Каждому ребенку нужен мир, где можно смеяться, танцевать, петь, учиться, жить в мире и быть счастливым. Малала Юсуфзай
***
Едва весна вступила в свои права, и иссушенная непродолжительной, но морозной зимой природа расцвела, он одиноким странником двинулся в путь с юго-востока на север. Что-то ранее неизведанное, либо давно забытое будто магнитом тянуло его к той острой гальке у воды, о которую он мальчишкой сбивал ноги в кровь. Эти же ноги сейчас сами его вели. Ведь мысли его были бессвязны, и в голове чаще всего главенствовала тишь да гладь, его давно охватил полный покой, граничащий с пустотой. Лишь война когда-то зажигала в нём искру, лишь находясь в полку, он чувствовал себя живым, ведь он творил историю. Только история свершилась и без него, попутно абсолютно хладнокровно унеся тысячи жизней, в том числе и его. Он с трудом припоминал протоптанные дорожки и обветшалые лачуги, что встречались на пути. Были ли они в действительности когда-то родными? Сейчас его новые зоркие глаза с трудом различали в окружающем пространстве нечто знакомое, ведь теперь мир в воспоминаниях о жизни был серым и невзрачным. И только та женщина, что подарила ему жизнь, осталась такой же, как он помнил, — безликой массой. Её острое бледное лицо с синюшной сеточкой вен под глазами, которые она тщетно пыталась замаскировать рисовой пудрой, только немного осунулось. Но ей необходимо было поддерживать хоть немного приличный вид для того, чтобы заигрывать на рынке со старым сутулым беззубым моряком, чтобы тот продал рыбу подешевле. Благо любое женское внимание ему было лестно, потому что прихорашивания совсем не исправляли ситуацию. Рисовая пудра оставляла серую пыль на одежде, будто с неё уже сыпался песок. Тяжесть её положения подчеркивало и выцветшее кое-где пятнами платье, бывшее когда-то насыщенно-сливовым. Словно тенью, ему пару раз удалось отследить её перемещение по косым переулкам. Слегка изменились они за время его отсутствия. Но к отчему дому на окраине поселения, прямо у воды, привели его быстро. А показавшаяся на первый взгляд странной, вечерняя прогулка оказалась не такой уж и интересной. Пункт назначения — всего лишь местная церквушка, где она по вечерам за кусок хлеба учила оголодавших и уставших детей пению. Дочь когда-то знатного английского Лорда, не знавшая тяжёлой работы, имевшая по большей части хорошее воспитание, но не образование, бралась за то, что ей по силам, даже если платой была еда. И его семья обнищала за время войны, унёсшей немало не только человеческих, но и продовольственных ресурсов. Этого следовало ожидать. Гаррет же потерял жизнь, но ключи от дома были при нём. Вот тут, на шее. Пробраться он решил через чёрный ход, боясь оставить следы на парадном — не стоит лишний раз тревожить и так измученную мать. Для неё он уже несколько лет считался погибшим, пусть так и остаётся. Брать он ничего не планировал и возвращаться больше тоже. Лишь хотелось глянуть на бывшую когда-то родной обстановку, увидеть её с новой стороны. Ладно, если он и возьмёт что-то, то какую-нибудь незначительную мелочь, что законно принадлежала ему. Чужого ему не надо. Он ступил в ветхое жилище лёгким скользящим шагом. Деревянные двери благополучно скрипнули, благо дом в самом деле пустующий. В прямом смысле. Не было нещадно подкидываемых памятью предметов интерьера: картин, подсвечников, книжного шкафа. У почему-то непогашенного камина стояло лишь одно кресло, потёртое, бывшее некогда невероятно мягким и удобным. Тут он сидел когда-то с матерью по вечерам, и она рассказывала ему небывалые истории о призраках и ведьмах, что живут в лесу. Тёплое потрескивание дерева в камине, ласковый убаюкивающий голос матери и запах свежеиспечённого хлеба действительно отбивали всякое желание скитаться по мрачному холодному лесу. Но сейчас здесь стоял глубокий смрад, состоящий из затхлости, пыли, плесени и гнили деревянных полов. Приводила в ужас мысль, что он провёл здесь большую часть жизни: детство, юность и почти всю молодость. Почти. Ещё немного, и он достиг бы здесь зрелости, а потом встретил старость, в конце концов иссохнув жалким морщинистым стариком в одиночестве. Какая удача, что время застыло для него в самый подходящий момент, больше ему уже никогда не исполнится. Тело только недавно перестало стареть, но спокойно