Наружу изнутри

Тишина громко наседает. Она словно материализовалась в машине и едет третьим пассажиром на заднем сиденье. Третий пассажир, который заставляет неуютно молчать. Но кто из троих лишний? Безмолвие, Петр или Серафима? Красные огни от фар отражаются на безразличном лице. В то время как на хмурое лицо падает отблеск от экрана телефона. Никогда прежде мелодия звонка не доставляла такой дискомфорт. Петя отключает звук, нервно барабаня указательным пальцем по рулю. На мозги капает всё: звонок от Дениса Сергеевича, нескончаемые пробки, тяжелое молчание. Если первые два пункта входили в бытовую повседневность, то последнее явление было крайне редким. Парень по пальцам может пересчитать их ссоры. Их было всего две. Первая произошла в самом начале знакомства, когда Хазин намеренно выводил Серафиму на эмоции. А вторую идеально описывает русская поговорка: «Милые бранятся — только тешатся» Но в этот раз все серьезно. И Хазин это чувствует. Чувствует щемящую недосказанность, нарастающую ярость и жгучую обиду. Петр косится на Серафиму, излучающую весь вышеперечисленный спектр, и мысленно прикидывает, когда девушка взорвется. Они стоят в пробке уже сорок минут, а значит, что до конфликта осталось немного. Не может же она молчать всю дорогу? Петя перестраивается в другой ряд, чуть не поцарапав крыло машины. Гадко и тяжело на душе. Было бы легче, если бы Фима кричала, ругала его и била. Тогда он хотя бы знал в чем дело. Но неизвестность продолжает нагнетать. Парень тяжело вздыхает, чтобы спровоцировать девушку. Серафима не обращает на это внимание, продолжая рассматривать вечернюю Москву через окно.       — Так, — сипло звучит его голос от долгого молчания. Он прокашливается, взглядом пожирая профиль Фимы. — Можешь меня уебать, если тебе от этого станет легче, только не молчи. Ни один мускул на девичьем лице не дергается. Серафима продолжает невозмутимо смотреть в окно. Стоит ли поднимать эту тему? Может, она ошиблась и это улика от прошлого рейда? Может, зип-лок с другим содержимым? Фиме самой становится смешно от своих мыслей. Ага, пакетик не с наркотой, а стиральным порошком для того, чтобы застирывать пятна на рубашке от кофе во время работы.       — Заяц, ты же знаешь, что я не люблю, когда ты молчишь, — Петя гладит девушку по коленке, чуть задирая цветочное платье.       — Заяц, ты же знаешь, что я не люблю, когда ты мне пиздишь, — передразнивает его Фима, стряхнув холодную ладонь со своей ноги.       — Когда я успел тебе напиздеть? — в голову начинают стучаться тревожные мысли. Петя нервно сглатывает, следуя за черным мерседесом. Такими темпами они домой в полночь приедут. Надо было рабочие мигалки забрать со склада. Почему он не подумал об этом, когда был на работе? Знал же, что так и будет.       — Я нашла у тебя наркотики, — наконец-то после длительной паузы Фима осмелилась это сказать. Она с такой ненавистью посмотрела на Хазина, что тому стало вмиг совестно.       — Логично, что ты найдешь у сотрудника ФСКН наркотики,— усмехается Петя, а у самого сердце в пятки ушло. Он же надежно прятал. — Погодь, — брови хмурятся, — Ты, блять, лазала в моих вещах? Теперь понятно, чем ты занимаешься дома. Хули, мы же не работаем, а значит, можем по карманам моим шариться! Самая надежная тактика — наступление. Петя пиздец волнуется, он за языком своим в повседневной жизни не особо следит, а сейчас тем более. Наговорить всякого может, лишь бы тему в другое русло увести. Не скажет же он ей: Да, любимая, я наркоман и дилер. Да и кто сказал, что Петя наркоман? Он всегда может бросить, просто не хочет.       — То есть, я еще и виновата в том, что нашла у тебя наркоту? Еще скажи, что сама тебе ее подкинула, мне ж заняться совсем нечем, — девушка злится. В машине становится невероятно душно и паршиво находиться.       — Я ж откуда знаю, чем ты занимаешься, когда меня нет? А может, это твои ебучие дружки из театра, м? — у Хазина руки потряхивает от страха быть раскрытым и злобы, которую так давно надо было куда-то выбросить.       — Конечно, Петь, приходят с кокаином и не знают, куда его деть. А я говорю: Да парню моему в пальто закиньте, он у меня, знаете ли, нариков ловит, у него не палевно будет! — иронично восклицает Фима. В обычной бы ситуации она посмеялась от глупости происходящего, но Хазин, видимо, серьезно ее за дурочку держит. — Ты так себе это представляешь? В чем проблема признаться, что ты употребляешь? Вопрос оглушает Хазина, будто чем-то тяжелым по голове ударили. Она все поняла. Она все прекрасно, блять, поняла. Что же делать? Что говорить? Как себя вести? Вдруг она узнает, что он торгует? Фима слишком справедливая, она поймет его, но не примет. Это опасно. Если все раскроется, то ее тоже посадят за соучастие. Тогда всему пиздец.       — Ты себя слышишь? Ты понимаешь, что ты хуйню несешь? — Хазин говорит быстрее, чем думает. Он ошарашенно смотрит на девушку, сжимая крепко ее запястье. — Давай еще поссоримся из-за твоей ебучей паранойи, да? — он слышит свой голос и не узнает его. Это говорит не Петя, а Петр Хазин. Петр, блять, Хазин. Серафима разжимает пальцы Хазина на своем запястье, смотря в его глаза, в которых она видит нескрываемый страх и ярость. Ей становится страшно за себя и больно от того, что Петя Петр посмел повысить на нее голос. Надо уходить. Уходить прямо сейчас. Неважно куда, главное — отсюда подальше. Подальше от грубого, бестактного и высокомерного Хазина. Хазина, который ей всегда был не по душе. Хазина, которого она в нем ненавидит большего всего. Хочется что-то сказать, но слова никак не приходят на ум. То есть, их много. Они — неуловимые колибри. Мечутся между собой, ухватить нельзя. И все эти маленькие колибри ядовитые и злые, готовые ужалить Петю по больному. Именно ранимого Петю, скрывающегося за маской бессердечного Хазина. Но Фима оставляет после себя проницательный взгляд и неприятный привкус горечи, что бьет хлеще любых слов.       — Фима! — кричит майор в открытое окно, смотря, как девушка пробирается сквозь чащу машин, стоящих в пробке. — Фима, вернись! Куда ты пошла?! — но осуждающие крики не долетают до адресата. Петя чувствует, как нить спокойной жизни вновь от него ускользает. Его жизнь и так не особо была спокойной, но хотя бы в личной жизни не было раздрая. Он знал, что после работы его будет ждать теплая постель, взаимопонимание и умиротворенность. Без осуждения, презрения и упреков. И сейчас он теряет эту привилегию из-за своего пиздежа и нежелания быть осужденным любимым человеком. Он теряется в себе. Одна сторона глухо твердит, что он прав и она не должна была лезть в его личные вещи. Эта сторона его личности эгоистичная. Лает на всех, кусается больно, но она его защищает от окружающего мира, дает Пете огромный щит от вострых мечей несправедливого общества. Спасает Петю, когда это так необходимо, не дает упасть ему в грязь лицом, первым кидая грязь в любого обидчика. И это Петр Хазин. А вторая сторона тихо рассуждает о том, что надо довериться любимому человеку и распутать клубок его лжи вместе. Эта сторона его личности мягкая и по-детски доверчивая. Ей хочется болтать обо всем на свете без остановки. Делиться самым сокровенным в полночь, обнажив все свои шрамы. Глупо смеяться, плакать в надежных объятиях, жаловаться на жизнь и сложившиеся обстоятельства. Она дает человечность, сочувствие и эмпатию. И это Петя Хазин. Майор ударяет ладонью по рулю. Он не хочет ехать домой, потому что дома там нет. ***       — Радищева! Дай мне другую эмоцию! Ты же его любишь. Лю-би-шь! — мастер поднимает указательный палец. — А у тебя выходит черти что. Я не верю тебе, это не любовь, а какая-та, прости Господи, порнография! — мужчина потирает гладкий лоб, всматриваясь в труппу. — Ладно, завтра продолжим, — махает тяжелой рукой и уходит к себе, бормоча что-то про любовь. Серафима шумно выдыхает, обмениваясь уставшим взглядом с Юрой. Он смотрит со вселенским пониманием и искренней добротой. Насонов тоже устал, но его усталость мягкая, а у Радищевой с шипами, которые чувствуешь за версту. Парень подходит к девушке, обнимая ее за плечи.       — Радищева, больше любви! — шутливо передразнивает мастера Юрий, потирая девичьи плечи.       — Да куда еще больше-то? — с измотанной улыбкой Фима смотрит на Насонова, который сияет ярче солнца, посылая свою поддержку небольшими лучиками тепла.       — Эх, Фима-Фима, мы ему никогда не угодим, поехали уж лучше чай попьем, — он аккуратно уводит ее в закулисье за плечи. — Я такой чай вкусный наше-е-ел. Карамельный! Как будто реально карамель пьешь, почаевничаем с тобой знатно! Серафима слабо улыбается. Юра такой мягкий и солнечный. У него очень нежная энергетика, которая манит любого. А еще Фима видит, как горят его глаза, когда они вдвоем на сцене. И от этого у Фимы сжимается сердце. Солнечный лучик влюблен в холодный мрамор. Односторонняя любовь длится больше двух лет. Юра влюбился в Серафиму, когда у той еще не было на горизонте Хазина. А Серафима с болью в сердце не смогла разделить чувство Насонова. Она пыталась себя заставить его полюбить, но все было тщетно. Пока Юра возится с клетчатым шарфом, Фима думает о том, как сложно с Петей. Она любит его, вроде..? Но эта любовь сложно ей дается. Каждый раз создается впечатление, что познакомившись с взбалмошным майором, она будто купила бесконечный абонемент на американские горки. Сначала ужасная эйфория и бесконечный поток положительных чувств, а после горло перехватывает и тошнит до безумия. Если с первым все понятно, то с резким отторжением — темный лес. Она старается исправить это, она изо всех сил старается, но чаще всего убегает, чтобы не наговорить лишнего. Она любит Петю, но не Петра.       — Дома прогоним еще раз материал, чтобы уж наверняка, а завтра Игнатич рот не откроет, вот увидишь, — усмехается Юра, спускаясь по большой лестнице.       — Дай бог, чтобы завтра ко мне не придрался. Больше «его» любви я не выдержу, — Фима идет рядом с ним, замечая машину Хазина в конце лестницы. Вся слабая беззаботность уходит с лица девушки.       — Вы с ним разве не в ссоре? — Юра замечает перепад настроения Серафимы, поглядывая мельком на автомобиль.       — В ссоре, — Фима сбавляет прежний темп ходьбы. Она не хочет, чтобы Хазин вел себя как ни в чем ни бывало.       — Ладно, Фим, до завтра, — Юра наспех обнимает девушку, оставляя ее одну рядом с машиной. Серафима нехотя садится на переднее сиденье. Петя молчит, сосредоточенно провожая взглядом спину Насонова. Радищева повторяет его действие также молча. Атмосфера царит не располагающая к разговору. Неловко. Даже слишком. Девушка тянется к ручке двери. Она не хочет ехать с Хазиным домой. Она ничего не хочет с ним. Она почти выходит из авто, когда слышит тихий голос Пети:       — Извини меня. Серафима застывает. Ей не послышалось? Он просит прощения? Непохоже на Хазина. Он мог сказать, чтобы она не обижалась, либо кинуть простое: «Без обид». Но никак не «извини». Девушка возвращается на прежнее место, закрывая дверь.       — Фима, я влип в полное дерьмо, — тихо продолжает Петя, перебирая в своих руках брелок от ключей. — И, возможно, что я не вылезу из него... живым, — его голос дрожит, он делает глубокий вдох, чтобы продолжить свою речь, которую придумывал всю неделю. — И, да, это связано с наркотой... Но я хочу, чтобы ты знала, — Петя поднимает глаза, смотря на Серафиму. — Я люблю тебя. Фима не сдерживает улыбку. Глубоко в душе разливается горячий мед. Он затекает во все кратеры, образовавшиеся в течение недели молчания. И становится безумно тепло от сказанного, потому что сердце пропускает ощутимые удары.       — Ну ты и дурак, Хазин, — девушка всхлипывает. Слезы льются по розовым щекам.       — Че сразу-то дурак? — улыбается Петя, вытирая тыльной стороной ладони слезы на девичьем лице. — И вообще, не хочешь сказать, что любишь меня?       — А вот и не люблю, — Серафима вновь всхлипывает, пытаясь сдержать навязчивую улыбку.       — Вот значит как? — Хазин усмехается, оставляя легкий поцелуй на ее губах. — Прям не любишь?       — Прям не люблю, — девушка кусает майора за нижнюю губу, затягивая в поцелуй.