Гимназия имени Ф.М. Достоевского

Комната оказалась одновременно хуже и лучше того, что ожидал увидеть Гончаров. Лучше, чем промёрзшая голая земля, хуже, чем пятизвёздочный отель, который себе на секунду представил Ваня, когда Акутагава молча вёл его через светлые коридоры жилого корпуса. От школы это здание отличалось лишь мягкими коврами в коридорах, цветочными горшками почти на каждом подоконнике и позолоченными табличками на дверях. Почему-то именно в общежитии важным показалось указать номера комнат и их жильцов, но никак не в здании гимназии. «Там итак всё понятно… по наитию находят» — подумал Ваня, с трудом пытаясь сдержаться от того, чтобы не высказать свои мысли вслух. Акутагава вряд ли бы оценил его сарказм. Он походил на того человека, который бы с каменным лицом отправил его самолично прикручивать к дверям таблички. Возможно даже не с каменным. Возможно даже с истошными криками. Проходя по пустым коридорам, Ваня радовался, что у его сожителя были собственные ключи от всех дверей. Последнее, что он хотел сейчас — вновь идти к Тетчо на первый этаж и о чём-то просить. К слову двор и сад, который они миновали чтобы дойти до общежитий, тоже пустовали — ни души. Нужной для Гончарова и Акутагавы оказалась дверь под номером 11. Она ничем не отличалась от остальных — с позолоченной ручкой и одинокой табличкой, где красовалось одно единственное имя, а строчка второго пустовала, и это немного успокоило Ваню, который беспокоился, что уборщик действительно живёт где-то в подсобке вместе со швабрами и половыми тряпками. Планировка здания была настолько нетривиальной, что для Гончарова удивительным открытием стала вполне себе нормально выглядящая спальня. Он ожидал чего-то ассиметричного и многоугольного (11 дверь находилась в странном тупиковом закутке, где напротив неё была дверь с номером 27, а дальше по коридору столовая и отчего-то 7 комната), но был встречен видом совершенно обыкновенного помещения — визуально поделённого на две части. Правая сторона была полностью лишена элементов декора — кровать, стол с высокой тумбой рядом, платяной шкаф, пустая книжная полка и достаточно свободного места, чтобы вместить ещё несколько шкафов при надобности. Левая же часть комнаты была более обжитой — постель была аккуратно заправлена, на столе стопками были сложены журналы, на тумбе стояло несколько аккуратных фоторамок, на стенах (что было совсем неожиданно) висели плакаты каких-то музыкальных групп. Гончаров большинство названий даже прочесть не мог, но судя по мрачным тонам и аляпистым шрифтам — что-то из металла или панк-рока, но Ваня не мог утверждать точно. Следующим приятным открытием послужила чистота комнаты. Его половина, хоть никем и не занятая до этого, была вымыта и убрана также тщательно, как половина Риюноске. — Здесь очень чисто, спасибо, — вежливо заметил он, проходя в комнату и опуская чемодан со своими вещами на кровать. Акутагава, до этого готовивший какую-то гневную тираду, запнулся и посмотрел на пол, чуть краснея. — Благодарить ты маму свою будешь, — как-то невпопад ответил он, набирая побольше воздуха в лёгкие. — За постельным бельём и полотенцами тебе к завхозу. Двери все подписаны — сам найдёшь. Если будешь глаза мозолить, выкину как котёнка — спать будешь в кладовой в обнимку с тазами. Звучало… отнюдь не устрашающе. Гончаров устало улыбнулся. Акутагава, при ближайшем рассмотрении, казался действительно неплохим соседом. Шумным и агрессивным, но скорее как чихуахуа, которая громко лает из-под кровати, но на деле никогда не вылезет из укрытия, чтобы покусать. — Хорошо, — только и ответил Ваня, направляясь на поиски завхоза. Пока он шёл по первому этажу, внимательно оглядывая каждую дверь, то думал о том, что за сегодняшний день он слишком часто сравнивал людей с собаками. Видимо, это было его защитным механизмом, потому что Гончаров — по