More than love

      Вернувшись в школу накануне первого учебного дня, я сразу попал в водоворот событий. Мика и Саймон что-то бурно обсуждали по-французски. Оказывается, Саймон провёл Рождество во Франции у каких-то родственников и даже привёз мне подарок. Он, смущаясь, протянул красивую коробочку, а я был искренне удивлён — друзья ещё никогда ничего мне не дарили. Это был стеклянный шар с Эйфелевой башней внутри, и если его потрясти, он наполнялся будто бы настоящим снегом. Красиво! Грегор, смешно изображая звуками взрывы и удары, вслух читал какие-то комиксы про супергероев, которые его кузен прислал из Америки. Никогда не понимал, что он в них находил. А я разобрал вещи, угостил всех домашними имбирными пряниками и решил прогуляться перед ужином.       Не спеша шагая по главной аллее, я свернул к дальним корпусам и добрёл до самого забора, огораживающего всю территорию школы. Мне нравилось приходить сюда, скрываясь от шума и возни учеников. Сразу за оградой, насколько хватало глаз, простирались бескрайние поля без единого деревца. А я, глядя сквозь металлические прутья, представлял, что это море: осенью — серое и бурое, зимой — белое, весной — ярко-зелёное. Больше-то у меня всё равно никакого моря не было. Немного постояв, вглядываясь в мутную белёсую дымку на горизонте и не желая мёрзнуть ещё больше, я повернул обратно в сторону общежитий и сразу наткнулся взглядом на большущие голубые глаза, гипнотизирующие меня.       В смешной синей шапке с помпоном, из-под которой топорщилась белобрысая чёлка, замотанный по самые уши шарфом — этот мелкий чудик стоял почти вплотную ко мне, щурился, разглядывая, сжимал дрожащими пальцами сигарету и кутался в дублёнку. Я никогда его раньше не видел и подумал, что это, скорее всего, новенький. Наверное, приехал, пока все были на каникулах. Мы рассматривали друг друга несколько минут, а потом разошлись на узкой, протоптанной мной от многодневных прогулок тропинке, постоянно оглядываясь и поскальзываясь.       А наутро вся школа гудела, как улей. Это же невиданное дело — приехать учиться посреди года, да ещё и непонятно, то ли мальчишке, то ли девчонке. Это был Роджер Тейлор, сын того самого Тейлора, с которым работал мой отец. Мы это выяснили очень быстро и весьма болезненно. Потому что этот хрупкий на вид белокурый ангел знатно меня уделал в первую же неделю, несмотря на то, что был младше и казался гораздо слабее. Нас обоих наказали за драку, и больше я ему подобного не спускал.       Мы подстраивали друг другу разные пакости, дрались до кровавых соплей, и никто не понимал, почему мы так люто ненавидели друг друга с первых же дней. Я, кстати, тоже не понимал, почему этот красивый мальчишка цеплялся ко мне, дай только повод. Потом уже узнал от него, что именно благодаря моему отцу он попал в эту «тюрьму», поэтому и срывал всю свою злость на мне — его сыне. Странный он какой-то. Разве я сам не оказался в такой же ситуации? А вскоре произошёл один случай, который навсегда изменил наши жизни и положил конец этой бессмысленной вражде.       На весенние каникулы мы оба остались в школе. Я не знал, по какой причине он не уехал, мне же накануне позвонила мама и пожаловалась, что сестра заболела чем-то инфекционным, и теперь они были на карантине. Поэтому мне полагалось остаться и не подвергать себя риску. Я был расстроен. Ну что ж делать? Придётся обходить Тейлора стороной, чтобы лишний раз не провоцировать его своим видом. Но, как назло, именно в первый же вечер мы столкнулись лбами в самом дальнем коридоре, на широком лестничном пролёте одной из башенок, хорошо скрытым от любопытных глаз.       Я частенько приходил в это место рисовать, поскольку облюбовал огромное окно с широким подоконником, на котором было удобно сидеть. Здесь мне никто не мешал, да и вид из окна был довольно живописным. Тейлор же повадился шастать сюда курить. Ведь в этот укромный уголок никто и не совался, кроме меня, по счастливой или нет случайности. Вот тут-то я его и увидел.       — Какого чёрта ты припёрся, Тейлор?       — Проваливай, Булсара! Я первый пришёл! А то смотри, как бы я тебе зубы не подправил, — насмешливо произнёс обнаглевший мальчишка, выдувая дым в потолок.       Он смотрел на меня, щурясь, словно оценивая, насколько быстро и сильно я смогу дать отпор. Я даже мысленно подобрался. После недавней стычки у меня до сих пор не сошёл синяк на боку.       — Может, объяснишь, почему ты постоянно лезешь ко мне? Я тебе нравлюсь, что ли?       Я и сам не понял, зачем ляпнул такое, и уже в следующее мгновение пожалел об этом. Но мне в самом деле нравился этот засранец, и лучше бы мы дружили, чем вот так…       Роджер не оценил мой юмор. Покраснел в секунду, щелчком пальцев отправляя сигарету в открытое окно, соскочил с подоконника и стремительно метнулся ко мне, сжимая кулаки. Но в этот раз я был готов. Откинув в сторону папку для рисования, я схватил его и скрутил, прежде чем он успел хоть что-то сделать, припечатав прекрасным личиком к стене и заламывая руки за спину. Он брыкался и шипел, а я сжимал его с каким-то особым удовольствием, причиняя боль и наваливаясь всем своим телом на него.       — Пусти, придурок, больно же! — Похоже, он выбился из сил, потому что перестал вырываться и затих.       — Если обещаешь не нападать на меня и не распускать кулаки, — прошептал я ему в самое ухо.       Он слабо дёрнул головой, зажмурившись от боли, а я расценил его жест как согласие и разжал руки. Отскочив, растирая запястья, все ещё красный и растрёпанный, но такой хорошенький, Роджер посмотрел на меня с плохо скрываемой ненавистью.       — Ты конченый псих, Булсара! Ты мне мог руку сломать.       — Может, тебя это чему-нибудь научило бы? Как думаешь?       Я поднял папку и направился к окну. Роджер осторожно потянулся за мной — любопытство пересилило ненависть.       — Чего это у тебя? Вечно ты с ней таскаешься сюда, я заметил.       — Рисунки…       — Ты рисуешь? — Ещё шажок и неуверенный взгляд.       Я уселся на подоконник, по-турецки скрестив ноги, и похлопал ладонью рядом с собой. Роджер неуверенно подошёл и запрыгнул, усаживаясь поудобнее. Я открыл папку и стал показывать ему рисунки: вот этого одинокого дерева, что так хорошо видно из окна в разную пору, портреты учеников, госпожу директора — красивая она всё-таки, местных кошек, всех девять штук, сторожа, который вычищал дорожки от листвы или снега, бескрайние поля за оградой и всякие пейзажи из детских воспоминаний. Роджер завороженно рассматривал наброски, водя пальцем по линиям рисунка, цокая языком и улыбаясь.       — Ух ты, здорово! А меня нарисуешь?       Он так по-детски наивно посмотрел мне в глаза, что сердце у меня ёкнуло. Какой же он еще ребёнок, маленький, задиристый, видимо, сильно обиженный ребёнок.       — Если будешь себя хорошо вести, — поучительно протянул я. — И перестанешь кидаться с кулаками. А то у меня синяки после тебя долго сходят. Показать?       И, не дождавшись его ответа, я задрал рубашку почти до подмышки, оголяя выступающие рёбра и худенькое тело. Прямо на боку красовалась уже позеленевшая от времени гематома, которая всё ещё немного болела. Роджер испуганно скользнул взглядом по моей уже не такой смуглой коже и тихонько дотронулся подушечками пальцев до синяка. Я вздрогнул от его прикосновения и покрылся мурашками, одёрнул рубаху, наскоро заправляя кое-как в брюки.       — Больно, да?       Роджер смотрел на меня с испугом, и мне не хотелось, чтобы он переживал об этом. В конце концов, это всего лишь синяк.       — Не-а, уже всё прошло, след только остался.       Я храбрился, но внутри меня что-то происходило, ещё не совсем понятное, но какое-то тягучее и сладкое, от чего я снова покрылся мурашками и покраснел.       — Я больше не буду с тобой драться, — виновато пробормотал он. — Обещаю, я… Прости…       Роджер соскочил с подоконника и молнией устремился прочь. Только гулкий звук башмаков раздавался в пустом коридоре, да сверкающие пятки мелькали быстро-быстро. Я проводил его грустным взглядом. Зря он убежал, я бы нарисовал его.       С этого дня мы больше не бросались друг на друга, только переглядывались и смущённо улыбались. А я всё никак не мог выбросить из головы образ распластанного у стены Роджера, пунцового и такого тёплого, трепыхающегося в моих руках, словно испуганного птенчика. Я до сих пор чувствовал, как прижимался к нему сзади, как он тёрся об меня, пытаясь вырваться. Какие странные, но жутко приятные ощущения я испытывал при этом, как сладко тянуло внизу живота и в трусах творилось что-то непонятное и пугающее.       