Жаль, сердце — не металл

Мы выползли из фабрики и потопали в сторону мельниц, едва на горизонте замаячила блеклая полоса рассвета. Она резкой лиловой чертой разделила ночное небо надвое и минутами позже расплескалась над горизонтом кроваво-красным, будто глубокая резаная рана на животе. Под утро в низине и вовсе потеплело — что особо чувствовалось здесь, недалеко от речной плотины, — и мёрзлая земля ожидаемо превратилась в скользкую буро-зелёную грязь, которая расползалась под ногами и комками цеплялась за подошвы. Я недовольно поморщился, когда под моими ботинками мерзко чвякнула липкая колыхающаяся слизь, а в нос ударил гнилостный запах болотной тины — право, здесь всегда так смердело? — и мёртвой рыбёшки, которая поблёскивала вздутыми серебристыми брюшками под блеклыми лучами восходящего солнца. Промозглый северный ветер так некстати сменился полным затишьем, и теперь в воздухе висела затхлая вонь, раздражающая глаза и забивающаяся в ноздри. Я шёл впереди по тропе, плетущейся вдоль узкого русла речушки, вяло рассматривая местность вокруг и стараясь хотя бы немного отвлечь себя знакомым скудным пейзажем. Со стороны деревни не доносилось ни единого звука — будь то громкое карканье воронов, кружащих над домами, утробное рычание мертвецов или голодные завывания ликанов: псы будто и вовсе испарились. Я, еле сдерживаясь, слушал, как чересчур громко вздыхал Уинтерс за спиной, и под черепушкой с каждым его вдохом внезапно скреблось привычно дурное предчувствие и не менее привлекательное желание притопить своего новоиспечённого союзника — естественно, не из чистой вредности, а в целях сохранения своих и без того проредевших нервных окончаний.        Итан ещё на фабрике, оклемавшись после отдыха и убедившись, что я никаким образом не собираюсь пускать его побитую тушку на фарш, окончательно осмелел и принялся задрачивать меня внезапными разговорчиками о жизни в деревне: то ли от переизбытка эмоций, учитывая предстоящую схватку с Моро, то ли ради пресловуто-бесполезного «узнать друг друга получше», — откровенно говоря, мне сейчас вовсе не прельщало вести с ним беседы. Его новая говорливая сторона разительно контрастировала с той шипящей и колюче-едкой шкуркой, что мне посчастливилось увидеть в первую — да и в последующие наши встречи — и самолично продырявить по внешним слоям. Он словно проводил опрос и с задумчивой миной про себя делал пометки, пока собирал рюкзак, набивая его обоймами и самодельными бомбами; а порой только фыркал, снисходительно кривя губы в дурацкой ухмылке. Не сказать, что я был раздосадован подобной переменой, напротив — приятно удивился, от чего внутренне злился сам на себя и никак не желал способствовать его невнятному интересу. Признаю, всё же умение Итана адаптироваться разумом и телом к текущей ситуации — жопе, в которую он влип (зачёркнуто) — заслуживало некоторой доли уважения и десятков записей мелким шрифтом в лабораторном журнале: прямо напротив дат вскрытий и биопсий; — но… …Но и без него с лихвой хватало своей дряни, требовавшей дотошного разбора по мысленно-внутренним полкам и сундукам. Как только я сделал шаг за ворота фабрики, внутри меня вновь что-то растряслось и опасно зазвенело, ржавой мелочёвкой ссыпалось в одну кучку и спаялось в тугой непробиваемый комок, что морозом ныл под грудиной и неприятно покалывал кончики пальцев. Пришлось натянуть на руки перчатки, но и те не спасли; — чёртово сердце только и стучало быстрее, перегоняя кровь по организму, Каду нестерпимо давил, а я мёрз прохудившейся насквозь душонкой, сутулился и незаметно для Уинтерса порой тёр лицо ладонями, пытаясь привести себя в чувства. Тот всю недолгую проходку по окраинам с упорной бессмысленностью тыкал в меня своей общительностью и периодически сопел; и, не переставая шуршать, размазывал по уже испачканной куртке ошмётки плоти: нам посчастливилось столкнуться с особо голодной нечистью на одном из деревенских кладбищ. Припорошенные инеем мертвецы чрезвычайно резво для своих полусгнивших тел поднялись на ноги и двинулись на Итана, криво переставляя синюшные конечности и утробно рыча. Я в действительности не считал нужным помогать ему, но моё нежелание дожидаться, пока тот расчехлит ствол и дотошно уложит их по одному, обратилось в фонтан из кишок и его самое неблагодарное недовольство, контрастирующее с мелкими брызгами тухлой крови на лице. — Так, может, хотя бы расскажешь, какой у нас план? — наконец-то не выдержал и тихо озвался Уинтерс, разорвав повисшую меж нами тишину, но я в который раз не ответил, а только машинально шлёпнул рукой по карману пальто и тут же скривился: в торопливых сборах и подготовке