Вварденфелльские каникулы

Пол в гостевых комнатах тёплый, шершавый… Стыдиться Хейдару нечего: он выпрямляется во весь рост и поворачивается к ванной — и к Вераму. Показывает товар лицом: и обещанные татуировки, и остальное. — Я сейчас, ты и сам знаешь, не в лучшей форме, — признаётся, чуть неловко дёрнув плечом. — Но ты мне нравишься, а тебе, по крайней мере, нравится меня дразнить. Если думаешь, что тебе понравится не только это, то предложение — на столе… Правда, сначала мне в любом случае нужно помыться. Огненный шарик между тем погружается в воду. — Значит, на столе? — фыркает Верам, но тут же меняет игривую улыбку на почти-что-смущение. Слезает с бортика и берёт с полочки губку — жуткое местное чудовище ярко-оранжевого цвета, на вид способное спустить шкуру с мамонта. Ему не удалось спрятать ни очень красноречиво заинтересованного взгляда, ни собственных потемневших щёк. Скорее, щеки — правой. Левая почему-то цвет не поменяла, но, может быть, дело в освещении, или в скрывающих её волосах, или в небольшой серёжке, два раза пробивающей хрящ левого уха — та, судя по мерцанию, зачарована. — Помыться не мешает. Наверное, я тебе и правда помогу, раз ты жаростойкий. Не хочу, чтобы пришлось потом переделывать. Верам ждёт, пока Хейдар опустится в воду, потом снова присаживается на бортик и не спеша откупоривает хитрый данмерский сосуд с жидким мылом. Пахнет, конечно, здорово, пусть и немного терпко. Выливает немного на губку. Проводит Хейдару над повязкой больного плеча, растирает грудь. — Я не буду спрашивать, что ты делал в Садрит Море. Телванни готовы простить н’вахам очень многое, но жестоки, когда дело касается полумер. Или полумеров… Волосы-то у Хейдара уже промыты, Верам постарался, обрабатывая рану. А вот всё остальное… н-да. Вода чуть горячевата, но расслабляет. Выражение лица у данмера на удивление потерянное: он заботлив и, кажется, ждёт, что его сейчас поймают за руку. Странный контраст. Хейдар не обманывает ожиданий — и правда ловит за руку. Верам от неожиданности выпускает губку, но — тоже от неожиданности? — не вырывается. У него, пожалуй что, слишком, до болезненного худое запястье, — не кормят его здесь, что ли?.. — но в остальном рука безупречная, с такой только Джунала — ну, или Вивека — высекать. Изящная узкая ладонь, точёные длинные пальцы... Ногти коротко острижены (что само по себе прекрасно: чародеи, особенно не обременённые домашними заботами, часто себя запускают — не думая, насколько это может быть неудобно... слишком для многих занятий), но ногтевая пластина сама от природы — длинная, красивой овальной формы... Хейдар не сдерживает себя, поглаживает эту модельную, безупречную руку, — подушечки пальцев, костяшки, горячую, чуть суховатую кожу на тыльной стороне ладони и венки, проступившие на худом запястье... — чувствуя, как, отзываясь, ускоряется Верамов пульс. — Не надо искать у меня двойного дна, — говорит Хейдар, аккуратно обтачивая правду до нужного ему состояния. — Я обычный человек, столяр-краснодеревщик: делаю мебель, реставрирую мебель, оцениваю мебель… Садрит Мора — не Элден Рут, клиентов хватает даже у н’ваха, если он знает, что делает. Не все обладают вкусом и платежеспособностью твоего брата, не все уважают Пакт — но деньги я поднимаю хорошие, грех жаловаться. — У всех есть двойное дно, — говорит Верам, почему-то почти шёпотом. — Просто некоторые не хранят там ничего ценного. Думаю, краснодеревщик должен разбираться в тайных местах. Бард, который заставляет петь дерево. Лорд Вивек благословил тебя… Он отвечает осторожными поглаживаниями тоже: наверное, любопытно… и не видя сопротивления, Хейдар изучает его руку дальше — но что-то не так… кожа гладкая, тонкая, светло-пепельная — и на ощупь было так же. Только на ребре ладони и выше запястья именно на ощупь она вовсе не такова. Что-то похожее на... В глазах у Верама мелькает паника, он быстро отдёргивается. Встаёт на ноги, непроизвольно сам потирая себе запястье — и стоит именно так, чтобы левую часть лица не было видно вовсе. — Наверное, мне стоит сказать Ра’Мехрату, чтобы он подобрал тебе одежду. Какую-нибудь… хорошую. Всё это в земле и в крови. Ты хочешь еды? Или вина? Тебе нужен отдых. Я скажу принести всё сюда. Хейдар не сразу, но