За обедом я, наплевав на правила, сел рядом с ним за один стол, от чего десятки лиц повернулись в нашу сторону. Но мне было всё равно, пусть думают, что хотят. Роджер нравился мне! Так чего я должен стесняться? Он испуганно дёрнулся и зашипел сквозь зубы:       — Ты чего творишь? Тебя же сейчас выгонят…       Я пожал плечами и разломил огромную булочку с шоколадом на две части, протягивая ему самую большую. И никто меня не выгнал, а Роджер жевал с отменным аппетитом и улыбался мне. Оказывается, так мало надо для дружбы, всего-то искреннее «прости», половинку булочки и две детские улыбки.       Нас стали дразнить, ведь я водился с «салагой», на что Роджер поначалу сильно обижался и прямо-таки закипал от злости, готовый броситься с кулаками на каждого. Потом начали было называть «женихом и невестой», но вскоре и это прекратили, потому что попросту испугались за свои носы. В отличие от Роджера, я не обращал внимания на насмешки, ждал его после уроков и всегда брал за руку, когда мы шли вместе по коридорам сквозь удивлённые взгляды и понимающие улыбки. Роджер поначалу смущался и выдёргивал ладонь, но я был настойчив. В конце концов, он смирился и уже сам мчался мне навстречу, протягивая руку.       Летние каникулы мы поклялись провести вместе. Но что такое детские мечты в сравнении с родительскими намерениями? Меня предсказуемо отправили на всё лето в лагерь, а Роджера вместе с младшей сестрой увезли к бабушке. Мы разъехались в разные стороны Англии, и это очень сильно терзало меня. Всё произошло так быстро, что Роджер не успел сообщить ни номера телефона, чтобы ему можно было позвонить, ни своего адреса, чтобы я, как по старинке, написал письмо. Я мучился от неведения, скуки и тоски по своему маленькому другу.       За лето я вытянулся на целых два дюйма, чему был несказанно рад, а ещё немного оброс мышцами, постоянно занимаясь физкультурой, и из нескладного мальчишки превратился в довольно-таки привлекательного подростка. По крайней мере, мне так сказал один парень, который был старше меня на три года. Мы целовались весь вечер перед отъездом домой. И я обнаружил, что с парнями целоваться гораздо приятнее, чем с девчонками.       Всё чаще я стал задумываться: а как это будет с Роджером? Интересно, он умеет целоваться? И если да, то как он это делает? В своих мечтах я целовался с ним взахлёб, как меня научили — по-взрослому с языком, и представлял, какие его губы на вкус, и как бы он смотрел на меня после… Закрывая глаза, я чувствовал неимоверный жар в паху. Это было так же необычно, как и в тот раз, когда Роджер дотронулся до моего синяка и даже сильнее, настолько, что хотелось потянуться и закричать от радости.       Но стоило мне представить, что я обнимаю Роджера, как его худое тело прижимается ко мне — в одежде, без неё-то я вообще боялся что-либо представлять — то сразу же ощутил сильное возбуждение, не зная ещё, что это такое. Мой член впервые налился тяжестью, и появилось жгучее желание дотронуться до него. Пересиливая собственный страх, я оттянул резинку трусов и осторожно коснулся тёплой кожи, словно чего-то запретного. Но с каждым прикосновением становился смелее, уверенней и уже с любопытством рассматривал себя.       Мне вдруг стало так хорошо, как никогда прежде, что я зажмурился от переизбытка эмоций, резко выдохнул и почувствовал, как что-то липкое и мокрое стекает сквозь пальцы. Сердце застучало, как бешеное, и в голове зашумело. В растерянности я осел на пол, потому что ноги подкосились, и было чувство, словно я сию же секунду потеряю сознание. Всё это застало меня врасплох — я возбудился, думая о Роджере, о маленьком нескладном мальчишке с дерзкой улыбкой и острым язычком.       Проведя последнюю неделю лета дома, я постарался как можно больше узнать о том, что со мной случилось. Друзьями я ещё не обзавёлся, да и компьютера у меня не было, и чтобы понять, что это такое и почему всё происходит именно так, мне пришлось действовать по старинке. Я перерыл всю библиотеку отца в поисках ответов, и наконец нашёл одну единственную книжку, которая раскрыла потаённые секреты мужского тела. Из этой книги я узнал, что многие мужчины занимались этим, что это естественно и вовсе не являлось чем-то постыдным. И в тот момент, когда я наконец остался дома один, сгорая от стыда и неуверенности, закрылся в ванной, включил воду, словно меня кто-то мог услышать и стал снимать с себя одежду.       