Природа любви

Должно быть, Дэйгун не зря сетовал на человеческое легкомыслие. Дон привыкла к мысли о его гибели. О смертях Мерринга, Георга, всех остальных, кого она знала. Это стало привычкой — то и дело вспоминать, что они мертвы. Только боль никуда не уходила. Однажды, правда, надежда шевельнулась вновь, когда в Крепость-на-Перекрестке пришел Бивил: босой, заросший бородой, ничем не похожий на товарища ее детских игр, который шлепал губами, как рыбка, когда она пыталась целовать его под мостом. Дон спросила, знает ли он про Ретту и Западную Гавань. Он знал. Тогда она спросила, хочет ли он остаться. Он остался. Деловитый, исполнительный, немногословный — он быстро выслужился в сержанты. Кана не могла ему нарадоваться. Однажды Дон все же отважилась спросить и про Дэйгуна, но сейчас Бивил хоть и поглядел на нее с уже непривычным сочувствием, но рассказать ничего не смог. Он сам ушел из Западной Гавани задолго до роковой ночи; Дэйгун, как он предположил, наверняка остался до последнего. Но, как оказалось, боль ничуть не мешает дышать, жить, даже командовать людьми, и Рыцарь-Капитан Дон вполне убедилась в этом, выйдя утром к прибывшему с донесением разведчику. Так ей доложили. Тоска и воображение не единожды играли с ней злые шутки: сердце до сих пор болезненно замирало, стоило увидеть невысокую эльфийскую фигуру, волосы того же оттенка, услышать похожий голос... Вот и сейчас, она не сомневалась, безумие вновь взяло над ней верх. Те же глаза, то же лицо, те же тонкие губы, та же бесконечно вежливая интонация: — Я вижу, что луна высоко стояла за твоей спиной, дочь. Ты добилась больших успехов. Это был действительно он. Не призрак, не видение, не порождение больного разума: Дэйгун Фарлонг, живой и невредимый, пахнущий болотом, в броне, выкрашенной в маскировочные цвета, и с перехваченными на затылке ремешком волосами. Знакомый и непривычный одновременно. Дон знала, что ей следует что-нибудь сказать. Как-то... поприветствовать гостя, но в горле пульсировал болезненный ком, перекрывая дыхание. Не свалиться к ногам Дэйгуна на глазах у солдат — вот что сейчас было главным. Явно чувствуя ее настроение, Дэйгун любезно продолжил: — Тьма накрывает Топи, и деревни пустеют. Даже опытному следопыту нелегко оставаться в краях, где вода и тростники жаждут живой плоти, но я почувствовал приближение Короля Теней и решил противопоставить мерзости Темного Охотника все свое искусство, чтобы доставить Невервинтеру полезные сведения… Как он мог говорить так долго, так гладко? Так спокойно прищуривать усталые глаза, привыкая к слишком яркому солнечному свету после вечного полумрака Топей? Похоже, только для нее это были месяцы сначала новой разлуки и мучительного стыда, а потом — ужаса и сожалений. Для Дэйгуна это время промелькнуло как долгая тяжелая ночь, но наступило утро, и он решил начать день новым... эльфом? — Спасибо, — наконец удалось выдавить Дон. — Не благодари, пока их не узнаешь, — привычно поправил Дэйгун, и она наконец полностью убедилась в его реальности. Слепо потянулась к нему — не будет же ничего плохого в том, если она коснется его плеча в мимолетном благодарном жесте? — но тут же услышала оживленный голос Элани: — Мне сказали, один из наших разведчиков вернулся... О, это ведь ты — Дэйгун? Отец рыцаря-капитана? — Так и есть, — он вновь слегка наклонил голову. — А ты — Элани из Круга Топей. Они заговорили о друидах, страшном преображении Топей, выслеживании Черного Охотника. Дон пыталась слушать — и не могла. Так значит, в кои-то веки Дэйгун все понял правильно и решил быть правильным сам. Никакого двойного дна, неловкости, отчуждения. Он будет таким, каким мог бы быть все эти годы, — преданным наставником, проводником, внимательным отцом. Конечно, люди отметят, что Дэйгун скуп на слова, и в его обращении с дочерью нет теплоты, но она давно не ребенок, а он ей