большей части закрытый в себе и одинокий молодой человек, всегда любил животных. И вот сейчас, глядя на зелёную лужайку за окном, ему хотелось сделать всё возможное, чтобы в целости и сохранности вернуться в Петербург, по дороге домой зайти в приют и взять себе щенка. Он бы назвал его каким-нибудь глупым именем и глядя на мягкую шерсть и круглые бусинки глаз, всегда бы вспоминал спонтанно данное самому себе обещание — вернуться. Под эти успокаивающие мысли, найти кабинет завхоза оказалось куда сложнее, чем представлялось, номера дверей в здании были разбросаны в совершенно неопределённом порядке. Служебные помещения также находились в самых нетривиальных местах. Столовая была неподалёку от 11 комнаты, но кухня нашлась на другом конце этажа — не меньше чем в пяти минутах неспешных блужданий. Душевые были и на втором, и на первом этаже, причём на втором прямо возле лестницы, а на первом — в каком-то Богом забытом тупике, который Гончаров нашёл по чистой случайности. Кабинет же завхоза нашёлся наверху — в совершенно заброшенном чердачном помещении, куда вела отдельная узкая лестница со второго этажа. Судя по внешнему виду дома, где-то должна была быть ещё одна лестница — к мансарде, но Ваня так и не смог ее найти. На покосившейся двери, которая выглядела очень комично посреди пыльного чердака, словно кто-то взял вдруг и отгородил половину себе, витиеватыми буквами было выбито — Поль Верлен. И сердечко. Гончаров побоялся стучать — ему казалось, что дверь рухнет от малейшего касания. — Можно войти? — вместо этого спросил он. — Да, да! Конечно заходите! — раздался из-за двери приятный мужской голос. Ваня повернул ручку и оказался вдруг совершенно не там, где ожидал. Чердак находился в бедственном состоянии, но кабинет Поля Верлена напротив, напоминал собой и не кабинет вовсе, а приватную комнату в казино. Мягкие шторы пропускали внутрь лишь рассеянный свет, широкие кожаные диваны и кресла стояли то тут, то там, а под потолком висела огромная, хрустальная люстра, стол, за которым сидел Верлен, был обложен игральными картами и… кристальными шарами как в салонах гаданий. Сам же Поль, восседавший посреди всего этого вульгарного великолепия, напоминал собой главу сицилийской мафии — в строгом костюме с красным галстуком, белом пиджаке, съехавшей набок шляпе и белоснежных кожаных перчатках. У мужчины были светлые волосы, собранные в кудрявый хвост, и челка, спадавшая на правую половину лица. Вдоль левого виска была заплетена изящная косичка, аккуратно закреплённая в прическе с помощью тёмного бархатного банта. — Неужели ещё один проверяющий? Ах, как я рад был услышать, что у нас снова гости! — улыбнулся ему Поль, снимая шляпу в приветственном жесте. Ваня замер, пытаясь осознать услышанное. — Ещё один? — переспросил он, удивленно глядя в желтовато-карие глаза напротив — Что? Ах, оговорился, простите меня, Иван Александрович, — невозмутимо исправился заведующий хозяйством, ни на секунду не меняясь в лице. — Что же вы в дверях стоите? Проходите, проходите… Фёдор Михайлович сказал, что вы с Риюноске живёте, да? — Да, с ним, — ответил Гончаров, начиная двигаться в сторону стола. Под ногами зашуршала овечья шкура. На стене же в пару ей висела оленья голова, опутанная гирляндой. — Хлопот не доставляет? — продолжил болтать с ним Поль, пока Ваня всё не мог успокоиться. Что значило «ещё один»? Тут был кто-то до него или… — Иван Александрович, что же вы молчите? Устали, да? Первый день на новом месте всегда тяжёлый, понимаю, понимаю… — А? Нет… нет, всё в порядке, — ответил Гончаров, выдавливая из себя вежливую улыбку. Верлен явно был не намерен замолкать в ближайшее время и Ване даже грустно было от того, что со столь приятным человеком он встретился только сейчас. Хотя что-то в манерном и чересчур дружелюбном Поле неприятно коробило — слишком хорошим он был, особенно на фоне