Вварденфелльские каникулы

Верам умеет слушать. Не вертится, не отвлекается… На самом деле, он весь обратился во внимание, и почему-то кажется, что экзамен и правда — проще. На нём никто не буравит тебя запавшими глазами и не ловит каждую ноту так, словно от неё что-то зависит, кроме тяжкого вздоха про недостаточную работу над мелизмами. Когда Хейдар заканчивает, Верам почему-то прикусывает себе костяшки пальцев и смотрит в сторону. — Можешь считать себя кем хочешь, но для меня ты будешь Хейдаром-бардом. Это красиво. Я не понимаю язык. Впрочем, мы сейчас оба кое-что не понимаем… Как это было бы просто. Позволить тебе считать, что я просто дрожал за свою шкуру… Он встаёт и подходит ближе, берёт харпу за верхние части — поглаживает их большими пальцами, словно ласкает вовсе не дерево. Собственно, между ними с Хейдаром сейчас только харпа и остаётся. — Рилан рассказал тебе, почему я отсиживаюсь здесь?.. Я избавил тебя от необходимости что-то выбирать. Или жалеть. Или оглядываться. А ты вернулся. Вернулся. С… со всем этим. Чтобы я ещё раз убедился, что буду жалеть… Я должен сказать тебе: я и правда испугался. Неизбежности. Ты ведь не знаешь ещё?.. Не знаешь. Ни кто я, ни чем занимаюсь, ни даже как выгляжу без иллюзий, которые ты заметил. Мне хотелось остаться для тебя сном, который куда лучше, чем правда, от которой все неизбежно отворачиваются. Только не вышло. Теперь ты отвернёшься всё равно. Но спасибо за всё… мне правда никто не пел песен. Особенно с музыкой. Ха. Хейдар давит в себе нервный смех: слышать такую знакомую аргументацию… иронично, учитывая историю его семьи, но «не волнуйся, возможно, кто-то из нас умрёт раньше, чем я к тебе охладею» — явно не то, чем Верама можно переубедить или успокоить. Это будет рассказ для другого раза (как и лекция о том, что самому себе стрелять в ногу, чтобы избежать новых ран — дурная затея), а сейчас Хейдар, приопустив харпу, признаётся: — Я не могу обещать тебе вечность, верность до гробовой доски или что-то вроде того — и не хочу врать. Не могу обещать тебе что-то дольше, чем россыпь счастливых часов. Я ведь и правда тебя не знаю… Но ведь и ты меня — тоже! — заявляет, надеясь, что прозвучало так, как он хочет — скорее игриво, чем обвиняюще. — А так бодро предугадываешь, как я поступлю или не поступлю… Может, от простоватого нордского вымеска, ни скампа не смыслящего в тонких материях, ты ещё убежишь первым? Наклоняясь, Хейдар аккуратно кладёт харпу на пол, к другим пожиткам: несмотря на браваду, не хочет смотреть сейчас Вераму в лицо. Не то чтобы и правда боится, что до того дойдёт: такие как он не страдают по н’вашьему непойми кому, и даже для развлечения нисходят редко… и всё же — не хочет, даёт себе пару мгновений собраться, прежде чем выпрямляется и снова встречается с Верамом взглядом. — Я тебя не знаю, но я хотел бы тебя узнать — если позволишь. Я тебя не знаю, но я знаю достаточно: ты мне помог, помог с риском для себя, хотя был не обязан... и не говори, что это не так! А потом… Ты мне всю душу перевернул: я ведь думал, что выдумал всё! А когда знаю, что это не так, то не хочу притворяться. Ты мне нравишься, Верам Дэват, и если я тебе тоже нравлюсь, то я не вижу проблемы. — Не видишь. Это правда. Мне стоит показать, — усмехается Верам. Отступает на шаг, потом шепчет какое-то заклинание, и светильники в комнате загораются ярче. Потом аккуратно вынимает из уха серьгу и кладёт на стол. Иллюзия пропадает почти сразу: она воздействовала на всё лицо — черты оказались резче, круги под глазами — больше… но сделано всё ради левой половины, которая почти полностью изуродована ожогом. Чуть меньше на лбу и совсем плохо — на щеке и челюсти, на шее, наверняка на плече тоже — халат скрывает остальное. Ухо и глаз чудом остались целы — ну, или попался хороший лекарь. Верам улыбается, и видно, что левая сторона лица слушается плохо. — Всё ещё нравлюсь? А это не всё. Ты показал мне, что умеешь. Теперь я покажу. Наверное, ты решил, что мы с Риланом ровня. Это не так. Мне здесь ничего не принадлежит, кроме нескольких книг… и нескольких фокусов. Дай мне минуту. Он приставляет палец к губам и прикрывает глаза, что-то шепча. Теперь видно, что руки тоже пострадали, левая больше, чем правая. Серая кожа с белыми и розовыми рытвинами… ожоги старые. Наверное, чем их только не лечили. Секунды тянутся мучительно… потом что-то скребётся в окно. Верам телекинетически открывает его, рывком — видимо, ему и правда не очень даётся телекинез, — и на пол падает самый обычный скивер довольно мерзкого вида. Как забрался-то сюда… Верам ловит его за шкирку, берёт со стола кинжал и, прижав зверька к столешнице, отрезает ему голову. Делает он это быстро и точно, кровь никуда не брызгает, просто растекается тёмной лужицей. Потом Верам смахивает на пол книги. — А теперь — свет! — повторяет он присказку из айлейдской оперы. Чертит в воздухе какую-то руну… безголовый зверёк поднимается на лапки. Встаёт на задние. Оборачивается вокруг себя, танцуя. Верам тоже оборачивается вокруг себя и кланяется; зверек повторяет его действия, как может. Потом по лицу Верама пробегает гримаса злости; он сжимает кулак, и трупик внезапно начинает тлеть и рассыпается в прах меньше, чем за минуту. Верам же награждает Хейдара больной улыбкой — потом не выдерживает и закрывает руками лицо. — Я могу сделать так с человеком, мером, грифоном, может быть, даже драконом. Мне лучше было оставаться в Некроме. Но судьба иначе распорядилась. У всех есть двойное дно, Хейдар-бард; в моём целый склеп. Прошу об одном, хочешь уйти — сделай это молча. «Тонких материй» я на всю жизнь наелся. Толстых намёков тоже. Несколько секунд Хейдар молчит: наверное, подсознательно ждёт, что Верам добавит что-то ещё, а попутно — раскладывает услышанное по полочкам. Смешно: ещё сегодня утром он думал, что уже «всё понял», и думал так не на пустом месте… а Верам изящным взмахом руки, оставив неприкосновенными факты и доказательства, перевернул всё с ног на голову. Хейдар, впрочем, снова «всё понял» — и очень надеется, что в этот раз его «всепонимание» окажется ближе к истине. — Ладно... — тянет он, выигрывая себе ещё пару секунд на раздумья, и продолжает нарочито легкомысленным тоном: — Давай ещё раз, со скидкой на нордскую тугодумность: и что, по-твоему, должно меня напугать? Шрамы, о которых, ты сам сказал, я ещё в прошлый раз догадался? То, что ты, чародей из Телванни, занимаешься не одобряемые храмом Трибунала магическими практиками? То, что ты — не твой брат? Твоя нелюбовь к скиверам? Или твоя любовь к постановкам из айлейдской оперы? Последнее — серьёзный недостаток, не спорю, но его я как-нибудь переживу. Он подходит ближе, на расстояние вытянутой руки… но рук не тянет и невидимую границу не переступает. Верам стоит в той же позе, как к месту примороженный, и «расколоть» его в мелкую ледяную крошку Хейдар не хочет — и потому, в надежде без жертв проскользнуть через его промаринованные в вине тревоги, пытается говорить спокойно и мягко. — Верам, послушай... Мне даже жаль тебя разочаровывать, но чтобы меня шокировать, тебе нужно постараться. На ожоги я насмотрелся, особенно после Сопряжения. Мои земляки горят лучше, чем данмеры, и заживают такие раны у них тяжелее. Некромантия? Напугали норда драугром! Я не редгард-ортодокс, чтобы шарахаться от мертвяков и всех, кто их поднимает. Это всего лишь Школа: с дурной репутацией, однако я слышал и то, что многие целители обращаются к ней, пытаясь лучше понять устройство человеческого тела. Что до опасности, то… Ну да, ты можешь