Убийство Бабочек

1987 год. Март

      Что-то крепкое ухватило за грудки мокрого свитера и рывком вытащило из проруби, заставляя тяжелое тело моментально покрыться холодом. Прохладный воздух окружил дымкой влажные открытые руки, по которым ручейками сползала вода. Ноздри болели от ветра, обжигающего щеки и нос. Мальчик поперхнулся, когда в легких появилось кое-что помимо прудовой воды. Кровь снова закапала по подбородку, пробираясь в рот, оставаясь там кислым металлом. Разрезанная полоска вновь разболелась мелкой пульсацией, заставив его безвольно поджать губы. Слезы горячими следами остывали на скулах, щипали солью рану.       Взрослый мужчина смотрел на него, разглядывал так внимательно, словно перепугался, хотя для Феди он казался еще одним незнакомцем, которого тот все равно не запомнит. Все люди каждый раз разные. Странные и ужасно пугающие. А в памяти остаются только мутные лица. Его вот тоже расплывалось. От страха сердце стучало невыносимо, гулом отдаваясь в висках то ли от ветра, то ли от давления артерии, разгоняющую разгоряченную кровь.       Федя вдруг закашлялся, стоило сильной руке ударить по спине, чтобы вся мутная вода выплеснулась, что смогла войти в организм за эти считанные секунды. Мужчина с силой поднял его на ноги за шиворот куртки и поволок за собой, несмотря на то, что мальчик кое-как передвигался из-за тяжелой от накопившейся влаги ткани по весеннему голому слипшемуся грунту. Колосья пшеницы ударяли хлестко, оставляя розовые следы на страшно бледной коже. Он не успевал подниматься, как тот постоянно дергал за ноющий от болезненной хватки локоть и куда-то торопился.       — От тебя, паршивая шавка, одни проблемы, — бормотал мужчина, и по голосу Федя все же узнал отчима. Этот строгий всегда озлобленный голос заставлял в какие-то моменты плакать и бояться с каждым днем все сильнее. Он поджал до скрипа зубы, лишь бы пугливо не пискнуть. — Велено приходить домой без опозданий, где тебя черти носят, а?!       — Они… — боязно начал мальчик, надеясь, что аккуратно подобранные слова не разозлят того еще больше. — Бежали за мной со школы. Прости, пап, я не хотел…       — Заткнись, пока я тебе рот не зашил.       Мужчина тряхнул сильнее вперед, заставив упасть лицом в грязь, проехать пару сантиметров, загоняя под рану слякоть. Он ободрал коленки и руки о камушки, когда пытался подняться, хотя его тут же пнули под бок, заставив свалиться снова. Федя поднялся кое-как на четвереньки, обиженно сомкнув бледные губы в кривую полоску. Отчим перешагнул через него и направился в сторону дома, словно и нет сына, которого ждали бы дома.       Мальчик осторожно глянул на маленькие ладони, из которых в некоторых местах все еще капала кровь, смешиваясь с остатками грунта, как бы тот не пытался вытереть о свитер. Он аккуратно сел, смотря в сторону исчезающей расплывшейся фигуры по пшеничному полю, так и говорившей ему: «Не поторопишься сейчас — не сможешь вернуться домой ненаказанным». Голубые глаза опустились, переставая блестеть детской наивностью.       — Мне больно, — вдруг произнес Федя, подняв мертвый взгляд далеко на облака, что будто бы раскололись в центре, откуда величественно спускался золотистый луч, давая ложную надежду на то, что его слышат. В пальчиках до неприятных ощущений сжат крестик. Его голос не молил, не обижался, лишь демонстрировал пустоту желаний, в которых сам уже не верил до конца. — Мама говорила, если я буду молиться Тебе, мои просьбы будут услышаны.       Федя глупо смотрел на небеса, жаждущий ответа, но ничто не зазвучало в ответ, только гулом болели уши, что, наверное, к ночи станут раздражающе стрелять и зудеть. Он привстал на коленях, предвкушающе разглядывая громкую пустоту, что заменяла ему периодически собеседника. Холодные руки прижались к груди, где гудело сердце. Однако, когда ветер стал шуметь в иголках сосен, Федя расстроенно опустился, склонив голову:       — Мама врет. Я знаю. Ты бы помог мне сегодня… Или вчера.       — Ты чего тут делаешь? — раздалось совсем рядом.       Федя вздрогнул всем телом и, моментально повернувшись, невольно упал в слякоть. Перед ним стоял дядя Женя, кого различал по доброму голосу, всегда щетинистому подбородку и запаху клюквы. Альфа присел на корточки, изогнув брови в удивлении, когда заметил разорванные в полосе губы. Он прискорбно надвинул козырек фуражки, стоило убрать влажные кудри назад, обеспечивая вид на разодранный лоб.       — Они опять издевались над тобой? — риторически спросил милиционер, смотря неподдельным беспокойством. Федя робко кивнул, отведя взгляд, чтобы успокоить нахлынувшую обиду, которую так хорошо прятал в себе. Он стал чесать горячие веки, только сильнее роняя слезы. — Пойдем за мной.       Дядя Женя аккуратно поднял его за подмышки на ноги, взял за руку и не спеша повел за собой, чтобы тот ненароком не споткнулся. Большие пальцы грубые от тренировок, но такие теплые, казались нежными, совсем как у мамы. Федя любопытно посматривал на мужчину, что каким-то образом вызывал столько эмоций, которые беспощадно жгли грудь волнами тепла. Федя с рождения ничего не чувствовал: ни боли, ни радости, ни обиды. Ничего его не интересовало, не веселило, не злило. Он казался больным, не живым и вряд ли пытался поменяться для родителей, но знахарка так и не смогла сказать, что именно с ним происходит. Любимая мамочка пыталась вылечить всем, чем только можно. Знахарями, врачами и даже шаманами. А любое достижение не по возрасту порицала, хотела, чтобы он рос таким же, как и другие дети. Только вот сейчас, любуясь тем, кто так добр с незнакомым мальчиком, Феде казалось, что сердце лопнет от переизбытка чувств, что испытывает под этими темными глазами, в которых не видно края, лишь себя заметно.       Дядя Женя снял китель и повесил на крючок. В отделении тепло и вкусно пахнет разными запахами альф, в которых ничего не мог унюхать, чтобы понять настоящие эмоции. Однако здесь он видел безопасность.       — А-а, посмотрите-ка, кто снова нас посетил! — вдруг раздался приятный женский голос, когда открылась настежь дверь. В проеме стояла Любовь Милюкова, чье радушное выражение вдруг исказилось в испуге. Она осторожно подошла к Феде, рассматривая новые синяки, что стали виднее, как умылся. Зеленые глаза спустились на пластыри на губах, растянутых в улыбке. — Это опять Артем, да? Я сейчас же займусь этим делом!       — Люба, отстань от ребенка, — вдруг прервал ее дядя Женя и, сняв фуражку, небрежно натянул ее на рыжие кудри. Голубые безэмоциональные глаза вдруг засияли радостным совсем детским блеском. Федя невольно начал качать ногами на стуле от переполняющих всплесков эмоций. Альфа улыбнулся, а потом посмотрел на помощницу. — Он не хочет говорить об этом. Эти дети все равно беспризорники, родителей у них нет, да и несовершеннолетние.       Любовь жалобно приподняла брови, смотря на мальчика, который всегда не хотел возвращаться домой, так полюбивший отделение и дядю Женю. И все-таки нужно было вернуть его обратно. Детям здесь делать нечего. Федя вдруг перевел на нее потускневший взгляд, словно так легко догадался, о чем она думала.       Когда Федя смотрел на дверь дома, ему казалось, что ноги холодеют, начинают дрожать колени, а язык пульсирует из-за сомкнутых на нем зубов. Он чувствовал привкус крови во рту, тогда и разомкнул челюсти, оставляя металл скользить на кончике языка, успокаивая перед решительным шагом.       Мальчик открыл дверь. Та отчаянно заскрипела, демонстрируя вид на сгорбившуюся над столом мать. Возле грушевидной лампочки, что кое-как освещала комнату, отбрасывая темные страшные углы, жужжали комары и мушки. Мамочка дрожала всем телом, тяжело сопя, пока чайник свистел на плите. Пар доходил до темного потолка, струясь от кипятка, что потихоньку начал выбулькивать через носик, стекая по горячему железу, капая на синий газ, что сразу же шипел. Федя сделал шаг назад и споткнулся о выступ на пороге, свалившись на пол возле пар обуви. Но ботинков отчима нет. Мама обернула голову на шум, словно из транса вышла. Ее сузившиеся глаза смотрели с отчаянным испугом. Мамочка совсем исхудала, даже щеки впали, размышлял Федя, пытаясь отвлечь внимание, чтобы не думать, зачем она идет к нему с чайником, обжигая ладонь о горячую ручку.       — Это ты виноват в том, что он злится, — прошептала она, стараясь идти прямо, но, кажется, тот удар из-за которого веко распухло, достаточно сильный для сотрясения. Шаги ее тяжелы и громки, а деревянный пол, плохо прибитые гвозди которого вечно зацепляли носки, поскрипывал, давая понять, насколько мать близко. Федя не мог пошевелиться, задрожав всем телом. — Если бы… Если бы ты был нормальным ребенком… Он бы не бросил меня…       Мамочка не смотрела на него, глядела куда-то сквозь, отбрасывая страшную тень. Она плакала, заставляла сжиматься в тисках, да только ноги его никак не хотели бежать. Федя беспомощно поджал губы, когда мать так ласково гладила кудри. Тонкие и сухие пальцы залезали словно дальше. Дальше кожного покрова, дальше коры черепа, ногти будто бы впивались в хрупкие мозги, вороша там извилины, заставляя забывать каждую бессмысленную речь психопатки, давно потерявшую гордость и разум. Его глаз задергался.       — Это его кудри… Его. Я родила ему двух красивых детей… Он столько мне наобещал.       Федя чувствовал кипяток на губах, залезающий в глотку все глубже и глубже. Он смотрел в ее небесные радужки, в которых видел материнскую любовь, но пальцы злобно держали за рыжие волосы, не давая убежать.       — Это Саша. Мой сын, — заявил Евгений Скворцов, одним движением приблизив к себе нерасторопного кудрявого мальчика, что не поднимал на гостя глаз. Кирилл насильно заставил себя улыбнуться, когда понял, что пугает мертвым взглядом и вовсе неприветливым видом после того, как вымывал место преступления от чужих остатков мозгов, распластавшихся по всей стене. Кир только что вернулся после очередного приказа о избавлении конкурента в наркобизнесе, а тут этот старый хрыч решил представить ребенка от нового брака. Его гнев, кажется, слишком явный, чтобы попытаться скрывать ото всех, как обычно делал. — А это Кирилл. Можешь считать его старшим братом, ведь он для меня как сын. Конечно, ему двадцать три, но не думаю, что разница слишком велика, так ведь?       — О, мы обязательно найдем общий язык, не переживайте, дядя Женя.       Он посмотрел на Сашу, и вся злость куда-то сама собой исчезла. Кир не особо вслушивался в то, что тот говорил, лишь рассматривал отсутствующий взгляд, устремленный в пол. Ему тоже нет никакого дела до этого знакомства, Саша поглощен своими мыслями и не думал присоединяться к никому ненужной формальности.       Несмотря на то, что прошло минут десять от того момента, когда Скворцов ушел, оставив их одних наедине в гостиной, маленький собеседник все молчал, смотря в одну точку на полу, словно от этого зависела международная экономика, и ковырялся в пальцах, иногда отрывая заусенцы. Кирилл усмехнулся мыслям, отчего темные глаза заинтересованно на него посмотрели.       — Так тебе четырнадцать?       — Двенадцать, — тихо поправил его омега. Голос охрипший определенно из-за того, что он мало говорит.       — Вот как? В твоем возрасте я выглядел намного младше и…       — Мне плевать, — перебил его Саша, тут же растерялся и отвернулся в тот момент, когда Кирилл невольно засмеялся, в первый раз за несколько лет почувствовав веселье. Смуглые щеки слегка потемнели от налипшей к ним крови. Он цыкнул, нахмурившись. — Я все равно тут ненадолго.       — Ох, ты меня насмешил. Мышонок.       — Не называй меня так или получишь по роже!       Кирилл на секунду застыл в удивлении, а потом еще громче засмеялся, заставив того сильнее смутиться.       О макушку что-то хлестко врезалось, разнося мнимую боль по всему телу. Федя осторожно повернулся, поднимая взгляд на стоявшую перед ним грозную учительницу. Та скрестила руки на груди, выпячивая указку, которой без зазрения совести била учеников, что ничего ей не могли сделать.       — То, что у тебя есть справка, не дает тебе право, Федор, не отвечать на моем уроке. Если не можешь ответить, то садись, — она незаметно для всех приподняла уголок губы в ярко-розовой помаде, когда весь класс рассмеялся над неудачником и двоечником.       Федя странно всех осмотрел, но те продолжили хрюкать и хохотать, указывая пальцем, иногда даже обзывая чучелом. Его унижали. Может, он должен унизить их в ответ? Засмеяться, чтобы не давать повода смеяться над ним? Но стоило ему как-то отвечать, его тут же ловили на перемене в коридоре и избивали до новых гематом. А потом еще пинали портфель, рвали тетради и выкидывали все вещи в окно, за что ему попадало дома от отчима. Однако никому нет дела. Никогда.       Для него каждый громкий звук превращался в бессмысленный гул из множества противных голосов, пока не остался только белый шум. Он слышал себя, участившиеся дыхание и хруст ребер с каждым повторным вдохом. Кажется, вчера отчим пинал его, будучи слишком пьяным, чтобы контролировать себя. Он точно не помнит, что было вчера. Да и позавчера. Может, ничего и не случилось, да и почему болят кости? Федя помнит только любимую мамочку, она вышивала крестиком на белой ткани, которой хотела украсить «Красный угол». Занималась любимым делом, сидя на кухне к нему спиной. Будто бы ничего не слышала, мычала под нос колыбельную, которую раньше пела ему. Мать все слышала, но не хотела помочь, она не хотела этого никогда. Ей всегда было легче успокоить плачущего от боли ребенка, чем перечить любимому мужчине. Она постоянно улыбалась и, лаская окровавленные щеки, говорила: «Теперь ты похож на обычного ребенка».       Кудри влажные. Они прилипали ко лбу, когда стекали ручейки бьющей в нос мочи одного одноклассника. Он писал на него, другие же смеялись перед беспомощностью Феди, что прикрыл ладонями лицо, стоило ощутить едкий привкус во рту. Мерзко. Он сжался в комочек и хныкал, ощутив, как все проходит, если просто перестать удерживать в себе странные позывы груза в груди. В коридоре пусто, но в ноздрях все еще зудит запах, а глаза болят от красноты. Все внутри ноет и тянет вниз. Плитка холодная, как объятия мамы.       Большие окна коридора давали огромным прямоугольником света попадать на стены, исписанные карандашами на бежевой крошившейся краске. Если внимательно смотреть и не моргать, то можно увидеть, как темные границы медленно движутся. Он смотрел на них тусклым взглядом, опираясь о ледяные батареи, как истерзанный в руках одноклассников портфель о ноги.       Федя вздрогнул, когда его кто-то потянул за плечо.       — Эй, — перед ним встала какая-то девочка с небрежным розовым бантиком. У нее приятный лимонный запах, заглушенный из-за странного ошейника на шее. Она протянула руки, заставив вжаться плечами к голове и зажмуриться. Однако мягкие пальцы зарылись во влажных волосах. Она широко улыбнулась, открывая вид на маленькие клыки. Омега издала странный радостный звук, подойдя поближе, отчего белые щеки вмиг стали красными. — Твои волосы и правда такие пушистые!       Федя сомкнул губы, тяжело сглотнув вставший комок в горле. Она продолжала касаться его щек и носа, словно что-то искала на его лице. А когда, набравшись храбрости, заглянул в глаза, заметил пустой взгляд, что смотрел выше макушки.       — Мама тоже считает меня необычной, — вдруг заявила она, спрятав руки за спиной, мило наклонив голову. — Все потому, что я слепая с рождения. Так что я знаю, как приходится тем, кого называют ненормальными.       — Но я… Обычный, — прошептал Федя и никак не мог оторваться от ее красивых глаз, в которых ничего не отражалось. Девочка хитро прищурилась, отчего он смутился еще сильнее. — Почему ты разговариваешь со мной?       — Потому что ты мне нравишься, — Кир повернул голову, смотря на смущенного своими же словами Сашу. Омега прикрыл глаза, облизнув вечно обветренные губы. — Так что… Обещаешь?       — Кому?       — Мне! — чуть ли не воскликнул в нетерпении. Подул слишком сильный ветер, заставив того поежиться. Кирилл тяжело опустил на него взор, поглядывая через короткие рыжие ресницы. Слабый дым щекотал ноздри, заставив наморщить нос. Саша требовательно смотрел на него снизу-вверх и незлобно нахмурил брови. Он покраснел и снова вцепился за талию, будто бы боялся, что тот сейчас пропадет, исчезнет. Уткнулся лицом в грудь, снова вдыхая смешанный запах сирени и мерзкого табака. — Обещай мне, Кир. Когда я окончу школу, ты увезешь меня отсюда далеко-далеко.       — А ты мне что? — нахально спросил бета, заставив того растерянно глазеть и чуть отойти. Кир ухмыльнулся, выкинув сигарету в реку на набережной, оторвавшись от мраморной ограды. — Мышонку нечего предложить взамен?       — Н-нет. Ну… — он стеснительно отвернулся. — Я не знаю.       — Тогда я возьму, что считаю нужным.       Саша неуверенно кивнул, когда бледные тонкие пальцы, словно лезущие под саму кожу, заставили повернуться к нему всем телом, неприятно сжимая за подбородок. Кирилл слабо наклонился, неожиданно впиваясь в противно шершавые губы. Несмотря на то видимое сопротивление от испуга, продолжал целовать, пока руки, что пытались остановить от скользящих по всему телу ладоней в мерзких мазках, вдруг остановились. Саша наверняка понимал все, но желания не всегда исполняются так, как хочется изначально.       Саша лежал обнаженным на его кровати. Кир заглушил свет лампы, чтобы не замечать столь юное, подростковое и хрупкое туловище. Он был таким смущенным и дрожащим, как осиновый лист. Ему не нравилась это огромная и показательная неопытность, когда Саша неловко стиснул челюсти, стоило легкой и тонкой ноге оказаться на бледном усыпанном веснушками плече. Он издал короткий звук, как только горячие губы коснулись пупка, причмокнув покрывшуюся мурашками кожу.       — Сними ошейник, — приказным тоном попросил Кир, словно давал выбор, хотя выбора так такого у Саши никогда с ним не будет. Уж точно не в такой позе. — Здесь ты свободен.       Застежка щелкнула в тишине и гуле с улицы, оставив позади все возможные пути назад. На шее красный след, которого коснулись белые пальцы, спускаясь по глубоким ямкам ключиц и поднявшейся груди. Темные глаза смотрели осторожно. Тот лишний раз не дышал, чтобы не мешать, словно любое движение – ошибка на минном поле. И в Сашиных зрачках Кирилл иной раз видел себя, все уродство и хотел тут же их выцарапать, избавиться, но они пленили темнотой и наивным обожанием. Особенно запах оставался в памяти надолго. Лимон кружил голову, далеко пробираясь в сознание, успокаивая тем, что он не такой, как все. Он нормальный, в отличие от других людей. И сейчас делает то, что нужно.       Кир плотно прижался к теплому дающему пышущий жар телу, что так смешно сжалось из-за полного касания с чужим. Он реагировал так ярко, да и физически сдержанно, боясь дать исчезнуть желанному вниманию со стороны мужчины, которого хотел. Кирилл чувствовал в сладком запахе, что дурманил разум, что Саша не мог произнести вслух. На удивление, в запахе чувствовались все его переживания. Одно единственное желание ощутить себя любимым – вот, что чувствовал омега. Мечтал об этом. Жаждал. Хотел Кирилла. Желал его любви. Его тепла и ласку. Мальчик, что всю жизнь видел только огорчение, жаждал, вожделел и желал того, кто смог его покорить. Того, кто дал надежду быть любимым. Он нуждался, чтобы в нем нуждались так же. Чтобы Кир хотел его.       Слабые и неумелые стоны становились громче, хриплые и сопящие, а тощее тело так смешно извивалось под ним. Кирилл облизнулся, ощутив соленый пот на губах. Он увлеченно следил за каждой ложбинкой, появляющейся от того удовольствия, которое мог после контролировать, изменять на свое усмотрение; за каждым моментом, когда брови хмурились, а нос морщился; смотрел на каждый всплеск, на каждый раз, когда тот вздрогнет, на сжимающиеся пальцы ног, на прикрытые веки, на сжатие бедер до сладкого стона; когда тот слегка поднимал таз, так и прося больше внимания. Мокрые ресницы склеились, а взор сфокусировался на сверкающих любопытством глазах. Его лицо… Нет ничего прекраснее, чем видеть его таким блаженным и вымотанным после первого полученного оргазма. В глазах он видел только себя. Он для него единственный на этом свете.       Федя тяжело дышал, когда шаги становились тяжелее и ближе. Он умел различать каждый шаг и знал, когда ему нужно бежать, а когда легче получить по шее, чтобы мамочку не тронул этот монстр.       Под кроватью пыльно и много паутины, да ничего не заботило, как ноги возле его лица. Отчим стоял совсем рядом, казалось, если немного двинется, то коснется большим пальцем носа. Ни в коем случае двигаться нельзя. Нельзя дышать, моргать, сглатывать, нельзя ничего. Сейчас его не должно быть слышно, видно, ощущаться. Отчим обошел кровать, только вот тревожное чувствовать не покидало. Глаза предательски слезились, когда услышал хруст коленей. Федя успел выскочить из очередного убежища, прежде чем тот успел бы схватить за щиколотку и потянуть на себя. Времени оглядываться нет, он быстро вскочил на ноги и побежал к входной двери. Мамочка стояла возле нее, прикрыв ладонью рот, чтобы не заскулить от страха. Она просила у него прощения, а по бледным пальцам скатывалась алая жидкость из разбитого носа. По ее щекам катились слезы вины, только задернутая щеколда и спина в летнем красивом платье демонстрировали ее любовь. Любовь к монстру сзади Феди. Тот схватил за волосы, выплевывая омерзительные слова с особой желчью. Отчим потащил его за кудри, ведь слабые ноги никак не могли собраться и перестать дрожать.       Мамочка ведь могла отойти, убежать с ним, защитить его. Мамочка ведь сильная женщина. Сильная же?..       Федя натянул улыбку, растягивая ямочки, превращая их в страшные складки на щеках. Так невыносимо разъединялась по швам искусанная кожица на губах, а мать только испуганно сузила глаза, когда все же решилась повернуться.       — Федечка, — жалобно прошептала она, упав на колени, с ужасом смотря на то, как муж открывает дверцу в мерзлый погреб. Ее голос предательски мерзкий. — П-прости меня…       Мамочка… Почему она так поступила?       Врунья.       Почему нет сил?       Жалкая обманщица.       Что делать? Не знаю, как поступить.       Такая же, как и он.       Земля смягчает боль в спине от падения. Темно… Холодно… Одиноко…. Это больше не приятно. Страшно. Не видно ничего, полностью кромешная тьма окутывает детские плечи. Паутины чувствовались на губах тонкой нитью, шуршание крыс слишком громкое, а темнота — глубокая. Казалось, он здесь единственный в мире. Единственный нормальный. Все остальные чужие плохие людишки, которые больше не причинят боль, ведь легко быть тем, кто не чувствует ничего и никогда.       Кир задумчиво втянул дым, ощутив терпкость в полости рта, после чего выдохнул почти невидимую узорчатую полоску. Саша прижался к его груди, и тот начал лениво поглаживать короткие кудри, заставляя свернуться возле его тела калачиком и смотреть живыми огоньками в глазах, в которых по-прежнему находился только он один. Его ухмылке нет места на лице. Сашин взгляд притуплен в любви, так по-глупому и отчаянно смотрящему только в тот образ Киры, который он ему предоставил. Нет ничего проще, чем заполучить доверие Мышонка. Всего лишь нужно быть заботливым и внимательным к нему.       — Мой маленький Мышонок… — небрежно, но ласково прошептал Кирилл, нежно касаясь горячих скул, заставив того расплыться в искренней улыбке.       — Ты же не уйдешь? Прошу не уходи, — он прижался к нему, словно это не даст тому снова исчезнуть.       — Сейчас я уже от тебя никуда не уйду.       