Вварденфелльские каникулы

Первым его встречает не Уголёк, не братцы-гончие и даже не Риланова дочурка, а… довольно специфический запах животных нечистот — и угрюмого вида дремора, пропитанный этим запахом с головы до пят. — Доброго дня, — машинально желает Хейдар — и вздрагивает от полученного в ответ убийственного взгляда. — Тебе везёт, смертный, что я не могу утопить тебя в этом дерьме. Но когда-нибудь я получу твою душу, — делится дремора. — Передай мне метлу, если не боишься, что я затолкаю её в твоё горло. Под столом грязно. Ему действительно трудно убрать под столом — дремора большой, а стол низенький. Кто-то накидал под него шелухи, ещё и срыгнул сверху. — Когда-нибудь мой господин простит меня, — говорит дремора, ни к кому не обращаясь и, видимо, даже не надеясь получить метлу. Хейдар сжаливается — больше над животными, которым, чтобы быстрей выздоравливать, не должно жить в грязи, чем над работником месяца, — и, приметив метлу, кидает её дреморе… Получается, правда, скорее «в дремору» — тому, не ожидавшему помощи, прилетает палкой по лбу, — но Хейдар уже не разменивается на вежливость. Он не сомневается, что чары, которыми чародей — Рилан, наверное? — привязал бедолагу к башне, не позволят ему навредить её обитателям… Но лучше перебдеть, чем недобдеть, так? Хейдар обходит онемевшего от возмущения дремору по широкой дуге и выводит Уголька из «стойла». Тот и правда… ластится, как котёнок; жаль, угощения Хейдар не захватил. — Вот за это вас, смертных, и не любят, — шипит вдогонку дремора, шуруя метлой под столом. — Даже ваша помощь выглядит оскорбительно. Господин мой, я усвоил урок! Нет смысла жалеть их. Он вздыхает и ещё усерднее наводит не только чистоту, но ещё шум и гам. Уголёк не то чтобы не боится дремору, но реагирует как на любое другое существо с дурным характером: огибает его и бодает дверь; видимо, очень хочет гулять. Стоит попасть наружу, как гуар начинает носиться из стороны в сторону, гоняться за бабочками, похрюкивать и прыгать вокруг Хейдара — пока не врезается в Лорана, выходящего из-за угла. Видимо, айлейда тоже отправили «погулять», пока решаются семейные вопросы. В первую секунду Лоран так вскидывает руки, что, кажется, сейчас Уголёк станет угольком вполне натуральным… но ничего плохого не происходит. Лоран просто хмыкает и здоровается, а потом треплет гуара по голове. Быть наедине с Лораном — ну, если не брать в расчёт Уголька, совершенно глухого к Хейдаровым переживаниям, — куда тревожнее, чем с обозлённым на весь белый свет дреморой-уборщиком. О чём можно светски болтать с древним айлейдским… скорее всего, вампиром, который ещё и косится на тебя, как на сырьё для скульптуры из плоти, Хейдар представляет слабо. Хочется верить, что и здесь метлу в горло ему не запихнут (Верам расстроится, а это уже огорчит Рилана, и зачем лишний раз суетиться — из-за какого-то неда?..), но лучше перебдеть, чем недобдеть, верно? Хейдар, повторяя Лоранов жест, треплет гуара, довольного донельзя, по голове. — Он хорошо восстанавливается. — У юноши талант к исцелению. Сложно не заметить, как хорошо он потрудился. Фраза с намёком? Видит ли Лоран сквозь иллюзии? Скорее всего, да. Но на лужайке в грибной башне, рядом с недом, прочно вошедшим теперь в круг его общения, Лоран, кажется, тоже чувствует себя немного неловко. Какое-то время он гладит гуара. — Рилан отзывался о тебе как о прекрасном краснодеревщике. Присоединюсь к его оценке; панно на верхнем этаже прекрасно экспрессивны. Могу я задать вопрос? Когда Хейдар кивает, Лоран жестом приглашает его следовать за собой. Приходится идти — всё равно как минимум полчаса делать решительно нечего. Путь приводит их в беседку. Уголёк бросается выкапывать из земли черверота — наверное, скорее чтобы напугать, нежели полакомиться, — а Лоран открывает один из подлокотников каменных кресел и достаёт небольшой чехол, богато украшенный вышивкой. Трубка с длинным мундштуком сделана из дерева — и это единственное, что о ней вообще понятно. Резьба очень тонкая и сложная, фигурная, чашка выполнена в форме оскалившегося сенча, а чубук обвивают пернатые змеи. Внутри она почти не выгорела, но край чаши уродует трещина и небольшое пятно от магического