большие обнимашки для Ли Минхо

Сынмин понимает, что все это происходит из-за скорого наступления особенного периода, но, когда безапелляционное «мы едем скупать всю Икею» безжалостно воплощается в реальность, пока под завязку набивается уже его, вообще-то, тележка, понимает, что омеге пора бы притормозить. — Минхо, на дворе ноябрь. — Ну да. — Рождество чуть больше, чем через месяц. — Какая лучше будет смотреться на твоей шее: белая или разноцветная? — Что? — Что? К зеленым венкам опускается пара упаковок с гирляндами и Киму хочется узнать не купил ли его друг за последнюю ночь трехэтажный дом, потому что все эти украшения не то, что в его квартире не поместятся, их даже на две квартиры многовато. Но спорить с предтечным, а особенно просто вредным хёном себе дороже — тот не постесняется на весь отдел вдруг начать причитать, что его лишают мирских радостей и с маленькими милыми омегами так поступать нельзя. И плевать ему, что в двадцать восемь он явно не маленький, а взглядом можно пугать всех, кто плохо вел себя в этом году, независимо от уже их возраста. У него сейчас особое обаяние, что убедит любого в правоте, а острые скулы сгладились, смягчая лицо из-за временно появившихся щек. Сынмин, просто сдайся, никаких шансов. Минхо всегда был таким: казался людям самим воплощением серьезности, гордо нося звание ледяного принца, а потом был тем, кто первым кинул снежок кому-то в глаз, давая начало потасовке. — Минхо, ну пожалуйста. Ли оглядывает близстоящие елки так, будто все они в скором времени будут свалены им на пол вместе с блестящими, дразнящими мерцанием украшениями, которые раздражают, поэтому Ким готов в любую минуту посадить его в третью тележку, отобрав ее хоть у того мальчика, что отвернулся к родителям, и в срочном порядке увезти на кассу. Предварительно примотав к чему-нибудь тяжелой цепью, чтобы ни один умалишенный не принял его за подарок на предстоящий праздник. Он не хочет потом выплачивать моральную компенсацию какому-нибудь нерадивому альфе. Омега делает вид, что проверяет список будущих покупок в телефоне, хотя значились там всего лишь свечи и пара пледов вместо всего безобразия, которое нужно было еще как-то сдвинуть с места. К счастью, в основном там были прозрачные упаковки с пластиковыми шарами, они хотя бы легкие даже в своей сумме. А вот многочисленная посуда и предметы интерьера определенно не переживут соседство друг с другом, если не везти их медленно, что означало одно — омега успеет заметить какую-нибудь мягкую игрушку и по дороге до нее решить, что она нужна ему как воздух. Сынмин успел под шумок уже выкинуть пару плюшевых акул, пока они пробирались по нейтральной территории хитросплетений имитаций гостиных. — Моим детям нужен дом. В следующее мгновение Минхо уже разглядывает многочисленные стеллажи, некоторые из которых явно не для его роста, не слишком-то выдающегося, но, словно насмешка над терпением беты, рядом стоит еще и маленькая стремянка, подсказывающая, что при метре семидесяти жизнь вообще не потеряна; необязательно заводить домашнюю шпалу, чтобы достать что-то с верхней полки. В паре метров от него стоит такой же замученный альфа, пара которого явно в положении и, судя по четырем тележкам рядом, Сынмин еще легко отделался. Они понимающе улыбаются друг другу, когда бета осторожно толкает тележку мимо. Им сейчас еще и постельное белье выбирать, обязательно утепленное, в крупную клетку, чтобы было уютнее. Когда внутренний омега был наконец успокоен тем, что в квартире все точно будет красиво и всего достаточно, Сынмин утирает пот со лба, мысленно радуясь, что успел скинуть еще некоторые вещи, которые Минхо не любил на самом деле, хватая в порыве. Ему кажется, что теперь-то все закончилось благополучно, но чужой желудок призывно урчит и он знает, что это значит. Они не уйдут из шведской столовой, пока все проклятые фрикадельки и картошка фри в ней не будут съедены. Если бы Минхо не являлся его обожаемым другом детства, ей богу, он бы сам связал его гирляндой и оставил посреди магазина. На самом деле, сидеть вдвоем в укромном уголке, отгородившись стойками под крупные растения, даже неплохо. В качестве моральной компенсации Ли покупает их любимый миндальный и шоколадный торты, и сам встает за дополнительными порциями быстро кончающегося кофе, периодически