Найти информатора на стороне Скворцова не так-то сложно, ведь Саша – всего лишь наивный подросток, никогда не знавший любви и заботы. И Кир готов притвориться кем угодно для Мышонка, лишь бы приносил пользу. А беря во внимание, что Кирилл успел не только полностью оголить его, но и обнажить сердце, – из Саши получится самый верный приближенный. Даже слишком верный, чтобы это не вышло за рамки плана, недавно понял Кирилл, ощутив странное влечение.       Сосновый лес пах мокрым воздухом, пробивающим легкие до острого огня. Хохот мальчишек позади все слышнее. Стоило ногам от бессилия стать вялыми, до него начали долетать пару камней, что кидали Артем и его друзья, считая это веселой игрой.       Федя скользил на перегное окровавленными босыми ступнями вниз в яр, не смог найти равновесие, когда камень задел лопатки. Ветви дерева со всей силой хлестнули по лицу, обжигая полосками. Он споткнулся, выставил руки впереди себя и кубарем покатился вниз. Весь мир заплясал. То лицо, то спину больно ударяли бугры и камни, торчащие ветки и колючие кусты, впиваясь и рвя хлопковую ткань. Пока не встретился лбом о ствол дерева, затормозив прямо перед медвежьим капканом. Голову пронзил импульс, а после его оглушило. И немыслимо противный писк бил по ушам. Он скривился, притронувшись тыльной стороной к кровоточащему лбу. Правая сторона стерта. Все до ужаса пульсировало, однако растянутая улыбка все еще с ним. Федя отполз подальше и там начал корчиться, словно ему и правда больно. Однако больно будет совсем не ему.       Двое друзей Артема только и могли, что от шока стоять столбом, пока сам подросток кричал и визжал. Острота медвежьего капкана вцепилась в голую щиколотку, брызжа кровью на листья, в которых тот скрывался. Когда Федя остался с ним один на один, ведь мальчики трусливо убежали звать на помощь, он осторожно подошел к нему, легко ступая, не смотря на кровоточащие раны. Артем перестал плакать и пытаться освободить ногу, чувствуя от шока лишь потупленную панику. Его глаза стали такими же узкими, как у мамочки. Но теперь страх вселял Федя. Маленькие пальцы сжали до хруста большой камень, а ноги решительно ступали по грязи к тому, кто издевался над ним три года. Бил, выкидывал вещи в окно, мочился на него и смеялся.       Он просил его, умолял, но Кирилл ничего не слышал. Кир швырял за волосы лицом о разбитое зеркало, несмотря на тех, кто уже побежал звать преподавателя. Отпустил, тяжело дыша от тех ярких эмоций, и одногруппник свалился без сознания на кафельный пол рядом с ногами Глеба. Так шмякнулся, что тот испуганно пискнул и со страхом в глазах посмотрел на Кирилла, дрожа и заикаясь. Глеб застыл, как только Кир подошел к нему, медленно спустился на колени и начал гладить мокрые щеки, пытаясь успокоить друга, улыбаясь от уха до уха. Ведь кому-кому, то именно Глебу не нужно его бояться. Красные от слёз веки заставляли сердце больно биться. Вскоре этого страха в серых радужках никогда не будет, потому что он больше не даст обижать его. Федя так рад, что смог защитить лучшего друга. Федя глубоко вдохнул осенний мокрый воздух в легкие, когда вздрогнул, мотая головой. Он гладил окровавленные щеки, путаясь мыслями где-то глубоко в засевших сомнениях. Он дрогнул, наконец-то понял, что забил того до смерти. Губы невольно растянулись, стоило вниманию зацепиться за проломленный во множественных ударах череп, сочащейся кровью, марая всю одежду и волосы в кусочках мозга.       Кир смотрел на испуганный взгляд темных глаз, слыша странный хрип. Под ним кто-то слабо шевелился, словно пытаясь смахнуть, но сил уже недостаточно. Он прижал дуло сильнее, ощущая стиснутые до рези всей челюсти зубы, что скрипели от злости, которую на самом деле не чувствовал сам в себе. Это стало чем-то внешним, что разум не давал ощутить и малейшим признаком. Тело действовало само по себе, как в те разы, когда ему плохо получалось себя контролировать. Темнота вдруг закатилась под веки оттого, как далеко заходил конец пистолета, давя на подъязычную кость такой хрупкой глотки. Он чувствовал тяжесть чужих согнутых рук на кистях, пытающихся все еще отстранить от себя его. И Кир вдруг позволил им это сделать, внимательно смотря на влажные глаза, все так же смотрящие на него. Соль навечно обветренных губах горчила словно хмель, заставляющая все внутри перемещаться отторжением. Это его слезы. Он прижался к нему всем бессильным телом, в первый раз показываясь слабым тому, кому никогда не доверял взамен. Ему так хотелось, чтобы на месте Саши был совершенно другой человек, чтобы не чувствовать себя ничтожеством. Его голубые глаза говорили сами за себя, хотя и пытался говорить совсем противоположное, лишь не видеть правды. Теплые руки обняли его, согревая каждую частичку уродства.       Но чьи это руки?       Федя просто не знает, как по-другому защититься, как по-другому показать себя сильным, как по-другому заставить себя быть нормальным. Гул в голове не давал понять, что говорят дядя Женя и помощница Милюкова. Они пытались что-то спросить, да вот легкое счастье, испытываемое маленьким мальчиком, росло дальше и дальше, превращаясь в вспышки ярких огоньков перед глазами, когда Сашины пальцы крепко сжимали горло, когда, входя так мягко, неуверенно, разливая тепло по всему телу, наконец-то избавлял от любой мысли. Любого страха. А в голове только Саша, Саша, Саша… Хватай крепче, быстрее, выбей все из него. Все мысли, воспоминания, страхи и сомнения. Саша… Саша… Саша… Его тяжелое дыхание, потемневшие щеки, волнами жар, запах, круживший голову, его привязанность. И волнение за стойкость шаткой психики.       — Он меня изнасиловал.       Кирилл приоткрыл рот, нечаянно сев обратно на скамью подсудимых, прожигая того глазами. Его обвиняли в распространении наркотиков и убийстве сына инспектора, но никак не в этом. Сердце невольно забилось со странным отголоском, от которого его бледные руки стали дрожать. Такие непонятные чувства захлестнули его, заставили широко улыбнуться. Но улыбка вынужденная, лишь бы спасти последние полыхающие чувства. Саша не смотрел на него, глядел на пальцы, по привычке ковыряясь в них, чтобы не выдать того, как дрожал голос. Он врал. Кир слишком хорошо его знает, никогда не поверит, что тот делал это по своей воле. Рядом стоял Скворцов, доводя мысли к правильному ответу, но слова Саши все равно такие болезненные. Он поджал губы, продолжая слушать обвинение, почувствовав хмельный вкус. Если считает нужным все же оставить первоначальный план, Кир позволит ему себе навредить. И когда все закончится, он будет здесь. Он будет с ним рядом, нежно улыбаясь ему.       — Пожалуйста, Федя, скажи правду! — его кто-то тряс за плечи, но спокойный гул в голове заменял ему четкие мысли. Кире совсем неважно, чья кровь на ладонях, главное, он в безопасности. И пока Федя дает ему переставать терзать себя, Кирилл всегда будет в порядке. Ему уже не так страшно начинать дышать полной грудью, хотя неправильно сросшиеся ребра продолжали противно ныть. Только так сладко чувствовать превосходство. Так хорошо быть нормальным. — Зачем ты их убил?!       — Убил?.. — отстраненно повторил Кирилл, пытаясь сфокусироваться на знакомом лице, да ничего не получалось. В голосе нет и капли ужаса, страха или вины. Темные глаза сузились, словно расслабленная улыбка стала чем-то из ряда вон выходящим. — Я просил помощи. Я помог себе. Я их не убивал. Я послушный ребенок.       Он поднял взор на любимую мамочку, смотрящую на него с каждым годом все более мертвыми глазами, которые так противно ненавидели его. Она протянула дрожащими руками тарелку, треснутую из-за вчерашнего удара по ее макушке при еще одной ссоре. Стук о поверхность стола заставил опустить взгляд на содержимое. Вязкая каша через маленькую щель капала на клеенку, украшенную красивыми цветами, где остались пятна запекшейся крови разной свежести. В каше что-то зеленое, рассыпное так, будто бы она не пыталась скрыть порошок. Он смотрел, вспоминая крысиный яд, разбросанный по углам скрипучего по ночам дома.       