к умерщвлению дурачка-братца я впервые умудрился позабыть среди разбросанного хлама портсигар. Мне до зуда чесалось по привычке прогладить изящную гравировку на его крышке — разум гудел растревоженным пчелиным ульем и требовал знакомых и понятных на физическом уровне вещей, — достать сигару и медленно прикурить, а после от души затянуться, ощущая на языке успокаивающую табачную горечь и пропуская её дальше, в лёгкие, чтобы они до каждой клетки пропитались сизым дымом; — я и помыслить не мог, насколько на деле зависим от добротного курева. — Угу, — только коротко буркнул я и резко ускорил шаг: до ветряных мельниц Моро оставалось рукой подать. — Ты, кажется, позабыл, что мы теперь союзники, — Итан шустро догнал меня на тропе и поравнялся. — И… — Да-да, — перебил я его и глубоко вздохнул: от утреннего «попиздеть» и запаха болота меня начинало мутить и невыносимо тянуло в сторону хряпнуть чего-то покрепче и на семь ключей закрыться ото всех в мастерской. Приходилось упорно бороться с подкатывающей к горлу тошнотой и дышать через рот, что явно спасало нежные уши Уинтерса от горы возможных ругательств, которые так и норовили сорваться с языка в сторону надоедливого светловолосого гадёныша. — Сделай мне любезность, — как можно спокойнее попросил я на выдохе, остановившись и развернувшись к нему лицом, — давай обсудим всё на месте. — А… — запнулся он и, подозрительно прищурившись, уставился на меня. И после, скосив глаза в сторону, несмело спросил: — Ты что… волнуешься? — Ч-чего? «Волнуешься»? Я? Как я вообще мог волноваться из-за того, что прусь вместе с отбитым и крайне живучим папашей умертвлять брата, которого ни разу в жизни не любил? Мне в целом вообще казалось, сладковато душня гнилью под носом, что покрытый незаживающими язвами и пузырями уродец наконец-то подох своими силами и сейчас активно разлагался, портя воду и воздух. Ему давненько следовало это сделать: Моро, так и не сумевший подчинить Каду, непрерывно страдал; он чужеродной опухолью паразитировал на теле и без того болезненной семейки, и даже Миранда, со всей её страстью к мутировавшим выродкам, не жаловала старшего сына; — убогий днями напролёт червём копошился в собственной слизи и безрезультатно пытал местных под видом экспериментов. Поэтому катись-ка ты на хуй со всеми пожитками, Уинтерс, за подобные хреновопросики! Это я ему незамедлительно и сообщил, гневно сплюнув под ноги и резко отвернувшись. — Точно волнуешься, — прокомментировал он. Я не видел лица Итана, однако ясно ощутил, как вгляд светлых глаз впивается мне меж лопаток и откровенным смешком жжёт через слои одежды. Будь на его месте сейчас кто-то другой, и он бы в полной мере прочувствовал, каково это — собирать переломанными, трижды выгнутыми пальцами свои волочащиеся по земле кишки. Но на Уинтерса даже насильно не получалось особо злиться: я несколько сочувствовал ему и лелеял надежду, что засранец не такой уж и дурачок, каким сейчас прикидывался, и в его мозге вместе с внезапным свистом серпа у затылка всего-то оборвались особо важные нейронные связи, отвечающие за понимание, что порой не стоит дразнить зверя и пытаться ощупать, насколько остры его зубы. — Я просто курить хочу, понял? — рыкнул я, брезгливо переступая подрагивающую полупрозрачную кочку, и добавил: — Так что завали ебло и будь потише — мы почти на месте. Нам оставалось пробраться сквозь облепленный противной слизью проход меж скалами, и я шустро завернул в него, приказав Итану следовать за мной. Здесь начинались владения Моро — и располагалась его убогая лаборатория, — впрочем, никем не охраняемые, кроме, конечно, самого Сальватора, который только и делал, что опрокидывал редкие лодки и пожирал несчастных рыбаков, осмелившихся ради скудного улова ступить на территорию водохранилища. Я знал ещё о нескольких извилистых тропках, ныряющих в опустевшие шахты под землёй и выводящих прямо в убежище страшилы, однако предпочёл разведать обстановку, прежде чем дразнить беззубую, но всё же плотоядную рыбёху на её территории. Моро в целом не представлял для меня особой опасности: вряд ли он смог бы долго противостоять ударам стального молота. За самого Уинтерса я не слишком переживал — живучий и юркий шельмец ухитрился прихлопнуть двух моих сестёр едва ли не голыми руками, и я испытывал дикое любопытство поглядеть, как же он расправится с оставшимся братцем. Сальватора нельзя было оставлять в живых — он пылал каждой своей видоизменённой клеткой в любви и преданности к Миранде, и ради неё же влачил жалкое существование, не желая наконец-то отправиться на поклон к предкам. «М-матерь Миранда, я го-о-тов… на всё ради Матери!» Тьфу! Меня