Жаль, сердце — не металл

«Раз-два-три-четыре-пять!» Итан продолжал настороженно пялиться на меня, пока мы шагали извилистыми коридорами фабрики, и только нервно вздрагивал, едва под потолком внезапно загоралась лампочка, своим мутновато-жёлтым светом разгоняющая засевший по углам вязкий мрак. Он шёл за мной на расстоянии вытянутой руки, чуть позвякивая содержимым холщового рюкзака и постоянно подтягивая непослушную, наполовину оторванную лямку обратно на плечо; но шаги его — так по-человечески отличимы от нетерпеливой ликаньей поступи или неуклюжего шарканья мертвечины из подземелий Димитреску, непривычно приятны слуху и мягки, — едва слышно отбивались от бетонного пола, словно Уинтерс, уже наученный горьким опытом пребывания в деревне, на подсознательном уровне ступал тихо и аккуратно. Я спиной ощущал его пристальный взгляд, настойчиво давящий мне промеж лопаток сбивчивым комком невысказанных мыслей и вопросов, но молчаливо продолжал путь, не решаясь нарушить затянувшуюся тишину. Спускаться на нижние этажи фабрики прежним путём я не стал, разумно посчитав, что чрезмерно впечатлительное сердечко Итана может не выдержать зажигательных плясок в воздухе, хоть неуместно возникшая вредность назойливо скреблась коготками под черепной коробкой и недвусмысленно намекала на сотворение маленькой и неповторимой в своём роде шалости. Лифт довёз нас вниз, и я, подтолкнув вперёд к выходу зазевавшуюся светловолосую бестолочь, так и желающую от усталости слиться с металлической обшивкой, сразу же двинул по знакомым переходам, разгоняя обратно по каморкам выползших на шум солдат. Те едва ли не разочарованно урчали в ответ и скрипели сомкнутыми — сцепленными скобами, каюсь, — челюстями, словно желали поглядеть на внезапного гостя — и метраж его кишок (зачёркнуто), — но, задевая механическими конечностями стены и пол, послушно разворачивались на пятках. Порой я размышлял, действительно ли они сохраняли воистину человеческое любопытство, несмотря на гибель сознания, или же подсаженный внутрь паразит навязывал им сей порыв, руководствуясь лишь неуёмным желанием хорошенько обожраться свежатины. Впрочем, вопрос так и оставался без ответа, небрежно запихнутый на самую дальнюю и запылённую полку моего разума. Своих полумеханических детишек я никогда особо и не запирал, так и оставляя бесцельно бродить по фабрике; для своего создателя они не представляли никакой опасности, но раз у меня гость — стоило… — Блядь, напугал, паскуда! — внезапно вынырнувший из-за угла Штурм едва не довёл меня до сердечного приступа — маловероятно, конечно, при наличии в грудине Каду, — и заставил моментально притормозить, чтобы не прочувствовать физиономией всю крепость стальных лопастей пропеллера. — Откуда ты взялся, мать твою! Заебал уже! Я ведь упоминал о его умственных (их отсутствии) способностях, да? — Давай-давай, вали отсюда. Громила глухо рыкнул, виновато опустив плечи и отступив на пару шагов назад. Он неповоротливо протиснулся мимо нас — со всей своей врождённой грацией горы дубовых мышц и изяществом гнутой рельсы — и, громко бухая подошвами, побрёл прочь, с мастерством примы театра изображая огромного обиженного ребёнка. — Ты чересчур груб с ним, — с укором озвался из-за спины сочувствующий Уинтерс, едва мой солдат прошествовал прочь, а я оглянулся на него, удивлённо приподняв брови. Где-то позади почти что не жалобно задребезжал двигатель Штурма. — Оставить вас двоих наедине? Утешишь его, — иронично протянул я, глядя, как светловолосая бестолочь поджимает губы и отрицательно мотает головой. Я обещал Уинтерсу ужин, но не обещал не скармливать своим творениям, если тот вдруг решит забыть, кто перед ним, и продолжит целенаправленно расшатывать мои и без того держащиеся на честном слове нервы. — Вот и не пизди, папаша, — поучительно цыкнул я и толкнул неприметную дверь в стене, сворачивая в один из узких боковых коридоров и срезая путь к хозяйственным помещениям. В небольшой комнатке, служившей мне кухней, было заметно теплее, чем в остальной части фабрики, хотя на деле наличием отопления могли похвастаться лишь немногие помещения: моя мастерская, где я