Федя не хотел есть.       Тяжелая рука сжала волосы до болезненной пульсации, а потом силой впечатала в тарелку лицом, сжимая до побеления, хруста хряща носа, боли губ и челюсти. При каждом неровном вдохе вязкая крупа лезла в ноздри, оставаясь липкой и скользкой мерзостью по всему лицу. Федя не знал, что делать. Мама молчала, хотя он слышал, как она плакала. И когда она дала ему вдохнуть, он начал глотать содержимое, даже не прожевывая, лишь бы не злить снова.       — Я просил помощи, но никто не хотел мне помочь.       Его выворачивало на холодной земле погреба, что холодом обвил все маленькое тело. Наказан. Мерзко. Колени разбиты от удара. Живот мучился в тошноте и желчи. Почему так больно? Желчь жгла глотку, когда желудок, не могший переварить отраву, пытался его спасти. Страх застилал мокрые глаза, он ничего не видел, не чувствовал, не слышал. Ничего больше. Никогда.       — Почему ты убил их?       — Я пытался…       Нож выпал из крепко сжатых рук, пронзив отключенный в вспышке разум. Размашистые порезы жгли ладони. Мамочка больше не плакала, не дышала и не смотрела на него с ненавистью. Веки ее закрыты. Она спит. Мамочке больше не больно, хотя Феде до сих пор невыносимо и одиноко. Сердце бешено билось в груди, отдаленно стуча в висках. Он слез с матери, упав на холодный пол. Ее шея вся в крови, разодранная, кажется, в бесконечных ударах, медленно марала подушку темной жидкостью.       Бледно-розовый порошок пах его духами сирени, как пахла убитая мама в ночь со среды на четверг. Это ее любимый цвет и духи, которые нравились и Феде. Он разглядывал Сашу, что сидел возле бездыханного тела брата, свернувшись калачиком от страха в одной рубашке, оставшейся без пуговиц. Его губа разбита, а на концах единственной вещи засохшая сперма и капли собственной крови. Кир поднял пустой сейф-пакет, в котором почти не осталось украденного у него наркотика, из-за которого они тогда поссорились.       Он осторожно опустился на колени рядом, только вот, когда Саша дал ему себя обнять, заставил сильно побледнеть от нахлынувшего странного чувства. Саша слишком хрупок для Киры и его мира. И смотря на него, ему хотелось плакать.       — Прости, что не успел помочь тебе.       — Я убил… Его, К-Кир? — тихо бормотал он, вряд ли понимая, что сейчас происходит, тогда Кирилл прижал к себе, поглаживая сутулую спину. — Я убийца?..       — Ни в коем случае.       — Я насыпал ему все, что было, — продолжал Саша, совсем не слушая. Кир поджал губы, моргая, чтобы убрать ненужную скопившуюся влагу на уголках глаз. Он обнял его сильнее, поднявшись на ноги. Необычные люди слишком слабы, чтобы не сломаться. И Саша далеко не сразу сможет все принять. Кире нужно исчезнуть из его жизни. — Он мертв?.. Я не хотел.       — Все в порядке. Ты ни в чем не виноват.       Федя вдруг вздрогнул, когда открылась входная дверь.       Ему было так страшно слышать пьяные шаги. Тяжелые, под которыми скрипели доски пола. Он схватил окровавленный нож и впопыхах побежал к дверце погреба. Федя тяжело и рвано дышал грудью, от страха сбиваясь снова и снова. Он слышал, как отчим кричал имя матери, как упал на колени возле ее все еще теплого тела, пытался разбудить. Федя быстро забрался в узкое пространство между полом и сырой землей, уронив стоящую банку с маринованными помидорами бабушки. Стекло вдребезги разбилось — страх парализовал его. Наверху тихо. Ни одного звука. И стоило выдохнуть громко пыльный воздух, над головой половица заскрипела. Отчим знал, где он находится.       — Я хотел услышать, что я ни в чем не виноват.       Он не смог добраться до маленькой прослойки света между кирпичами, которые тот убирал, чтобы сбегать из дома, будучи наказанным в погребе. Ногу до боли сжала большая ладонь и потянула назад, силой оттаскивая от единственного способа спастись. Голая кожа пульсировала от камешек, что оставили красные полоски на животе и щеках. Отчим швырнул его в холодную стену из земли, заставив выплюнуть все из легких и выронить нож.       — Мне было страшно.       Соленый осколок стекла, сжатый до глубоких порезов, ждал своего часа. Ребра невыносимо гудели, когда снова и снова по ним ударяли ногой, пытаясь окончательно забить. Перед глазами все помутнело и постепенно темнело, когда нос перестал хватать кислород из-за накопившейся крови, все никак не прекращающая душить, застревая возле глотки кислыми толчками.       — Кто еще бы помог мне, кроме меня самого?       Как только расплывшееся лицо приблизилось, Федя вдруг почувствовал жгучий прилив сил, и руки, что вскоре покроются большими синяками, вдруг сами сделали все за него. На переносицу брызнула кровь, когда осколок без трудностей вошел в глотку, в подъязычную кость, до самых пальцев, что сжимали его, словно боясь потерять. Федя испугано икнул, стоило отчиму разжать губы, булькая алой жидкостью. Он неожиданно упал на разодранные бледные коленки, корчась и захлебываясь, держался за горло.       — Когда он посмотрел на меня, я увидел неподдельный страх и мольбу в глазах. Тогда я в первый раз взглянул ему прямо в глаза. Но я больше не видел в нем угрозу.       Кирилл почувствовал, как по щекам скатывались слезы, как только он спихнул себя совсем незнакомого мужчину, глотающего темную жидкость, постоянно хватаясь за грудки серого свитера, цепляясь за рыжие волосы.       Кир сморщил подбородок и вышел из погреба, отстраненно куда-то плетясь, не зная, куда направился. Тело сжималось в необъяснимом желании помыться от грязи. Крови. Он кое-что взял из старого сарая, вдохнул запах, пропахший опилками и сухими дровами, словно в последний раз здесь находится. Начал мычать колыбельную, что пела мама, когда он не мог уснуть, и тащил за собой вещь, что острым лезвием очерчивало его путь тонкой полоской, сверкая в лучах утреннего солнца. Пахло радостью и мокрой росой. Босые ноги сводило от влажной земли. Кир хотел, чтобы напоследок они ощутили все, что чувствовал все эти годы маленький мальчик. Словно разрезанный на куски мальчик.       Веселая улыбка застыла на его лице, когда топор рассек воздух, постоянно врезаясь в чужое тело, забрызгивая ближайшие метры тем, что всю жизнь будет видеть по собственной вине.       — Я сидел в погребе, пока не начал чувствовать странный запах. А потом я услышал жужжание мошек, — Федя склонил голову, непроизвольно улыбнувшись, качая ногами на стульчике. — Мне никогда не было так хорошо. Словно… Я хочу жить.       Он смотрел на рыжего мужчину с красивыми изумрудными глазами, такими томно-усталыми, смотрящими куда глубже, чем можно добраться на самом деле. И Кир уверен, что в нем, кроме красных органов, ничего не билось и не пело никогда в жизни. Дядя Женя подтолкнул его ближе, и тогда Федя заметил женщину с семилетней дочерью, что любопытно смотрела на него. Девочка прищурилась, посмотрела на маму, что так искренне ей улыбнулась, и тогда та подбежала к Феде, обняв крепко, что он застыл от страха.       — Добро пожаловать домой, Кир, — произнес мужчина, погладив такие же кудри, заставив бледные щеки покрыться краснотой. Девочка хихикала, смотря на того. Тот заботливо взъерошил ее светлые волосы. Кирилл поджал губы. Перед ним стоял настоящий папа, которому он стал всего лишь заменой старшего мертвого сына. — Видишь, Наташа, болезнь Киры не была такой серьезной. И теперь вы снова вместе.       Кир медленно открыл глаз, вдыхая чистый после дождя прохладный воздух, так красиво толкающий пшеничные колосья в одну сторону. Волдыри сразу же стали пульсировать, горячими волнами отбрасывать по всему телу боль. Мокрые волосы прилипли ко лбу, а одежда — к покрывшейся мурашками коже от холода. Тело ломило, тянуло вниз ноющей остротой, только вот делать с этим он ничего не хотел, да и не мог. Даже пальцем не пошевелить. Он шмыгнул носом, морща подбородок и переносицу от непередаваемой усталости и тяжести в носовой полости.       Кир хотел к Саше. И как можно скорее.