Дотрагиваясь до своего тела, я снова мечтал о Роджере, его дивных глазах и нежных губах, о жарких неистовых поцелуях. Закончилось всё слишком быстро и бурно, до слёз и дрожи в коленках, хотя я толком и не понял ничего. Но мне пришлось долго сидеть в ванной под горячей водой, пытаясь унять бешеный стук сердца, пока я полностью не успокоился. После я пристально всматривался в своё отражение в зеркале, выискивая что-то новое, возможно, что-то повзрослевшее. Но на меня смотрел всё тот же подросток, немного бледный, с едва заметным румянцем на щеках и, может быть, с чуточку сильнее, чем обычно, горящим взглядом.       А потом я так же неожиданно осознал, что влюбился. Влюбился в этого дерзкого, хулиганистого и такого прекрасного Тейлора. И страх, липкий и тягучий, расползался в душе, отравляя мое чистое чувство, такое же чистое, как наполненные бездонной небесной синевой глаза моего Роджи.       Мы встретились в первый учебный день. Роджер улыбнулся, протягивая руку для пожатия, и незаметно вложил в мою ладонь клочок бумаги, на котором простым карандашом было накарябано: «Перед отбоем, наше место». Никогда ещё время не тянулось так долго, словно специально отдаляя сладкий момент встречи, распаляя ещё сильнее. Хотя, куда уж больше?       Я так извёлся, что с трудом дождался окончания всех вечерних занятий, потому и летел как сумасшедший, перепрыгивая через несколько ступенек, пока не закололо в боку. Остановился, постоял немного, отдышавшись, и свернул в тот самый «наш» коридор. Потянуло табаком, значит, Роджер уже был на месте. Сердце у меня готово было выпрыгнуть из горла, я словно спешил на свидание с любимой девочкой. Только вот вместо любимой девочки у меня был любимый мальчик. Роджер увидел меня, соскочил с подоконника и застыл, не решаясь ни на что, не зная, как теперь со мной быть. Он почти не изменился, только вырос немного, по-моему. Я сам обнял его, до хруста сжимая в своих руках, и зашептал быстро-быстро:       — Роджи… Мой Роджи… Я так скучал по тебе… Роджи…       Он тыкался носом мне в щёку, елозил и прижимался всё сильнее. Я завёлся моментально, упираясь ему в пах своей красноречиво выпирающей ширинкой. Как же это было приятно и одновременно страшно, ведь он мог почувствовать. И что тогда? А Роджер даже не думал отрываться от меня, сопя мне в шею и почти касаясь губами. Он тоже скучал. Когда мы, наконец, отлипли и посмотрели друг другу в глаза, я увидел столько счастья на его лице, столько радости от встречи, что облегчённо выдохнул.       Торопясь и захлёбываясь от восторга, он стал рассказывать про свои каникулы. Про рыбалку и про воздушного змея, про скалы у моря и про всех пойманных жуков. Про то, как он показал бы мне все тайные места, про самые высокие холмы и самые чистые ручейки, где водилось столько рыбы, хоть ладошками хватай. Про яркие звёзды, которые видны с крыши поместья. И про то, как ему не хватало меня. Как он скучал и каждую минуту представлял, что рядом с ним я, а не его глупая плакса сестра.       Слова лились из него нескончаемым потоком. Задыхаясь, он выкладывал мне всё сразу, не замечая, как из его глаз текут слёзы. И я не выдержал — я поцеловал его, прижимая свои губы к его мокрым и солёным. Он замер, раскинув руки и растопырив пальцы, и, казалось, перестал дышать. А я не мог оторваться от него, ведь это значило бы только одно — новый синяк на скуле или сломанный нос. Удар у Роджера был поставлен превосходно. Но не мог же я так вечно стоять, как приклеенный. Разомкнув наши губы, я отошёл на безопасное расстояние и выжидающе уставился в его огромные удивлённые глазищи. В моих мечтах он был счастливый, но от настоящего Роджера можно было ожидать чего угодно. Он резко выдохнул и побледнел.       — Ты что это… Это… Зачем ты… — Он попятился, пока не упёрся в подоконник, и опустился обессилено на него.       — Прости, Родж. Просто ты сейчас такой красивый, а я так соскучился, что не удержался, — оправдывался я.       Он помотал головой, тяжело дыша и пряча от меня глаза. Потом прошептал чуть слышно:       — Сделай это ещё раз. Вот как ты только что…       Я не стал дослушивать, мгновенно подлетел к нему и снова поцеловал. Мои ладони придерживали его лицо, а он осторожно обнимал меня за талию. Я раздвинул его губы, проникая языком, оглаживая его зубы и язык. Я так давно об этом мечтал. Он дёрнулся, промычав что-то, но я не позволил ему отстраниться, крепко сжимая в руках. Роджер успокоился, позволяя мне делать всё самому и просто повторять за мной. Я уже не обращал внимания на жар внизу живота, я весь был губами и языком лаская этот дерзкий и такой желанный рот.       