к этому отнеслось, будто было создано для этого. И неважно, что душа была пуста. Он поднялся наверх, половицы звучно скрипнули под ногами. Первая на пути — спальня родителей, там, как и ожидалось, никого не было. Но ни боли, ни сожаления на сердце не возникло. Оно давно уже не бьётся. До него мельком дошли слухи о первых разработках залежей антрацита в Пенсильвании и взрывах газа, при которых погибло несколько рабочих. Был ли среди них его отец, что в поисках лучшей жизни для своей семьи часто брался за любую, даже самую чёрную работу? Судя по пожелтевшим газетным страницам, обнаруженным в туалетном столике матери, да. Покойся с миром, отец. Гаррет перебрал его последние письма, написанные ровным почерком, но кое-где с до смешного глупыми детскими ошибками. Хотя от этого письма явно не стали менее ценными для матери. Он понимал, что в «своей» комнате найдёт только пустоту. Скорее всего, то, что не было продано, пошло на растопку камина. Пора уходить, но напоследок он решает послушать тишину дома, попрощаться с ним навсегда. Но ему это не удаётся. За стеной отчётливо слышалось биение сердца, оно постепенно нарастало, и через мгновение, кажется, уже раздавалось прямо у него в голове. Дыхание. Едва уловимое, тихое и мирное, но осязаемое. Мелкое животное? Собака? Почему в доме, а не на улице? Он в два шага оказался у «своей» двери, дотронулся и легонько провернул ручку, но та не поддалась, он дернул сильнее — бесполезно. Гаррет всегда любил загадки, но тут гадать не было ни времени, ни сил, ни желания. Ему нужен был ответ здесь и сейчас. Выломать хлипкий дверной замок не составило бы труда, но тогда останутся следы чужого присутствия, чего он всячески старался избегать. Где маменька всегда хранила ключи? На кухне в верхнем ящике, за банками со специями. Он пошарил руками по полкам — вот и она — потёртая, местами ржавая связка. Его спешка была столь сильна, что он едва не опрокинул банку с солью, но благополучно её поймал. Слава обострившейся до предела реакции. Он перебирал ключи один за другим, пробовал каждый: этот — слишком мелкий, от нижнего ящика на кухне, другой — витиеватый, от подвала, третий — точно такой же, как у него, от входной двери. Его тут нет. Конечно же, он это знал. Не мог сразу не узнать ключ от «своей» спальни. Похоже, матушка забрала его с собой. Кошмар, а если с ней что-то случится за непродолжительный путь от церкви до дома? Нечто живое за дверью точно станет мёртвым. Украсть нужный ключ, либо прийти ночью, пока хозяйка дома спит, не составит труда. Времени много, но его терпение не было бесконечным. Он бездумно уронил бесполезную связку ключей на пол, и дверь легко подчинилась его желанию. Один щелчок, и резной узор замка раскрошился, а изящная ручка самую малость отогнулась в сторону. Гаррет нетерпеливо приоткрыл дверь. Мрак давно поглотил дом. Но только не эту комнату. Луна в компании россыпи звёзд броско заполонила небосвод и теперь заливала светом окружающее пространство сквозь незашторенное окно. Знакомой мебели ожидаемо не наблюдалось: кованой кровати и шатающегося рабочего стола не было, на своём месте стоял только потёртый комод с отломанными ручками и треснутое стекло зеркала над ним. Но у него не было времени разглядывать себя. Ведомый инстинктами, он принюхался, и лёгкие сразу же заполнил пьянящий аромат цитрусовых и солнечного света. Похоже, именно он согревал всю комнату. Если у дома есть сердце, то оно — здесь. В противоположном от комода углу стояла деревянная кроватка, что когда-то принадлежала ему, и зачем-то была перенесена с чердака сюда. Гаррет подкрался ближе, всмотрелся в темноту. Кроватка-то уже маловата для этого ребёнка. Сколько ему? Три года? Четыре? Сколько лет Гаррет отсутствовал в этом доме? Он, почувствовав свою неуязвимость, перестал ощущать время. Оно для него слилось в единый, неразличимый поток. Тут, наверху, в закрытой наглухо комнате спал мальчик. Видно, что ростом он уже вымахал под стать возрасту, и ему было тесно в колыбельке. «Кто ты? Почему мать тебя так рьяно оберегает?» В движениях он был неуловим, но просчитался раньше, скрипучие двери и звон ключей сделали своё дело. Темноволосое чудо проснулось, встрепенулось, и теперь смотрело на незваного гостя внимательным взглядом огромных карих глаз. Это ли люди звали «любовью с первого