частенько просиживал штаны за чертежами и заметками, или тот закуток с узкой армейской койкой и старым скрипучим диваном, куда заваливался дрыхнуть прямо в одежде после очередной попойки с самим собой. В трубах, по-змеиному оплетающих стены, тихо журчала горячая вода, в старой печке уютно потрескивали и шипели дровишки, а на допотопной плитке еле заметно дымился котелок с жарким, которое я на скорую руку умудрился сварганить из остатков припасов ещё до прихода Уинтерса. Я щёлкнул выключателем, и под потолком спустя пару секунд зажглась одинокая лампочка. Через маленькое окно виднелся клочок уже потемневшего неба, и подмигивала первая блеклая звезда, робко проглядывающая сквозь кудрявые серые тучи. Ночь неумолимо наползала на деревню, пряча под своим чёрным непроглядным полотном следы недавнего побоища. — Ты это… присаживайся, — я указал Итану на деревянный табурет, а сам начал шустро сгребать со стола грязную посуду и пустые бутылки из-под наливок Герцога. Он, однако, не послушался и, скинув в углу рюкзак и аккуратно уложив на табурет подранную куртку, стал по-хозяйски расхаживать по кухне взад-вперёд. Итан, словно желая придушить собственную буйно цветущую паранойю и убедиться, что здесь ничто не решит отведать на мягкость его бледную американскую задницу, с пристрастием осмотрел все четыре угла помещения, полупустые шкафы, пересчитал количество живых членистоногих в них, мельком заглянул в кладовую, а после навис прямо над котелком с жарким. — Что это? — Уинтерс с придирчивостью главного королевского повара поковырялся в вареве, перемешивая его большой деревянной ложкой. После наклонился и осторожно втянул ноздрями ароматный пар, поднимающийся над посудиной. — А хрен его знает, — я поставил рядом с плиткой парочку глубоких тарелок, отобрал у критика ложку и отпихнул плечом в сторону, — тушёный картофель, вероятно, с косулей… Я же не сраный оленевод, чтобы в подобном разбираться! Добычу псы притащили без головы и с тремя ногами, — я почесал подбородок ногтями, поглядывая на скривившегося Итана, что с явным скептицизмом осматривал результат моей кулинарии. — Короче… На, жри и не выебывайся. Итан сцапал протянутую ему тарелку с жарким, чуть погнутую у основания алюминиевую вилку и с насупленным видом уселся за стол. Богами забытая деревня и барахтанье в чужих кишках так полностью и не вытравили из него изнеженного городского жителя, привыкшего к комфорту и совершенно не рассчитывающего на марш-бросок в условиях повышенной кровожадности. Он, кое-как зажав в левой кисти вилку, с кислой физиономией принялся ковыряться ею в еде, поочерёдно вылавливая то одинокие кусочки тушёной моркови, то крупно нарезанный картофель. Я порыскал по шкафам в поисках недопитого пойла и, обнаружив почти полную бутылку какой-то зеленоватой травянистой наливки производства одного небезызвестного местного торгаша, плюхнулся на стул напротив Уинтерса. — Будешь? — предложил я, но тот отрицательно помотал головой, утыкаясь задумчивым взглядом в затёртую от времени дубовую поверхность стола, что, к слову, достался мне ещё полвека назад от местного плотника, по досадному стечению обстоятельств ставшего званым ужином в замке Димитреску. Следующие минут двадцать прошли в молчании и мерном позвякивании столовых приборов. Итан, словно напрочь игнорируя моё присутствие, продолжал раздражающе гонять по тарелке куски овощей и мяса, прежде чем отправить их в рот, а я не упускал случая зацепиться глазами за каждую подзаживающую царапину на его лице и руках. Я прекрасно помнил про рассечённый куском металла висок и тонкую запёкшуюся корочку вокруг раны, от которой сейчас не осталось и следа: лишь едва заметное розоватое пятно, несмело выглядывающее из-под светлых спутанных прядей. Рукав его толстовки был наискось срезан чуть повыше запястья, ткань по краю окрасилась в красный, а по коже ползла тонкая багровая полоса, словно кто-то одним ударом отсёк ему кисть и ловко присобачил заново, подобно живому конструктору. А Итан — блядский Итан! — просто прирастил её обратно, будто так и поступали все живые, абсолютно нормальные, самые что ни на есть обычные