вновь потянуло блевать: от воспоминаний ли о ничтожно-сопливых завываниях рыбьего дебила, или же так на меня вновь действовал смердящий воздух, вонью своей вбившийся прямо в ноздри, как только я выбрался из прохода на белый свет и принялся отряхивать полы пальто от липкой зеленоватой дряни. Итан выполз следом спустя пару секунд и активно замотал головой направо и налево, разглядывая местность. По водохранилищу, прямо над водой, длинными рваными лоскутами тянулась белёсая туманная дымка, сквозь которую уставшими великанами торчали покосившиеся ветряные мельницы. По их тёмному от вечной сырости дереву ползли глубокие борозды трещин, а искривлённые лопасти скрипели при малейшем дуновении ветерка. Мельницы всё ещё с горем пополам вырабатывали электричество, питая подъёмный механизм плотины и убогую лабораторию Сальватора. Наш с Итаном путь пролегал на противоположный берег, мимо разрушенных и полузатопленных рыбацких хибар к одной из заброшенных шахт, что щербатой чернеющей пастью зияла в серых скалах. Там урод и просиживал большую часть времени, и там же — я был уверен, — запрятал колбу с Розой. На водохранилище я не собирался задерживаться ни единой лишней минуты — отыщем рыбёху, прикончим и заберём оставшуюся часть маленького супового набора, заботливо расфасованного Матерью по банкам. — Пройдём вдоль берега, — я ткнул пальцем в сторону поросшего высокой травой участка, — спустимся и свернём мимо крайнего ветряка на мостик. Итан молча кивнул и, не став меня дожидаться, двинулся первым, но, пройдя несколько десятков метров, остановился и встревоженно застыл. А потом, до побелевших костяшек стискивая цевьё дробовика так, что ещё немного — и металл бы прогнулся в руках, сквозь зубы процедил: — Там Редфилд. — А… блядь! — до меня лишь спустя секунды дошло, о ком он говорил. — Только их нам не хватало. Спрячься, ёб твою мать, Уинтерс! Резко схватив его за запястье, я метнулся к груде кирпичных обломков и поудобнее умостился за ними. Итан же, высвободив руку из моей хватки, стянул рюкзак и послушно присел рядом на корточки, теранувшись изгвазданным рукавом о моё плечо. У деревянной скосившейся хибары, к которой вёл один из мостиков, ошивались разодетые в одинаковые тёмные куртки человечки, спешно пакуя своё добро в рюкзаки и небольшие пластиковые контейнеры. Пожитки они оттаскивали на берег водохранилища и, благо, торопились поскорее свалить, — в противном случае нам бы пришлось пораскинуть мозгами, как обойти чужаков и не попасться на их датчики: те наверняка притащили с собой кучу подобной замудренной аппаратуры. От их зорких глаз нас надёжно укрывала стена пожелтевшего сухого камыша, что густо разросся вокруг, брошенный на берегу хлам и остовы лачуг, бурыми костями торчавшие из земли. По водной глади лишь изредка пробегала мелкая рябь от вяло плескавшейся у поверхности живности, а самого Моро не было и духу, — рискну предположить, что недоумку было просто глубоко плевать на незваных гостей на собственном пороге. Пока мы просиживали время, дожидаясь, когда свора расползётся, я отыскал взглядом их главного — широкоплечего мужика в чёрном, кивками раздающего приказы — и ткнул локтем насупившегося, как примёрзшая птичка на ветке, Итана: — Псы так не вернулись. — Ты о чём? — Ликаны, бестолочь. Я отправил их на разведку; видать, этот твой Редфилд с дружками встретили их ещё на подходе и… — Он не мой, — резко отчеканил Итан, не дав мне договорить. — Ты не особо следишь за дворнягами, раз умудрился их проебать. — Завались, Уинтерс, — я ещё раз да посильнее пихнул его локтем в бок. — Щенков у меня в достатке, а вот снующие туда-сюда засранцы в форме могут подпортить нам весь план. — У нас нет плана! — прошипел он, не менее болезненно саданув меня костяшками по рёбрам. — А ты, паникующий кретин, всё утро только и делал, что носился от угла к углу… — О-о-о… — я стянул солнцезащитные очки на переносицу, чтобы получше рассмотреть смельчака и его тяжеленные стальные яйца, а после ткнул его пальцем в висок, — благодаря мне, паникующему кретину, ты не сидишь сейчас безоружный с голой жопой! — Благодаря твоей сраной семейке я теперь собираю дочь по частям! — Вы, мистер Уинтерс, — я не стал воздерживаться от ответа, — можете пойти и попросить помощи вон у того здоровяка и его дружков! — Иди ты к чёрту, Гейзенберг, я с тобой только ради Розы, а к этому мудаку и вовсе на пушечный выстрел не подойду, — на короткое мгновение на лицо Уинтерса наползло выражение откровенной злости и презрения, но столь же быстро рассеялось, будто неуловимый сквозняк сдул невесомые пылинки с подоконника, и лишь тоской запало в тонкие морщинки