Гимназия имени Ф.М. Достоевского

Кабинет Достоевского найти было легко — он находился поблизости к директорскому и располагался за той самой дверью, в которую Фёдор зашёл получасом ранее, когда оставил Гончарова в одиночестве в коридоре. Следовать совету Мори и заходить без стука казалось бестактным. Ваня несколько раз аккуратно коснулся дерева, прислушиваясь к голосам внутри. Он мог расслышать двух мужчин, переодически вполголоса произносящих короткие фразы. Ему так никто и не ответил. Гончаров постучал громче и настойчивее. Голоса на той стороне стихли, а потом: — Федя-я-я! У тебя гости! Ваня нахмурился, пытаясь понять — это можно принять за приглашение войти или нет. Спустя мгновение он напомнил себе, что в этой школе все забывают о правилах приличия и ему бы стоило тоже, раз уж у него есть шанс влиться в коллектив. (Со слов Мори). Открывая дверь, Ваня не знал чего ожидать от кабинета Достоевского, возможно, чего-то ещё более мрачного и пугающего, чем у директора. (Если уж говорить на чистоту и не кривить душой, Гончаров прозвал Фёдора в своей голове вампиром — изящным, холодным и как будто бы ненастоящим). Однако внутри его ждал свежий воздух, парящие лёгкие шторы — сквозняк сразу же заскользил по комнате, как только открылась входная дверь. Солнечные лучи падали на пол и стены кабинета, превращая всё вокруг в яркую и тёплую картину. В центре комнаты стоял широкий круглый стол, вокруг которого располагалось множество стульев. Стены были украшены ручной росписью — напоминало церковные образцы. Изящные, позолоченные, воздушные. Книжные шкафы перемежались со стеллажами, за стеклом которых стояли чайные сервизы всевозможных форм и размеров. Гончаров с удивлением выдохнул, чуть расслабляясь — в кабинете было спокойно, пахло книгами и сладким чаем. За столом же сидели двое — Достоевский, который сменил накидку на короткую и белую, под цвет ушанки, которая неожиданно появилась на его голове, и ещё один молодой человек — с тёплыми шоколадными кудрями, широкой улыбкой на лице и светящимися на солнце кофейно-карими глазами. — Привет! — поприветствовал его незнакомец, начиная размахивать руками. Забинтованными руками… такими же как и шея… — Здравствуйте, — на автомате ответил Гончаров, нерешительно замирая на месте. Достоевский блаженно игнорировал его появление, неспешно поднимая к губам изящную чашку с чаем из чёрного фарфора, поглядывая на шахматную доску, стоящую аккурат посреди стола. — Ты же Ваня, да? — уточнил странно-улыбчивый мужчина, хотя по его лицу читалось — он прекрасно знал, что прав. — В шахматы играть умеешь? Мы с Федей почти закончили партию. — Простите, но у меня работа, — вежливо отказался Гончаров, чувствуя себя не в своей тарелке. — Так и у меня тоже! — воскликнул мужчина с мягкими на вид кудрями, быстро откидывая с глаз чёлку и принимаясь двигать в сторону Гончарова стул. — Садись. Федь… чайку заваришь? Достоевский скривился и неопределённо кивнул головой. — Королева на А8, — произнёс он, даже не спеша прикасаться к доске. Занимая предложенное место, Ваня получше рассмотрел стол и стоящие на нём шахматы. Все фигуры находились на своих изначальных позициях, доска была повёрнута к Фёдору чёрной стороной, а к странному незнакомцу белой. — Ох, ох… вот так сразу? Тогда… слон на В4, — тут же ответил сидящий через стул от Вани мужчина, лениво потягиваясь и откидываясь назад. — Вы тут преподаёте? — тем временем спросил Гончаров, косясь на игральную доску. — Конечно! Осаму Дазай — учитель литературы и пары внеклассных секций, — представился преподаватель, всем корпусом поворачиваясь к проверяющему и вытягивая вперёд забинтованную руку. Рукав его светлой рубашки чуть задрался — стало видно, что бинты уходят гораздо выше, видимо оплетая не только