люди, совершенно не наёбывающие естественные механизмы восстановления посредством сдачи своего тела одному мерзкому, серому и паразитирующему комку. Настоянный на травах алкоголь обжёг приятной горечью моё горло, но не опьянил, а наоборот, прибавил рассудку ясности и остроты. «У аиста нет чулок», — заскрежетала рассыпающаяся от ржавчины шестерёночка в мозгу. — Что с рукой? — спросил я, поднимаясь из-за стола и пытаясь скрыть чрезмерный интерес в голосе. — Твоя любимая сестричка постаралась, — без уточнений ответил Итан, даже не поднимая на меня глаз. — А со второй? — Память отшибло? — процедил он сквозь зубы, нервно отодвигая от себя опустевшую тарелку. — Покажи, — я встал рядом с ним, вытащил из кармана портсигар и привычно ткнул сигару в зубы. Нет, Итан не мог быть таким, как моё двинутое семейство: я бы распознал это сразу же при первой встрече ещё там, в подвале сучки Альсины; я ощущал своих вынужденных родственников, улавливал давление и вибрацию вокруг сердца, словно все Каду перекликались меж собой, отвечали на зов друг друга и ворочались под рёбрами. А он молчал — эта загадочная светловолосая зараза — так чуждо и совершенно необъяснимо сейчас. — Иди к чёрту, — устало выдохнул Уинтерс, — я не твой сраный эксперим… Я резко сдвинулся вбок, упираясь ему коленом между ног, левой рукой перехватил запястье изувеченной кисти, а правой сжал так беспечно открытое горло — прямо под челюстью, — чувствуя, как моментально участился пульс, и под ладонью щекотно заходил вверх-вниз кадык. — Тихо, — шикнул я, по-доброму улыбаясь уголком рта. — «Делай, что хочешь» — помнишь, детка? Ответом мне стал взгляд: изысканный набор из остроты, царапающей стёкла моих очков, и яда, просто-таки вскипающего в холоде его голубых радужек. — Только короткий осмотр, сиди смирно, — со спокойствием в тоне пообещал я, удостоившись пренебрежительного фырканья. Итан подо мной напрягся всеми мышцами, выпрямился в спине и застыл неподвижно, словно затаившийся перед прыжком хищный зверёк. Я поочерёдно разжал каждый палец, выпуская из захвата шею, неторопливо скользнул ниже и чуть оттянул воротник серой толстовки. От кровавого пятна на его коже остались лишь очертания, а следы зубов над ключицей, — о, могу поклясться, что ещё несколько часов назад это были именно следы ликаньих зубов! — выглядели так, словно начали заживать ещё неделю назад, если не раньше. Укусы покрылись бугристой бурой корочкой, с чуть заметной краснотой и шелушением по краям, но в целом не вызывали никаких опасений. Я отпустил воротник и под испепеляющим взглядом Итана потянул вверх край толстовки, приподнимая его до средины рёбер. Оставленная железным прутом рана на боку и вовсе затянулась и сейчас темнела на коже неровным пятном, похожим на кривую четырёхконечную звезду. Пальцы мои поддели кончик повязки на запястье Итана, аккуратно разматывая огрубевшую от грязи и сукровицы тряпицу. — Пиздец, — констатировал я, оглядывая обезображенную особо прожорливым ликаном кисть: ненасытная псина постаралась одним укусом нанести как можно больше увечий. Пожелтевшие кости острыми неровными отломками торчали из плоти: воспалившейся и вспухшей по краям, а в некоторых местах — сероватой, усохшей, рваной сеткой ползущей вверх в безуспешной попытке обратно нарасти на уже несуществующие пальцы. Могу поклясться: ему было не ебись как больно в процессе. Ускоренная по какой-то причине регенерация действовала против него, а Уинтерс — я был уверен, — совершенно не контролировал процесс, как это делал я, подавляя Каду или же заставляя его работать на износ, излечивая критические повреждения. — Что ты такое, Итан? — я прищурил глаза и с любопытством склонил голову набок. — Отвали! — рявкнул он, выдирая из моей ладони обглоданную ликаном конечность и с силой впечатывая мне кулак под дых. Я отшатнулся и пребольно вмазался поясницей в край стола, от чего тот сдвинулся в сторону, протяжно скрипя деревянными ножками по бетонному полу. Из горла вырвался кашель, а я — неожиданно для самого себя — хрипло расхохотался, одновременно задыхаясь от нехватки воздуха и жжения внизу рёбер. — О… так ты… и сам не знаешь, да? Чёрт, и