взгляда»? Но тут липкое осознание омрачило пустующую до того голову: та женщина, с которой родители впопыхах, на пороге войны его обручили, не просто так исчезла из этого дома. Ещё одна несчастная душа не уехала в поисках лучшей жизни в другое место, а встретила свой конец здесь. Гаррет при жизни никогда не был «маминой радостью и папиной гордостью». Ума он не нажил даже к тридцати годам. Тогда-то родители с горем пополам женили его на одной из пяти дочерей местного торговца, тому было за счастье избавиться от лишнего рта. Он исполнил волю родителей, в надежде далеко и надолго уйти в свою мечту. Гаррет всегда грезил о воинской славе и свободе, а не о семье. Он с трудом припоминал ту маленькую худенькую девушку, что едва доставала ему до середины груди, с жидкими светлыми волосами и матовой полупрозрачной кожей. Огромная удача, что она вообще смогла зачать и разродиться. Гаррет в момент появления сына на свет был далеко, но сейчас мог как наяву услышать её пронзительные истеричные вопли и проклятия в свою сторону, что, кажется, впитались в стены этого дома и теперь останутся с ним навсегда: «Ненавижу тебя, чтоб ты сдох, Гаррет! Чтоб ты сдох!». Он и сдох. Бойтесь своих желаний. Гаррет расплылся в обворожительной улыбке, когда вновь сосредоточил взгляд на ребёнке. А мальчик-то крепкий, не мудрено, что сгубил свою худощавую мать. Или это сейчас бабушка пыталась дать ему всё самое лучшее? В любом случае такой маленький, а уже совершил первое убийство. Какая прелесть. Отец пришёл к этому многим позже. Для него это было естественно, такова пищевая цепочка. Вампиры созданы убивать, они не способны умереть или продолжить свой род. Но вот он, прямо перед ним, его сын, зачатый им, когда он был ещё человеком. Происходящее ощущалось сном, нереальным волшебным сном. Поэтому Гаррет подошел вплотную к кроватке и взял сына на руки. Тот ещё тёплый ото сна, пахнет солнцем и жасмином, искристый и при этом пудровый аромат цветов оседал на языке. Но Гаррет мигом одёрнул себя: нельзя, первый отцовский поцелуй станет для малыша смертельным. Поэтому новоиспеченный родитель, пытаясь отвлечься, заворожённо всматривался в черты своего дитя, подметил, что волосы у них обоих вьются, но у сына куда больше. Что логично, ведь каждое последующее поколение обязано быть совершеннее предыдущего. Его сын был тому доказательством. Он впитал в себя лучшие отцовские черты. В лунном свете, сегодня странно озарявшем старый, трухлявый дом, огромные живые насыщенно-карие глаза с интересом разглядывали такие чужие и одновременно родные черты. «У моего ребёнка врожденный дар? Дар завораживать своей красотой с первого взгляда и дарить покой своим присутствием? Если так, то это бы объяснило, почему его мать, узнав о нём, не выскребла матку, а бабушка оберегала словно зеницу ока», — отрешенно мелькнул в голове у Гаррета лишний поток мыслей. Его белая, алебастровая кожа контрастировала с немного потемневшей от уже достаточно обжигающего весеннего солнца кожей сына. Тот не плакал, не пытался вырваться из захвата — словно мышка, загипнотизированная змеей, смотрел в рубиновые животные глаза отца. Крохотные ладошки принялись инстинктивно бегать по лицу незнакомца, ощупывали идеальные, будто античным скульптором выточенные из камня черты. Он, разыгравшись, грубо схватил отца за идеально ровный красивый нос. Дети на первых годах жизни изучают мир по большей части тактильно. Отец лучезарно улыбнулся, позволяя сыну делать с ним всё, что тот пожелает. — Хо… холодный… — Мальчишка съежился, начал дрожать, инстинктивно жаться ближе к объекту внимания, но лишь замерз ещё больше. Увы и ах, но отец, хоть и уже глубоко любящий, но был не способен подарить ему и толики тепла. Гаррет, напоследок ласково погладив сына по голове, усадил его в кроватку и плотно укутал в махровое одеяльце. Сыну явно стало теплее, и теперь он недовольно мычал и тянул руки к отцу, требуя ещё посидеть на ручках. Бедное, несчастное дитя, которому не посчастливилось родиться в разгар войны. Единственная отрада для бабушки, в одночасье потерявшей всех: мужа, сына, невестку. Но что могла дать мальчику обнищавшая, с каждым днём явно не молодеющая женщина? Гаррета теперь постоянно будет сюда тянуть. Весь его мир сократился до объекта любви. Отцовская любовь моментально заполнила