запястья, но и локти с предплечьями. — У вас сейчас нет уроков? — аккуратно уточнил Гончаров, пожимая предложенную руку. — Отчего же? Есть конечно — они самостоятельную пишут, — беззаботно пояснил Дазай, принимаясь раскачиваться на стуле как маленький ребёнок. — И вы не смотрите за классом? Они же всё спишут! — не смог сдержаться Ваня, теряя строгость в лице. Достоевский презрительно фыркнул, как будто бы находя слова Гончарова великой шуткой. — Ха-аха-ха! Удачи им списать в школе, где нет сети, а все книги в библиотеке погрызены енотом, — рассмеялся учитель литературы. — Енотом…? — с неверием произнёс проверяющий, не зная ужасаться ему или удивляться. — Я так понимаю, Ваня, ты ещё ни с кем не знаком даже? — поинтересовался Дазай, хотя по его выражению лица было понятно, что вопрос чисто риторический. — Федя! Отдай ты ему уже эти бумажки, я хочу успеть проводить его до комнаты, — начал ныть мужчина, ногой пытаясь дотянуться до Достоевского. — Побойся Бога, грешник, прекрати мною помыкать. Конь на Е3 — недовольно буркнул Фёдор, но всё равно поднялся со своего места и подошёл к одному из шкафов. Гончаров уже понадеялся, что ему отдадут список и он уйдёт подобру-поздорову, но нет — завуч открыл стеклянную дверцу и аккуратно вытащил чашку с блюдцем. Он придирчиво осмотрел на свету голубовато-зелёную роспись, пристально взглянул на Ваню, словно бы сравнивая, и видимо оставшись довольным, поставил её на стол. Дазай вдруг захлопал в ладоши и восторженно замотал головой, до невозможности округляя глаза и взмахивая ресницами. Со стороны он напоминал большого радостного щенка. — Ваня-я-я! Ты только Коле не говори, что у тебя появилась своя чашка — он тебя не простит, — пропел Осаму, внимательно наблюдая за тем, как Фёдор наливал чай. — Гоголь шумный, — мрачно заметил Достоевский, недовольно морщась, словно от головной боли. Дазай в ответ лишь громко рассмеялся, опуская ладони на свою чашку чая — керамическую, с широкой ручкой и глазированными боками. Издалека она казалась светло-коричневой, но приглядевшись, Ваня смог разглядеть золотые вкрапления, переливы бежевого и кирпично-красного. Это было маленьким чудом — насколько идеально кружка подходила учителю литературы, словно создана была вручную для него лично. — Ты просто обижен на то, что теперь он заплетает Сигму, а не ты, — оспорил Дазай, пряча улыбку за ободком кружки. — Я обижен лишь на то, что мне ниспослали наказание в виде тебя, — отозвался Фёдор, передвигая наполненную чашку вплотную к Гончарову. — И где я только так согрешил… — То есть ты бы лучше с Колей жил или… с Чуей? — учитель сделал акцент на последнем имени так, словно оно являло собой страшное проклятье. — Да, — бесстрастно ответил Достоевский. — Слон на Г7. — Спасибо, — невпопад пробормотал Ваня, пытаясь понять о чём вообще говорят его соседи по столу. Поближе придвигая к себе блюдце, Гончаров затаив дыхание осмотрел чашку. Она была гораздо более изящной, нежели у Дазая, явно фарфоровая, полупрозрачная и матовая. На фоне тёмного чая, налитого почти до краев, особенно ярко были заметные серебристо-голубые узоры, напоминавшие собой иней. Вдоль ручки и краёв расползались зеленоватые витые линии — похожие на пряди волос. Ваня удивлённо повернул блюдце, наклоняясь вплотную к чашке. — Тебе подходит, — заметил Дазай, который видимо уже сделал свой шахматный ход и снова вернулся к ребячеству. — У Феди настоящий дар, никак не пойму как ему удаётся- — Будешь жить с Акутагавой, — спокойно произнёс Достоевский, перебивая Дазая. Тот драматично вздохнул, обиженно хмурясь. В какой-то момент в руках завуча появилась стопка бумаг, которую он сейчас быстро пролистывал. — Считай это искуплением за содеянные грехи. — Риюноске?! — воскликнул Осаму, моментально