как ты жил все эти годы? Итан посмотрел так, словно старался в секунду испепелить меня гневным взглядом или моментально расщепить на атомы, будто я здесь и сейчас находился в эпицентре ядерного взрыва. А потом подхватил с пола свою повязку и стоявший в углу рюкзак, закидывая его на плечо. — Я могу исправить, — меня едва не перекосило от вида того, как Уинтерс спешно наматывает обратно на изувеченную кисть посеревшую тряпку. — Не отрастить… тут тебе и сам господь бог, боюсь, не поможет. Иначе ты скорее загнёшься от заражения, чем Её Высочество Крылатая Паскуда доберётся до тебя. Я вернул мертвецов к жизни, Итан… Почти вернул. Сизый дым плавно тянулся вверх от тлеющего кончика сигары, зажатой меж пальцев, рассеивался в воздухе перед моими глазами, лениво перекатываясь ажурными клубами и забиваясь табачной горечью в ноздри. Я же наконец-то отдышался, выпрямился и сделал глубокую затяжку для успокоения. — Надо обработать твою рану. Не глупи, когда предлагают помощь, — о, у него подобное получалось отменно! — С твоей регенерацией — шустрая она, сучка, у тебя, да? — заживёт за считанные часы. Сам ведь уже знаешь. Итан глубоко вздохнул, то и дело поглядывая на свои пальцы. Потом ещё раз, словно умная мысль в его головушку поступала только с глотком кислорода, обогащалась живительными молекулами и через кровь наконец-то доползала до мозга, судя по всему, частенько пребывающего в автоматическом режиме работы. — Кость не даёт зарастить рану, я ведь прав? — вкрадчиво прибавил я. — Прав, мать твою, — фыркнул он чуть погодя, раздражённо мотнув головой, а я, не дожидаясь, пока светловолосая бестолочь передумает, потащил его в лабораторию. Подготовить инструменты к операции и придушить на корню продирающийся через серьёзность исследовательский задор, так и подкидывающий мне картинки прикованного в позе лягушки Уинтерса, оказалось гораздо легче, чем вывести его же из непредвиденного транса при виде поблёскивающих в белом свете скальпелей и двух трупов в донельзя знакомой ему форме. — Не ссы, Уинтерс, — я силой усадил его в кресло, прижал левую руку к подлокотнику кресла и шустро перетянул кожаным ремнём, пока он не удумал в привычной манере брыкаться. — Маленькая операция намного лучше, чем однажды оказаться прикованным к лабораторному столу. Уж поверь мне. — Какого хуя? — он наконец-то вынырнул из омута собственных раздумий, рассеянным взглядом посматривая то на меня, то на грибных друзей. — Они были со мной и Редфилдом в одной тачке. — Можешь порадоваться, что ты не оказался на их месте, — я заправил непослушные пряди волос за уши, отложил очки в сторону и включил лампу над нами. По чувствительным глазам неприятно резанул белый лабораторный свет, на десяток секунд вызывая мельтешащие на периферии зрения цветные пятна и укол острой боли в области затылка. — Въебать тебе морфия, детка? Где-то завалялась доза, для тебя не жалко. Или предпочитаешь героин? Хотя нет, это будет слишком. — Пожалуй, не стоит, — он отрицательно помотал головой, откидываясь затылком на спинку кресла и косясь глазами на лежащих недалеко от него мертвецов. — Предпочитаю быть в сознании. Не хочу показаться невежливым, но я доверяю тебе на целое нихуя и даже меньше, — уровень двинутости Уинтерса только что побил критическую отметку. Вытяжки из местной зеленушки я предлагать ему не стал, помня о недавних приключениях в особняке Донны. — Зря. Я уж подумал, мы подружились, сладкий, — на живых эксперименты я не ставил. — Будет до пизды больно. Прости, но в нашем захолустье туго с чем-то более современным, да и мои солдаты не требуют ничего подобного, так что, ты это… пей тогда, что ли, — я серьёзно взглянул на него, всунул в здоровую руку початую бутыль с травяным алкоголем и разложил на стальном подносе нужные мне инструменты. Даже короткого осмотра на кухне хватило, чтобы понять: несчастным пальцам Уинтерса полная задница, и я собирался их отхреначить по самые костяшки, хоть и не планировал ему это сообщать заранее. От мизинца почти ничего не осталось, только сустав и острый отломок кости; безымянный же мог похвастаться аж целой фалангой, впрочем, раздробленной