разбавляя выбор стаканами фруктового лимонада. Из-за того, что с лета начинается завал благодаря заблаговременным подготовкам на работе, им редко удается куда-то выбраться. Редакция всегда работает на опережение, уже в марте отправляя заказы на календари в типографию, к июню утверждаются проекты подарочных изданий, а в следующем месяце приходят первые образцы рождественских сказок, мерцающих от блесток на обложке и золотистых срезов. В ноябре тиражи уже пришли и теперь красуются буквально на всех столах редакции, пока они отбирают лучшие для выкладки в самых крупных торговых центрах и книжных магазинах Сеула. Каждый из них заключает в себе огромную работу, проделанную множеством людей — перевод, верстка, иллюстрации, идеально заданные технические параметры. Все это бессонные ночи, включая того, кто сейчас сидит напротив. Годы пустоты омеги заполняются этими фолиантами, Сынмин знает. Знает, что в самом темном углу квартиры, куда едва доходит свет, поставлен узкий шкаф с затемненным стеклом, а за дверью покоятся многочисленные детские книги и раскраски с высохшими уже акварельными фломастерами. Многие тиражи больше не допечатываются, они куплены и спрятаны еще до несостоявшегося рождения новой жизни, а потому никогда не достаются с самой верхней полки. Лишь по привычке иногда появляются новые, самые красивые. Ким никогда не скажет, что в отсутствие друга пересмотрел их все, умирая от болезненного желания сжечь этот шкаф или сесть напротив него и бессильно заплакать. Лишь он один никогда не украшен гирляндами, не обклеен гелевыми снежинками; его протирают от пыли, наверное, перед теми болезненными периодами, что означают — маленьким пальцам никогда не листать страницы. Он не должен думать об этом сейчас, отравляя им праздничное настроение, особенно когда эмоциональное состояние друга такое хрупкое, сменяющееся по щелчку пальцев. Не должен смотреть на сумку, лежащую через стол, где виден краешек нового издания с нарисованными сугробами. Парень едва ли не впервые рад тому, что у бет не бывает запаха, что он не читается другими так легко, когда смотрит на Минхо с замершей нежностью, пока тот рассказывает о приготовлениях нового проекта, весело улыбаясь. У него новый юный помощник, который делает успехи, не расстраиваясь даже в тех случаях, когда хён выбирает профессиональные рисунки, а не его кривые елки. Елки хён складывает в отдельную папку и прячет в ящике рабочего стола, всегда теплея взглядом при виде неизменной подписи в углу помятого листа. Возможно, именно это приводит к тому, от чего Сынмин сейчас едва не расплескал кофе. — Смотри, я взял это для Джуни. Как думаешь, ему понравится? Не уверен, потому что не спрашивал у Криса хёна, но ему понравились те, что я читал в тот раз… Минхо говорит взволнованно, заламывая пальцы, а Сынмин не может убрать с лица широкую почти счастливую улыбку. — Конечно понравится, особенно он будет пищать, когда увидит, что ты приложил руку к их созданию. Омега улыбается так, что Ким уверен — новый год его жизни может стать совсем иным.

***

Глядя на все эти семьи, приходящие в сад раз за разом, Крис не мог не вспоминать Дживона, который когда-то трясущимися руками передал ему тест с двумя полосками, заставив замереть, а после радостно вскрикнуть. Он краснел и смущенно теребил ворот легкой рубашки, расстегнутой почти до живота, и робко улыбался. Только потом альфа узнает, что следом за тестом супруг позвонил в клинику и узнавал о возможности сделать аборт. К счастью, семейный доктор уговорил малыша оставить, объяснив высокую вероятность возникновения бесплодия. Омега еще слишком юный, чтобы перенести такую операцию без осложнений. Хотя больше того беспокоила вероятность остаться с длинным уродливым рубцом на животе. Спустя несколько месяцев после родов шрам стал практически незаметным — омега исправно посещал косметолога, помогавшего ему сделать кожу гладкой как раньше, шлифуя ту постепенно и возвращая былую привлекательность. Дживон продолжал носить открытую одежду сразу после полугода, когда молоко окончательно пропало и не нужно было больше пристыженно искать специальные комнаты, чтобы свести с ткани пятна в районе груди. Ему казалось, что из соблазнительного и юного он резко стал потрепанным и некрасивым, пополнел, утратил свою красоту. Возможно, если