вокруг глаз. — Что он сделал? — уже без язвительности спросил я. Уинтерс ненадолго замешкался в сомнениях, стоит ли отвечать, мысленно поклацал всеми возможными тумблерами переключения — занятно, как он, секундно хмурясь, то сдвигал угловатые светлые брови к переносице, то нервно прикусывал нижнюю губу — прямо по свежей, но уже подзаживающей розоватой трещинке; — и наконец-то, всё же посчитав меня достойным откровенностей, выдохнул. — Пристрелил мою жену. Прямо на семейном ужине, как животное. Думаешь, я когда-то смогу забыть ту первую пулю, что навылет пробила ей плечо? — Итан за один короткий ответ посерел всей своей фигурой и сник, понуро вперившись взглядом себе под ноги. По лбу его пробежалась глубокая складка, некрасивой расселиной прилипнув к бледной коже, а спина согнулась, как будто сама небесная твердь несмеримой тяжестью пала ему на плечи и с хрустом сломала позвонки. — Или те пять, что он выпустил в её бездыханное тело, глядя мне в лицо? Вроде мы никогда не были друзьями, и он ни разу не сидел за тем же столом, отмечая наш переезд и рождение дочери. А после забрал Розу, и всё, что я выстраивал годами, Гейзенберг, кануло в небытие. Фух! — прогорело синим пламенем. Понимаешь, что он сделал? Что я мог ему ответить? Я недоумевал, как он умудрялся так откровенно светиться лучиной своей печали для абсолютно чужого ему, не осознавал, каково это — терять в секунды; — у меня ведь с самого начала ничего не было, кроме полустёртых детских воспоминаний и фамильной фабрики, на многие годы ставшей защитным панцирем из камня и металла. На губах засвербело защитной насмешкой, а я внутренне ощетинился, лязгнул зубастыми пастями своих чудовищ, перекусывая натянувшуюся нить зависти и непонимания. Где-то в глубинах разума мне хотелось по очереди раздробить Уинтерсу каждую косточку лишь за то, что он был всё ещё способен на подобную честность в своих слабостях; за то, что не стыдился её, пряча за навесными замками скрытых эмоций, — за то, что я находил притягательным перебирать его детали пальцами, звеняще раскидывая их по коробочкам. — Ладно, — спустя минуту ровным тоном произнёс я, хлопнув Итана по плечу, и, схватившись за рукоять молота, поднялся на ноги, — вопрос закрыт. Оружие в руки и потопали — вояки свинтили. Каду, цепким коконом оплёвший моё сердце, молчаливо давил в грудину и еле ощутимо пульсировал, вторя живому мотору, но, едва я сделал шаг в пещеру Моро — встрепенулся, привычной тяжестью подпирая рёбра. Не пришлось даже следить за водой: Сальватор решил повременить с утренним купанием и приветствием посетителей да забился поглубже в нору. Шахта, служившая ему убежищем, когда-то, возможно, видала лучшие времена, судя по множеству пожранных ржавчиной вагонеток и брошенным орудиям труда, но уже при мне здесь вовсю царили разруха и запустение. Толстые балки, подпиравшие свод, от вечной влажности поросли склизкой плесенью и зеленоватым мхом, а кое-где, прогнив до основания, и вовсе обвалились. Мы направились вглубь, в длинную каменную кишку, переступая разбитые и давно не используемые рельсы, вдоль которых валялись растрощенные бочки и покрытый грязью и слизью мусор. По стенам червями извивались провода, питая мутные круглые лампочки, и сплетались в одну толстенную змею, ведущую прямо к каморке Моро. Я навострил уши, стараясь уловить среди падения капель и тихого гула ветра в щелях меж камней инородные звуки, и расслышал невнятное бормотание и топанье над нашими головами. — Ты ведь тоже способен превращаться, как твои родственники? — шепнул Итан, вновь передвигая ползунок своего лирического настроения в сторону любопытства. — Способен. И желаю тебе никогда не познать моего превращения, — проворчал я и мельком взглянул на него: Уинтерс едва слышно шлёпал по грязи за моей спиной, ступая уже до обыденности аккуратно и мягко, словно опасался растревожить дремлющее во мраке безмолвие этого места. — Держись позади и не высовывайся. Я быстренько. С его вопросом на минуту затихший Каду вновь дёрнулся в груди, а меж лопаток пополз сквозняк и колючим холодком ноюще вгрызся в мышцы — прямо туда, где в плоти мелкими кусками однажды застрял металл и сросся с ней воедино под кожей. Итана, казалось, интересовало всё, кроме собственной причудливой природы и необъяснимо шустрой регенерации, и он упрямо отводил глаза от столь непримечательной способности, ловко натягивая на себя личину обычного человека. Внутренний радар с той же упрямостью и по-прежнему не подавал ни единого сигнала в его присутствии, зато во всю глотку вопил о присутствии моего брата, и мне отчётливо чуялось зловоние его болезненной тревоги, словно плесень