меняясь в лице и прекращая строить из себя оскорбленную невинность. — Божечки-кошечки! Да ты Ваню ненавидишь! — Не упоминай Господа всуе, — одёрнул его Достоевский, при этом нечитаемо глядя на Гончарова. — У нас больше нет свободных комнат. Или ты предлагаешь поселить его с Гоголем? — хотя смотрел он неотрывно и немигающе на проверяющего, слова явно были обращены к учителю литературы. — Почему вообще Сигма ещё живет с Ацуши? Федя, все проблемы сами собой решатся, когда Коля получит того, кого хочет, — заспорил Дазай. Так и не донеся чашку до губ, Ваня замер с поднятой рукой, пытаясь понять, что же не так было с его потенциальным соседом. (Что не так со всеми в этом месте?). Гончаров готов был начать мысленно материться. Он уже не впервой за сегодняшний день слышал эти имена — Сигма… Гоголь. Кем бы не были эти люди, они явно были запоминающимися личностями. Ваня сомневался, что хотел бы встречать их сегодня — ему хватило потрясений. — У нас школа, а не бордель, — отрезал Достоевский, вытаскивая пару листов из общей стопки в своих руках. — Списки, — произнёс он, протягивая бумаги Ване. — Спасибо, — снова повторил Гончаров, начиная понимать, что звучит как заевшая пластинка. Дазай снова активно жестикулировал и периодически заезжал ногой по голени Вани под столом. — Ну тебе сложно что ли сменить всем комнаты… Почему из-за Коли должны страдать все? — продолжал жаловаться учитель литературы, обречённо падая лицом на стол. — Потому что не тебе принимать решения, несчастный, — совершенно бесстрастно возразил Фёдор. — Если Сигма будет с Гоголем, то ты, — Достоевский медленно поднял вверх руку, пальцем указывая на Дазая и чуть щуря аметистовые глаза, — будешь жить с Чуей. — С бешеной псиной?! Никогда в жизни! — зашумел учитель, разворачиваясь всем корпусом к ничего не понимающему Ване, чтобы видимо начать объяснять природу своего возмущения, но его опять холодно перебили. — Тогда это конец разговора, только если с Гоголем не захочешь жить ты, — произнёс Достоевский, возвращаясь к неспешному распитию чая. — А Ваня тогда поселится с тобой? Ну нет, на твоём фоне Акутагава с его швабрами — сущий ангел, — запротестовал Осаму, принимаясь подниматься со своего стула. В момент, когда мужчина задвинул сиденье на место и лениво потянулся, на всю школу раздался оглушительный звонок. — Не суди, да не судим будешь, — самозабвенно процитировал Достоевский, убирая со стола шахматную доску и принимаясь собирать стоящие по всему периметру чайные чашки. — Конечно, конечно… — пробормотал Дазай, бесцеремонно хватая Гончарова под локоть и утягивая в сторону двери. — Пойдём, Ваня, нечего нам больше тут делать с мистером шапкой-ушанкой. — Осаму Дазай, не так быстро, — вдруг окликнул его спутника Фёдор, пронзительно глядя прямо на учителя литературы. Дазай, который уже успел вприпрыжку дойти до двери, замер и что-то невнятно прошипел. — Да? — обернулся он с натянутой улыбкой. — Где список младшеклассников посещающих твой кружок? Ты взял новую группу. — Ради Бога, прости меня, Федя! Я был та-а-ак занят! Мне же нужно было подготовить план урока и… Ваня сегодня придёт посмотреть. Он тебе расскажет, что я вложил в подготовку очень, очень много сил. Да, Ваня? — Дазай повис на руке проверяющего, что при его высоком росте казалось ещё более комичным. — Нет? — прошептал Гончаров, пытаясь напомнить себе, что по долгу профессии он обязан оценивать качество занятий и квалификацию учителей на трезвую голову. Осаму тут же зашикал на него, пытаясь ладонью закрыть рот, от чего Ваня отшатнулся назад, чуть ли не задыхаясь от такой наглости. Кто там говорил, что у русских проблемы с пониманием личных границ? Они просто не встречали Дазая Осаму. — Бог простит, а я нет, — отрезал Достоевский, начиная