всех остальных обитателей школы. — Что же вы врёте — сами бледный как полотно, — обеспокоено произнёс мужчина, быстро покидая своё место и под локоть подхватывая Гончарова. — Кофе? Чай? Молоко? Вы, наверное, не ели ничего? Склоняясь вплотную к Ване, Поль опустил одну из своих рук ему на талию, прижимая проверяющего к себе. — Вы слишком близко, — покраснел Гончаров, пытаясь отстраниться. От мужчины, который вёл его куда-то вглубь кабинета, пахло чем-то приторно-сладким, настолько густым и томным, что у Вани начинала кружиться голова. — М-м-м, я не расслышал? — Поль наклонился ещё ближе, настолько, что проверяющий смог увидеть белёсые кончики его ресниц. — Можно мне взять постельное белье? У меня сегодня ещё работа, — более твёрдо произнёс Гончаров, отворачиваясь от нависшего над ним мужчины. — Ещё работа? Но вы выглядите таким уставшим, — сочувственно произнёс завхоз, добровольно-принудительно усаживая Ваню на своё место. Обивка кресла мягко прогнулась под весом проверяющего, позволяя полностью расслабиться. — Отдохните немного, Иван Александрович, я приготовлю вам что-нибудь выпить. Не успел Гончаров возразить, как Поль уже отошёл в сторону одного из стеллажей (коих в этой странной комнате было ещё больше, чем диванов и кресел), унося с собой удушающе сладкий запах. Мужчина принялся открывать дверцы шкафа, вытаскивая наружу всевозможные бутылки — при ближайшем рассмотрении, напоминало мини-бар, спрятанный внутри неприметного книжного шкафа. Спустя минуту Поль вернулся, опуская перед Ваней высокий стакан, наполненный чем-то беловато-сиреневым. — Что это? — спросил проверяющий, нерешительно поднимая в руки предложенный напиток и оглядывая его на свету. — Лавандовое молоко со сливками, — пропел мужчина, усаживаясь на стол прямо перед Гончаровым, элегантно закидывая ногу на ногу и плавным движением поправляя шляпу. — Помогает успокоить нервы и раз уж вы ничего не ели, то спасёт вас от голодного обморока. — Очень вкусно, — удивлённо выдохнул Ваня, делая медленный глоток. Молоко было сладким и густым, но не настолько, чтобы вязнуть на языке или казаться приторным. — Спасибо. — Говорите так, словно ожидали какой-то гадости, — печально вздохнул Поль, внимательно наблюдая за тем, как проверяющий неспешно пьёт тёплый напиток. — А что у вас сегодня за дела, если не секрет конечно, Иван Александрович? Гончаров на мгновение прикрыл глаза, наслаждаясь разливающимся внутри теплом. Ему вдруг захотелось остаться в этом странном кабинете. Кресло было таким удобным, свет казался приглушённым, молоко со сливками приятно грело пальцы сквозь стакан. Откинув голову назад, затылком утыкаясь в мягкую спинку, он тихо ответил: — Мне нужно… нужно на внеклассное занятие к Дазаю и ещё… надо в кабинет к директору. — О! Вы можете не беспокоиться, у вас ещё целый час до конца учебного дня, — произнёс спустя мгновение Поль, судя по шуршанию одежды, закатывая рукав рубашки, чтобы поглядеть на наручные часы. — Думаю, вам стоит прилечь на полчасика, что скажете? Почувствовав чужие пальцы на своих плечах, Гончаров распахнул глаза, слегка дезориентировано оглядываясь. — Я… мне- мне надо, — невнятно начал Ваня, чуть ли не роняя пустой стакан из-под молока на пол. Благо Поль успел подхватить его, переставляя на стол. — Не волнуйтесь, Иван Александрович, я поговорю с Мори — мы почти каждый вечер видимся, — мужчина потянул на себя Гончарова. Он уже успел легко спрыгнуть со стола и теперь, обхватывая проверяющего за талию, вёл его в сторону одного из диванов. — Постойте, нет..! Мне нельзя… сейчас спать, — слабо запротестовал Ваня, неловко утыкаясь лицом в грудь Поля в попытке вывернуться из рук блондина. — Я не предлагаю вам спать! Просто прилечь отдохнуть, — заспорил с ним мужчина, разворачивая Гончарова к дивану и начиная подталкивать в спину. — Нельзя в столь молодом возрасте так рисковать