огня. На ощупь дерево удивительно твёрдое, но оттенок — иззолота-черный — не похож ни на что известное Хейдару. — Эту вещь нельзя починить магией. Думаю, что есть более простые и действенные средства. Если они вообще существуют, моя благодарность будет безмерной. Лоран выглядит печальным, когда смотрит на трещину. Остаётся только гадать, почему эта просьба пришла не через Рилана. Если Лоран хочет держать всё в тайне… может быть, в этом дело? Трубка — подарок? Или то, что способно им стать? В конце концов, Рилан Дэват — и правда ценитель хартлендского антиквариата… Лоран неохотно расстаётся со своим сокровищем, но всё-таки передаёт его Хейдару в руки и отступает на шаг назад, чтобы не загораживать солнце и не отвлекать. А посмотреть тут есть на что — настолько, что даже… «сдержанно опасаться» тысячелетнего айлейда-вампира становится некогда. Хейдару, несмотря на небедный послужной список, редко когда доводилось держать что-то настолько ценное. — Айлейдская работа… — Озвучивать это немного стыдно: такое можно было бы предположить, совершенно не разбираясь в истории декоративно-прикладного искусства, просто зная, что Лоран не альтмер, а очень даже айлейд... однако из песни слов не выкинешь, и первые строки должны быть исполнены. — Я бы сказал, что четвёртый или пятый век первой эры, если судить по орнаменталистике. Уникальная вещь: айлейдских изделий из дерева до нас дошло очень мало… Магией тут и правда не стоит пытаться чинить: слишком плотные защитные чары; если нарушить плетение, трубка, скорее всего, разрушится… Лорана трудно читать, особенно с непривычки, но тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что услышанное его не радует. — Дело небезнадёжное, но непростое, — спешит «утешить» Хейдар. — Боюсь, древесины, подобной той, из которой она была изготовлена, уже не найти на Тамриэле. Материал мне не знаком, и это повышает риски — но что в таких случаях делать, я хорошо знаю. Правда, у меня всё равно нет с собой необходимых составов и инструментов… — Время терпит. У меня есть осколки нескольких вещей из такого же материала, могу предоставить и их, и средства, если что-то понадобится. Лоран оборачивается и снова безрадостно смотрит на трубку. — Это хартлендский лунный эбен. Таких деревьев больше нет, насколько я осведомлён, вообще. Исчезли. Когда-то я берег эту вещь… но чудо, что она дожила до сего дня хотя бы так. Лунный эбен хорошо впитывает чары, но если их повредить, рассыпается в пыль. Потому мало что сохранилось. Чары я укрепил… но вот остальное не могу. Вампиры, конечно, всегда выглядят странновато, но Лоран, особенно на солнце, кажется не просто древним, а повидавшим воистину даэдрического дерьма. Нет, стариком он не выглядит, но что-то такое в выражении, в лице, в манере замирать как статуя… Воображение пытается нарисовать их с Риланом вместе и боязливо переключается на рощи лунных эбенов, среди которых ходят айлейдские рабы-дровосеки. Их представить проще. Дерево — это вообще удобное и безопасное направление для мысли; куда лучше, чем личная жизнь серджо Рилана Дэвата — или грядущий суд. — Всё, что ты сможешь дать, будет на пользу, — кивает Хейдар. — Не хотел бы двигаться ощупью, а так — смогу кое-что опробовать, прежде чем браться за саму трубку. Лунный эбен, говоришь? Хм… Кимеры торговали с айлейдами; некоторые кланы, как говорят, заключали браки… Может быть, в библиотеке Вивека тоже получится отыскать что-нибудь полезное?.. В башне у меня есть журнал для записей; если тебе есть ещё что сказать или описать, я бы отвёл Уголька назад и сделал заметки. — Тогда пойдём. Я знаю не так много, но больше спросить особенно не у кого. Лоран неторопливо отправляется обратно в башню. — Да, некоторые кланы кимеров и айлейдские фамилии имели родство. При Нереваре несколько семей и вовсе вошли в дома Телванни и Дрес. Надежды на мирное разрешение вопроса не оставалось, но кто-то всегда искал пути. В башне Хейдар получает небольшой сундучок, полный обломков — здесь сломанная шкатулка, гребень в виде птицы, рукоять от какого-то небольшого оружия, сильно поврежджённый даэдрический идол без головы и ещё несколько неопознаваемых щепок. Лоран рассказывает всё, что знает о