, в общем, всё то, чего не хочет обычный подросток. Потом они позавтракают, вместе умоются, поедут в школу и будут бесконечные уроки перед встречей, когда они поедут домой.       Теперь же домом Йеджи будет сырая земля, а его дом — вечное страдание, вечное ожидание чего-то хорошего в ворохе плохого.       Зачем поехал вместе с медиками — сам не знал, потому что вернулся на разговор с директором в школу, как только тот его вызвал. Его дыхание прерывалось, его глаза ничего не видели, ладони онемели, как и язык. Ёнджун боялся, боялся и не знал, что делать, что сказать в свою защиту, в своё оправдание, потому что даже от одного её имени — Йеджи, — в горле поднималась истерика, смешанная с горечью и отвращением к своей слабости. Он ведь действительно любил её, да, не так пылко, как это делают подростки, вкусившие плод первой любви, а по-взрослому: окружал заботой, как мог, делал её жизнь более комфортной, более разнообразной. Но, к сожалению, не получилось ничего.       Чхве Ёнджун слишком слаб, чтобы бороться с моральным состоянием Йеджи, надеялся, что не умрёт прямо у директора в кабинете, хотел, чтобы тот просто пристрелил его, как больное животное, и не мучил.       — Проститесь с Хван Йеджи, — горло схватило кулаком, и химик еле сдержал себя от новых слёз, — скажите обо всём её родителям. После похорон приезжайте в школу, подпишете бумаги.       — Какие? — усталость так и сквозила в голосе, ненависть ко всему выжигала внутри, а сам Ёнджун хотел отдыха — банально, но он за этот день успел выгореть несколько раз, умереть внутри, закопать себя в земле, а потом выбраться из могилы со словами, что с ним ещё не покончено, так просто его не убить. Кажется, колесо сансары дало ещё один оборот, страдания начались заново.       — Ваше увольнение, Чхве Ёнджун, — господин Ким увидел все оттенки землистого цвета в лице подчинённого, которого смело назовёт «бывшим». — Я не буду всё доводить до полиции, но знайте, что в Сеуле вашу кандидатуру не рассмотрят ни в одной школе. Это вопиющий случай, что учитель и ученица жили вместе, не будучи в родственных отношениях, а простите меня, в сексуальных. Мы разойдёмся с вами полюбовно. Вы согласны?       — Согласен.       Приговор изменению не подлежит. Подсудимый согласен со всеми условиями судьи.       У Ёнджуна не было сил вечером звонить отцу Йеджи, он просто не мог — сердце засосало в масштабную чёрную дыру, что просто отправил господину Хвану сообщение «Йеджи умерла. Будете забирать её из морга?» А он в ответ прислал лишь «мне всё равно». Отцу всё равно на собственную дочь — почему так несправедлива жизнь? Матери он даже звонить не стал, пускай контакты были — наверно, ей тоже будет всё равно, наверно, тоже ограничится отпиской, что ей нет до смерти единственной дочери никакого дела. Почему родители так холодны к своим детям? Почему им настолько всё равно?       Может, решили, что раз при жизни дочери ничего хорошего ей не дали, то и после смерти ничего не дадут?       Наверно, так и есть.       Ёнджун не помнил то время, когда искал ближайшие ритуальные услуги, как договаривался по поводу захоронения, понимал лишь, что из него тянули максимальное количество денег, которое только могли, но он даже не думал о том, что услуги вышли дорогими. Ему не жалко. Совсем не жалко. И так горько целый день, и так до невозможного тошно от жизни, если доплатит ещё пятьсот тысяч — не обеднеет. Зато он сможет проводить Йеджи так хорошо, как может.       — Учитель Чхве, — позвонила Юна — воспалённое сознание Ёнджуна умело идентифицировало голос, растёкшийся по машине, так как он включил разговор сразу на громкую связь, — скажите… а кто организует похороны Йеджи?       Её голос дрогнул на имени умершей подруги. У Ёнджуна голос дрожал на каждом слове.       — Похоронами занимаюсь я. Её родители не захотели принять участия, — Юна ахнула от неверия — как же так? Разве мать не исправилась, со слов Йеджи, а отец не относился к ней, по крайней мере, спокойно? В таком случае они нелюди, а не родители, которые должны своим детям дарить ласку и любовь. — А что?       — Мы бы с теми, кто дорожил Йеджи, хотели прийти на похороны, — тихо сказала Юна. — Проводить её, сказать пару слов, чтобы она почувствовала себя важной и нужной. Мы любили её, как и вы, учитель Чхве. Она до умопомрачения любила вас и, возможно, радуется, что именно вы занимаетесь всем этим.       — Она часто обо мне говорила?       — Постоянно. Если не говорила — мы видели, что она думает о вас. Вы — самый важный человек в её жизни. И навсегда им останетесь.       Ёнджун плакал всю ночь снова, а друзья Йеджи, сидя все вместе, смотрели в телефоны — они решили собраться в квартире Чунджи, который поджимал губы. Совещались долго, пришли к единому мнению, что пора стирать номера. Пора стирать контакты, которые молчат и были в сети в день своей смерти. Все читали предсмертную записку Йеджи в заметках — это им прислал учитель без лишних надписей и смайликов, ему было слишком тяжело что-либо писать. Сначала каждый стёр контакт «Шин Рюджин» в разных вариациях. Онлайн — прошлый год. Потом был номер Им Наён. Онлайн — начало этого года.       А потом Хван Йеджи. Онлайн — позавчера.       Стёрты номера, будто бы их раньше не существовало, не было. Лишь фотографии остались в памяти телефона, как доказательство, что эти люди были в их жизнях.       На похороны собрались немногие — только те, с кем Йеджи общалась, с кем дружила, кого любила. В самом начале процессии был Ёнджун, бледный, отсутствующий полностью и надеющийся, что его возлюбленной хорошо в этой деревянной узкой коробке под названием «гроб». Это ей постель на многие годы, ей последнее пристанище. За ним тяжело брела Юна под руку с Феликсом — её живот стягивало, становилось как-то страшно за своё состояние, но она надеялась, что выдержит эту пытку. Суджин шла, засунув руки в карманы и сгорбившись, слегка за её плечом шёл Джунхён, тоже опустив голову. Потом шли Хёнджин и Карина, до сих пор находящиеся в шоке из-за всего, что произошло. Завершала же процессию ревевшая Черён с Сонхва под руку, который пытался успокоить свою невесту.       — Понимаешь, она должна была быть моей подружкой невесты, — ревела вчера девушка, закрывая лицо руками. — Мы выбирали платье, она была в таком восторге от своей роли, я так надеялась, что мы будем вместе, потому что… потому что она моя самая лучшая подруга после девочек из группы, и пускай мы с ней были не столько лет вместе и не столько прошли испытаний, но она… она лучше всех.       Всю церемонию царило гробовое молчание, и только после захоронения кто-то сказал пару слов, кто-то толкнул целую речь, а кто-то просто присел и начал плакать. Ёнджун хранил молчание, какое-то отстранённое спокойствие и не мог ничего ответить на какие-либо вопросы. Он глядел на людей, что окружали Йеджи при жизни, и не понимал — зачем? Зачем они все здесь собрались? Кто все они? Почему они не были рядом с Йеджи тогда, когда это надо было? Почему они вообще все пришли именно сейчас?       — Я опоздала? — раздался надломленный голос позади Ёнджуна.       За его спиной стояла женщина, женщина, которая стала выглядеть во много раз лучше, когда уехала в Пусан и оставила дочь, нуждающуюся в ней, в Сеуле, топча все её надежды на воссоединение. Может, если бы они тогда спокойно поговорили, не было бы ещё одного разочарования в лице матери, которая вдруг озаботилась, не опоздала ли она на похороны. Интересно, как она вообще о похоронах узнала? Друзья дочери передали? Господин Хван? Ёнджун решил с ней не связываться из принципа — она лишена родительских прав, в другом городе, и за эти несколько дней не смогла бы пройти все стадии принятия неизбежных событий.       — Вы приехали, — Юна, держась за до сих пор болящий живот, наскочила на шею женщины, в глазах которой стояли слёзы, — спасибо, что приехали…       — Вы опоздали, — резко сказал Ёнджун, — церемония прощания уже прошла.       — Кто её организовал? — послышался стон со стороны Юны, она резко побледнела, а потом прислонила руку к бедру — по нему текла вода.       — Я, — произнёс Чхве. Юна бешено заговорила, что ей срочно нужно в больницу, потому что у неё отошли воды.       — Я могу побыть немного с дочерью? — Феликс дрожащими руками и после подзатыльника от старшей сестры позвонил в скорую, называя адрес, где они, и говоря, что у его девушки отошли воды. Черён же в это время звонила маме Юны и сказала, что их дочь сейчас вот-вот родит.       — Да.       Скорая приехала быстро, Феликс уехал с Юной, остальные остались на кладбище, дожидаясь учителя, который будто бы не торопился уходить. Он и не мог уйти — дома ждала полная разруха, одиночество и не вымывающаяся из костей тоска, а ещё хотел перекинуться парой слов с матерью Йеджи, что опустилась на колени рядом с могилой и сложила ладони вместе, что-то шепча. Странно, что она объявилась, странно, что ей не всё равно на самоубийство дочери. Жаль, что приехала поздно, тогда, когда Йеджи в этом уже не нуждалась.       — Кто вас позвал? — спросил Ёнджун, когда женщина перестала молиться и поднялась с сырой осенней земли, отряхивая колени.       — Не бывший муж, хотя я узнала, что вы ему почему-то написали, что Йеджи умерла, а мне нет, — Чхве ощутил вину, но подавил в себе это чувство. — Шин Юна позвонила и сказала, что Йеджи спрыгнула с крыши. Вроде как это связано с тем, что она жила у вас, учитель Чхве, — её глаза скользнули по его лицу, подмечая лёгкую небритость и общее отсутствие сил и жизни в уголках глаз. — Не хочу даже знать, что между вами было, просто скажу — я рада, что она была любима. Спасибо, что дали возможность попрощаться с ней.       — Это всё, что вы можете сказать? — Ёнджун кулаками потёр глаза и глубоко вздохнул. Наверно, если бы у него была такая ситуация, он бы землю рыл, лоб разбивал, но просил прощения у дочери. Хорошо судить со стороны, ведь всегда кажется, что ты умнее остальных, но ты ничем не лучше других.       — Это единственное, что я могу сказать, — жёстко отозвалась женщина. — Будьте счастливы, Чхве Ёнджун.       Усталость, поделенная на скорбь, даёт агрессию. Но Ёнджун задавил в себе все чувства, просто проводив женщину до машины её нового мужа и пожелав ей тоже счастья.       — Учитель Чхве! — кричал кто-то со спины изо всех сил, когда Ёнджун выкуривал сигарету рядом со своим автомобилем — бросил ещё в подростковом возрасте, но просто не смог сдержаться, когда Йеджи умерла. Так и проходили дни — в подготовке к похоронам, в скорби и сигаретах. Мужчина обернулся — к нему бежала вся компания, которая провожала его бывшую девушку в последний путь, а говорила всё это Суджин, которая почему-то стала сиять, будто бы она являлась мощным прожектором. — Учитель Чхве, Юна родила двух девочек!       — Здорово, — серо отозвался он и разблокировал машину. — И как назовёт?       — Рюджин и Йеджи, — сердце отозвалось болью именно на последнем имени — оно было намного ближе, намного ласковее и роднее. — А вы… куда?       — Увольняться, — сказал Чхве, не закрывая двери и пристёгиваясь. — Спасибо, что были с Йеджи сегодня. А меня из школы выгоняют. Вам дадут нового классного руководителя, который будет в сто раз лучше меня, и нового учителя химии, который знает предмет лучше меня. До свидания. И ещё раз спасибо.       «Спасибо» от бывших учеников Ёнджун не услышал — в этот момент он со всей силы захлопнул дверь машины и вырулил с парковки, потому что вообще ни с кем не хотел разговаривать, вообще ни с кем не хотел контактировать. Ему предстояло увольнение, с которым он уже смирился, но которое настолько сильно подкосило вкупе со смертью девушки, что ему самому хотелось сброситься с крыши вслед за ней. Только кто будет заниматься его похоронами? Никому он не нужен.       А ещё Юна, как назло, назвала дочь в честь Йеджи, будто бы обрекая её на ту же судьбу, которая была столь ужасной, что девушка решила распрощаться с жизнью, чем терпеть всё, что на неё свалилось.       В пустой школе уже никого не было, кроме ждущего директора, и Ёнджуна, который пах скорбью и кладбищем. У него не было сил даже сбросить пальто, так и явился в кабинет господина Кима — бледный, растрёпанный, ничего не понимающий и готовый ко всему. Потом придётся подняться в личный кабинет, забрать вещи и уйти из этой школы навсегда. Он больше не гордость здесь, он — сплошное разочарование, в первую очередь, для себя, и педофил, о котором будут передавать разные мерзкие слухи.       — Подписывайте документы.       Ёнджун подписал всё, что ему дали, каждый приказ, каждую лишнюю бумагу, и просто сидел и смотрел на директора.       — Надеюсь, у вас всё будет хорошо, господин Чхве. Удачи вам на жизненном пути.       И настолько всё это прозвучало сладко и приторно, что Ёнджун просто бросил бумаги с канцелярскими принадлежностями в лицо директора и стремительно удалился в свой кабинет, начиная собирать более-менее личные вещи, которые ему понадобятся. Собрал всё в два мешка, буквально выбежал из школы и загрузил всё на заднее сиденье, с остервенением заводя мотор и направляясь домой.       Дома же договорился с родителями, что переедет к ним, так как его уволили, а возлюбленная умерла. А потом посмотрел на контакт «Бомгю». И позвонил.       — Это ты виноват в том, что Йеджи сбросилась с крыши, — жёстко сказал младшему брату и внёс номер в чёрный список, закрывая лицо и вновь начиная рыдать.