не кровный родитель. Он уважает ее, гордится, не кичится тем, что воспитал рыцаря для славного Невервинтера, — это устроит всех. Кроме, может быть, Бишопа. Он оказался легок на помине. — Говорят, тут папенька нашего рыцаря-капитана играет в разведчиков? Мне не терпится наконец познакомиться с ним по-настоящему... рассказать, какую сладкую... то есть, конечно, славную девочку он воспитал, и как за это ему рукоплещет весь Берег Мечей… Дон не раз слышала, что неискренняя улыбка не отражается в глазах, но рыжие глаза Бишопа смеялись всегда. Кивком она велела ему следовать за ней, и прилюдно он демонстративно послушался. Наедине, конечно, все происходило иначе. Он без лишней спешки расстегивал ее мантию. Дон толкнула его обеими руками в грудь. — Не смей этого делать! Бишоп даже не покачнулся и вернулся к своему занятию. — Не смей делать что? Рассказывать, что он с большой охотой трогает твои миленькие сисечки? Так, уверен, в этом его поймут большинство мужиков Крепости-на-Перекрестке, да и пара-тройка девиц тоже… Он и сам уже мял ее грудь — так же неторопливо, как в первый раз, словно всегда находил что-то новое. И вдруг резко поднял Дон, усадил на письменный стол, растолкав коленом ее ноги. — Ты и правда боишься, что я начну распускать слухи? Да неужели хоть кто-нибудь поверит лживому злобному Бишопу? Дон отвернулась, чтобы не смотреть, как мужские губы жадно втягивают ее сосок, но то, как царапает кожу грубая щетина, чувствовала прекрасно. Бишоп всегда был таким настоящим. Созданием из плоти, крови, горячего пота и жестких волос, а не гладкокожим эльфом с прохладными ладонями. — Не смей лезть к нему. Что бы ты там ни думал, Дэйгун не виноват… — А я разве виню твоего папашу? Я же сказал: как мужик, я прекрасно его понимаю. Без предупреждения Бишоп толкнулся в нее, и Дон вскрикнула, невольно цепляясь за его плечи. Бишоп раздвинул губы в очередной улыбке — и, какую бы ненависть та не вызывала у Дон, та стерла ее поцелуем. С Бишопом можно было не сдерживать себя: царапаться, кусаться, кричать, прося еще и еще... Есть мужчины, созданные для того, чтобы сходить от них с ума только в постели, — хоть с этим ей повезло. — Это вообще... неважно... — все еще силилась выговорить Дон между стонами, — я тут... с тобой, а не с ним… Бишоп так ничего и не ответил.

***

Луна в эту ночь стояла невероятно яркая — будто вознаграждение за все те ночи, когда над головой они видели только непроглядную тьму. Сейчас же тени ушли с неба лишь для того, чтобы сгрудиться на земле, забрав в кольцо Крепость-на-Перекрестке. Что ж, мертвых всегда было больше, чем живых. У земли сам воздух был пропитан густым запахом тления, словно разложение затронуло и его тоже. На крепостной стене еще можно было дышать, даже свежим ветерком обдувало. Дон подставляла порывам лицо, пытаясь угадывать страны, из которых они прилетели. Вот этот, северный, наверное, прямиком из Долины Ледяного Ветра? Южный — из далекого жаркого Калимшана? А западный — вовсе из таинственной Мацтики… И нигде-то она не побывала. Еще недавно само желание повидать мир казалось сродни бегству, но теперь Дон знала — если она останется в живых, если не проиграет, — она убежит. Даже в леса, как шутя предлагал Бишоп. Или в любой город, даже самый шумный, грязный, пиратский — жрица нигде не пропадет. Она стащит с себя само имя Дон Фарлонг, как пропотевшую рубаху, и войдет в новую жизнь, как в реку, где можно смыть с себя всякие следы прошлого. — Ты не желаешь отдохнуть? — голос за спиной вырвал Дон из мыслей. Конечно, Дэйгун продолжал стараться. Старательно учился быть отцом. Наверное, немного запоздало, но теперь ему приходилось заботиться не о том, чтобы она не набила шишку, учась ходить, или не опрокинула на себя горшок с горячей кашей. Бесстрашные рейды вглубь зараженных скверной Топей. Важная информация. Не знающие промаха стрелы в битве — даже когда он мог оставить ее справляться своими силами. «Зачем ты это сделал? — спросила она в последний раз. — Я ведь приказала тебе уйти». «Я ослушался, — ответил он с таким видом, словно сама мысль о неповиновении была для него откровением. — И это оказалось... правильным. Видимо, иногда отцовский инстинкт может быть полезен». Отцовский инстинкт. Дон посмеялась бы, будь это поводом для веселья. И вот, кажется, Дэйгун решил оттачивать этот инстинкт в неустанных заботах о ее благополучии. Не оборачиваясь, она махнула рукой. — Сон в такую ночь едва ли будет освежающим. В моей комнате воняет склепом. Мягкая тяжелая ткань неожиданно легла ей на плечи. Оказывается, Дэйгун даже потрудился принести с собой плащ. Не выдержав, Дон рассмеялась. — Ты сам додумался до этого или у тебя были учителя? Дэйгун кивнул. — Да. Ты. На мгновение у нее перехватило дыхание от того, что его по-кошачьи мерцающие в темноте глаза оказались совсем рядом, но Дэйгун явно не думал о таких глупостях сейчас. Устало вздохнув, Дон прижалась спиной к стене башни, укрываясь от ветра. Толстая ткань плаща спасала от холода. Дэйгун, в своей тонкой рубахе, прислонился прямо к камню. Она невольно на него покосилась. — Тебе не холодно? — Нет. — Могу поделиться этим роскошеством, — Дон гостеприимно распахнула полы плаща. Возможно, это было лишним, слишком интимным, но не могла же она смотреть, как он несгибаемо дрожит на пронизывающем ветру! Дэйгун заколебался, но все же шагнул к ней. Они оба были невелики ростом и худы; плащ окутал их, словно теплая палатка. Дон невольно вздохнула, прикрывая глаза: сколько бы времени ни проходило, сколько бы горечи их не разделяло, но присутствие Дэйгуна рядом волновало, как и всегда. — Ты жалеешь о том, что я пришел в Крепость-на-Перекрестке? — спросил он неожиданно. — Почему? — Не всякая дочь захотела бы меня видеть после... всего. — Прекрати, — она отвернулась, пытаясь отыскать что-нибудь достойное внимания на стене. — Я достаточно наслушалась этого бреда еще от брата Мерринга. Я не твоя дочь. Я сама натворила глупостей. А если ты когда-то и мог постараться быть умнее или приложить больше усилий... сейчас это не имеет никакого значения, верно? — Я действительно размышлял об этом, — после долгой паузы сказал Дэйгун. — Как все могло быть иначе. Оказывается, на самом деле это очень просто — заботиться о ком-то. Достаточно думать не только о себе. — Тссс! — Дон приложила палец к его губам. Еще немного — и она бы опять расплакалась. Но чего толку бередить старые раны? Ей никогда не стать девушкой, которая бежит к Дэйгуну с криком: «Отец!» и прижимает его к сердцу с чистой радостью. Да и хотела ли она этого? Дыхание Дэйгуна касалось ее кожи, вновь посылая по телу приятные мурашки. Они были так тесно прижаты друг к другу под плащом. Дэйгун попытался что-то сказать, и она завороженно скользнула пальцем по его губам. Нежнее цветочных лепестков, как она и помнила. — Может, ты и давал мне не то, что стоило бы дать. Но давал и то, чего я хотела, — прошептала Дон, прежде чем его поцеловать. Это было непохоже на все их прошлые поцелуи. Не отчаянный напор с ее стороны и его отстраненная покорность, а медленное, осторожное исследование друг друга. Без языка, без укусов, без стекающих по подбородкам слюны и крови. Только вкус его губ, только мягкие осторожные прикосновения. Под плащом Дон почувствовала, как Дэйгун сам первый тянется к застежкам на ее одежде и чуть не рассмеялась от неожиданности и облегчения, сама потянув его рубаху из-за пояса. Это было неподходящее время, неподходящее место; кто угодно мог задуматься, куда подевался рыцарь-капитан, и пойти его искать; на них могли наткнуться часовые... И Дон уже было все равно. Не переставая целоваться, они ласкали друг друга под укрытием плаща. Было слишком мало места, чтобы избавиться от одежды, но отстраниться, чтобы