надвигаться на застывшую в дверях пару. — Бежим, — одними губами прошептал гиперактивный учитель, резко распахивая дверь и не смотря на видимое сопротивление со стороны Гончарова, хватая его за локоть и выволакивая прочь из кабинета. — Сволочь! — рявкнул им в спину Фёдор, пытаясь схватить Дазая за волосы. Мужчина с его длинными ногами оказался быстрее — он отпрыгнул вбок, вынуждая Ваню споткнуться и чуть ли не упасть посреди многолюдного коридора. Многолюдного? Пока учитель литературы бесцеремонно тащил его через весь второй этаж школы, не переставая при этом весело смеяться, Гончаров оглядывался по сторонам — кругом было полно учеников, судя по возрасту — старшеклассников. Все они были в одинаковой форме: белоснежных рубашках, тёмных жилетах, на груди у которых золотыми нитями были вышиты инициалы имён, и бордово-красных брюках. Некоторые девушки слегка выбивались из толпы — на них были юбки чуть выше колен. Негромко переговариваясь между собой, ученики ходили по коридору небольшими компаниями, то и дело останавливаясь, чтобы присесть на подоконник или же достать что-то из больших чёрных портфелей. Со стороны вся эта картина выглядела слишком идеальной, чтобы отражать реальные школьные будни. Ване казалось, что он попал на съёмочную площадку, где вокруг сплошные декорации, а ученики — проплаченные актёры. На фоне спокойной и тихой атмосферы, воцарившейся на перемене, Дазай и всё ещё бегущий за ним Гончаров, были самыми настоящими хулиганами, нарушающими порядок в гимназии. Однако ученики, казалось, совершенно не удивлялись двум взрослым мужчинам, которые проталкивались сквозь их дружный строй, пока им вслед слышались проклятья и ругательства завуча, стоящего в дверях своего кабинета и гневно глядящего им вслед. Кто-то из идущих по коридору старшеклассников вежливо здоровался с Дазаем, в ответ на что учитель литературы весело махал им свободной рукой, остальные же, в знак приветствия, учтиво кланялись Гончарову. Крепко прижимая к груди списки и чемодан, Ваня пытался не отставать от длинноногого Осаму, который, как оказалось, даже и не бежал — а просто быстро шёл, без труда удаляясь от разъяренного Фёдора. Мимо промелькнул десяток дверей, десяток окон и снова Гончаров заметил доску объявлений, только на этот раз вокруг неё толпились школьники и, судя по отличающейся одежде, кто-то из учителей — высокий мужчина, с аккуратно собранными в низкий хвост пшеничными волосами, и поблёскивающими на солнце очками, поднятыми на лоб. Он был занят тем, что с излишней педантичностью прикреплял к стене какие-то бумаги, судя по многочисленным взглядам учеников — нечто интересное. Ваня попытался высвободиться из хватки Дазая и подойти поближе — проверяющий всё ещё планировал выписать даты внешкольных мероприятий в свой блокнот, но учитель литературы вцепился в него двумя руками, сгибаясь пополам, чтобы спрятаться за плечами Гончарова. — Божечки-кошечки… что же за день такой, — шёпотом ругался он, начиная пятиться назад и затаскивая проверяющего за угол — прямо в распахнутую настежь дверь кабинета. — Отпустите меня! — возмутился Ваня, пытаясь оттолкнуть повисшего на нём Дазая. — Мне нужно подойти к доске объявлений. — Там же Куникида! — округлил глаза в ответ учитель, не спеша убирать руки с плеч Гончарова, хотя они больше не были в коридоре. Напротив, они стояли внутри просторного углового кабинета. Все парты образовывали собой полукруг, а в центре располагался небольшой пьедестал, на котором возвышался учительский стол. Напоминало уменьшенную в размере университетскую аудиторию. Вдоль стен — от пола до потолка, тянулись книжные полки, даже подоконники и местами ученические парты — всё пространство вокруг было обставлено книгами, атласами, энциклопедиями и прочей печатной