Ночью, уже лёжа в своей кровати и слушая размеренное сопенье соседей по комнате, я думал о Роджере и тихонько ласкал себя под одеялом.       Спустя неделю Роджер выдернул меня посреди урока математики и бегом потащил в туалет. Я еле успевал за ним, не понимая, что случилось. Он был таким потерянным и бледным. Запихнув меня в кабинку и заперев её, он с ужасом стал рассказывать, как сидел только что на уроке, вспоминал наш поцелуй, и вдруг… Он опустил глаза, и я тут же обо всём догадался. Бедный малыш, как же я понимал его состояние. Я погладил его по щеке и тихо произнёс:       — Роджер, это нормально… — Он помотал головой, не соглашаясь, но я поднял его лицо за подбородок и заставил посмотреть мне в глаза. — Если позволишь, я всё тебе объясню. Ты только не бойся и доверься мне. Хорошо? Тебе понравится, обещаю.       Роджер неуверенно кивнул, и когда я взял его ладонь и опустил ему на пах, вздрогнул и вскинул на меня испуганный взгляд. Я рассказал ему, что нужно сделать, а он гипнотизировал своими невинными глазами стену напротив и ещё больше бледнел. Мне не хотелось оставлять его одного, мало того, я бы предпочёл сам ему все показать, но это было слишком интимно. Я не имел права подсматривать. Выйдя и плотно закрыв за собой дверь, я уткнулся лбом в холодную поверхность кабинки и замер в ожидании. Было слышно, как Роджер копошился с одеждой. Я уловил звук расстёгиваемой молнии, протяжный вздох, пару судорожных всхлипов, а затем всё стихло.       Я тихонько вошёл внутрь, стараясь не смотреть туда, а сосредоточив взгляд на покрасневших глазах Роджера, почти скрытых за нависающими слипшимися прядями, переплёл свои пальцы с его перепачканными, не обращая внимания на протесты. «Только тихо», — прошептал я и прижал его голову к себе. Он задрожал и вцепился зубами мне в плечо, что-то неразборчиво прохрипев сквозь стиснутые губы и мою одежду. Он всхлипывал, судорожно хватаясь за мои руки, а я ждал, пока он успокоится, по-дружески крепко обнимая его.       — Роджер, это нормально. Слышишь? Так и должно быть. Это всё равно бы случилось, рано или поздно… Так почему бы не сейчас? И ты не один. — Он всё продолжал всхлипывать и прижиматься, пока его ноги не стали подкашиваться, и мы опустились на пол. — Роджер, у меня так тоже было этим летом, впервые, когда я стал представлять тебя… Я имею в виду, когда я стал думать, как бы я тебя поцеловал, и у меня… Я тоже сначала испугался, а теперь это очень приятно…       Роджер вскинул на меня заплаканные глаза и спросил:       — Было? Ты думал обо мне, когда… Когда ты… Когда у тебя… Почему ты не рассказал?       Я пожал плечами и смущённо улыбнулся. Помог надеть ему брюки и поправил на нём рубашку.       — Тебе нужно привести себя в порядок. Скоро звонок прозвенит.       Мы вышли из кабинки. Роджер умылся, окуная своё красное от слёз лицо в ладони, полные воды, а я хорошенько оттёр липкие руки. Он с безразличным видом завалился на стену, достал из кармана пачку «Мальборо» и прикурил сразу две сигареты, одну из которых протянул мне. Страшно было дымить в туалете, вдруг кто увидит или пожарная сигнализация сработает, но нам обоим это было нужно — успокоиться и немного помолчать.       Роджер прямо на моих глазах становился мужчиной, маленьким, но всё же. Ему необходимо было просто осознать и принять это. Мы всё ещё были детьми, по сути, которые вовсю старались казаться взрослыми, и которым очень непросто в одиночку справляться со всеми трудностями. Наши отцы не объяснят нам, что происходит с телом мужчины, когда… Да о чём говорить? Я не уверен, что живи мы каждый в своей семье, нам бы хоть что-то рассказали о сексе. В моей-то семье вообще об этом не говорили — не принято.       — Роджер, что бы ни случилось с тобой, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я всегда буду рядом. Слышишь? Я очень рад, что мы с тобой стали друзьями. И я люблю тебя.       Он непонимающе посмотрел на меня, но кивнул. Затушил сигарету, выкинув её в унитаз, поправил на себе одежду и бесцветным голосом произнёс:       — Идём, урок скоро закончится.       Словно услышав его, прозвенел звонок, и мы вышли из туалета.       