поднять и натравить на меня грифона, а я могу взять рубанок и раскроить тебе череп — и что? У меня есть и… личные причины настороженно относиться к твоим коллегам, но я не привык чесать всех под одну гребёнку. Прости, но после того, как мы познакомились, я отчего-то не верю, что натравлять на людей грифонов — то, чем ты промышляешь на постоянной основе. И, при всём уважении к твоему брату, я бы никогда, ни за какие сокровища мира не стал бы думать о нём так, не говоря уже о чём-то большем. Верам… Посмотри на меня, пожалуйста, — просит Хейдар — и протягивает ему раскрытую ладонь. Тот убирает руки от лица и первым же делом схватывает серёжку... но не надевает. Кладёт в карман. Подходит поближе. Берёт ладонь Хейдара в свои и кладёт себе на сердце, сдвинув ворот халата. Это левая сторона тела. Шрамы там, судя по ощущениям, тоже есть. Поднимает взгляд. Немного пристыженный, всё ещё не верящий. — Ты или святой, или галлюцинация, или я достал лорда Векха своими молитвами настолько. — Есть разница между кривой улыбкой и просто не очень удавшейся... — Знаешь, я понятия не имею не только о «верностях до гроба», а как вообще… бывают вместе. Долго или коротко… Хейдар. Хей-дар. Ты меня поцелуешь, Хейдар, который вернулся? Если я не слишком для этого пьяный… Верам пахнет вином, очень сильно; и, так по-данмерски, — мускусом, пеплом, и сладкобочечником, и чем-то мягким и травянистым; немного — несвежим телом: не неприятно, скорее наоборот... У него длинные густые ресницы, точёные скулы, румянец на бледных щеках... а тонкогубый рот — чуть приоткрыт, и Хейдару, глядя на это, хочется и не хочется пошутить о своей не-святости, и об обмене опытом, и о том, что сэру Дэвата, верно, всю жизнь окружали одни слепые идиоты... Вместо этого он отводит Вераму волосы от лица — левой рукой, правой всё так же касается через ткань его сердца, — гладит по чистой правой щеке… Настоящие, не заштукатуренные чарами черты Хейдару нравятся даже больше: они ярче и выразительнее, они так и просятся воплотиться в самой изысканной, драгоценной древесной породе… Но этого Хейдар тоже пока не говорит — а просто наклоняется и, не выпуская из рук, целует. Верам на вкус — как вино, как жидкая лава. Как откровение. А ещё он пылкий, пытливый и жадный, и не хочет отпускать просто так — отвечает и провоцирует, пока не устаёт, а потом расстёгивает Хейдару ворот и утыкается туда носом, пытаясь обнять за талию. — Хотел этого всю неделю. Хотел тебя снова. Хейдар. Я нашёл в Башне все панно, которые ты делал, и отличал их ещё до того, как обнаружил, где ты ставишь клеймо. А в саду подобрал инструмент, наверное, он вывалился у тебя из кармана... Ты похож на скайримский кедр. Такой же длинный… и пахнешь как лес… говорят, из него отличные стрелы — летят в самое сердце… Он несёт всю эту чушь, а сам ластится, как животное — или просто как молодой данмер, у которого полупьяная истерика, — лицом, телом… Хейдар благоразумно не говорит, что если бы Верам сам его, потерев память, не выставил, то всю неделю любовался бы не только на панно — и изучал бы совсем другие, хм, инструменты. Ему вообще очень трудно говорить и думать, когда ожившее наваждение трётся об него, как домашний ввардварк, и мягкие встрёпанные волосы, в которые он утыкается носом, пахнут чем-то древесным и терпким. Приходится снова призвать на помощь банкирскую плешь, чтобы, собрав волю в кулак, всё же сказать, обращаясь куда-то в макушку: — Верам. Верам… Вслух называть его имя слишком приятно, и на какое-то время Хейдар даже забывает, зачем вообще открыл рот... ему, впрочем, быстро напоминают. — Если продолжим в таком духе, я не смогу остановиться. А я не хочу — так, не хочу, чтобы нас... перебили. Может, сначала поговорим с твоим братом? Поедим, раз он обещал мне ужин, отдохнём, наберёмся сил. Ты немного протрезвеешь… А потом я отдам тебе… то, что принёс. — Ты себя принёс, — тянет Верам. — И это я не откажусь получить. Хм. Да. Рилан… нужно что-то ему сказать. А что мы ему скажем?.. Он отстраняется, но, видимо, соображает уже так себе. Прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться. Потом вдруг вздрагивает, опускает руку в карман и поспешно надевает серёжку. Иллюзия ложится на лицо снова, но не идеально. — Я, мм. Да, нужно поговорить. Ты же не уходишь сейчас? Ты останешься?.. На ночь. ...