бы Крис тогда мог уделять ему больше внимания, находя время между дипломом и работой, у его мужа не случилась бы послеродовая депрессия. Феликс же презрительно говорил, что это была лишь удобная отговорка для того, чтобы оставлять ребенка кому угодно, но не заниматься им самостоятельно. Тепло омеги маленький Джуни получал от всех родных, но не от своего папы. Альфа даже не помнил, когда Дживон брал на руки их сына, не мог найти в памяти обнимал ли он когда-нибудь собственного ребенка. Все это блекло перед тем днем, когда с самого утра, ясного и солнечного, омега объявил, что все было банальной ошибкой. Ему нужен был мужественный альфа, от которого тряслись бы колени, а Крис был слишком… хорошим. Добрым, ласковым сверх меры, да и запах этот его вовсе не внушал трепета. Теплый, обволакивающий, но совершенно не пьянящий. У Криса даже не было возможности перевернуть стол, зарычать в бессилии, крикнуть что-то в след уходящему уже не супругу — он словно в тумане подписал бумаги о разводе. Вот так сразу, не считая часовых уговоров, от которых раздраженно отмахивались. В детской кроватке спал еще совсем малыш, с которым они теперь остались вдвоем. Он устало выдохнул, ударившись лбом о руль в очередной раз, чтобы вынырнуть из собственных душащих воспоминаний, накативших так неожиданно от вида счастливой семьи, выходящей за ворота. В салоне больше не пахло теперь уже жалящим нелюбимым жасмином, но чувствовался оседающий на дне легких запах костра. Казалось бы, это должно душить, заставить оглядываться в поисках воды и автомобильного ароматизатора, но напоминает о том, как еще живой тогда отец брал с собой в походы на задний двор дома. Дальше они уйти не могли — папа был уже на шестом месяце и мило кряхтел, когда альфы в четыре руки укладывали его на шезлонг в установленной палатке. Ему нравилось под самую ночь залезать рядом, гладить округлый живот и засыпать в родительских руках. Под запах костра и поджаренного зефира. Так пахло счастливое детство. Крис проводит рукой по лицу и смотрит на циферблат, понимая, что Минхо не возвращается слишком уж долго. По дороге в нужный кабинет он размышляет о том, что отец из него никудышный, какой уж папуля. Раньше он часто зарабатывался, не успевая забрать сына из садика, но всегда был спокоен, зная, что Феликс заберет любимого крестника, развлекая вместе с Чанбином. Сейчас же его грызла вина, что особенно усугублялось выражением лица омеги, заглянувшего к нему перед уходом на включенный в кабинете свет и спросившего, почему он не дома с сыном. Казалось, что он будет проклинать, ругаться разочарованно, но вместо этого только успокаивающе говорил, что папа Ли в детстве часто доплачивал воспитателю из-за собственных опозданий, потому что любил вечером не вовремя уснуть. А Джуни он заберет сам, чтобы отвлечь от обиды. — Господин Бан, я знаю, что Вы очень заняты, но не могли бы Вы помочь Джуни сделать поделку на рождество? Крис уже открывает рот, чтобы ответить, когда к нему приходит осознание с чужим прозвучавшим голосом. — Конечно, Тэмин-щи, спасибо, что рассказали. Сейчас обращаются вовсе не к нему. Минхо кажется удивленным лишь отчасти, почему-то не делает попыток объяснить, что его фамилия вовсе не Бан и он приходится их семье всего лишь другом, как представлялся воспитателям некогда Феликс. Альфа едва не бьет себя по лицу, понимая, что новенький Тэмин еще не успел запомнить, кто из его подопечных не имеет второго родителя, а потому, увидев, как омега берет на руки уснувшего ребенка, разумеется, предположил их родственную связь. Крис отходит достаточно далеко, чтобы омега ничего не заподозрил, но вещи сына все равно собирает рассеянно, едва не роняя маленький рюкзак, когда Минхо вышагивает из полумрака, придерживая Джуни под бедра и покачивая. Его белый шарф лежит расправленным на маленьких плечах так правильно и тепло, что Крис ловит себя на странном и иррациональном желании. Он не знает, продиктовано ли то долгим одиночеством или же тем, как самое дорогое на свете существо доверчиво обнимает чужую шею, мурлыча спросонья. Они знакомы еще так мало и даже не знают друг друга, но какие-то внутренние инстинкты тревожат назойливо, нашептывая, как сандал хорошо сочетается с чужим огнем. В глубине души ему хочется, чтобы Тэмин в обращении не ошибался.