С этого дня мы сблизились ещё сильнее. Я рассказал Роджеру всё, что знал о мастурбации, и научил его доставлять самому себе удовольствие. Уверен, он часто этим пользовался, потому что видел его ошалелый взгляд иногда. К сожалению, о сексе между мужчинами я знал слишком мало и лишь фантазировал, доводя себя до исступления всякий раз. В книжках же об этом не писали, а школьным компьютером пользоваться было страшно. Но, может, Роджер и не такой вовсе? А он как-то жался ко мне постоянно, хотя между нами ничего не было с тех пор. Изредка целовались, трогая друг друга за задницы, но большего себе не позволяли. Но всё равно везде были вместе: за обедом, на прогулках, на редких выездах за пределы школы, на нашем месте, где я каждый раз рисовал его уже по-новому. И разделяли нас только уроки и спальни.       В одну из декабрьских особо холодных ночей я был разбужен шёпотом Роджера. Он примчался с другого этажа в своей дурацкой пижаме с гоночными тачками и ярко-жёлтых тапочках на босу ногу, дрожащий от холода, словно маленький зверёк. Залез ко мне под одеяло, прижимаясь ледяными ногами и утыкаясь носом куда-то в шею. Я никогда не мёрз даже в этой холодной, открытой всем морским ветрам стране, поэтому, не задумываясь, вытащил из шкафа тёплые шерстяные носки — подарок мамы на Рождество, и одел их Роджеру на закоченевшие ступни. Пусть носит на здоровье, мне бы они всё равно не понадобились. Нам было тесно вдвоём на моей узкой кровати, но зато тепло и спокойно. Роджер быстро согревался и засыпал, а я слушал его дыхание и гладил по мягким, чуть рыжеватым волосам.       Иногда мы по полночи болтали о разных мелочах. О детстве, о любимых игрушках и первых книжках, о большом море, которое я оставил далеко в солнечном прошлом, о тёмных лесах, в которых Роджер прятался от своей сестрёнки, обо всём самом прекрасном, что случалось с нами до того, как мы подружились. А после незаметно засыпали на полуслове, уставшие за день. Нам нравились такие моменты, когда наши худые тела прижимались, согревая друг друга, и кроме дружеского участия и заботы ничего не было нужно.       Но однажды нас поймали. Ранним утром, когда Роджер, сонный и взъерошенный, тихонько, стараясь никого не разбудить, выскользнул из моей комнаты, он наткнулся на кого-то из педагогов, делавших обход. Вместо обеда госпожа директор вызвала нас в свой кабинет и распекала добрых полчаса, ругая за недопустимое поведение и явное пренебрежение школьными правилами — где это видано, чтобы мальчики спали в одной кровати? — пока Роджер не взбунтовался:       — А что, с девочками было бы можно?       — Мистер Тейлор, ещё одно неуважительное высказывание, и вы будете наказаны. Я позвоню вашим родителям и расскажу о недостойном поведении в стенах пансиона.       — Но мне холодно! — выкрикнул Роджер, красный как помидор от злости. — И страшно, — пробормотал он уже тише себе под нос.       Мне было невыносимо видеть, как моего Роджера обижали, поэтому я обнял его за плечи и, глядя прямо в глаза миссис Милтон, сказал:       — Мы ничего плохого не делаем! За что вы нас наказываете?       Никакие протесты Роджера, ни мои оправдания не имели значения. Нам запретили, грозясь наказаниями и даже исключением. Но разве это могло остановить? Мы упрямо продолжали бегать друг к другу по ночам, и на нас, похоже, махнули рукой. Ничего не происходило больше того, что и так многие знали, тем более что в остальном мы вели себя почти как образцовые ученики. Родителям нашим, конечно, не написали, иначе нам здорово бы досталось. Но я подозревал, что, скорее всего, дело было в деньгах, которыми щедро спонсировал пансион мистер Тейлор.       Мы взрослели, наши тела менялись, желания становились смелее. Поцелуи и мастурбация — это хорошо, но хотелось большего. Мы пробовали силы на других, заметив, что нам обоим нравились парни.       Роджер превратился в настоящего красавчика. Подрос, окреп, хоть всё ещё был по-девичьи стройным, отрастил волосы и стал самой привлекательной «блондинкой» в нашей школе. Много курил, виртуозно ругался матом и мастерски строил глазки, скрывая похотливые искорки за стёклами очков. За ним постоянно увязывались несколько старшеклассников, безудержно ревнуя его ко мне. Но мы были неразлучны. Вместе завлекали парней, вместе стояли в туалете, пока нам отсасывали, вместе курили, дурачились и целовались взахлёб.       Кто же знал, что из маленького светлого мальчишки, испугавшегося своей первой эрекции на простой поцелуй, вырастет такая оторва?       