Наружу изнутри

Запах топленого воска забрался вглубь легких, пробуждая там щекотливое чувство защищенности и упокоения. Все жизненные невзгоды, бурлящие ядовитым варевом, уснули от теплой атмосферы. Страхи поддались дрессировке в стенах храма и смиренно улеглись в задворках памяти, не тревожа свою хозяйку.       — Грешки свои замаливаешь? — нахал ворвался под купол умиротворения, сбивая мысленную беседу со Всевышним. Анфиса перекрестилась, в спешке ставя тонкую свечку на канун. На кой черт ее прошлое вновь тарабанит в ее двери, когда она их прочно закрыла? Видимо, что не так прочно, раз Каверин нашел лазейку и змеей заполз в узаконившийся порядок ее жизни.       — Да ладно тебе, богомолица, не кипишуй, — флегматично парировал Влад, намеренно затушив несколько свечей, стоящих на кануне, совершенно не догадываясь, что этот небольшой островок в церкви отвечает за упокой усопших родственников. — Я так-то по делу пришел, — деловито продолжил парень, ускоряя шаг. Его ноги безуспешно пытались сравняться с походкой своей давней приятельницы.       — И вам доброго здравия, Марфа Игнатьевна, — Фиса поздоровалась со священнослужительницей, обмениваясь с ней искренними улыбками. Влад нетерпеливо схватил девушку за локоть, учтиво кивнув монахине. Он не собирается бегать по всему храму за бывшей коллегой. Этот вопрос надо решить быстро и безболезненно, стать на мгновение глашатаем мрачных вестей, а после сменить личину на палача, тут же обрубая все пути к отступлению. Он вывел хмурую Анфису на улицу под локоть, оставив небольшой синяк на белоснежной коже.       — Сразу говорю, что я не виноват, — сказал довольно искренне Влад.       — Говори уже за чем пришел, — девушка выдернула свою руку из цепкой хватки, чувствуя подступающий комок слез к горлу.       — Стеганова вызывает, — парень оглашает хладнокровно приговор, не беспокоясь о чувствах Кипарисовой.       — Нет, — холодно отрезает девушка, стягивая с головы платок с нежным кружевом. Анфису будто в прорубь ледяной окунули. Не готова она возвращаться в прошлую жизнь. Знает теперь, что ее там ждет. Ни за какие больше деньги в зыбучие пески не полезет, ни один завораживающих мираж не привлечет ее драгоценное внимание. Прошли времена бездумной молодости и голодной нищеты. Умиротворения хочется, а не страшной неизвестности.       — Мне жаль, — шепчет Каверин. — Правда, жаль... Кипарисова делает шаг назад, натыкаясь спиной на горячий металл. Руки бьет крупной дрожью. Мучительные воспоминания забились бесстрашными мотыльками в голове. Страшные сны калейдоскопом мрачных картинок крутились перед глазами. Пять лет своей молодости потрачены безвозмездно на наглый обман богатых мужчин, имеющих немыслимую власть в Питере. Если просыпаешься живым, то это — огромное снисхождение судьбы. Да и жизнью это назвать нельзя, словно компьютерная игра "Сапер", где каждый следующий шаг необходимо просчитать со снайперской точностью, дабы не наткнуться на мину.       — Анфисочка, садись, поговорим с тобой, душечка моя, — приторный голос прилетел тяжелой стрелой в спину. Фиса почувствовала себя раненым зверем, которого нашел меткий охотник. Застывшую девушку запихали в черное БМВ, увозя подальше от храма Господнего. Трусливый страх захлестнул девушку, сминавшую в дрожащих руках платок. Волей-неволей, но Сабрину Георгиевну надо бояться. Перед ней содрогались все, никто не находил в себе духу ей перечить. И эта покорность перед гротескной дамочкой была оправдана ее жестокостью и безапелляционностью в бизнесе, основоположником которого стал ее покойный муж. Солидный костюм, деловитая рожа и два вставных золотых зуба — вот он, типичный образ авторитета из 90-х, коим являлся ее миловидный муженек. Фиса мало что знала о нем, но слагали легенды, что перед смертью глаза Стеганова успели запечатлеть все величие Троицкого моста, а после незаконный бизнес перешел в толстые пальчики его жены. Может, она сама его и заказала? Впрочем, этот грех, как и множество других, Сабрина Георгиевна утащит с собой прямиком в ад.       — Как у тебя делишки? — женщина закурила в салоне, не открывая тонированные окна машины. Впереди сидящие охранники, больше похожих на ее личных стервятников, не остановились на светофоре, чуть не сбив маленькую девочку. Стеганова хохотнула, затягиваясь.       — Вы обещали оставить меня в покое, — смелость была показушной, потому что поджилки дрожали до безумия. Голос был уверенный, но вовсе не принадлежал ей, будто кто-то другой взял бразды управления в этой ситуации.       — Как хорошо, что ты первая завела шарманку, иначе бы совесть мне не позволила начать, — с улыбкой собеседница повернулась к Кипарисовой, нагло соврав. Совесть в ней не говорила с самого рождения. Лишь изворотливая наглость и прирожденное заискивание умещались в ней бок о бок. — Ты меня знаешь: красиво говорить не могу, поэтому сразу к делу. Фиса напряглась пуще прежнего. За этот год ее эгоистичная начальница никак не поменялась. Таким людям, как Стеганова, изменения не подвластны. Сабрина Георгиевна давила молчанием, играя на оставшихся нервах девушки. И ощущение игры вновь вернулось к Анфисе, давая ей захлебнуться в своей беспомощности и покорности, ведь ходы ей не принадлежали.       — Есть тут один мальчишка, — небрежно назвала она новую жертву. — В детдоме вырос, а сейчас управляет большой компанией, молодой миллиардер, представляешь? Это не вонючие миллионеры, а свеженький миллиардер. В таком-то возрасте! Не думаю, что он сильно обидится, если ты позаимствуешь у него пару миллионов на помощь бедным и голодненьким детишкам Африки, — нижняя губа оттопырилась, а брови свелись к переносице в жалком выражение лица, где читалась самая настоящая профанация происходящего. Разумеется, что украденные деньги не пойдут на благотворительность и Стегановой глубоко наплевать на благополучие детей. На четверть суммы будут куплены зарубежные акции, которыми околдована скаредная начальница, а остальные деньги рассосутся молниеносно на другие нужды женщины. И это естественный порядок вещей, с которым не смогла смириться Анфиса. Ни одна сворованная копейка не шла на праведное дело, Стеганова никогда не была благодетельницей, а Фиса была все эти пять лет посредником между крупной знатью Питера и жаждущей денег вдовой бандита. Все люди, крутящиеся в водовороте этой компании, своеобразные Робин Гуды. Воруют у богатых, но деньги не раздают беднякам, сводящим еле-еле концы с концами, а приумножают капитал жадной миллионерши. Молодые клерки воодушевлены легкими деньгами и фешенебельным миром питерских аристократов, а бывалые боятся вылезти из трясины, потому что понимают, чем грозит этот уход с насиженного места.       — Сабрина Георгиевна, мы с вами расторгли контракт год назад. Вы отстранили меня от вашей работы, — девушка нашла в себе силы дать слабый отпор бывшей начальнице.       — Кто старое помянет, тому глаз вон,— безмятежно продолжала Стеганова. — Мальчики, остановитесь здесь, — женщина указала на заброшенный завод, находившийся на окраине Питера. Кипарисова нервно сглотнула. Она прекрасно понимает для чего ее привезли в безлюдное место. Паника затрепетала птичкой в груди. Перед глазами всплыл образ матери и младшего брата. Все потеряно. Фису даже не похоронят по-людски, объявят без вести пропавшей.       — Ну что, милочка, еще один контракт заключаем или же выйдем? — вострый нос дернулся в сторону бледной девушки. — Ты хорошенько подумай. Маменьку я твою все еще помню. Тут и мозгов не надо, чтобы понять толстый намек Стегановой. Тысячи мыслей проносились с молниеносной скоростью в голове, но ни одной о себе. Страшно встретить не свою смерть, а смерть близких людей. Кипарисова была убеждена в том, что белый свет встретит не только ее одну, но и всю ее небольшую семью. Души их будут вместе, а вот тела разбросаны по разным частям мира. Анфиса смахнула бегло слезу с щеки. Нет времени думать и рассуждать. Взвешивать все за и против. Искать плюсы и преимущества, как это было в двадцать лет, когда она подписала свой первый документ от кампании Стегановой. Под прицелом проницательных голубых глаз она оставила неровную подпись на двух экземплярах, даже не предпринимая попытки разобрать текст сквозь пелену слез.       — Добро пожаловать в семью, — хитро улыбнулась женщина. *** Искрящееся шампанское приятно щекотало кончик носа. Черный шелк струился по телу, нежно обволакивая каждый изгиб. Десятки глаз взирали с неприкрытым восхищением и завистливым восторгом. Дорогие парфюмы перешептывались между собой, сливаясь в одну приторно-вяжущую какофонию. Вспышки фотоаппаратов, словно молнии во время грозы, напоминали гостям, что они находятся на виду и не стоит себя никак компрометировать. Однако золотая молодежь демонстративно ввязывалась в разговоры с уважаемыми люди политической сферы Петербурга, которые не горели желанием засветиться в очередном скандале. Кипарисова вальяжно поднялась на второй этаж, дабы на напускную аристократию созерцать с возвышенности, что дает ей преимущество в виде приглушенной обстановки и незаметного укрытия. Девушка поставила свой бокал на ровную поверхность лакированных перил, придерживая двумя пальцами за ножку. Ее миниатюрная черная сумочка, в которую влезал лишь кошелек и телефон, неприятно натирала открытое плечо кожаным ремешком. Казалось, что платье липнет к телу, будто она прошлась в нем по солнцепеку, а туфли вовсе натирают. Анфисе было некомфортно на этом мероприятие и желания, как такового, здесь присутствовать тоже не находилось. Глаза зацепились за рыжие волосы, уложенные на одну сторону, и орлиный нос. Девушка напряглась: щеки ее немного порозовели, что не было видно под слоем светлого тона и пудры, а ноги сами направились к началу лестницы. Ее не остановила и вибрация телефона, оповещающего о том, что кто-то звонит. Фиса подсознательно понимала, что лучшего момента не выпадет этим вечером и необходимо брать бразды правления грядущей ситуации в свои, хоть и тонкие, но сильные руки. Все произошло внезапно и ошеломляюще для Разумовского. Не каждый день ему в руки падает девушка, которая намеренно подворачивает ногу и разыгрывает сценку по самому тривиальному сценарию. Благо, что Сергей впервые становится зрителем погорелого театра, не догадываясь, что все это спланировано до мелочей и проработано было еще в первые несколько месяцев работы Гофман, когда она только втягивалась в эту банальность.       — Извините, мне так неудобно,— залепетала мягко-тревожно Фиса, опираясь на предложенную Сергеем руку. — Я порой такая неуклюжая бываю,— он проводил ее до небольшого красного диванчика, выслушивая наигранные оправдания, и краснея до кончиков ушей.       — Я сам... виноват, это вы меня извините, — прошептал он, пытаясь придать своему голосу больше уверенности, но выходило какое-то жалостливое бормотание.       — Нет, мне иногда стоит смотреть под ноги, а не заглядываться по сторонам! —наседала Кипарисова. — Спасибо вам огромное, что вы там были, иначе я точно бы кубарем скатилась оттуда, — нежная улыбка проскользнула на девичьем лице, когда она взглянула на оторопевшего Сергея, чьи щеки уже зарделись в полутьме. Он стоял и смотрел на нее, будто перед ним сидит какой-то неопознанный объект, а не молодая девушка. Рот его периодически открывался, чтобы что-то вымолвить, но тут же закрывался, не зная, что конкретно. А что в такой ситуации обычно говорят? Почему люди еще не изобрели цитатник для таких случаев, дабы не чувствовать себя беспомощной глыбой? Разумовский перевел взгляд на белоснежную лодыжку, опоясанной черным замшевым ремешком, где серебрилась небольшая застежка, а после сообразил следующее изречение:       — Я принесу лед! — громко выдал парень, сам от себя такого не ожидая, и чуть дернул нервно плечом.       — Ох, не утруждайте себя, — Анфиса махнула рукой, отмахиваясь от помощи, будто она это делает из-за добросовестных побуждений, но все это был очередной фарс. — Нога уже прошла, правда, — звучало не очень-то убедительно и для доказательства своих слов, Фиса попыталась встать, но тут же вновь очутилась на диване, закусывая губу от нестерпимой боли.       — Я мигом! Никуда не уходите, — бросил через плечо Разумовский, устремляясь на первый этаж, откуда он ранее поднимался в поисках уединенного места без шума, пока на него случайно не наткнулись. Фиса хмыкнула, сопроводив долгим взглядом его спину. После она спокойно достала из сумочки телефон, чтобы проверить время и пропущенные. Два красных непринятых кружочка мозолили глаза на зеленом фоне. Кипарисова воровато оглянулась, будто залезла в чужой смартфон, не находя знакомую фигуру на горизонте. Сердце екнуло от контакта, пытавшегося позвонить. Они не разговаривали баснословных две недели, а тут он первый отважился набрать ее цифры? Что-то совсем не похоже на него.       — Я принес лед и полотенце, — проинформировал Разумовский, присаживаясь рядом на диван. Фиса автоматически убрала телефон, понимая, что об этом стоит подумать чуть позже.       — Вы мой спаситель, — холод пробирал до костей, когда Сергей с осторожностью прикладывал к лодыжке махровое белое полотенце, в которое было завернуто несколько кубиков льда. — Другой бы на вашем месте ушел и позабыл об этом, но вы настоящий джентльмен! Разумовский застенчиво улыбался, надеясь, что пряди рыжих волос скрывали его пылающие щеки. Он одной рукой аккуратно придерживал ногу Анфисы на своем колене, чтобы она не соскользнула и резкие движения не причинили ей боль, а второй прикладывал самодельный компресс к поврежденному месту. Сережа сам от себя не ожидал такой вовлеченности и смелости, но был готов вызвать даже скорую помощь из-за чувства вины. Хоть и девушка сказала, что он не виноват, но если бы он глядел себе под ноги и не витал в облаках, то происшествия бы не произошло. *** Вино развязывает язык даже самым антисоциальным интровертам на свете. Фиса громко смеялась с искрометной шутки Сергея на весь спящий Петербург. Алкоголь снял с нее все оковы. Забылся предыдущий день, от которого мрачных снов стало еще больше. Все ушло на второй план. Сейчас ей смешно до боли в животе от пьяного Разумовского. Он несет полнейший бред, но с таким серьезным и невозмутимым лицом, что ее вновь пробирает на громкий хохот. Сергей второй раз за вечер ловит Фису, чуть не упавшую в огромную лужу. Он прижимает ее за талию крепче к себе, разделяя ее веселое настроение. Искренняя улыбка рисуется на его лице, когда он обнимает спонтанную девушку в его жизни. Он никогда за все свои годы не был так близок с девушкой. Все ограничивалось первым свиданием, где он чувствовал себя до безумия неловко и неуклюже. А тут он чувствует себя свободно. Разумеется, что виновник всей этой раскрепощенности — вино.       — А давай проверим,— Анфиса наконец-то успокоилась, стряхивая слезы в уголках глаз, тем сам размазывая тушь. — Я поеду на лифте, а ты пешком по лестнице. Кто первый доберется, тому поощрительный приз! Разумовский ничего не отвечает, сразу же устремляясь к лестнице. Он даже не задумывается над тем, что это бесполезно и трудно. Ему весело сейчас. Он хочет снять с себя хотя бы на один вечер маску взрослого и здравомыслящего парня.       — Можешь даже не стараться! Я все равно буду первая! — кричит ему в след Кипарисова. Девушка стоит напротив лифта. Ей не выгодно выигрывать. Она прогоняла этот сценарий тысячекратно и каждый раз на эту уловку велись даже самые умные люди. Алкоголь притупляет их бдительность. Мужчинам в голову даже не лезет мысль, что их хотят обмануть. Фиса смотрит на часы. Прошло уже десять минут, как она одиноко смиряет взглядом двери лифта. За это время она успела протрезветь и вспомнить цель своего пребывания в этом офисе. Совесть начинает просыпаться от холодного одиночества. Пора значит ехать. Разумовский развалился на диване, пытаясь усмирить бешеное сердце и сорванное дыхание. Было тяжело, но он справился. Парень приподнимается. Ни одна тревожная мысль не стучится в его голову. Надо открыть самое дорогое шампанское в его коллекции. Настало его время.       — Жу-уть, ты такой шустрый, — Анфиса плюхается на диван.       — Это ты слишком медленная, — улыбается Сережа, протягивая ей бокал с шампанским.       — Прикольно у тебя здесь, — девушка сделала глоток алкоголя, осматривая обстановку.       — Ага. Сергей сел рядом с новоиспеченной знакомой, наблюдая за ней, пока она не видит. Разумовского пленит сладким аромат девичьих духов. Смесь всех алкогольных напитков за день приятно кружит голову. Все грани стираются, даже голос разума затихает. Сережа понимает одно: с этим человеком хочется близости. Кипарисова ловит внимательный взгляд на себе. Она медленно ставит хрупкий бокал на стеклянный стол, не обдумывая дальнейший план действий. В этой ситуации подскажет ее бывалый профессионализм и человеческие слабости, а подсобит игристое вино с шампанским. Сережа смазано целует Анфису, пачкаясь в алой помаде. Его руки уверенно гладят открытое бедро, задрав платье. Он оставил все предрассудки за закрытой дверью, давая себе полную волю в действиях. Парень навис над девушкой, помогая ей стянуть с него белую рубашку. Разумовский чувствует полную власть, когда смотрит на податливую Фису под собой. От этого кружит голову еще сильнее. Кипарисова обнимает ногами Разумовского, затягивая того вновь в поцелуй. Она извивается под ним, когда тот стягивает с нее шелковое платье. Не время думать о последствиях, которые обязательно потом доведут девушку до нервного срыва. Голова сейчас не должна работать, руководствоваться необходимо лишь диким желанием чувствовать Разумовского всем своим телом. *** Анфиса отправляет фотографии карты своей начальнице, получая одобрительный ответ. Становится гадко от ее сообщения. Хочется отбросить от себя злосчастный телефон и послать все далеко и надолго, а лучше вовсе выброситься ненужным балластом в окно. Но Кипарисова берет себя в руки, выходя из диалога. Она сглатывает неприятный комок, чувствуя, как тот не хочет уходить вниз. Ее тошнит. Надо быстрее уходить. Девушка смотрит на спящего Разумовского. Он такой беззащитный. Парень даже не догадывается, что происходит, пока он находится в глубоком сне. Поймет все, когда проснется, а Анфисы уже в Питере не будет. Она примерно представляет, что будет говорить парень в ее сторону и как загоняться на этот счет. И ей становится его искренне жаль. Они лишь жертвы обстоятельств. В этом нет их вины. Она заложница своей глупости, а он -временным порывом наивной доверчивости. Каждый вынесет из этого свой урок, но гадкий осадок останется. Кипарисова оставляет нежный поцелуй на щеке Сергея. Ей жаль его по-матерински. Звучит глупо и кощунственно. Анфиса горько улыбается. Никогда ее душа не будет чиста, но ему она дарует самый чистый поцелуй в своей жизни.