литературой. На учительском столе тоже покоились стопки всевозможных листовок и учебников, казалось, словно преподаватель, занимавший этот кабинет, пытался спрятаться от своих учеников за импровизированной стеной из книг. — Кто не сдал самостоятельную — не пойдёт в пятницу прыгать со мной с моста, — громко выкрикнул Дазай, на секунду отрываясь от Гончарова и оборачиваясь в сторону класса. С десяток старшеклассников подняли вверх головы, прекращая неспешно собирать учебные материалы в свои портфели. Услышав слова своего преподавателя, несколько человек обреченно застонали и поспешили к учительскому столу, вытаскивая из-за спины листочки с самостоятельной работой, и оставляя их на краю. — Все свободны! — пропел Осаму, утягивая Гончарова ближе к центру кабинета. — Если какой-то четырёхглазый математик будет спрашивать меня, то вы знаете, что отвечать… — Наш любимый классный руководитель встретил свою преждевременную смерть и не сможет сдать номенклатуру, — с драматичным надрывом произнесли в один голос старшеклассники, дружным строем направляясь к выходу из кабинета. Гончаров заметил, что одна из учениц даже начала плакать — она встревоженно хлопала ресницами и изящными движениями смахивала слёзы со щек. Её одноклассники одобрительно загудели, принимаясь хвалить девушку за прекрасную игру. Дазай тоже начал аплодировать, восторженно улыбаясь и со светящимся лицом оборачиваясь к проверяющему. — Куникида им однажды даже поверил! Он побежал опрашивать учеников, чтобы записать мои последние слова в свою тетрадульку, — похвалился учитель, принимаясь складывать листки с самостоятельными работами в аккуратную стопку. — Театральный кружок Гоголя идёт моим ребяткам на пользу. — На пользу чего… обману других преподавателей? — ужаснулся Ваня, отходя от мужчины на безопасное расстояние. Проверяющий рассчитал, что даже такая шпала как Дазай не сможет снова схватить его и куда-то потащить, если он будет стоять у противоположного конца класса. — Не преувеличивай, Ваня. В этой школе все слишком правильные. Сам видел, какой порядок в коридоре творится, — произнёс Осаму таким тоном, словно «творящийся порядок» был худшей вещью на свете, чем-то лично оскорбляющей самого учителя литературы. — Правильными пока были только ученики, — заметил между делом Гончаров, начиная проглядывать злополучные списки преподавателей и рабочего персонала. Дазай воспринял его слова в штыки и начал что-то бубнить про то что: «ты случайно Куникиде не брат родной… и почему ты такой вредный проверяющий… скучный и-». Тем временем Ваня уже смог отыскать все интересующие его имена в рукописных бумагах. Риюноске Акутагава значился в списках уборщиком учебных помещений, некий Сигма оказался учителем астрономии, Достоевский, к большому удивлению Гончарова, был преподавателем ОРКСЭ, а за таинственным Николаем Гоголем закреплено было с десяток школьных кружков. — Что вам сделал учитель математики? — между делом поинтересовался Ваня, глазами натыкаясь на имя Доппо Куникиды. — Ну вот об этом я и говорю! — с надрывом произнёс Дазай, взмахивая руками. — Тебе нельзя с ним знакомиться. Вы будете вместе ненавидеть бедного меня… моя хрупкая нервная система не выдержит такого! — Значит, здесь присутствует личный мотив? У вас в коллективе много разногласий и конфликтов? — продолжил как бы между делом интересоваться Ваня, аккуратно выуживая свой блокнот и принимаясь быстро записывать. — Ты пишешь, что я самый лучший учитель на свете, да-а? — вдруг раздался заинтересованный голос Дазая над самым его ухом. Гончаров чуть не выронил ручку от неожиданности. Почему в этой школе все подкрадывались к нему в самый неподходящий момент? Воспользовавшись его секундным удивлением, Осаму плечом оттеснил одну из рук Вани в сторону, чуть