здоровьем! Отчаянно тряся головой и хмуря лоб, Ваня обречённо выдохнул: — У меня же… работа была… — он пальцами вцепился в обивку дивана, не позволяя Полю себя уложить. Проверяющий чувствовал, что если позволит себе снова расслабиться, особенно на мягком диване, в тепле и полумраке кабинета, то он точно уснёт. А в первый рабочий день ему никак нельзя было позволять себе отдыхать. — Прекратите сопротивляться, — рыкнул ему на ухо Поль, перехватывая запястья Гончарова. — Работа от вас никуда не уйдёт, Иван Александрович… вы тут не на один день, так что всё успеется. Поди не спали пару дней перед отъездом? — Да… не спал… — признался Ваня, от чего-то смущаясь и отводя взгляд. Чувствуя как мысли постепенно покидают его сознание, оставляя лишь обволакивающую пустоту и тянущее вниз тепло, тот пытался понять, почему же ему не стоило верить словам Поля. Он действительно много переживал в последнее время и почти довёл себя до истощения за сегодняшний день, отчего бы не прилечь и отдохнуть? Ответ никак не приходил. Только вот… — У меня- там… вещи в спальне, мне надо… — попытался объяснить причину своего беспокойства Гончаров, пока Поль раздражённо выдохнул над его ухом. — Хорошо, я провожу вас до комнаты, — натянуто улыбнулся ему Верлен, выпуская запястья Вани и снова поддерживая того за талию, чтобы вывести прочь из кабинета. — Я сам дойду…! — слабое возмущение проверяющего потонуло в звуке шагов. Если бы не держащий его Поль, то Ваня бы упал с лестницы, потому что ноги перестали его совершенно не слушались. Он буквально засыпал на ходу, полностью перенеся вес на руки своего провожатого. Как именно они добрели до 11 комнаты и сколько на это понадобилось времени — Гончаров не знал, он помнил лишь, что его аккуратно опустили на незастелённую кровать и накрыли сверху чем-то тёплым, сладко пахнущим и мягким. Где-то на периферии он услышал шуршание и спальня погрузилась в полумрак. Хлопнула дверь и воцарилась тишина. Ваня облегчённо вздохнул, позволяя себе уснуть.

***

Хотелось пить. С этой единственной яркой мыслью Гончаров проснулся, резко садясь на кровати. В комнате было темно так, что хоть глаз коли. Сердце глухо стучало в груди. Где-то за стенкой слышались шаги и приглушённые голоса. В попытке вспомнить, где он находится, Ваня принялся оглядываться по сторонам. Соседская сторона спальни пустовала — Акутагавы нигде не было. Приподнявшись со своего места, чтобы отдёрнуть в сторону шторы, Гончаров ощутил, как с его плеч на кровать что-то упало. Лунный свет озарил стены и пол. На кровати лежал белый пиджак, а на стоящей рядом тумбе было сложено постельное белье и чистые полотенца. Его чемодан стоял открытым на столе. Внутри Вани всё похолодело — кто-то копался в его вещах. Возможно даже тот, кто оставил ему пиджак и записку, аккуратно вправленную во внутрь свёрнутого пододеяльника. «Вы выглядели таким уставшим, что я не стал вас будить. Мори перенёс вашу встречу на вечер вторника, а Дазай ещё раз передал извинения и пригласил поиграть с ним в шахматы после занятий. Вы так и не забрали у меня вещи, я занёс. Поль Верлен» И сердечко. Гончаров поморщился, откладывая записку. Сон действительно пошёл ему на пользу — он не чувствовал себя настолько эмоционально выжатым и усталым, появилось желание с новыми силами приступить к работе. Хоть сонливость и накатила неожиданно, но он был благодарен Полю за помощь, потому что сейчас, невольно кутаясь в чужую одежду, он понимал, что недооценил осенний ночной холод. Было промозгло и сыро. Однако испытывать благосклонность Верлена не хотелось, да и по неаккуратности замять или испачкать белоснежную одежду было боязно. Аккуратно оставляя сложенный пиджак на одиноко стоящем в комнате стуле, Гончаров обнял себя руками, отмечая что свитер почти не греет, но и стены общежития покидать он не планирует. Решая, что уснуть снова вот так сразу