покрывавшей каменные стены. Я стиснул пальцы на рукояти молота и стащил его с плеча, а под ладонью искрой проскочил слабый разряд — от Моро нас отделяли несколько десятков ступеней и пара пустующих помещений, но близила общая решимость вновь проредить строй наших противников. — Б-брат? — удивлённо протянул Сальватор, едва завидев меня в дверном проёме и настороженно вжавшись в дальний угол своей комнатушки. Итан же разумно нырнул в тень позади меня и в ожидании притих с дробовиком в руках, словно кошка, вот-вот готовая одним прыжком сцапать беспечную мышь; — попади ему свет на сетчатку, и он бы обязательно отразился зеленцой. Выглядел Моро до привычного отвратительно и даже хуже: укутанный в грязную затёртую накидку, покрытую водорослями и речным мулом, он дёргался и трясся подобно столетнему старику, заламывал хилые перепончатые ручонки и чесал свои вздутые мерзкие наросты на шее, прямо на которые из вечно приоткрытого, гнилозубого рта стекала слюна и вязкая слизь. Я успел изрядно напугать его одним только появлением и нарочно громкой поступью и планировал в последний раз слегка отыграться на нервишках трусливого прихвостня, прежде чем оказать последнюю в его жизни любезность — быструю смерть. — Ч-что ты здесь делаешь?.. — несмело промямлил он, поглядывая то на меня, то на молот и нервно топчась босыми пятками по луже смердящей кислятиной рвоты. Такая же противная дрянь ползла и по стенам его комнатушки до самого потолка, облепливая их плотным слоем. — Меня послала с указаниями достопочтенная Матерь, — на ходу сочинил я и, хмыкнув, язвительно прибавил: — Развлекаешься, братец? Рядом на столике сорил помехами сломанный телевизор, и у меня не появилось ни капли сомнений, что дурачок всё время просто-напросто бездумно пялился в мельтешение серых точек на экране. — Н-не работает, нет цветного кино, — жалостливо протянул он, пошевелив погнутую антенну и глухо булькнув распухшим горлом, и с надеждой поднял на меня свои мутные рыбьи глазки. — Зачем я понадобился маме? Он-на призывает меня? Желает что-то поручить? — Ты никому не нужен, Моро, — я участливо склонил голову набок. — Но… Но… это ведь мне приказали охранять чудо-ребёнка, — взгляд его загнанно метнулся в противоположную часть комнаты. Дурень даже не додумался понадёжнее припрятать вверенную ему колбу! Да припрись сюда Уинтерс сам, и он без усилий обошёл Сальватора, стащив у того сокровище в буквальном смысле прямо из-под носа. Я, растянув губы в довольной улыбке от уха до уха, шевельнул пальцами, и жёлтая банка с металлической крышкой мигом влетела мне в ладонь. «Розмари У.» — разборчивыми и чёткими завитками букв, как в каждой лабораторной записи Миранды; — ах, какая же наверняка это радость, распихать её заботливые женские руки по банкам? — Стой, стой, стой, брат, — тут же запричитал Моро, встревоженно перетаптываясь на месте. — Что ты делаешь с чудо-ребёнком? — Теперь это не твоя забота — его буду охранять я. — Нет… — он сгорбился ещё сильнее и затрясся, забившись поглужбе в угол. Слабые ручонки задёргались как в припадке, когда Сальватор принялся их заламывать, хрустя воспалёнными суставами. Спина его под одеянием забугрилась и пошла ходуном, словно Моро от досады был готов обратиться прямо сейчас и заполнить своей бесконтрольно мутирующей плотью всё свободное пространство. — Не может быть! — Мама тебе больше не доверяет. А на моей фабрике, среди стен и металла, будущая Ева будет под защитой. «Сальватор слабый» — так мне сказала она, — я подкинул банку в воздухе, но, услышав недовольное шипение за спиной, примирительно выставил ладони, и та неподвижно зависла перед моим лицом. — Ты врёшь, врёшь! Ради Матери я п-пойду на всё! Снова издеваешься… Хочешь отнять… чтобы надо мной все насмехались… Я не отд-дам! Не отпущу тебя! Облепившая стены слизь заколыхалась, вспенилась и набухла огромными пузырями, наглухо запечатывая окно в стене и один из проходов, а я, кривясь, приподнял молот, чтобы ненароком не запачкать его в результаты жизнедеятельности Моро. — «Он недостоин оберегать моё маленькое сокровище» — её слова, — я не без удовольствия подлил масла в огонь его паники и ненависти к себе. — «Он уродлив и напугает ребёночка!» — Нет-нет-нет! — Гейзенберг, — прорычал из мрака Уинтерс, — ебать тебя, заканчивай развлекаться! Эта дрянь уже повсюду! — Ты… не один?.. — остолбенело пробулькал Моро, тыча в меня узловатым пальцем. — Увы, братец, — я взглянул на него, вновь улыбнувшись, и, клянусь, тот впервые всё понял без отдельных пояснений. Он в немом ужасе пялился на меня, силясь выцепить за тёмными стёклами очков хоть один мимолётный проблеск надежды, но я, широко