Мне везло меньше. Рядом с миловидным Роджером я выглядел не так привлекательно, хотя и весьма экзотично, но я не злился, не ревновал. И если он каждый раз после очередной победы в подробностях рассказывал, как ему отсосал новый мальчик, то я после своих поражений бежал к нему, и мы целовались до одури, пока я не успокаивался. Спать вместе мы больше не могли, попросту не влезали на одну кровать, чем несказанно радовали и руководство школы, и всех преподавателей в придачу.       Оканчивал я школу с хорошими результатами, превосходно поставленным голосом, первым неудачным сексуальным опытом и отлично разработанной рукой — много рисовал, много дрочил. А вот Роджер приуныл, когда мы уезжали летом домой, я с дипломом, а он со стойким желанием остаться в Лондоне вместе со мной. Но этого не случилось. Он закатил родителям истерику и отказался возвращаться в пансион, мол, ему там без меня нечего делать. Что он сбежит, или порежет себе вены, или утопится в местной речушке, куда водили скот на водопой, и где даже самому маленькому телку воды было по колено.       Но даже мать Роджера осталась безучастной к его мольбам, настаивая на окончании столь престижного образования. Ну что такое ещё два года? Время пролетит незаметно. Роджер бесился и рыдал у меня на плече, призывая всевозможные кары небесные на головы своих родителей. По крайней мере, летом мы были вместе и настолько близки друг другу, что сводили с ума всех вокруг своим аморальным поведением и доводя до белого каления своих отцов.       Осенью, злой и разбитый горем Роджер вернулся в школу, грозясь перетрахать всех первокурсников, а я поступил в Илингский колледж искусств, применив все свои таланты художника. Тогда же я и сменил имя. В Британии быть Фаррухом — значит всегда оставаться изгоем. Поэтому, достигнув совершеннолетия, я стал Фредериком, а попросту Фредди. Тем более моя экзотическая внешность уже не так бросалась в глаза: я отрастил волосы, стал бледнее, растеряв весь свой заморский загар в дождях и туманах этой холодной страны, да и акцент постепенно исчез. Мне прочили хорошую карьеру дизайнера одежды, что, впрочем, не помешало моему отцу в резкой форме высказаться насчёт моего богемного образа жизни и любви к запретным и извращённым удовольствиям.       К тому времени, как я вновь покинул отчий дом и смог купить собственное жильё, у меня уже был неплохой стабильный заработок, позволяющий легко обходиться без поддержки родителей и не обращать внимания на недовольство отца. Пока Роджер был в пансионе, мы каждую свободную минуту старались созваниваться и порой далеко за полночь прекращали переписку. Я даже ездил к нему пару раз. Мы гуляли по нашим любимым местам, держась за руки, целуясь и делясь новостями.       Роджер ощутимо менялся, взрослея и становясь мужественней. А я немного успокоился и уже не так эмоционально реагировал. Всё-таки разлука дала мне возможность смириться и принять свои чувства без лишней боли. Я заставил себя относиться к нему, как к самому близкому другу, с которым иногда позволял себе маленькие шалости. Свою влюблённость я запрятал туда же, куда и детские воспоминания о Родине.       Свой первый сексуальный опыт с женщиной я получил в колледже. Это была моя однокурсница, очень милая и нежная девушка. Её звали Мэри. Мы даже встречались какое-то время, пока не оказались в одной постели. Потом я долго не мог прийти в себя, испытывая смешанные чувства неловкости и досады. Казалось бы, ну что такого мучительного может быть в сексе с женщиной? Большинство мужчин как-то уживались с этим и бывали вполне счастливы. Но после этой ночи наше общение постепенно прекратилось. Она, конечно, винила себя, но я подозревал, что дело было именно во мне.       Со следующей девушкой было всё намного печальней, но одновременно и проще. У меня попросту не встал, что бы она ни делала. Её негодованию не было предела, и мне пришлось спасаться позорным бегством из номера отеля. Решив больше не терзать себя напрасными попытками, я принял одну единственную истину: я — гей. И на этом успокоился.       А вот на Роджера у меня стоял неизменно, даже когда мы всего лишь болтали по телефону. И это чертовски раздражало, поскольку трахаться мы не могли, договорившись ещё в школе, что наша дружба не должна страдать от того, что кто-то из нас не сможет удержать ширинку застёгнутой. Позволь мы себе чуть больше, и это войдёт в привычку, привязывая нас друг к другу сильнее, вызывая ревность, собственнические чувства, желание всегда быть рядом. А это неизбежно разрушит дружбу, которой мы так дорожили. Я был шлюхой, как и Роджер, и верность для нас не имела никакого значения. Мы могли дурачиться, доводя друг друга до бешеного возбуждения, но никогда не стремились переступать черту.