он не сможет, а раз соседа рядом нет и вряд ли тот скоро вернётся, то можно не спешить застилать постель и разбирать вещи — ещё успеется. Наручные часы сообщили ему, что время без пятнадцати три — глубокая ночь, а значит, его визит на кухню за водой никого не побеспокоит. Поднимаясь с кровати и направляясь к выходу из спальни, Ваня чувствовал неожиданную лёгкость во всём теле. Мысленно он пометил, что обязательно надо будет сходить к Полю ещё раз — вернуть пиджак и подобающе поблагодарить. А ещё, глядя на колосок, который всё еще держался и выглядел подобающе даже после сна, он думал, что можно и Достоевского поблагодарить подобающе — за чай. И уж если судить на трезвую голову, было в словах Дазая что-то правдивое — он ещё ничего не знал о людях в школе и пусть они были пугающими и странными, но все по-своему хорошими…? Словами было не описать тех конфликтующих между собой чувств, что заполнили собой Гончарова. Коридоры общежития ночью пустовали также, как и днём. Тишина. Лунный свет. Мягкий ворс ковра под ногами. Ваня шёл по наитию — в поисках кабинета завхоза, он обошёл первый этаж не меньше пары раз и дорогу до кухни уже выучил. В какой-то момент потянуло неясным холодом — словно кто-то открыл окно, а спустя секунду, Гончаров ногой ощутил что-то скользкое. Ковёр больше не был мягким, он превратился во что-то вязкое и липкое. Ботинки неприятно тянуло вниз, мешая идти дальше. Проверяющий сделал шаг. Ещё один. И ещё… Пока не запнулся обо что-то, тут же опуская взгляд вниз и отскакивая назад с нечеловеческим криком. Прямо под носками его ботинок лежала отрезанная мужская голова. Крови натекло столько, что она залила собой ковёр на несколько метров вокруг. Плотный ворс блестел, превращая пол под ногами в пугающий липкий океан — чёрно-бордовые пятна в ночи расползались повсюду, грозясь забраться и на самого проверяющего. Прижимая ладонь ко рту, Гончаров продолжил пятиться назад, стараясь сдержать рвущиеся наружу крики в перемешку с рвотными позывами. На столь близком расстоянии ощущался этот отвратительный запах — остывающей крови и тошнотворный — начавшего разлагаться тела. В полумраке Ваня готов был поклясться, что видел появляющиеся трупные пятна. Или это были… синяки на коже? Голова была варварски оторвана от тела — гортань и трахея ещё сохранились, белёсыми трубками отделяясь от кровавого месива, которое когда-то было шеей. Самым страшным были глаза — стеклянные, отражавшие испуг и застывший на донышке зрачка портрет убийцы. Они смотрели прямо на Гончарова. Прямо сквозь него. Прямо на… — Что же ты кричишь, птичка? Потерялась? — раздался откуда-то из коридора приторный голос. Ваня дёрнулся всем телом, вновь вскрикивая и с ужасом глядя вперёд — на один из подоконников. Ближайшее к нему окно было настежь распахнуто, что объясняло ледяной ветер, скользящий по этажу. На подоконнике неслышной светлой тенью сидел мужчина. Даже издалека Гончаров мог сказать, что пугающий незнакомец был очень высоким, в странной одежде и накидке, спадавшей вниз с левого его плеча. Длинный край белоснежной ткани растекался по полу, плавными волнами теряясь в ворсе ковра. Тот, кто заговорил с ним, прижимал колени к груди, потому что иначе они просто не умещались в оконной раме, и медленно покачивал головой словно бы в такт какой-то мелодии. В длинных и бледных пальцах этого мужчины была зажата сигарета — он плавно подносил фильтр к губам и делал затяжку, выпуская дым прямо в коридор. Это объясняло, почему проверяющий не сразу смог почувствовать запах крови. В темноте белёсые облака покрывалом опускались на пол, растворяясь в тенях. Незнакомец смотрел прямо на Гончарова — один глаз отливал неестественной желтизной, а второй был пронзительно зелёным. Света Луны было достаточно, чтобы рассмотреть мужчину — белые, словно снег, волосы, заплетённые в тонкую косу, рваная, стриженная