ли не носом утыкаясь в страницы блокнота, начиная вслух зачитывать нацарапанные проверяющим заметки: — В электричке было холодно. Школа большая. Надеюсь, мне повезёт с соседом. Охранник очень странный. Школа названа в честь завуча? Фёдор Достоевский — глубоко верующий человек, сектант(?), очень страшный. Директор похож на педо… а чего это ты не дописал? — надул губы Дазай, пытаясь разобрать несколько раз перечёркнутое слово. — …смешная челка, очень страшный. Осаму Дазай — не знает личных границ, подталкивает своих учеников к суици… эй! Эй, Ваня! Что значит «неквалифицирован для педагогической деятельности»? — То и значит, — буркнул Гончаров, густо краснея из-за того, что кто-то в такой постыдной манере огласил все его личные мысли. — Я всего лишь выполняю свою работу! Пожалуйста отойдите от меня и прекратите читать мои записи. — Я всё Феде расскажу! — Дазай высунул язык, напоминая своим поведением пятилетнего ребёнка. — Пожалуйста не надо! — запаниковал Ваня, с ужасом представляя что случится, если его каракули увидит Достоевский или… Мори. Что-то в лице учителя литературы в мгновение изменилось, он прекратил паясничать и сощурился, нависая над Гончаровым. Их разница в росте стала особенно заметна лишь сейчас, потому что до этого Дазай напоминал собой лишь щенка-переростка. — Не надо? А знаешь что ещё не надо, Ваня? Писать очевидную ложь, — прошипел Осаму, болезненно сжимая запястье замершего на месте проверяющего, резко вырывая у него из пальцев блокнот. — Тебе стоит видеть в людях больше человечного. — Вы… да что вы вообще себе позволяете, — воскликнул Гончаров, пытаясь забрать свою записную книжку обратно, но учитель поднял её над головой и прыгать, в попытке достать, казалось слишком жалким. Снова вернулось желание послать всё к чёрту и уйти, громко хлопнув дверью. — Ваня, ты же не Иванушка-дурачок, да? — вновь начал улыбаться Дазай, только в этот раз его эмоции больше не выглядели наивными. — Так вот, я не имею права ни во время уроков в шахматы играть, ни в качестве мотивации для выпускников предлагать им прыгать с моста, однако… — мужчина развёл руками, медленно отходя от Гончарова, но при этом всё ещё удерживая управляющего в поле зрения. Лишь убедившись, что сжавший кулаки до побеления костяшек Ваня смотрит, Дазай быстрым движением вырвал страницу из блокнота, скомкал и бросил в мусорную корзину, занявшую своё место под учительским столом. — Ой, порвалось случайно, — издевательски-мягко улыбнулся учитель, начиная заискивающе хлопать ресницами. Он опустил украденный блокнот на стопку самостоятельных работ. — Если ты будешь и дальше следовать своим глупым протоколам — выписывать на бумагу лишь наши грешки, то придётся тебе ходить тихо, как мышка, иначе... Так что давай, ты придёшь ко мне на внеклассное занятие — у меня сегодня будет работа с детьми. Послушаешь, оценишь мою квалификацию, а потом уже запишешь в тетрадку свои мысли. — Свои мысли? Вы такой же как и все учителя литературы, да? — с грустным смешком спросил Гончаров. — Я не такой учитель, — брезгливо сделал акцент Дазай. — Но если меня вынудить то да, я таким стану. Ваня потряс головой, прогоняя непрошеные слёзы. Его школьные годы остались позади. Его больше не должны пугать учителя, которые с милой улыбкой просят тебя излить на бумаге душу, лишь чтобы потом всё вычеркнуть и заставить писать то, что надо. Он уже взрослый. Он, в первую очередь, на работе. — До свидания, — коротко бросил он, отворачиваясь от Дазая, который заискивающе глядел на него со своего учительского кресла. — Ваня! Я тебя обидел? — зашумел мужчина, пытаясь догнать проверяющего, чтобы снова на нём повиснуть. — Прости пожалуйста-а-а! Я просто пошути-и-ил, не стал бы я никому на тебя жаловаться, мы же с тобой