раздувая ноздри, набрал побольше воздуха в лёгкие и покрепче ухватился за молот. И на выдохе, под удивлённый шепоток Уинтерса, со всей силы впечатал Сальватора в стену позади него. Он закряхтел, и ноги его тут же подкосились, не в силах удержать грузное бесформенное тело, а я внезапно ощутил тот редкий укол совести — настолько Моро сейчас выглядел по-детски беспомощным и слабым. Он завалился на бок и, хныкая, выхаркнул сгусток слизи и черноватой вязкой крови, что бурым пятном впиталась в доски пола. — Ма-а-ма! Т-ты… п-предал… Мат-терь… — задыхаясь и корчась проскрежетал он, еле двигая сломанной челюстью с выбитыми зубами, пока я не оборвал его прерывистую речь ещё одним мощным ударом — и после ещё одним, и ещё, и ещё, и ещё — до хруста раздробленных костей и звучного чавканья плоти. Каду в моей груди затих, как затихло и дыхание Моро, и я с минуту простоял неподвижно на месте, камнем нависая над его измятым-избитым телом, прежде чем развернулся и прошествовал мимо Итана на выход. Не нашлось бы ни единого человека или твари, сочувствующих страданиям и уродству Моро, а я уж и подавна не стремился им становиться — лишь исполнил то, на что пернатая сука так и не удосужилась выделить и минуты своего нечеловечески растянутого времени. — Ты с семейством не слишком жаловали Моро? — кроме Уинтерса, конечно. Он с такой бережливосью и опаской жал к себе добытую колбу, вроде та мистическим образом обратилась в живого румяного младенца и готова была вот-вот разреветься на всю округу. Будь его желание, и он бы завернул безжизненное холодное стекло в розовые пелёнки, но пока только кутал в свою мелочную отеческую радость и воодушевление, не испорченное раздумиями о нашей главной крылатой проблеме. — Сальватор был волен сам выбирать свою судьбу. Однако принял беспрекословное служение местному божеству, — я побултыхал молот в воде, смывая с него кровавые разводы. — Нам бы лучше узнать, куда намылились твои знакомцы. — Да хрен его знает, — буркнул Уинтерс, скрипнув подгнившей доской. — Редфилд меня в свои грандиозные планы не посвящал. Но где этот мудак, там скоро объявится и остальной Альянс. — Выжидают, — хмыкнул я. — Раз не удаётся вытащить зверя из норы, стоит заготовить на него манок и калибр. — Не смей, Гейзенберг. — Даже в мыслях не было, детка, — тут же оправдался я, состроив как можно более сожалеющую рожу и откровенно соврав по всем фронтам сразу. — Мне попалась рация… ну, одного из тех дружков, ехавших с тобой в машине. Может, — я пошевелил пальцами в воздухе, — мне удастся её оживить. — И когда ты думал об этом сообщить? — Ты словно сварливая жена, Итан, — ничем не угодишь, тьфу! — я смачно сплюнул в воду и снова пожалел, что позабыл свой портсигар. — Курева бы… Я не успел договорить, мечтательно мусоля прилипчивую мысль о хорошечной затяжке, а он — вновь огрызнуться: вода в реке забурлила и волнами хлынула под ноги, а хижина и мостик позади нас с грохотом разлетелись в щепки. Ебучий ублюдок ухитрился не подохнуть! — Сука! — раздосадованно ругнулся я, делая короткую перебежку к уцелевшей части мостика, и едва не завыл, не заметив около себя Уинтерса. Возможно, мне несколько не доставало внимательности или дальновидности, хоть я — не скрою — и считал иначе, прекрасно осознавая и вполне реалистично оценивая свои умственные способности. Вероятно, мне стоило получше приглядеться к Итану, провести тщательную оценку навыков и ловкости, расспросить о добытых непосильным трудом фобиях и всей той липко-вязкой дряни, что селилась, прорастала корнями и буйно цвела в головах неподготовленных городских жителей, внезапно попавших в забытую всеми богами, далёкую румынскую деревушку, до отвала напичканную мутировавшей плотоядной дрянью. Может, нужно было проявить немного понимания, чтобы в дальнейшем не просрать из-за одной малейшей упущенной детали весь нехитрый задум, потому что я проебался и совершенно не учёл того, что светловолосый кретин — да драть его во все щели! — брал уроки плавания у кирпича. Уинтерс пошёл на дно вместе с оружием и зажатой в руке банкой, но спустя мучительно долгий десяток секунд, истерично барахтаясь в мутной воде, всплыл на поверхность. Я, шустро перескочив через обломки лодки, успел сцапать его за лямку знатно потяжелевшего рюкзака и дёрнуть на себя, вытаскивая на деревянный мостик. Итан дрожащей мокрой кучкой шлёпнулся рядом и, пошатываясь, с трудом поднялся на колени. — Мать твою, смотри на меня! — зло рявкнул я, обхватив ладонями его смертельно бледное лицо. — Смотри на меня, идиот! Какого хуя ты молчал, что не умеешь плавать?! Уинтерса знатно колотило от холода — да так, что зубы не переставали