Помоги
На языке привкус железа и мольба о помощи. — Помоги... — слабый шепот утопающего в толще воды.Слабая
— ...пожалуйста, — теплится надежда в погибающем. Сама ведь справиться никогда не можешь, на помощь надеешься. А кто поможет? Думаешь, что он? А ты ему такая нужна? Беспомощная, мерзкая, жалкая. Сдохнешь и всех освободишь от своего напрасного существования. С самого детства всех обременяла. Никому ненужная, бесполезная, помощи от тебя не дождешься, а сама сейчас о ней молишься. — Замолчи... Замолчи... — мокрые руки затыкают уши. Но голос не затихает. Он внутри. Разгорается ядовитым пламенем, копоть гоняет по артериям. Ржавым гвоздем старые шрамы препарирует. Знает, какую рану первую вскрыть. Знает, куда больнее надавить. Делает это нарочно неаккуратно, дергая за всевозможные нервные окончания. Грязью топчется по открытым болячкам.Нелюбимая
Он тебя никогда не любил. Он тебя только ебет. Ты для него кусок мяса. Не более. Он тебя не выбирал. Он тебя подобрал. Как можно полюбить неполноценное? Как можно полюбить сломанное? Как можно полюбить использованное? *** Глаза впиваются вороватым взглядом в широкую спину. Неровные ногти нервно царапают тыльную сторону ладони. По спине отрывисто ползет склизкое нечто, нашептывая сладким голосом неопознанное. Ухо напрягается, чтобы расслышать, но мозг противится информации. — Я Прокопенычу сказал, что за тебя смену отработаю, — Игорь добавляет три ложки сахара в чай. — Ты бы сходила к ним, — он ждет ответа, спиной чувствует внезапно образовавшуюся нематериальную тревогу. — Развеялась что ли, вареников бы налепила. Нервы подлечишь. Гром мешает сахар ложкой, неосознанно ударяя ее об стенки кружки, создавая цикличный шум. Краем глаза он хватает размытые образы, а в голове уже выстраивается цепочка действий. Сейчас главное сосредоточиться на голосе. — Помню, когда Прокопенко первый раз меня позвал, — хмыкает добродушно парень, откладывая ложку на стол. — Тож не понимал, в чем суть этой лепки. Нахрен эти пельмени лепить, детский сад какой-то. Игорь выбивает кухонный нож из дрожащей руки, собирая хрупкое тело в охапку. Цветана дергается, извивается как змея, что-то бормочет, пока багровая кровь неспешно льется на разноцветную скатерть. Гром сохраняет спокойствие, зажимая прозрачное запястье большой ладонью. — Тише, тише, — шепчет на ухо. То ли себе говорит майор, то ли неудавшейся самоубийце. Свою панику он отложил, акцентируя свое внимание на одном единственном субъекте, который подвергся не только поглощающей паники, но и самой настоящей истерике. — Тшш, сейчас... — девушка барахтается в крепких объятиях, мотая головой в разные стороны. Затылком ударяет Игоря прямо в нос. Тот кривится, но не отпускает. — Тише, солнце... Гром садится кое-как на табуретку, усаживая на свои колени неспокойную Цветану, как маленького непоседливого ребенка. Он медленно ее укачивает, подбородком уткнувшись в ее макушку. Он чувствует, как его серая футболка пропитывается слезами и теплой кровью. — Слабачка... — шепчет девушка в его грудь, обретая слабый контроль над своим телом. — Слабачка... Сердце неприятно замирает, когда он слышит такие слова от нее. Парень гладит свободной ладонью дрожащую спину. Он ощущает под рукой выпирающие позвонки, очертания ребер. И мурашки бегут уже по его спине. Чувствовать истощение дорогого человека страшно. Но еще страшнее, когда ранее этого не замечаешь. — Игорь, я такая мерзкая... Как ты можешь любить меня? — тихий голос бьет по ушам как колокольный перезвон. От каждого слова бросает в холод. — Котенок, ты где таких слов нахваталась? — Гром не знает, что говорить, но он знает, что это не так. Как его девочка может быть мерзкой? Надрывные всхлипы утопают в сильной груди. Девушка дает волю своим эмоциям, выпуская все слезы, которые копились в ней с того рокового дня. Она шепчет ужасные вещи, происходившие с ней. Говорит все без утайки. Потому что паразит ее отпускает. Пробка, образовавшаяся в душе, наконец-то прогнила. Как долго она гнила, пока Гром был в неведении? Сейчас не столь важно. Важны лишь осторожные касания надежных рук, будто она фарфоровая кукла. Игорь не отвернулся от нее. Он не назвал ее грязной. Он не назвал ее слабой. От него она не услышала обвинений и упреков. Она отдала свою необъятную боль ему, а он заточил ее в спичечный коробок.