в двух местах. Итан напряжённо сглотнул, когда я подстелил под его ладонь чистую тряпицу, плеснул на погрызенные пальцы спирта из пузатого бутылька и стёр с них остатки грязи и крови. Наверняка бешеной регенерации Уинтерса было абсолютно похер на подобное. — Готов? — я звучно натянул на свои кисти перчатки и брызнул на ладони спирта из той же бутылки. — Нет, — честно ответил он. — Готовься, — я кивком указал на выпивку в руке и точным движением сделал разрез скальпелем у основания мизинца. — Блядь! — застонал Итан и дёрнулся так, что затрещал кожаный ремень, а кресло под ним протяжно заскрипело. — Драть тебя, Уинтерс! — лежащие на столике рядом инструменты зазвенели по металлическому подносу. Ладонь моя ощутимо стиснула запястье Итана, придавливая его к подлокотнику. — Потише! Я инженер, а не ебучий хирург! — Блядь! — уже с отчаянием в голосе повторил он и отхлебнул ещё с горла, а я понял, что мы определённо в чём-то похожи. Я порылся в наборе инструментов и найденным ранорасширителем отогнул край надреза, обнажая уже успевшую срастись пястную кость. Её желтоватый бок торчал из-под рваной и воспалённой по краям укуса плоти, которую я аккуратно отсёк лезвием скальпеля, вызывая у Итана очередной сдавленный стон. Он со всей силы вжался лопатками в спинку кресла, сипло дыша через сцепленные зубы и будто пытаясь слиться всем телом с потресканной кожаной обивкой. — Что у тебя попросили… за способности? — неожиданно произнёс он, зажимая бутылку с алкоголем меж бедер, а здоровой рукой изображая в воздухе размытую фигуру. — Как в детской сказке: отдай мне то, о чём ты не знаешь, да? И ты отдал свободу? — от убойного бухла Герцога его за несколько минут не на шутку растащило в сторону крайне бредовых теорий. — Она отняла у меня жизнь, Итан. Похитила ребёнком, сопляком, не способным ей ничего противопоставить, — я мельком оглядел его бледное лицо, стараясь избегать прямого взгляда голубых глаз, и осторожно убрал последний лишний ошмёток кожи вокруг кости. Выскользнувший из пальцев скальпель, кружась, завис в воздухе передо мной. — Держала годами взаперти в этой смердящей дыре, а после всего разделала, как бездушный кусок мяса, подселив внутрь груди Каду. Я ничего не просил. — А твои сёстры? — алкоголь выявил в Уинтерсе скрытое ранее желание попиздеть. — Альсина по окончании войны приползла в деревню с долгами и прогрессирующей наследственной болезнью, а Донна с детства славилась абсолютным отсутствием кукухи. Кто бы отказался от силы при таком раскладе, — я забрал у него бутылку, прогрел желудок крепким пойлом и вернул тару обратно. — Матерь подарила Гигантской Сучке власть, а та взамен выжала из вверенных ей земель кровь и вино до последней капли. — Зачем Миранде моя Роза? — Воскресить Еву, папаша, свою умершую дочурку. Роза лишь средство: симпатичное, розовощёкое и, наверное, весьма милое, но средство, как и множество других детей, которым, уверяю тебя, повезло гораздо меньше. — Никто за столетие не пробовал предложить сучке заделать новую? — Блядь, не поверишь! — его вопрос вызвал у меня искренний смех. Итан определённо стал нравиться мне больше. Уинтерс только криво усмехнулся уголком рта в ответ и погладил подушечкой пальца горлышко бутылки. Я проследил глазами за этим нервным поглаживанием, совсем не вяжущимся с такой открытой и злорадной насмешкой в голосе. — Я был молод, горяч духом и телом, а хер стоял, как швейцар на входе… Зубы мне сейчас заговариваешь, шельмец? Скальпель в секунду оказался зажат в моей руке, уверенно делающей окаймляющий надрез в области костяшек мизинца и безымянного пальца. Лезвие с тихим чавкающим звуком рассекло связки, вычленило сустав из хряща, один, а следом и второй: быстро, не совсем бережно и ещё до того, как затуманенный крепостью алкоголя разум Уинтерса успел в полной мере осознать и принять мои действия. Его ускорившееся биение сердца, пульсацией и гулом отдающее в тишине лаборатории, глухой рык через сжатые зубы и короткий стон — на выдохе, по-садистски ласкающий слух, — мазнули по барабанным перепонкам и осели где-то у меня меж лёгких вместе с шевелением Каду. Я с жадностью вслушивался