словно бы клочьями, чёлка, подведённые чёрным карандашом глаза и съехавший набок цилиндр. Мужчина, напоминавший собою клоуна в цирке, явно ждал от него ответа, но Ваня лишь стоял, приросший к месту от ужаса, и пытался дышать, открывая как рыба рот. Незнакомец вздохнул, докурил сигарету, быстрым движением затушил ее о стоящий рядом горшок и выкинул в распахнутое окно. В один прыжок он оказался всего в паре шагов от Гончарова, бесстыдно выдыхая дым тому прямо в лицо. Проверяющий закашлялся, ощущая тошнотворный привкус ментола на языке. Ваня бы шарахнулся назад, пытаясь уйти от сумасшедшего, но мужчина вдруг эффектно взмахнул рукой, вытаскивая из ниоткуда визитную карточку. С хитрой улыбкой на лице он сделал полшага вперёд, позволяя Гончарову заметить белоснежные брови и ресницы, а потом резко отскочил назад, быстротой своих движений ещё больше пугая проверяющего. — Николай Гоголь к вашим услугам, — пропел мужчина с косой, склоняя голову вбок и кивая в сторону своей визитки, которая сейчас была заправлена Гончарову за ухо. Тот дёрнулся, испуганно выхватывая карточку из волос. Он смотрел на золотые буквы, на чёрно-белый узор, украшавший собой периметр визитной карточки и чувствовал, как его начинает тошнить всё сильнее, а сердце в груди бьётся всё чаще — он, чёрт побери, даже и не заметил, как Гоголь заправил ему что-то в волосы. Он, чёрт побери, даже не видел, чтобы мужчина подносил руки к его лицу. — Что… что вы сделали? — прошептал он, с отвращением и испугом отбрасывая бумажку в сторону, пытаясь отойти от Николая как можно дальше. — Ух ты! Так он разговаривает! — надул губы Гоголь, указательным пальцем тыкая в щеку Гончарова, свободной рукой поправляя на себе белоснежное жабо. — Совершенно ничегошеньки страшного… просто отдал свою визитку! Обидно вообще-то, Ваня, она теперь вся в крови. Гончаров не знал, что страшнее — то, что этот умалишённый знает его имя или то, с какой лёгкостью Гоголь вновь поднял запачканную карточку с ковра, делая быстрый шаг к проверяющему и скользящим движением пальцев заправляя ее за ворот свитера, неприятно царапая чувствительную кожу острым краем бумаги. — Красное на белом хорошо смотрится, — заметил Николай, пытаясь сдуть капельки крови с пальцев. — Фу, гадость какая… Выдохнул вдруг он, носком ботинка пододвигая валяющуюся под их ногами голову. Она перекатилась, открывая вид на затылок, точнее то, что от затылка осталось. Под таким углом было видно рваную рану от прицельного пулевого ранения. — Паф… чьи-то мозги разлетелись по ковру! — прокричал Гоголь, складывая из пальцев пистолет и поднося к виску Гончарова, который к этому моменту уже упёрся спиной в стену, а вот Николай дальше от него не становился. Мужчина при этом напуганно округлил глаза, а потом, изобразив выстрел, щёлкнул не дышащего от ужаса Ваню по носу, начиная заливисто смеяться. Инстинктивно дёргаясь в сторону, Гончаров ударился головой о висящую на стене картину. Что угодно — лишь бы убраться подальше от этого психа и позвать на помощь. Однако выход находился дальше по коридору, ровно там, где его так удачно закрывал собой Гоголь, вновь вернувшийся к рассматриванию головы. Его неуместный смех так и висел в густом, прокуренном воздухе коридора. — Только визитку снова не выкидывай, — предугадал его действия Николай, раскачиваясь на носках ботинков и без капли отвращения двигая оторванную голову за длинные волосы, некогда золотисто-русые, а сейчас похожие на бордовую мочалку. — Я не планировал сегодня мыть руки перед сном. Ваня, который не без труда заставил себя дышать и думать, пытался найти какую-либо связь в словах Гоголя, но её просто… не было? — Блять… настоящий псих, — тихо прошептал он, пытаясь выйти из угла, в который сам же себя загнал, только чтобы столкнуться лицом к лицу с Николаем. Настолько близко, что Гончаров мог почувствовать запах дыма и сигарет… и