понимает, что нащупал: рубцовую ткань — шрамы, скрытые за иллюзией. За такое короткое время трудно понять, от чего — но понятным становится многое другое. На лице у Верама — тоже иллюзия? Отсюда все странности и нестыковки?.. Хейдар себя осаживает, не позволяет мыслям рвануть в те степи. Он не хочет строить догадок, не хочет выспрашивать... или выказывать жалость. Ему нравится то, что он видит, нравится Верам якобы-Дэват, легконогий и злоязыкий, красивый и, что немаловажно, не пытающийся отгрызть ему, Хейдару, голову — наоборот, залечивший её, хотя не был обязан. Что стоило бросить раненого н’ваха или добить его ради забавы, а «брату» потом сказать, что оно так и было… или и вовсе — не говорить? Многие из Хейдаровых заказчиков поступили бы именно так, на их счёт он не обольщается. «Считайте счастливые часы» — любимое отцовское присловье; отец хорошо считал… Хейдар чувствует: другого такого шанса не будет — если отступится, лис, вильнув хвостом, скроется в кустах и уже не вылезет, — поэтому признаётся: — Боюсь, если поем, то сразу засну, а я не хочу спать... Не думай, это не благодарность. Ты мне нравишься, Верам Дэват, и, если захочешь, я обойдусь без еды и одежды: пока что хватит и полотенца. Верам оборачивается: на его лице сменяют друг друга досада — скорее на себя, — вызов и задумчивость, даже отрешëнность. — Видимо я и правда неплохой лекарь, если спать тебе не хочется. Дай мне минуту, бард. Он уходит, но не до конца прикрывает дверь, словно показывая, что вернëтся. Что ж, пока можно кое-как домыться и привести себя в порядок, не отвлекаясь; нельзя не отдать должное Телванни, бытовые вещи они умеют сделать с хитроумием и комфортом, во многих домах всех придумок для гигиены — лохань да ведро, а тут… чего только нет. Верам возвращается вовремя: как раз, чтобы встретить своего гостя выбравшимся из ванны, голым и мокрым. Сам он успел сменить испачканную одежду на почти такой же комплект, только алого цвета, и наскоро переплел волосы. Теперь они выглядят более однородно. — Здесь все полотенца покрылись пылью. Вот свежее. Проще принести самому, чем гонять старика, — он улыбается, подходя и разворачивая принесенную ткань, чтобы приложить Хейдару к груди и сквозь неë упереться ладонями, якобы стирая капли. — Как плечо? Хейдар опускает глаза, смотрит на узкие светло-пепельные ладони. Сглатывает. Хорошо, что от по-данмерски жаркой воды он и так раскраснелся…. Всё-таки, несмотря на браваду, уязвимости своего положения он — голый, обезоруженный, откровенно себя предложивший тому, кто так и не дал чёткого, однозначного ответа — не может не чувствовать. Впрочем, наглости и азарта в Хейдаре хватит на десять обычных нордов: пасовать он не собирается. А Верам не похож на того, кто будет приманивать ради забавы, чтобы потом посмеяться в лицо — держится он совершенно иначе. — Плечо не болит, — отвечает Хейдар, перенимая у него полотенце; ткань кажется тонкой и лёгкой, но отлично впитывает влагу: ладони вмиг оказываются сухи. — Немного стянуто, но, думаю, это тоже скоро пройдёт. Ты и правда хорош. И тебе идёт алый. Хейдар тщательно вытирает спину, грудь и живот; оборачивает полотенце вокруг бедёр, освобождая руки, и кладёт их Вераму на талию — после недавней вспышки касаться его ладоней или лица Хейдар пока что… слегка опасается. Не совсем тот типаж, на который он обычно нацеливался — и в женщинах, и в мужчинах Хейдар предпочитает чуть больше прочности, — однако Верам и правда хорош. Узкое, умное лицо: высокий лоб и точёные скулы, выразительный нос, красиво очерченные губы… трудно не засмотреться. Верам распускает пояс халата и даёт переложить ладони под него, на кожу. Он не выглядит совсем уж истощённым, но в шаге от этого, и легкие, тонкие кости скорее усиливают впечатление. А ещё можно ощутить, что он немного дрожит и что пульс у него зашкаливает. — Алый — цвет нашего дома, — говорит он негромко. — Ты мне тоже нравишься, Хейдар-бард, иначе бы сейчас… ну не знаю, ледышки от себя отмораживал… Должно быть, у лорда Вивека сегодня выдалось хорошее настроение, раз все получают по солнечному лучу. Он вдруг придвигается ближе, гладит его по груди, заглядывая в глаза, — сердится, что ниже ростом? — потом перехватывает его левую руку, трётся об неё