Он начинает скучать по Вераму в ту же секунду: по теплу его, по рукам и по запаху, по его настоящему лицу, которое Хейдару позволили видеть… и, опустошённый, а потом и слегка ошарашенный, даже не сразу находится с ответами. — Куда же я от тебя уйду? — переспрашивает, приглушив удивление и досаду. — Я и половину того, что планировал, не сделал. Если вы с Риланом меня не выставите, я никуда уходить не собираюсь, в ближайшие дни так точно. А что сказать ему… — Хейдар пожимает плечами, отправляет одежду и не без трепета предлагает: — Если не постесняешься любовника-н'ваха, можно сказать правду. Верам улыбается и вдруг начинает хихикать. — Да какой ты н’вах! Ты, когда в себя ещё не пришел, такое выдал на данмерисе, что даже магистрам не повторить. Верам, видимо, никогда не слышал Великий Матерный Загиб Танвала Индорила даже отрывками. Потом он успокаивается и неожиданно пылко проводит Хейдару ладонями по груди и животу, поддергивает пояс и тянет к себе, чтобы поцеловать — ну зачем же быть таким высоким! — Не буду я стесняться. Зачем? Ты мне нравишься, значит, ты хорош для меня, а если кому-то не по душе, ну пусть подавятся своим ядом или придут и попробуют драться, или спорить, или сжить меня со свету. Так живут Телванни. Рилан поймет. У него тоже есть любовник, ты знаешь? — Знаю, — кивает Хейдар. — Лично мы не знакомы, но я как-то чинил им разломанную кровать. И шкаф. И оконную раму… Только Рилану не говори, что я тебе рассказал, — просит, подмигивая. — Пусть это будет нашим секретом. Про то, что Лоран хотя бы альтмер, не нед — со всеми вытекающими, — Хейдар не упоминает. Это тоже — разговор для другого раза, и, может быть, всё закончится раньше, чем в таком разговоре вообще возникнет нужда. Думать об этом не хочется: Верам полон кипучего энтузиазма, от которого Хейдар и сам загорается, как свечка, и алкоголь — скорее катализатор, чем первопричина. Хейдар снова целует его, просто потому, что может, и отстраняется. Если бы не Рилан… и не то, что Верам, соблюдая диету, неделю сидел на супе из ферментированного винограда, а сам Хейдар, считай, сутки вообще не ел... — Я рад, что ты к этому так относишься. Полукровки многих злят даже больше, чем «просто н’вахи». — Чистота крови заботит многих чересчур… неоправданно. По-моему куда важнее еë сила. Верам делает паузу, потом подходит посмотреть на себя в зеркало. Заплетает волосы. Пьет несколько глотков зелья из флакончика, что валялся на туалетном столике опрокинутым, но заткнутым крышкой. — Мне не помешает ванна. Но это потом, — он морщится. — Ненавижу трезветь таким образом. Фу. Пойдëм. Он проходит мимо Хейдара, берет его за руку. Тянет за собой. Левитационный колодец для Хейдара — не новость; обычно в башнях Телванни это просто колодец, и если ты не способен перемещаться вертикально, тебя и не ждут в верхних покоях. Лишь в зданиях Совета и прочих, где могут случайно затесаться глупые н’вахи, наложены вспомогательные чары. В Тель Ханнаке их можно активировать, но Вераму то ли лень, то ли хочется покрасоваться: перед колодцем он надевает Хейдару на шею амулет — тот зачарован на высокий прыжок и легкое опускание. Его хватает — правда, там, наверху, Вераму приходится все-таки ловить н’ваха за руку.