ритмично отбивать чечётку, а вновь разбитые губы посинели, и свежая капля крови, контрастно алея на них, сползла к заросшему короткой светлой щетиной подбородку. — Сука! Соберись уже, ебать тебя! — я тряхнул его голову, позволив спутанным прядям упасть на лоб и прилипнуть к мокрой коже. — Где банка? — Он… — Итан закашлялся, отхаркивая воду прямо себе под ноги и цепко хватаясь за моё запястье. — Где чёртова банка? — чётче повторил я, но он не ответил, а только жалобно вперился взглядом в моё лицо. Мне захотелось со всей дури залепить ему пощёчину — так, чтобы светлая кожа неминуемо запятналась в болезненно-красный и синеву, а сам он обязательно глядел с обидой и по-ребячески смешно сопел — как умел, наверное, только он один, — но пальцы в перчатках только со скрипом проелозили по скуле и до челюсти; — Итан откровенным отчаянием стекал по моим ладоням и капал испугом на ботинки. Зрачки его расширились до предела, заполняя радужку непроницаемой чернотой, и та, казалось, чуть потемнела, будто напиталась отравы из болота. Я впервые ощутил его страх: чистый, густой, словно застывающая смола на стволах старых сосен, — иной. Страх, которым можно было бояться лишь за то, что откровенной искренности ценно и возлюбленно всей той мягкой внутренней теплотой. Итан точно нырнул в личный и никем неизведанный вихрь мыслей, что кислотой разъедали всю его решимость, плавили оболочку отчаянного смельчака и упрямца, разрушая её слой за слоем и оголяя хрупкое и слабое нутро. — Банка? Прошу, скажи, что ты просто выронил её. — Моро… он… — Уинтерс поднёс к моему лицу подрагивающую правую руку, и я подметил, что урод успел оторвать край многострадального рукава и содрать ему знатный шмат кожи с запястья. — Он проглотил её. — Проглотил? — нелепо переспросил я, а Итан тихо всхлипнул, шмыгая носом. — Сожрал мою Розу. — Ладно, — я шлёпнул себя по бедру, подхватил его под мышки и рывком поднял на ноги, устанавливая в вертикальном положении. — Ладно. Мы вернём Розу. Не куксись, папаша. Я знаю, как поднять плотину. — Л-лжец! — на мостике позади меня послышался всплеск и бульканье. — М-матерь… про всё узнает. — Удивлён, что такому ничтожеству, как ты, не хватило… братец, — процедил я сквозь зубы. — Ты… — Моро ступил вперёд, кренясь вбок и подволакивая сломанную и неестественно вывернутую ногу, — мерзкий предатель. Миранда… уже подготовила… церемонию! — Да срал я на твою мать с замка Димитреску! — сдаётся, я сейчас слишком пережал предплечье Уинтерса, и он, зашипев, дёрнулся в моей хватке, пытаясь высвободиться. — Ты подохнешь, как только она узнает, что ручки её милого младенца переварились в желудочном соке! — Не издевайся! Он согнулся напополам, прямо в реку изрыгая из себя мерзкую рвоту. Правая его рука висела бесполезной изорванной плетью вдоль тела, и лучевая кость острым растрощенным обломком торчала сквозь мышцы и покрытую наростами кожу. По лбу и вдоль переносицы извивалась длинная глубокая рана, оголяющая череп, а из пустой глазницы по лицу текли черноватая сукровица и мутный гной, смешиваясь с кровью и капая на подбородок и шею. Огромные опухоли на спине полопались, будто прозрачные мыльные пузыри, обнажая болезненную плоть, что нитями уже тянулась от края до края раны, пытаясь зарастить нанесённые мной увечия. — С ней должен быть я! Не он! Ма-а-ма должна мной гордиться! Я оттолкнул Итана и резко замахнулся, желая прервать вырывающийся из его рта смрад и нытьё, и мой молот прогудел над его уродливой башкой — едва ли за секунду до того, как Моро, обращаясь, выпустил несколько пар извивающихся отростков-червей, стал аномально раздуваться и свалился в воду. — Не пытайся бежать, ублюдок! — прокричал я ему вслед, наблюдая, как из воды, поднимая волну, вынырнул покрытый чешуёй и рыбьими глазами позвоночник и острый костяной плавник. — Вряд ли ты умеешь плавать по земле! И он действительно не умел, но довольно шустро ползал по скользкому илу, перебирая искривлёнными когтистыми лапищами и отталкиваясь мощным рыбьим хвостом. Я впервые столь близко наблюдал его превращение, и оно не впечатлило меня ни на йоту — только в очередной раз убедило о потребности сократить популяцию противоестественных уродов. Но я был доволен; я секундно ликовал и в разуме своём возвышался над его бессилием и шлёпал ботинками по дну, обходя накопившийся и вросший в него мусор. Итан бы возился вечность, пытаясь разобраться в кнопках и хитросплетениях проводов на панели управления плотиной и спустить воду, скакал меж дырявых мостиков и ветряков, но я столь милосердно лишил его подобного удовольствия и управился за десяток минут: не мне ли знать, как подтолкнуть налаженную