щекой — правой, — и та наощупь гладкая и чистая, как и выглядит. Наигравшись, Верам прикусывает ему большой палец и чуть прикрывает глаза, напрашиваясь на ласку. Ресницы у него тёмные, бровь — серебристая… Мягко, кончиками пальцев Хейдар касается её кончика, задерживается на миг и скользит по виску, по потемневшей скуле. Гладит щёку — левой рукой, а правой — спину, бока, гладкую и горячую кожу над поясом штанов, сидящих до безобразия низко: так, что открыт не только впалый живот, но и косточки на бёдрах, и почти целиком — серебристая, по-мерийски тонкая дорожка волос, уходящая к паху... Мышцы напряжены, цепенеют под пальцами, однако глаза — шалые, с расширившимися зрачками. Такие не соврут... но Хейдар, наверное, ещё более очевиден: так близко даже полотенце не спасает. Будь всё иначе, Хейдар бы лишний раз не раздумывал: подхватил бы Верама под бёдра и нашёл, куда пристроиться. Сейчас — не отнимая рук наклоняется, губами касается губ, легко и невинно, и предлагает: — Пойдём к кровати? Ты отличный целитель, но я не хочу сводить твои труды на нет. К акробатике я пока не готов. — Пойдём, — соглашается Верам, но сперва удерживает его, чтобы поцеловать в ответ, покусываясь, потираясь всем телом, особенно бедром. Загорается, как свечка… целуется как-то рвано, жадно, испуганно. Потом прерывается и упирается ладонями Хейдару в живот, чуть отталкивая, выворачиваясь, и за руку тянет к кровати. Там оборачивается и притягивает, заставляет развязать себе пояс, снимает полотенце, но в руки не даётся. Наклоняется сдёрнуть с кровати гобеленовую покрышку, зачарованную от пыли. Бельё под ней чистое, мягкое… и с гербами дома Телванни. — Ложись… Будешь много шевелиться, закружится голова. А я не хочу, чтобы она кружилась просто так. Пока Хейдар занимает горизонтальное положение, Верам переступает через штаны — а потом забирается на кровать и устраивается у него на бёдрах. Халат он так и не снял, потому получается даже эстетично — красный шёлк, серая кожа и эти светящиеся гроздья не пойми чего на заднем плане. А ещё у Верама бережные руки… бережные и непреклонные, словно созданные ласкать Хейдару ту часть тела, что налилась заметным энтузиазмом ещё у ванны. — Ты такой крепкий, — Верам не может глаз отвести ни от бардовских татуировок, ни от чужого члена, и голос у него хрипнет. — Такой красивый. Его собственное «копьё» обладает такими же пропорциями, как и всё тело — узкое, но вполне выигрывающее по длине, и по данмерскому обычаю обрезанное. На животе и под грудью — тёмные родинки. Хейдар предпочитает не демонстрировать эти свои познания без нужды, а нужду видит довольно редко — ему выгодно, когда его недооценивают, считая не знающим языка дуболомом, — но тут не может не… чуть перефразировав, процитировать: — Я не нашёл иного пути облагородить моё восхищение. Моя страсть непредумышленно принимает форму копья. Слова не расходятся с делом: левой рукой Хейдар за талию притягивает Верама ближе, правой, менее подвижной — касается его члена, и начинает неторопливо надрачивать, и, судя по мягким, чуть хрипловатым стонам, всё правильно понимает и делает. Сейчас, полураздетым и разгорячённым, Верам не кажется хрупким: он худощавый — почти до болезненного худой, — бледно-жемчужный, тонкий в кости, но — полный огня, живой и обжигающе любопытный. Ловкие, безупречно-длинные пальцы, кажется, успевают повсюду; в глазах и в движениях, в хищной тонкогубой улыбке проступает голод, явный и недвусмысленный, и… в иных обстоятельствах Хейдар бы предпочёл не торопиться — но здесь и сейчас он трезво себя оценивает и не хочет впустую тратить счастливое время. Его собственная рука идёт ниже, вдоль позвоночника, оглаживает прогиб поясницы, касается ямки меж ягодиц, проскальзывает внутрь... Замирает — когда Хейдар понимает, что Верам… уже подготовился. Когда он только успел?.. — Думаю, нам пригодится чуть больше смазки… Как у тебя с телекинезом? — Больше?.. — глаза у Верама открываются чуть шире, но он не спорит. — Сейчас. Нужно сосредоточиться. Он замирает, глядя на туалетный столик; одна из баночек сперва вздрагивает, потом рывком летит на него, и он едва ловит её обеими руками. — Другие виды магии даются мне лучше, — досада делает его лицо злым, но Верам не хочет долго