сердце при виде именно своего ребенка и мысли о нём. Он в красках представлял, как периодически будет приглядывать, растить и кормить, отдавать всего себя без остатка, но однажды, когда его не будет рядом, это всё будет уничтожено. Или, возможно, если повезёт, и сын всё-таки не помрет от болезни или несчастного случая, однажды Гаррет, заявившись на порог дома, увидит его уже повзрослевшим и женившимся с собственными детьми, но ещё немногим позже всё равно встретившим свою смерть. Если у человека умирает супруг — он вдовец, если родитель — сирота. Если ребёнок… нет такого определения, потому что так не должно быть. Гаррет его отец, у него было полное право сделать выбор за них обоих. Он прислушался к тишине за окном. Отлично. Но собираться надо было быстро, чтобы к тому моменту, как вернётся мать, они были уже далеко отсюда. Он мигом скидывает в полевую сумку первые попавшиеся детские вещи и предметы первой необходимости. Места мало, но им бы только добраться до соседнего города, там уже можно будет купить что-то получше или попросить. Улыбнуться, попросить и смертные всё дадут, неважно что: еду, одежду, ночлег. Он вновь не мог отвести взгляд от кроватки и с нежностью отметил, что сын опять уснул. Это хорошо, значит, рядом с отцом он чувствовал себя в безопасности. Гаррет нашел в углу колыбельки единственную потрёпанную детскую игрушку, чем-то отдалённо напоминающую зайца, если судить по длинным ушам. Он поближе рассмотрел небольшое кривенькое, но, похоже, с любовью сделанное матерью плюшевое изделие, поэтому всё же решил положить его в карман армейского пальто. Очередь сына. Он неощутимо прижал к себе плотно закутанное в кокон из одеяла тельце, кладя голову себе на плечо. Всю ночь сын спокойно мог спать у него на руках, а к утру они уже доберутся до близлежащего городка, окончательно и бесповоротно затерявшись в толпе. Гаррет, предусмотрительно заперев за собой все двери, незаметно покинул стены родного когда-то дома и двинулся по пустынной пыльной уличной тропе. Мальчишка в руках не почувствовал скорости движения и проснулся только на середине пути от чрезмерно близкого запаха кожи и волос, постепенно становящимся ближе и роднее всего на свете. Гаррет ласково шепнул: — Как тебя зовут? — И… Итан… — Голос спросонья был едва различимым и тоненьким, но у отца чуткий слух, и он пренебрежительно закатил глаза. Его мамаша не отличилась фантазией и дала его сыну простецкое, деревенское имя с похожим значением: Гаррет — «сильное копье», Итан — «сильный». Ничего, завтра у сына будет столько новых эмоций, что он быстро забудет это имя. Гаррет отметил, что, несмотря на время суток, центр городка остался довольно оживленным: кое-где ещё вовсю шла торговля, а ночные бабочки активно зазывали к себе на ночлег. Но сумерки и витиеватые улицы сегодня потворствовали отцу и сыну, прекрасно скрывая их от посторонних глаз. Он всё спланировал, он знает, куда на первое время следует держать путь: к тому странному недавнему знакомому, что лечил раненых во время осады Йорктауна. Тот жил дольше, знал больше и уже успел помочь Гаррету, напоследок обмолвившись, что готов помогать и дальше, если потребуется. Карлайл питал какую-то противоестественную слабость к людям, можно сказать, жалость. Но к своему сыну Гаррет не примет подобного отношения. Он только временно человек. Он дитя революции. Его ждут великие свершения. Ум отца заполонили мысли о подходящем имени, воспоминания закружились вокруг боевых товарищей и командующих, но всё было не то. Пока он, уже на подходе к пункту назначения, окинув взглядом разрастающийся город и мощённый камень под ногами, не вспомнил, как в детстве зачитывался историческими книгами о рыцарях. «Роман об Александре» был одной из таких книг. Александр Великий — царь Древней Македонии из династии Аргеадов, выдающийся полководец и создатель мировой державы. Звучит достойно.***
Столь душераздирающий крик боли слышала, похоже, вся округа на километры вперед. Однако, хоть раз в жизни оглянувшись вокруг, вы осознаёте простую истину: земной мир невероятно прогнивший и мерзотный, и у каждого здесь свой персональный ад. Колесо жизни крутится, ещё одно тревожное человеческое сердце никогда не пробудится. История отца и сына только начинается, а тело над детской кроваткой пусть себе спокойно качается.