же мною систему. И теперь со спокойствием затихающего урагана выдирал из старых затопленных халуп и груд накопившегося на дне хлама любой не доржавевший до состояния трухи металл. Выходило плоховато, не слишком цепко меж атомами и рваными краями кусочков железа и распыляясь мелкими искрами и силой меж пальцев, но достаточно, чтобы прорвать толстую кожу и раздробить рыбьи косточки. Мне годилось всё: остатки труб, реек и столбов, обручи от бочек и толстые самодельные гвозди; — я превращал рухлядь в оружие, пока Итан перебежками сновал меж лачуг, дразня Сальватора и расстреливая боезапас. — Сука… да хватит мять яйца! — зарычал Уинтерс, уворачиваясь от когтей. — Возьми свою приблуду и помоги мне наконец-то! — Повежливее к моему молоту, сладкий. Я не буду его больше пачкать. Поразить сердце чудовища остротой стрелы — разве помыслилась бы столь очаровательно благородная смерть Моро? — Не мучай меня! — провыл он и захлебнулся отчаянным криком и своей же ядовитой рвотой, когда первый штырь с хлопком продырявил слепые глаза-пузыри и вошёл в мышцы, пригвоздив его хвост к земле. — Не мучай меня! М-ма-а-ма! Второй и третий вонзились — столь синхронно чётко с выстрелами дробовика Итана, выглядывающего из-за ненадёжной трухлявой стены, — в спину и раздутое пузо, крошась и прорывая скрученные червями метры кишок, а Моро истерично захныкал, хрипло откашливая забивающую нутро слизь, и рванулся вперёд, с брызгами загребая конечностями грязь. Я надавил на штыри, вгоняя их поглубже в тело, и прикрикнул на Уинтерса: — Брось ему чего-нибудь под ноги, тормоз! — Твои сраные бомбы к чёрту отсырели, Гейзенберг! — огрызнулся тот, выпуская обойму пистолета в раскрытую пасть Моро и перезаряжаяя оружие. — Не повреди колбу! — Знаю! — я немедленно метнул в братца ещё одну «стрелу» и бесформенный острый комок металла, целясь в локтевой сустав и надеясь его перебить. Моро взревел и завыл, проклиная меня и зовя Матерь, и завалился на бок, однако немедля вскочил и принялся карабкаться на крышу одной из хибар, пузом сдирая доски. Из глубоких рваных ран лилась по-человечески алая кровь, стекая по деревянным перекрытиям, а сам он натужно захрипел, пытаясь вытащить застрявший в плоти металл, и стал разноситься в размерах. Я резко пихнул Итана в грудь, прижимая его к стене, и укрылся сам, пережидая дождь из кислотной рвоты, способной прожечь одежду и кожу. Запястье Уинтерса успело затянуться корочкой, и даже тряпьё чуть подсохло; — шельмец на ощупь парил живым теплом и вновь заполнившей вены и артерии решимостью. — Дрянь, — скривился он, пристально следя за падением зеленоватых капель, а его сердце гулко стукнуло под моей ладонью — раз, два, три и до неловкого жжения в кончиках пальцев, — и я немедля отдёрнул руку. — Это… несколько проще, чем… — Чем с моими сёстрами? — натянуто ухмыльнулся я и прибавил: — Сказал бы ты то же самое и обо мне?.. Уинтерс не ответил, порылся в рюкзаке, технично вогнал заряженный магазин в пистолет и на ходу щёлкнул затвором, выскакивая мимо меня из укрытия. Я развернулся на пятках и последовал за ним, отыскивая взглядом засевшего в грязи и слизи Моро. Тот выглядел ещё хуже, чем после близкого знакомства с молотом, и с завыванием ковырял раны обломанным когтем, выдирая из них кусочки железа. Обломки металлических штырей валялись рядом в грязи, и я поднял их в воздух, раскручивая над головой. — М-ма-ма… — Помочь, братец? Моро оттолкнулся и на иссякающих силах пополз мне навстречу, поднимая брызги, однако взрывная волна сшибла его с ног и перебила и без того повреждённый хвост. — Одна сработала, — оправдываясь, повёл плечами Уинтерс, материализуясь за моей спиной, будто чертёнок на перекрёстке. — А ты хорош, — я растянулся довольной лыбой от уха до уха, наслаждаясь грохотом последовавших выстрелов и до абсолюта бахвальски запустил металлический вихрь в Сальватора, раздирая его в клочья. Признаться, я успел подустать и знатно умаяться без курева. — Ты ду-умаешь, что ст-танешь… свободным?.. — в агонии просипел Моро, на каждом слове дёргаясь всей тушей, и внезапно очень тихо и хрипло рассмеялся, совсем не свойственно своей манере: будто перед смертью, уже сомкнувшей клыки на его распухшем горле, в единый и последний раз перещёлкнул личность из пресмыкающегося ничтожества в кратковременную свободу. — Мы… мы навечно будем с тобой… и М-матерь будет. Тебе не сб-бежать от себя самого, глупый младший брат. Чуж-жак не поможет. — Плевать, — я отвернулся от него и вытащил из ножен на поясе армейский нож. Тот по-родному удобно уложился в подставленную ладонь Итана, намертво сжавшего пальцы на рукояти. — Canis mortuus non mordet, Моро.