на ней задерживаться; куда интереснее содержимое баночки, распространяющее запах сладкобочечника, и то, что норд собирается с ним предпринять. — Лучше перебдеть, чем недобдеть, — усмехается Хейдар, принимая трофей; а если и задержался на пару лишних мгновений, накрыл Верамовы ладони своими, поглаживая костяшки… кто бы смог устоять? У масла из сладкобочечника приятная, правильная текстура, хотя, наверное, основное назначение у него иное. Впрочем, кто их, Телванни, знает: может быть, и хранят в гостевых покоях всё, что нужно для велотийских утех? Хейдар не жалеет масла; подвижность у него ограничена, выносливость — и того хлеще, но он всё равно не упускает возможности помассировать Вераму поясницу, огладить бёдра, по-собственнически размять ягодицы — и только потом проникает внутрь первым пальцем. Второй рукой Хейдар занимается его членом; добавляет второй палец, третий… Пытаться не торопиться — занятие гиблое, не когда тебе так подпевают и так подыгрывают. И каменный мост бы не выдержал: вздыбился вверх, как Красная гора, и через минуту начал бы извергаться! А Хейдар, увы, не каменный. — Готов? — хрипло, на выдохе выстреливает вопросом. — Да, — кивает Верам. Всё это время он извивался и насаживался так, что у него распустились волосы, но теперь нужно немного притормозить. Верам набирает ещё мази и сам «трудится» над копьем, которым собирается пронзить себя, а потом наконец пробует это сделать — осторожно направляет в себя и опускается сверху, придерживая за «древко». Хейдар едва ли видел настолько ошалелое удовольствие на чьём-то лице всего лишь от самого проникновения, но Верам ведёт себя так, словно мечтал именно об этом. Он очень горячий, и даже растраханный пальцами — узкий; пробует опуститься ещё немного, раскачивается… тут ему мешает, попадая под ягодицу, пола халата, и он наконец снимает его совсем, откинув в угол кровати. Смотрит почти с вызовом — ну вот, вроде бы никаких защит и покровов не осталось — потом расслабляется и со стоном принимает Хейдара целиком, глядя в глаза. Привыкает; видимо, двигаться ему сперва не очень хочется, нравится само ощущение, — как ещё трактовать эти прикрытые веки и полуоткрытый рот, тысячу меняющих друг друга эмоций на лице, мелкие, яркие вдохи и руки, которые он не знает, куда деть?.. — себя не трогает, видимо, не хочет спустить сразу, потому переплетает пальцы с Хейдаровыми, царапает себя по животу, по бедрам… — Векх, как же хорошо… — вырывается у него полустоном. — Хейдар. Тебя зовут Хейдар. Хейдар собирается ответить… что-то, но задыхается, забывается, давится тем, что осталось не сказано, потому что Верам начинает двигаться. Хейдара клинит, как анимункуль, он только и может придерживать, чтобы совсем не уплыть, эти бледно-жемчужные бёдра, и подаваться навстречу — дёргано, рвано. За Верамом не угнаться: он двигается как змея, как лавовый вихрь, как все девяносто девять любовников и любовниц Боэты! Хейдар стонет в голос; то зажмуривается, переполненный до краёв его теснотой и жаром, то смотрит во все глаза, отчаянно, жадно стараясь запомнить всё, высечь в мельчайших чертах на внутренней стороне век — змеиную грацию его тела, и возбуждённый, с гладкой блестящей головкой член, прямой и изящный, и нервные, безупречно-длинные пальцы... и то, каким удивлением и восторгом расцветает его лицо, прекрасное, тонкое лицо родовитого телваннийского чародея, с каждым дёрганым, рваным толчком, который Хейдару... всё-таки удаётся. Пытка, жестокая данмерская пытка, проклятие общей, от моричи, крови… Хейдар пытается думать о червяках, о мамонтячьем навозе, о плеши на голове своего банкира, — что угодно, чтобы не кончить вот так, как мальчишка-подросток! — но... не получается, и, когда Верам, всхлипнув, кончает сам, бурно и изобильно, когда сжимается изнутри… Хейдар сдаётся, разрядка прожигает его насквозь: настолько мощная, что мозг коротит с концами. Он моргает, и его данмер уже лежит рядом... кажется, уже какое-то время. — Верам? Верам Дэват… Как ты красив, что решил ко мне присоединиться. — Парафразы из Вивека лезут сами... — Я не уверен, сколько ушло стекла, чтобы спрясти твои волосы. В два раза больше того, я уверен, чем океаны могли поделиться... И, глубоко собой довольный, Хейдар отрубается.