даже добраться до кровати, казалось немыслимым. Она глотала стоны, чувствуя, как пальцы Дэйгуна легко потирают ее соски, спускаются ниже; сама поглаживала его плоскую грудь, бока, на которых можно было пересчитать все ребра, худые бедра. Да, он уступал Бишопу во всем — ростом, статью, даже мужской силой, но мысли о Бишопе никогда не вызывали душевного волнения. Она упала в его руки так же легко, как созревшее яблоко с ветки, а он впивался в этот плод походя, только в процессе наслаждаясь его сочностью и вкусом... и потом они собирали одежду и расходились, не думая друг о друге до следующей ночи. Это удобно — иметь рядом кого-то, с кем настолько легко, в ком невозможно разочароваться, потому что не очаровывался, но неудобство порой вознаграждается сторицей. Она тихо зашипела, когда пальцы Дэйгуна задвигались в ней, и сама нежно сжала в кулаке член, такой же тонкий и невеликий, как его хозяин. Не удержавшись, щипнула за сосок и вскрикнула от приятного удивления, когда Дэйгун сам прижал ее к стене. Их игра становилась все нетерпеливее, все лихорадочнее; губы скользили по шее Дон, толчки в ее кулак становились бесстыднее. Дон все же застонала, когда их тела соединились именно так, как она давно мечтала, и вдруг тоненький, захлебывающийся от волнения голосок Эми будто наяву прозвучал в ее голове: «И мы, сбросив одежду, резвимся на белоснежных простынях, как дельфины...» Глаза Дон распахнулись. Она была почти готова увидеть за плечом Дэйгуна, в темноте ночи, маленькую обиженную тень, но там, конечно же, никого не было.

***

Теперь Дон знала, как выглядит возмездие. Забавно: даже после множества предупреждений ей никогда не приходило в голову, что оно может настигнуть с этой стороны. Это ведь все равно что подозревать собственное отражение в зеркале: от него, бывает, хочется отвернуться или, напротив, строить ему рожи, но оно всегда будет там, повторяя каждое твое движение. Она никогда не видела Бишопа таким. О нет, его подвижное лицо обычно излучало множество эмоций: пренебрежение, насмешку, снисходительность, скуку, равнодушие, наконец, злость — но Дон даже вообразить не могла, что Бишоп может смотреть с гадливостью. Предатель Бишоп, открывший ворота во время решающей битвы. Виновник стольких смертей в крепости. Он стоял рядом со своим новым командиром, Черным Гариусом, но не обращал на него внимания, словно жуткая призрачная фигура была не больше, чем надоедливым попрошайкой, а Бишоп слишком устал для того, чтобы отогнать его хорошим пинком. Смотрел он только на Дон. И каждая линия его лица сочилась отвращением. Все же его губы с усилием скривились в улыбку. За ними, как всегда, заискрились глаза. Ох, как бы Бишоп посмеялся, скажи она ему чуть раньше, что считала себя в безопасности, потому что они так похожи. Милая маленькая латандеритка и вонючий следопыт из леса. Искренняя неискренность — вот что их объединяло. — Привет, крошка-жрица, — сказал он наконец. Он пересилил себя точно так же, как в тот кошмарный день перед домом Дэйгуна, когда Дон бежала за ним, застегивая на ходу мантию и упрашивая ничего не рассказывать остальным. Тогда Бишоп повернулся к ней с такой же широкой улыбкой, поинтересовался: «А я видел что-то такое, о чем стоит говорить?», а потом поставил Дон на колени прямо там, под мостом, и, кажется, пригоршня ее волос осталась у него в кулаке, когда они закончили. Тогда она не сомневалась, что история его скорее позабавила. У добродетельной латандеритки оказался грязный секрет, которым очень удобно было воспользоваться. Ведь этого же всегда желал Бишоп? Искать в грязи следы, загонять дичь, вытаскивать в кулаке кровавые внутренности — и отбрасывать их в сторону, даже не чувствуя вони? — Как-то так оно и бывает в твоих нравоучительных книжульках: герой выслеживает подлого приспешника злодеев, загоняет его в угол, и говнюк произносит длиннющую