в непривычные мне звуки — живые, — и моё извращённое любопытство кралось и с лаской притиралось к ногам, провоцируя выжать из него что-то ещё, любую реакцию, но сразу же отползало прочь, придавленное у загривка благоразумием и сдержанностью. — Почти готово, мой маленький мазохист, — я подтёр тряпицей тонкую струйку крови и бросил на край подноса остатки уинтерсовских пальцев. Потом выделил и иссёк лезвием сухожилия, выкроил с ладонной стороны лоскут, чтобы прикрыть учинённое одной голодающей псиной безобразие и отложил на поднос скальпель. Осталось заштопать кисть, чем я вскоре и занялся, не пожалев для драгоценного союзника ловко спизженной у Миранды синтетической нити. Итан поджал правую руку и в защитном жесте обхватил себя поперёк живота, будто опасался, что лечебный сеанс продолжится и со второй конечностью. Он уже не издавал ни звука, смирившись со своей участью и покорно отдавшись в мои несомненно заботливые руки. Только сопел, поглядывая то на меня, то куда-то в потолок, расписанный ржавыми разводами. — У тебя осталась семья, Карл? — он впервые назвал меня по имени. «У лягушки нет дома», — щёлкнула затвором винтовки детская считалочка. — Что? — я замер, уставившись на него округлившимися глазами, наверное, так же впервые сцепившись с ним взглядами, как и услышав обращение по имени. — Родные? — у Итана оказалась зелёная окантовка вокруг зрачка, а радужка в приглушённом белом свете была больше серая, чем голубая. — Люди, к которым ты вернёшься, если… когда мы убьём Миранду? «Люди, к которым я вернусь?» У меня никого не осталось. Кроме мёртвой петли воспоминаний, грозившей затянуться на шее удавкой — в очередной раз, ха! — не ново. От вопроса Уинтерса внутри всколыхнулось знакомое и в то же время неизвестное ощущение, граничащее с желанием вывалить наружу всю подноготную, припрятанную в стальные сундуки памяти, и одновременно затолкнуть её поглубже, не выдавая никому. — Завались и не задавай мне таких вопросов! — прорычал я на него, рывком вскакивая на ноги, и снова падая пятой точкой на стул. — Блядь, да у тебя явные проблемы с контролем гнева, — Итан огрызнулся в ответ и отвернул от меня нахмуренное лицо, запустив руку под толстовку и почёсывая заживающую ранку где-то на животе. Возможно. Потому что следующим делом, дошив и перевязав руку Уинтерса, я потащил его по коридорам, грубо уронил на пыльный диван и пожелал не подохнуть во сне. Назавтра нам предстояло много дел; и ему требовался отдых, а мне успокоить разбушевавшиеся мысли, переполненные злостью к самому себе и одной небезымянной крылатой суке в рясе. Я несколько часов измерял фабрику шагами от и до, забивал лёгкие до упора табачным дымом и пересчитывал металлические ступени, пока мой разум хаотично метался, самым садистским образом терзая себя же упрятанными в тёмный чулан воспоминаниями. Потом просто остановился, привалившись лбом к прохладной кирпичной стене в коридоре, проторчал так десяток минут, словно статуя, и двинул в оружейную. Холод оружия, ярко контрастирующий с жаром собственной кожи, подействовал отрезвляюще и бодряще. — Поднимайся, Уинтерс, — я хлопнул дверью так, что дремлющий на краю дивана Итан встрепенулся, как испуганная неожиданным раскатом грома птица и тут же вскочил на ноги. Он быстро натянул на плечи куртку и заметался глазами в поисках ствола. — Что, блядь, с тобой не так? Сколько я проспал? — Часа четыре. Твой дробовик и патроны к нему. Заметил клеймо? Потом похвастаешься, какова эта цаца в деле. Гранатомёт — сам собирал, подобное у проныры Герцога не купишь; это тебе понравится, убойная штука, калибр семь и шестьдесят два — не знаю, как она попала в замок Димитреску, но на всякий случай я её спиздил, — скороговоркой произнёс я, с грохотом выставляя перед нахмуренным и сонным Итаном деревянный ящик, забитый под завязку оружием. — А это на десерт — противопехотные мины. — Решил разнести по щепкам остатки деревни? — он покачал в руках снайперку и внимательно осмотрел её со всех сторон. — Нет, — невесело ухмыльнулся я, поправляя на голове шляпу, — помочь тебе завалить моего брата и добыть последнюю колбу. «И ты выбываешь».