поведении хартлендского лунного эбена — в основном с позиции боевого мага. Пару раз он оговаривается так, что мерещится: именно тогда он и жил. Когда в Сиродиле были джунгли, а крушение Айлейдуна было свежей и кровоточащей раной. Можно было бы подумать, что Лорану будет претить рассказывать всё это неду, но он спокоен. Возможно, даже слишком спокоен — как тот, кто не привык выпускать наружу переживания. Лоран-айлейд, скорее всего, родился именно в первой эре — потому что айлейд; Хейдар не знает наверняка, вампир ли он, но если так, то всё складывается: в конце концов, были среди айлейдов и молагопоклонники. Могущественные маги, как говорят, могут обмануть время и без вампиризма, но близость с Риланом — о деталях которой Хейдар отказывается думать — склоняет чашу весов в конкретную сторону. Быть для Лорана полезным как мастер — а не как завтрак или материал для скульптуры из плоти, — пожалуй, успокаивает. Хейдар погружается в то, что знает и что умеет: записывает, и задаёт вопросы, и зарисовывает со слов своего «свояка» то, как вымершие деревья выглядели — после нескольких правок Лоран милостиво признаёт, что получилось похоже. Они занимаются этим до самого обеда: сначала Лоран вскидывает голову и предупреждает, что пора закругляться, а через пару минут появляется и эконом-каджит. — Серджо Рилан зовет вас к себе, мутсэра, — обращается он к Лорану. — Молодой господин в библиотеке, мутсэра. Второе уже для Хейдара. Верам отыскивается листающим бумаги — огромная кушетка, по-телваннийски изощрённо выросшая прямо из стены, подчеркивает его худобу, поскольку даже корни перегородки толще, чем Верамовы запястья. Свет приглушен — гроздья светящихся спор озаряют помещение словно нехотя, а окно кто-то загородил ширмой. — Мне нужно будет притвориться очень хорошим мальчиком, — произносит Верам, сворачивая свиток. — Так, чтобы все-все поверили. Даже я сам. — Тебе нужно показать редоранцам то, чего они ждут, чтобы наконец от тебя отстать, — поправляет Хейдар. — Притворяться хорошим мером тебе не нужно. Ты таков и есть. Он приседает на корточки перед кушеткой — и Верамом; берёт его за руку, целует холодное худое запястье… — Расскажешь, как всё прошло? Верам раскрывает пальцы и почёсывает его под подбородком, как большого кота. — Как репетиция пьесы, где у меня даже роль не главная. Да я такую никогда и не хотел. Самое важное, что не всплыли мои ошибки в Ковенанте. Но их вспоминать особенно некому, я был под чужим именем и мало с кем общался… некогда было. Что таить, я учился некромантии у отступника. Но вовремя вышел из игры. Он нервно поправляет волосы слева — уже знакомым жестом. — Так или иначе, а завтра всё кончится. В переносе дела никто не заинтересован. Рилан хочет вывернуть ситуацию так, чтобы меня не просто оправдали, а Ллетри пришлось потом нанять меня, чтобы упокоить оставшихся призраков. Не знаю, как бы я справился без его помощи. И без тебя, серджо… Хейдар думает: даже если редоранцы раскопали что-то об этом злополучном ученичестве, — в более удачное время нужно будет и самому Верама расспросить… — ссылаться на сведения из вражеского стана они побоятся. Такое можно запросто выбить из рук — и вывернуть тебе же во вред; госпоже Андалас Хейдар на месте Ллетри не захотел бы подставиться. — Я рад, что смог тебя поддержать, — говорит он вслух и, потеревшись о Верамову ладонь щекой, добавляет: — И настроить на нужный лад. Поддерживаю Рилана: пусть эти мерзавцы поунижаются! Им будет полезно. — Единственное, чего я хочу — чтобы не было жертв, — вздыхает Верам. — Как Уголёк? Надеюсь, он не объелся бабочками. И что ты не встретил Занцарию. Ох… по твоему лицу вижу, что встретил. Не будь к нему строг — он когда-то помог смертным и теперь расплачивается, служа им. Я пытаюсь… наладить контакт, но характер у него хуже, чем у скального наездника. Отложив свои бумаги, Верам тянет Хейдара сесть рядом. — Сегодня больше никаких дел. Могу предложить искупаться! Ветер иногда пахнет тиной, но вода хорошая, и рыбы-убийцы сюда не заплывают… — Мне нравится ход ваших мыслей, мутсэра Дэват… И они действительно идут на пляж, стараясь отрешиться от забот — но вечер и следующее за ним утро настают до отвращения быстро.