речь, прежде чем сдохнуть? — Думаю, сейчас это не понадобится, — Дон заставила себя встретиться взглядом с Бишопом. — Мы оба знаем, почему это случилось. — Оба? — Улыбающаяся маска разлетелась на куски. — Ты знаешь, что я был готов сражаться за тебя... да что там — сдохнуть за тебя? За твое гребаное правое дело и сраный Невервинтер? Даже когда видел, что ты пожираешь взглядом своего пришибленного папашу? Так и хотелось тебя за руку потрогать — небось пальчики всегда мокрые были? — Закрой свой грязный рот, Бишоп! — конечно же, это был Касавир. — Ах да, бедняга, тебе ведь даже не обломилось от ее щедрот? Надо было подняться на стену перед осадой. Может, хоть полущил бы напоследок свой сухой стручок. Правда, зрелище было не особо зажигательное. — Так это ты там был. Дон шагнула вперед. Она слышала за спиной чей-то изумленный вздох — Элани, Касавира? — но было уже совершенно все равно, что о ней подумают. — Представляешь, шел к рыцарю-капитану, поскальзываясь на собственных соплях... может, я забыл свое имя, и на самом деле меня зовут Касавиром? Да вот оказалось, что моя крошка-жрица прекрасно проводит время в теплом семейном кругу. Даже не подумала: «Как он там, мой бедный одинокий Бишоп?» Тыльной стороной ладони Бишоп стер вскипевший на губах пузырек слюны. Вновь попробовал улыбнуться, но теперь попытка провалилась куда быстрее. Уже не притворяясь, сказал, как плюнул: — Какая же ты падла! Гариус за его спиной беззвучно разинул безгубый рот — наверное, это означало смех. Считал ли он предательство Бишопа своим своим достижением, блестящей интригой? Или, лишившись плоти с ее глупыми требованиями и желаниями, просто забавлялся тем, в какие ловушки сами себя загоняют смертные? — Так значит, все из-за меня, — сказала Дон. — Из-за тебя? Смотри, не возгордись, крошка-жрица. Ты просто достойная часть своей семейки, такая же лживая лицемерная сука. На самом деле, все началось с твоего дорогого дядюшки Дункана. Видишь ли, я ему задолжал... не деньгами, как можешь представить. «Маленький долг жизни», так он говорил. С долгой-долгой отсрочкой... чтобы верный песик Бишоп сидел у ног и стучал хвостом в ожидании, когда наконец пригодится хозяину. Это что-то семейное — держать меня в ошейнике и дергать за цепь, проверяя, не отбежал ли я слишком далеко? Похоже, Бишоп очень долго ждал возможности выговориться. Что ж, в этом Дон могла его понять. — Но ведь ты выплатил долг дяде Дункану давным-давно. Он отпустил тебя. А ты все равно остался. — Ну, знаешь ли, я не мог проявить ответную неблагодарность и не трахнуть его племяшку, раз она сама на меня вскочила. Как-то даже неинтересно получилось, — он хмыкнул. — И я ведь чуть не втюрился в тебя, крошка-жрица. Вот бы вляпался. Она мимолетно подумала, каким он мог быть раньше, у самого истока своего пути. Никому не нужный, испуганный и потому злой мальчишка. Наверняка он старался вырасти побыстрее, забыть болотный вкус своего угрюмого и одинокого детства. Ведь так плохо бывает только детям. Взрослый всегда найдет, как выпросить, украсть или отобрать кусочек счастья. Стать свободным от всего, что раньше мучило. Найти людей, которые примут тебя, как равного. Встретить женщину, которая не только согреет постель, но и спрячет невольную улыбку, услышав небрежное: «Я чуть в тебя не втюрился». — Поэтому ты решил сменить старого хозяина на нового. Построже, — глазами Дон указала на Гариуса. Бишоп лениво посмотрел через плечо, будто только сейчас вспомнив про его существование. — Ах, это... Да не бери в голову. Нахрен мне сдались ваши драчки. Развлекайтесь. Думаю, теперь я заслужил хорошую пинту эля где-нибудь подальше отсюда. — Ты никуда не пойдешь! — прозвучало одновременно от Гариуса, Касавира и Келгара. На губах Бишопа заиграла совершенно новая — без всякой примеси фальши — улыбка. Прищурившись, он неторопливо выставил вперед средний палец.