если его не тошнило раньше, то вот сейчас… — Разве Дазай не говорил не делать поспешных выводов? — театрально обиделся Гоголь, смахивая с щёк несуществующие слезинки. — Я совершенно вменяемый и психически здоровый человек! — Вы убили человека! И… и курили! Вы… отойдите от меня! Кто-нибудь..! — начал кричать Ваня, но не успел он начать звать на помощь, как Николай зажал ему рот своей тёплой ладонью, для верности чуть наваливаясь всем телом. — Не надо так шуметь, милый. Люди спят… ты вообще время видел? В добавок ко всему, никого я не убивал! Что за ложные обвинения? И что… ты имеешь что-то против курильщиков? — пропел ему на самое ухо Гоголь, жеманно улыбаясь и перебирая пальцами свободной руки выбившиеся из колоска волосы Гончарова. — Я, стало быть, также как и ты, увидел голову и мне стало дурно. Никотин, как известно, успокаивает нервы и желудок! И теперь ты только погляди — я спокоен как удав и меня не тошнит даже при виде кровавого месива. Хочешь сигаретку? Лёгким движением пальцев, Николай вытащил из кармана своей белоснежной накидки пачку — ментоловые кисс, от дрянного запаха которых у Вани уже начинала кружиться голова. Ответом Гоголю послужило неразборчивое мычание. А потом он скривился, пряча пачку обратно и хмуря брови. — Не надо кусаться! Просто бы сказал что не куришь, птичка моя. Казалось, мужчина собирался сказать что-то ещё, собрался продолжать этот театр абсурда, но потом через весь коридор раздалось тихое и надломленное: — К-коля..? За одно мгновение в Гоголе изменилось всё — он перестал манерно улыбаться, прекратил так сильно надавливать на Гончарова и так развязно болтать. Николай на секунду прикрыл глаза, а когда открыл и обернулся, то в его взгляде появился фанатичный блеск, которого там раньше не было, а заговорил он уже совсем другим тоном: — Сигма? Не подходи ближе. Вернись к себе. Разбуди Ацуши. Найдите Фёдора или… да хоть кого-нибудь, неважно, скажите, чтобы они пришли сюда. Сами оставайтесь в комнате. Девушек только не будите, пусть спят. Смена поведения была настолько резкой и неожиданной, что Ваня даже не сразу успел сообразить. Ему понадобилось мгновение, чтобы оттолкнуть отвлекшегося Гоголя и вынырнуть из-под его рук. Шаг вбок и проверяющий смотрел на изящного человека, который застыл посреди коридора в десятке шагов от них. В их тонких руках была зажата тарелка полная ароматных и ещё тёплых на вид шоколадных печений, длинные волосы, одна половина которых была нежно-фиолетовой, а вторая — беловато-пшеничной, спадали на плечи, а пышная чёлка, подстриженная в несколько ярусов, закрывала собой лицо, но Гончаров смог разглядеть — лавандовые, почти серые глаза, наполненные непониманием и страхом, полные губы, чуть подрагивающие от напряжения, и нахмуренные брови. Перед ним стоял самый красивый человек, которого Ваня когда-либо видел. Настолько, что даже и человеком-то не казался, скорее… ангелом. — Коля, что происходит? — дрожащим голосом прошептал ангел, делая полшага вперёд. — Кто это? Вопрос был обращен к Гоголю, но спрашивали явно про Гончарова. Ваня, до этого потерявший дар речи, выкрикнул первое, что пришло на ум, толкая Николая, который попытался толи броситься на него, толи попытался отодвинуть его с дороги, чтобы подбежать к Сигме. — Бегите отсюда! Этот человек — убийца! Пожалуйста уходите! — настолько громко, насколько только мог закричал юноша, неотрывно глядя на то, как меняется в лице замерший на месте ангел. Сигма пошатнулись, побледнели и выронили тарелку, которая с дробным стуком упала на ковёр — рассыпая вокруг печенье и остатки своего тепла. Они неотрывно смотрели себе под ноги — прямо на оторванную голову, прямо туда, куда неосознанно указал Ваня. Прямо туда, куда смотреть не должны были. — Тварь, — тихо выругался Гоголь, до боли сжимая Гончарова за запястье. — Закрой рот, сука, пока я язык тебе не вырвал.