***

      Утром я проснулся бодрым и на удивление без головной боли. Брайан ещё спал, по-смешному выпячивая губы и обнимая меня одной рукой. Забавно, что, лёжа в его объятиях, я полночи вспоминал Роджера, нашу жизнь в пансионе и странную, но такую нужную нам дружбу. А ведь именно к Брайану я примчался тогда, пьяный и разбитый после ночи в «Пэшн», и рыдал, как девчонка, уткнувшись носом в острые колени своего кудрявого друга. И именно он меня успокаивал, ни о чём не спрашивая и лишь одаривая лаской. А теперь я сам собирался свести их вместе, заранее зная, что из этого не получится ничего хорошего. Надо же, какая ирония.       Я осторожно вылез из уютных объятий и поплёлся на кухню готовить завтрак и варить кофе. Я всегда так делал, когда ночевал у Брайана, пытаясь тем самым хоть чуть-чуть отплатить ему за доброту и заботу. Когда завтрак был почти готов, в кухне появился растрёпанный и сонный Брайан.       — Фред, ты опять?       — Не ворчи, кудрявый, ты же обо мне заботишься. Вот и я о тебе тоже. Тем более это не трудно. Вот кофе на молоке, как ты любишь, вот блинчики и творог…       — Спасибо, Фредди, — мягко сказал он.       Мы завтракали, а Брайан рассказывал, как проходят экзамены и насколько тяжело преподавать в школе, если твоя внешность столь привлекательна, особенно для учениц. А ещё он поделился секретом, что колледж, в котором он учился, собирает группу выпускников для поездки на Канарские острова, в обсерваторию Тейде (я понятия не имел, где это), чтобы изучать какие-то туманности, облака и пыль. Для Брайана это была мечта детства, потому он и заявку подал. Я ни черта в этом не понимал. Ну зачем куда-то ехать изучать пыль, когда её вон сколько вокруг? Но одно было ясно: если всё получится, если его заявку примут, то Брайан без раздумий уедет. И, возможно, навсегда.       Я искренне радовался и хотел, чтобы у него всё получилось, но… Во мне вдруг проснулся капризный ребёнок, который не желал выпускать из своих рук любимую… Нет, конечно же, Брайан не игрушка, но мне будет тяжело без него. Кто ещё сможет меня так понять и утешить? Всё-таки нельзя быть настолько эгоистичным придурком. Мы взрослые люди, и у каждого из нас должна быть своя жизнь. Я смотрел на молчаливого и сосредоточенного друга и думал о том, какие же они разные с Роджером, но такие дорогие для меня. Они мне оба необходимы, как воздух, как само существование. И если вдруг случится, что один из них исчезнет из моей жизни — это разобьёт мне сердце.       — Брай, я тут подумал… Ты чем-то занят в эту субботу?       — О, у меня столько планов, — продолжая жевать, воодушевлённо ответил он. — Я собираюсь с компанией хиппи уехать на побережье в стареньком фургончике, по дороге играть на гитаре и петь за деньги, потом накуриться травки и всю ночь трахаться.       — Что? — Я выпучил на Брайана глаза, не до конца понимая, шутит он или нет.       — Ну а что? Мечтаю оторваться за все годы сознательного целибата.       — Ты шутишь, да?       Нет, это немыслимо! Он точно прикалывался надо мной. Брайан вздохнул и пожал плечами.       — Ну конечно, шучу. Ты же знаешь, в выходные я обычно занимаюсь уборкой, стиркой и готовкой. Чем ещё может заниматься идиот вроде меня, который натянул на себя этот самый целибат, будь он трижды проклят.       — Тогда я предлагаю оторваться, но уже со мной.       — Опять шляться по гей-клубам? — Он скептически изогнул бровь и посмотрел на меня.       — Нет, дорогуша, приезжай ко мне в гости. Познакомлю тебя со своим другом. Ты будешь в восторге, обещаю. Будем пить и, если хочешь, играть на гитаре, только бесплатно. А там, кто знает… Может и потрахаться получится, — заговорщицки заключил я.       Он улыбнулся и кивнул. После завтрака мы оделись, и пока Брайан мыл посуду, я вызвал такси, предлагая подвезти его до школы. Но он отказался, предпочитая больше ходить пешком. Я чмокнул его на прощание, и мы, как и всегда, разошлись в разные стороны.