лучшие друзья. — Не трогайте меня. Вы вроде литературу преподаёте, но какое-то у вас неправильное представление о дружбе, — безразлично произнёс Гончаров, отталкивая от себя руку Дазая. — Хотите чтобы я написал про вас только хорошее? Пожалуйста! Я приду сюда и под диктовку запишу что вам вздумается, просто идите уже… Нахуй. Последнее слово Ваня особенно громко произнёс в голове, в жизни осекаясь и резко замолкая. Его конечно довели, но он был ещё в состоянии немного себя сдерживать. Видимо в его лице было что-то настолько отчаянно-уставшее, что Дазай на секунду замер второй раз за день, а потом произнёс с совершенно серьёзным выражением лица: — Я хотел проводить тебя, но… у Акутагавы тёмные волосы, а кончики чёлки белоснежные. Носит чёрный плащ, чуть пониже тебя ростом и кричит постоянно. Скажи, что ты от меня и он будет более сносным. У Гончарова больше не осталось сил на вежливость — он лишь кивнул, покрепче сжал в пальцах свой чемодан и вышел из кабинета. Видимо, где-то в середине его с Дазаем препирательств прозвенел звонок, вновь скрывая учеников за тяжёлыми дверями кабинетов. Не глядя даже куда, Гончаров побрёл вперёд. Его больше не радовал лёгкий осенний ветерок, не казались больше интересными картины на стенах, больше не находил он нечто красивое в повторяющихся дверях классов с позолоченными ручками. На душе было погано. Хотелось свернуться где-нибудь в углу и никогда оттуда больше не выходить. Однако его мысли, полные самобичевания, прервал чей-то гневный крик. — Вы что… совсем тупые?! — мужской голос доносился откуда-то из-за угла. Если бы не наводка Дазая — найти кого-то шумного, то Ваня никогда бы в жизни не пошёл на шум и крики, но сейчас он двинулся прямо в гущу событий. За углом его ждала интересная картина — молодой человек, при ближайшем рассмотрении Гончаров не смог бы назвать его взрослым мужчиной, стоял скрестив руки на груди возле двух мальчиков, которые держали в руках охапки жёлтых листьев, труха с которых сыпалась на свеже-намытый пол. Дети, неловко переминавшиеся с ноги на ногу, выглядели так, словно готовы были провалиться сквозь землю прямо на этом самом месте. Один из мальчиков — с растрёпанными рыжими вихрами начал медленно пятиться в сторону, спеша утащить за собой друга, видимо, выбирая между побегом и конфронтацией первое. — У нас сегодня тема урока — осенний лес. Сайгику попросил нас принести листьев для аппликации, — начал объяснять второй мальчик, с огромными голубыми глазами на бледном, почти кукольном лице. Видимо Риюноске Акутагава был человеком бессердечным, потому что милый ребёнок и его слова разозлили его лишь больше. — Да я вам эти листья…! Пол мытый, не видно что ли? — Простите, вы не могли бы перестать кричать на детей? — вступился Гончаров, подходя ближе. У него уже начинала болеть голова от шума. — Ты ещё кто такой? Нашёлся мне тут, великий… — переключился на него парень, поворачиваясь к Ване всем корпусом. — Я от Осаму Дазая. Ваш новый сосед по комнате, — обречённо прервал его проверяющий, не имея больше сил и желания выслушивать чужие крики. — Дазая? — Акутагава как-то неуловимо изменился в лице. — С глаз моих долой, — прикрикнул он на детей. — Да. Покажите мне, пожалуйста, комнату? — продолжил говорить Ваня, с трудом скрывая усталость. Он старался сохранять остатки профессионализма. Риюноске собирался было спорить, но потом посмотрел на стоящую у стены швабру, потом на Гончарова, а потом: — Пошли. Если хоть одна пылинка появится — я тебя убью. В любой другой ситуации Ваня ужаснулся бы таким грубым словам, но сейчас он лишь кивнул, безразлично пожимая плечами. — Убивайте на здоровье, лишь бы только весь этот цирк поскорее кончился. (Гончаров ещё не знал, что с главным клоуном он пока даже не встретился).