20 мая. Четверг

      Перед тем, как почувствовать гарь, Юрий собирал белье с сушилки, которое еще позавчера попросил Декабрину собрать, хотя по рассказам Миланы та со вторника не появлялась дома. Юра подскочил на месте, все же сообразив спросонья, откуда запах, сразу же бросил корзину, выронив наволочку на пол, быстро метнувшись на кухню, где струился темный дым от газовой плиты. А рядом на стульчике на коленках стояла перепуганная Милана, собравшаяся ковшиком с водой залить сковороду, где вовсю горело подсолнечное масло. Юрий накинул на огонь кухонное полотенце, вовремя выхватив ковшик. Он облегченно выдохнул, после чего недовольно взглянул на сестру, оперев руку о бок, всем видом показывая, что данная ситуация должна запомниться как опасная, которую нельзя больше повторять. Милана виновато опустила голову, когда тот вылил воду в раковину и убрал полотенце обратно, заметив угольки. Это то, во что превратились половинки сосисок, скрученных в разные стороны.       — Я же уже говорил, — спокойно начал Юра, чтобы совсем не убивать в ребенке желание научится готовить, — если что-то хочешь приготовить, зови меня или Декабрину. Мы тебя научим.       Милана что-то пробормотала под нос и слезла со стульчика, насупившись. Юрий тяжело вздохнул. Он совсем не понимает, как воспитывать ребенка, которого уже избаловали чем только можно, и теперь не имеющего и не умеющего ничего толкового. Юра, вообще, не помнит, как у него включился режим выживания, отчего в семь лет он мог делать, что угодно, чтобы не сдохнуть на ровном месте.       — Прости, ладно? Я обычно не ем утром, все время забываю что-нибудь приготовить для тебя, — он посмотрел на настенные часы и с огорчением понял, что до станции должен успеть добежать за двадцать минут, только вот урчащий живот сестры не давал покоя. Бета поджал губы и опустился на колено, чтобы быть с ней на одном уровне. Милана робко взглянула, все еще не признавая, что чуть ли не устроила пожар на кухне. — Давай так: сейчас я сделаю тебе бутерброды с маслом, а на обеде ты обязательно поешь в столовой. Я знаю, тебе там не нравится, но нельзя ходить голодной.       Та только неуверенно кивнула, отвернувшись, чтобы не так сильно заметны были ее розовые щеки. Юрий улыбнулся и потрепал по густым волосам.       — Хорошо. Ты пока переодевайся в форму, а я все приготовлю.       Через десять минут Юра в очередной раз переворачивал вверх дном портфель в поисках ответа на вопрос: «А не забыл ли он что-нибудь как обычно?» Милана доедала последний хлеб с маслом, запивая сладким чаем, а на улице уже высоко солнце сияло, игриво заходя через стекла окон. Бета поправил галстук, стоя перед зеркалом в прихожей, причесал волосы и обернулся к сестренке, что в ту же секунду замерла и посмотрела на него в ответ.       — Ладно, Милана, я пошел, — заявил Юра, взяв ключи с полки, постукивая носком туфель о пол, чтобы хорошо сидели. А потом он вдруг сделался серьезным, заставив растеряться еще сильнее. — Сегодня ты обязана пойти в школу, хорошо? Ты можешь пропускать какие-то дни, но ходи хотя бы два раза в неделю… Наверное. Я не хочу снова краснеть перед другими на родительском собрании. К тому же я не обязан помогать тебе делать уроки и объяснять темы, если ты их пропустила. Я школу окончил аж в десятом году. Представляешь? Думаешь, я особо помню хоть что-то?       Милана изогнула бровь, когда тот невольно ляпнул лишнего и не осознал этого.       — Хорошо, громила, я поняла тебя, — тут же ответила, тем самым не дала возможности проговориться еще больше, а потом из-за этого краснеть и долго думать над другими ответами. — Иди уже.       Как только вышел, сразу же быстро зашагал в направлении станции, а когда понял, что времени осталось совсем немного, побежал, попутно здороваясь со всеми пожилыми соседями, которые зачем-то уже бодрствовали в без пятнадцати минут седьмого. Если бы Юрий был на пенсии, то обязательно куковал дома и не мечтал об огороде на даче, предпочитая беседку с домашним пивом, которое умело готовила бабушка из хмеля, растущего на проволочном заборе в саду.       Он тяжело выдохнул горячий воздух из легких, начиная понимать, что соскучился по возрасту, когда работа не занимала почти весь день в неделю пять раз, а бабушка выше его на голову, а не наоборот, когда еще дедушка был жив и рыбачил вместе с ним. Юра мечтал снова попасть на лето к ним, оказавшись совсем ненужным отцу, однако сейчас, несмотря на отпуск, что несколько раз подряд попадал на июль, он тухнул в квартире вместе с Гренкой и ждал Виктора, чтобы вместе просто лежать на диване. Юрий остановился, переводя сиплое дыхание. Как странно. Он ни разу не задумывался, что этот отпуск будет проводить на подработках и на работе на полставки, чтобы выплатить долги. Взгляд нечаянно встретился с единственным баннером в городе. Реклама «Среды» даже сюда добралась, подумал Юра, продолжив бежать на станцию.       Он медленно переходил на мысли о вчерашнем разговоре, снова ощутив те легкие ощущения кожаной полоски на шее, стягивающей в приказе повиноваться. Глеб довольно смотрел тогда сверху-вниз и сразу же предъявил несколько требований, которые Юрий обязывался выполнять как сабмиссив.       Во-первых, обязательное ношение ошейника с подавителем запахов во время сессий. Он объяснил это тем, что беты, ввиду отсутствия собственного запаха, далеко не сразу могут избавиться от феромонов альф и омег, из-за чего сотрудники офиса могут сразу же понять обо всем.       Во-вторых, никаких сессий в рабочее время или в неудобных местах, как общественные транспорты и людные места, если же этого не требует сама ролевая игра, которая безопасна на людях. Он привел в пример особые свидания, когда сабмиссиву не разрешено контактировать с людьми и общаться можно только через Господина.       В-третьих, никакого полового акта с проникновением, пока они оба не будут к этому готовы и согласны.       В-четвертых, в первые пару сессий Юрий сам выбирает, чем хочет заняться, расписав свою идею, так как пока что недостаточно знает собственных возможностей. Глеб же решает, как правильнее воплотить это на сессии или же в праве отказаться, если посчитает идеи небезопасными или они неприемлемые для него.       В-пятых, слова «нет», «не надо» и «прекрати» — не могут быть стоп-словом. Решили, что им станет «Дед Мороз», так как это стало первым разочарованием в жизни Юры. Глеб тогда только посмеялся, сказав, что сын однажды тоже самое сказал.       В-шестых, Глеб сам выбирает методы наказания и поощрения за нарушение пунктов, установленных для Юрия, которые он обязан выполнять. Такие пункты, как: не опаздывать на работу, не отвлекаться от работы, приносить хорошо выполненную работу, не подчиняться нижестоящим коллегам в делегировании, сразу же обращаться к начальству, если по отношению к нему произошло недоразумение, брать на себя ответственность за планерки в отсутствие руководителя или при его занятости и, конечно, быть готовым к сверхурочной работе (иногда Юра удивлялся дальновидности начальника и его мании начальствовать в любой сфере жизни).       В-седьмых, любые затраты – прерогатива Глеба. От продуктов и одежды до любых мелких прихотей, которые Юрий может только пожелать (конечно, оговорка лишь в том, что на этом строилась дисциплина Глеба Николаевича, у которого еще нужно попотеть, чтобы получить «пряник»). С одной стороны Юра не мог поверить, что нашел «папочку», особо не искав и не стараясь становиться содержанкой, но с другой – неловко даже представить все это. К тому же он и понятия не имеет, о каких желаниях идет речь, если всю жизнь перед ним стояли только запреты.       И последнее, Юрий имеет право иметь отношения с другими тематическими партнерами, но обязан отчитываться о возможных заболеваниях и поставить в известность, если все-таки что-то найдется.       Юра врезался в столб. Наверное, это знак того, что он слишком часто витает в облаках.       Когда приехал в город мечты меланхоликов и любителей дешевых мелодрам, где прощание двух главных героев сопровождается ливнем, он еще раз включил приложение с прогнозом погоды, надеясь увидеть совершенно другие данные. На маленькой иконке нарисовано солнышко. Приветливое и радостное, такое лучистое, что и сам становишься милым и лучистым, однако, посмотрев на серые затянувшиеся облака, откуда капали силой хлесткой пощечины капли, невольно захотелось послать этих синоптиков куда подальше. Бета забыл зонт дома, зря им доверившись.       Юрий неловко сомкнул губы, когда в офисе на него стали поглядывать искоса. Шлепанье насквозь мокрых туфлей вдруг прекратилось, когда остановился, чтобы расписаться в журнале посещаемости. Потом снова зашлепал, слегка поскрипывал на плитке. Вода стекала за шиворот, охлаждая горячую спину, а нос, покрасневший, шмыгал. Перед дверями кабинета, чьи запасные ключи, вверенные ему Глебом Николаевичем, почти вот-вот бы прицелились в замочную скважину, образовалась Кристина, улыбаясь во все тридцать два зуба.       — Юрий, доброе утро! — энергично начала она, отчего Юрий хотел смыться, как вода в унитазе, далеко и невозвратимо. Несмотря на тот случай, когда он выплеснул все на планерке двум начальникам обо всех самое плохое, отчего коллегам попало от Натальи Мариновны каждому и на все случаи жизни, Кристина не особо изменила отношение к секретарю, в отличие от других. — Смотрю, дождь снова застал тебя врасплох. Будешь ходить целый день в мокрой рубашке – простынешь. Сам знаешь, больничные теперь еле-еле отдают с сохранением зарплаты.       — Ох, да, вы правы, наверное, — растерялся бета, не понимая, на что та пыталась намекнуть. Однако, заметив, как спускаются ее глаза жадно вниз, догадался, что та, узнав в один день о настоящем телосложении, накаченном, а не пухлом, как думали раньше, – просто хотела снова посмотреть. Он повернулся назад и, увидев притихшее внимание женского коллектива, наконец-то понял, что привлекать внимание людей старше его на десять-пятнадцать лет это проклятие, а не совпадение. — Можете отойти, мне надо подготовиться к планерке.       — А как же Глеб Николаевич?       — У него встреча с иностранным посредником, он будет только после обеденного перерыва, — он потянулся к ручке двери с другой стороны, но Кристина вдруг метнулась туда, закрыв собой все способы убежать от разговора. Юра слегка нахмурился. — Не могли бы вы отойти?       — Юрий, пожалуйста! Мне уже сорок пять, у меня в жизни больше не будет возможности посмотреть на молодое подтянутое тело!       — Прекратите на меня скидывать ваши похотливые мысли!       — Юрий, если ты снимешь свою долбаную рубашку, я опровергну слухи о том, что ты спишь с Глебом Николаевичем!       Юра застыл на месте, смягчил лицевые мышцы и вдруг стал расстегивать пуговицы на радость Кристины. На нем как раз зеленая футболка в обтяжку, которая в точности повторяла каждый рельеф торса и кубики пресса. Особенно выпячивала напоказ мощную грудь, на которой чувствовал пристальные взгляды. Когда положил рубашку на сгиб локтя вместе с пальто, услышал странные звуки, издававшиеся от коллегнесс. Он неожиданно понял, что привлекателен половине коллектива, и его щеки загорелись пунцовым.       Планерка проходила как всегда. Отстойно, если бы Юрий мог охарактеризовать ее, не используя профессиональных слов. Никто не слушал его, не замечал, а если пытался перекричать, те сразу же шумели еще больше. Как ни посмотри, обиделись на него как дети, теперь везде еще больше мешают. Юра умоляюще посмотрел на Сашу, только вот тот сгорбился над телефоном и все пытался дописаться до кого-то, выглядящий слишком помятым для нового дня. А в голове то Глеб утверждал, что он справится, то бета все отнекивался. Он сложил отчет-черновик в трубочку, глубоко вздохнул, представляя, как начальник хвалит его.       — Если мы сейчас не начнем, то останемся здесь до конца рабочего дня. А, так как вы не выполните распределенные обязанности на сегодня, вам придется остаться на сверхурочные, — тихо говорил он, и не думая повышать голос на них. Однако все коллеги вдруг отрастили чувствительные уши, ловя каждое слово. — Но если мы сейчас просто спокойно послушаем меня в тишине и внимательно, я разрешу отсюда уйти через пять минут, как и планирует пятиминутная планерка, где мы получаем задания и оценку наших действий на рынке, а не пять минут для разговоров про ваших детей и кошек. Дома поговорите, здесь мы ра-бо-та-ем.       Все молчали, очевидно сконфуженные, а Юра неожиданно для себя снова включил спокойного руководителя, как делал на собеседованиях и собраниях, достаточно насмотревшись на работу Виктора Николаевича до того, как тот стал много пить. После чего бета рассказал о текущем положении филиала, как делал это Глеб Николаевич, минимально похвалил для того, чтобы сотрудники чуть гордились собой, а потом раздал для отделов нужные поручения на срочное выполнения, с которыми попутно они должны отрабатывать оставшиеся дела. Пожелал всем удачи, показательно выгоняя из зала.       Закрыл дверь за последней сотрудницей, вытолкнув Кристину, когда та успела только рот открыть, и оперся лбом о поверхность, облегченно выдохнув. По всему телу пробежали мурашки неприятной ответственности. Неужели у него снова это получилось? Вот бы каждый день чувствовать себя так уверенно, а не когда нужно взаимодействовать с коллективом. Юрий устало сел на кресло и открыл вчерашнюю переписку с Глебом Николаевичем, которого в контактах он так и не переименовал со времен получения номера телефона:       Г Ник:       «Ты уже добрался до дома?»       Да, сейчас чищу зубы.       Г Ник:       «Ляжешь спать пораньше, хорошо? Завтра вместо меня проведешь планерку. У тебя все получится!»       По правде говоря, я не особо уверен.       Г Ник:       «Я верю в тебя, Юрий!»       Ты не даешь мне выбора… У меня все получится.       Г Ник:       «Спокойной ночи, Юрий. Не забудь хорошо позавтракать утром».       Хорошо. Доброй ночи.       Тогда Юре показалось, что он общается со своей бабушкой, но когда пришло уведомление от мобильного банка о том, что ему на счет положили сорок пять тысяч, он понял, что общается с солидным «папочкой», и грех смеяться над его заботой.       Бета покрутил в голове пару предложений о том, что он, вообще, хотел написать? То, что сделал, как тот просил? Глеб часто просил его что-то сделать, например, прийти раньше на часа два, чтобы организовать несколько встреч, разобраться с письмами, которые каким-то Макаром попали в руки начальнику, а не секретарю, остаться на еще час после окончания смены. И Юра ведь никогда не ожидал чего-то в ответ за должностные обязанности. С другой стороны разве он не заслуживает пару-тройку хороших слов?       Я провел планерку, как ты просил.       Юрий зардел, моля себя убрать это чертового сообщение, однако ответ пришел незамедлительно:       Г Ник:       «Молодец, я горжусь тобой!»       Юрий невольно ударился лбом о телефон, когда слишком резко прислонился к нему. Восторженно забилось сердце. Никто не говорил ему таких слов. Никто не гордился им за всю жизнь. Никто. Он втянул воздух в легкие, морща губы.       Саша почесал глаза, когда понял, что корешки дел размывались, а дрожащие руки никак не могли нажать достаточно сильно на дырокол для не особо огромной пачки бумаг с отчетами одного цеха после тотальной проверки. Он убрал очки на макушку и откинулся на спинку стула, смотря на квадратную лампу в потолке. Он не может спокойно поспать уже длительное количество времени, а организм без сна больше не вывозит. После того понедельника единственный сон снится и никак не закончится. Все крутится и крутится в голове, каждый раз заставляя вспоминать один и тот же момент. Стоило ему прикрыть глаза, как сразу боль в носу, разбитом о плитку, и словно живот снова и снова почти разрывается, да никак не может окончательно. А даже если и разорвался, все равно кто-то продолжает долбиться в него, адски мучая каждый сантиметр тела. Пальцы стянули ткань рубашки, когда ощущения остротой вновь вернулись.       Он перестал слышать шепотом издевки от коллег-альф, что шутили о слабом омеге, что не может и дырку для скоросшивателя сделать, только раздул ноздри от раздражения. В голове лишь безнадежный гул отчаяния. По вискам словно кто-то бьет и бьет, никак не успокоится, так и хочет пробить вдребезги. Телом не ощущал очертания мебели, но веки уже тяжелы, чтобы поднять.       — Не спи на работе, — Саша резко открыл глаза и увидел мягко улыбающегося Юру. Несмотря на миловидное лицо, он не часто улыбался без повода, в особенности не в обеденный перерыв, поэтому омега слегка удивился. — Точнее, на обеде. Ты совсем как-то неважно выглядишь, стоит пойти поесть. Лиза уже в кафетерии, заняла наш столик.       — А… — хрипло выдал он, растерянно выпрямившись, смотря на каждый пустой отдел, а потом посмотрел на ровные дырки на пачке листов. Юра поставил дырокол на место, заставив недовольство забурлить где-то в глубине пустого желудка. — Я что, правда уснул?       — Да. Минут на пятнадцать где-то, — невозмутимо ответил тот, облокотившись бедром о стол. — Мы решили тебе дать поспать. Точнее, я и Лиза. Кстати, она сказала, что взяла на себя все счета-фактуры, а ты можешь отдохнуть еще немного. Только сделай вид, что работаешь, когда Глеб Николаевич придет. Он вряд ли будет выходить из кабинета сегодня, но если выйдет — я обязательно намекну.       — Нет, я… Нет, я так не могу. Но спасибо, — он хрустел затекшей шеей и с трудом встал, ощутив, как каждая косточка ноет из-за утомления и отсутствия должного отдыха какую неделю подряд.       Не успели они выйти из офиса, как Саша наткнулся на кого-то, отчего споткнулся и полетел назад, главное, что Юра успел поймать его за подмышки, тут же вернув в вертикальное положение. Омега, словно ничего не произошло, так как уже не мог нужным образом реагировать, почесал ушибленный лоб и поднял глаза на Мишу, что съежился в ожидании. Иногда Саша, не смотря, начинает материть его трехэтажным матом, пока не дождется внятных извинений за то, что тот, как неугомонный, постоянно бегает по коридорам. Однако сегодня омега сам извинился и пропустил секретаря, сказав, что в кафетерий все-таки не пойдет, совсем забыв, что согласился поесть с приятелем.       Альфа смущенно почесал затылок, облокотившись о проем, когда Саша уставился на него очень расфокусированным взглядом, определенно ничего не соображая спросонья.       — С тобой все хорошо?       — Если не считать, что я вырубаюсь каждые пять минут, то нормально, — он глубоко зевнул, словно эти несколько секунд находился в трансе, а потом пошел зачем-то в сторону кафетерия. Миша шел рядом, но никак не мог решиться спросить вертящийся на кончике языка вопрос. Он только сегодня смог освободиться, чтобы расспросить, почему тот не пришел гулять в субботу, не отвечал на звонки в воскресенье и взял отгул в понедельник. Он так волновался за него, что даже и не знал, с чего все-таки начать. — Хочешь выпить по стаканчику кофе?       — А?.. Да, с удовольствием! — альфа поднял целлофановый пакет, что держал все это время в руке. Саша присмотрелся внимательнее, спустив очки на переносицу, все-таки вспомнив, где они находились, и увидел два бутерброда, отчего живот издал жалобное урчание. Миша улыбнулся. — Я знал, что ты снова ничего не ел утром. Я сделал тебе один сыром, второй без. Там еще мамины маринованные огурцы.       — Звучит аппетитно, — он вдруг остановился, затормозил рядом с лестницей, а потом озадаченно посмотрел на Мишу, когда повернулся. — Почему я пошел в кафетерий, если у нас в офисе есть кофемашина?       Миша растерянно пожал плечами, и Саша, чертыхнувшись, развернулся и пошел обратно, схватив того за рукав униформы, чтобы поторапливался и не застрял на входе, стесняясь войти в чужой офис.       Они сели за его рабочее место и взяли соседний стул. Кофе в стаканчиках обдавал теплым паром, согревая пустой желудок и пьянил запахом мозги. Альфа неуютно чувствовал себя на чужом месте, особенно его пугала огромная груда бумаги с цифрами и какими-то расчетами, компьютер с расписанными огромными таблицами, множество наклеенных на разных местах желтых листочков-заметок с обрывками слов, которые мог понять только их обладатель, пухлые папки с документами. Для Саши это легче легкого, а для Миши целый отдельный мир, где он казался достаточно глупым, чтобы хоть что-то понять.       А Саше ведь нравились умные мужчины.       Иногда замечал, что много думает на работе о нем, сравнивая себя с теми парнями, на которых застревает внимание омеги. Это нехороший знак для его самооценки, но с этим ничего не мог поделать. Хотя бы взять тот вечер, когда они вышли из театра. Миша сразу узнал рыжего коллегу Саши, к которому тот поспешил, стоило увидеть издалека. Альфа уверен, что выходные Саша провел именно с ним. И сейчас, смотря на сонное и не особо заинтересованное выражение, он понимал, что тот думал о другом, пока что-то тяжелое давило на грудь, не дающее покоя. В тот день Миша хотел признаться ему в симпатии, однако хорошо, что он это не успел сделать.       Саша задумчиво пожевывал бутерброд, устало вздыхая, останавливался, посматривая в окно, а потом перевел на него внимание, застав врасплох за в тысячный раз любованием его обаятельности. Миша смутился, быстро переключившись на кофе, когда омега, не осознавая, насколько трепетно стучит чужое сердце, вдруг мягко улыбнулся, изогнув брови. Как только Саша переставал хмуриться, то лицо становилось совершенно другим.       — Так… Как прошли выходные? — решился все-таки спросить Миша, почесывая бороду, чтобы перестать загружать себя неудобными мыслями. — Я очень беспокоился, когда узнал, что ты в понедельник отсутствовал.       Саша распластался на кресле, потягиваясь и похрустывая всем затекшим телом, а потом тяжело выдохнул и остался полулежать, непроизвольно касаясь коленями чужих. Он прикрыл глаза, думая над ответом, совсем не подозревая, как сильно тянет Мишино сердце в странных ощущениях. Миша не ждал быстрого ответа, он привык, что Саша после перерыва употребления таблеток достаточно медленно думает.       Он вдруг засопел, чуть приоткрыв рот. Кажется, омега слишком устал за эти дни, чтобы тревожить своими переживаниями. Миша слабо улыбнулся, поджимая губы. Он аккуратно снял с него очки и положил в футляр, тихонечко встав с кресла, решил пойти покурить, чтобы не мешать отдыхать. Если Саша захочет, он сам поделиться чуть позже, когда найдет время. Однако тот неожиданно открыл глаза, словно внезапно пробудившись, вынырнул из воды, начал тереть тяжелые веки, принудив второго все-таки остаться. Саша слабо похлопал по щекам и нахмурился, рассматривая собеседника:       — Ты что-то спрашивал?       — Нет. Ты вырубился быстрее.       — Ах, да… В последние дни это часто происходит. То в автобусе, то днем на выходных рубит. Извини. Кстати, помнишь, ты говорил… ой, — Миша выпрямился, когда понял, что Саша уронил ручку на пол, задев локтем, и рефлекторно потянулся, сразу же ярко встретившись с лбом. Варвара права, когда сказала, что омега твердолобый не только в упрямстве, но и по строению черепа. Альфа схватился за гудящее место, жмурясь. — Прости! Черт, я же сам могу поднять. Ты сильно ушибся?       — Нет… Нет, что ты! — встрепенулся Миша, когда тот в к нему потянулся, и замахал руками. — Ты хотел что-то спросить?       — Я хотел?.. Ох, да, точно. Помнишь, ты говорил, что знаешь психиатра, которому ходила твоя мама после того, как оставила службу в полиции?       — Да, было такое. Так ты… Хочешь сменить специалиста?       — Наверное. Я еще не уверен, мне нужно сначала понять, смогу ли я осилить его бюджет. Знаешь, за все это время, что я лечусь, я не могу почувствовать себя как раньше. А теперь все идет по пиз… Кхм, то есть все по одному месту.       — Почему ты так думаешь? — Саша покачал головой и вдруг замялся, а потом он слабо натянул концы губ, качнув плечами, словно и не знал причины, однако Миша видел совсем другое. Точнее, блеск в глазах и частое моргание. Альфа жалобно приподнял брови, нервно сжимая ткань на коленках. — Все в порядке, если ты не можешь мне сказать.       Тот шмыгнул носом, кивая, будто бы зная, что если что-то скажет в ответ, то высокий голос от дрожи сдаст его с потрохами. На лице застыло странное выражение, от которого Миша почувствовал горечь в горле. Саша сгорбился, закрывая лицо ладонями, продолжая хлюпать носом.       — Блять, прости пожалуйста, почему-то, — бормотал он, спрятавшись за широкой спиной, чтобы слез не увидели приходящие с обеда коллеги, — так плакать захотелось.       Миша осторожно поглаживал липкие от частого дерганья волосы, когда тот начинал нервничать. Он прекрасно знал, что Саша терпеть не может показывать себя таким слабым – по его мнению, конечно, – только вот альфа не из тех, кто видел в этом что-то плохое. Омега часто не давал многим эмоциям выйти наружу, а потом снова не выдерживал тяжести собственных решений. Миша неосознанно повернулся и заметил Тимура, что неловко поджал губы, встревожено рассматривая, как коллега, которого он постоянно унижал и пытался довести до белого каления, чтобы тот показал хоть что-то кроме сердитости, – пытается стереть со щек слезы, шмыгая носом, а потом просто сдался и, сморщив губы, продолжал реветь, нехотя привлекая внимание коллег.       Юрий зашел в пустой кабинет, чувствуя себя слишком сытым после кое-как приготовленного риса. Если бы он остался подростком, то явно перестал есть в кафетерии, который больше горазд убить, чем накормить, но являясь работником на официальной должности, понял, что любая еда – вкусная еда.       Бета снял все еще влажные туфли и носки, чтобы не заболеть, и залез удобнее на стульчик. Он и так два месяца назад брал два больничных с интервалом в один день из-за того, что после выхода на работу в первую же смену смог подхватить простуду и слечь с температурой. Конечно, болеть, когда твой парень твой же начальник и достаточно заботливый мужчина, чертовски приятно. Юра опустил голову на экран ноутбука с открытым электронным письмом. Теперь, если заболеет, будет вариться в этом сам.       Он помотал головой, чтобы собраться с мыслями.       Юрий тяжело сглотнул комок в горле, продолжая писать ответ рекламному агентству из навязчивой кампании маркетологов, которым стоило один раз обратиться, как тут же завалили тысячью предложений о модной и молодежной раскрутке в социальных сетях и на баннерах на центральной улице, словно такого без них нельзя добиться самим. Отдел маркетинга в главном корпусе справлялся с этим намного лучше, чем любое агентство. И тот факт, что у них на электронной почте вдоволь написанных отказов от новых методов маркетинга и от слишком рьяных попыток втереться в доверие крупной фирме, наживаясь на хорошей оплате за мизерную и не соответствующую сумме работу, – никак не останавливает от бесконечных предложений.       Бете на самом деле нравится работать секретарем-помощником. Конечно, заниматься одной четвертью работы начальника, чтобы снизить нагрузку на его плечах, казалось достаточно серьезным делом, но с другой стороны он хотя бы перестал быть просто мальчиком на побегушках, пока посещал два месяца курсы, чтобы работать не только с кофемашиной и записывать посетителей на разные даты, сверяясь с расписанием Виктора. Однако есть обязанность, которую он продолжает ненавидеть всей душой. Он занимается всеми ответами на письма и звонки. Приглашение, сотрудничество, благодарность, запросы, проблемы – все, что относится к руководителю, проходит через него, чтобы лишний раз не тревожить человека, и так заваленного множеством дел. Юрий, умудренный опытом, отлично знает, для кого беспокоить начальника, а для кого палец средний с вежливым отказом в письменном изложении, как им на самом деле жаль. И все же Юра хотел бы просто отправить рекламное агентство в спам и заблокировать, ведь уведомления приходят даже ночью, но, к огромному сожалению, это повредит их репутации, которой так дорожит гендиректор.       Ах, Глеб Николаевич… Он расплылся в мечтательной улыбке, моментального стирая написанное «Пожалуйста, идите на хуй», вспоминая вчерашние события и вновь очертания кожи на шее, особо не смотря на клавиатуру, писал очередные вежливые извинения за то, что в данный момент услугам рекламных агентств кампания не нуждается.       Вчера Юрий, узнав, что решает сам в первые пару сессий сценарии ролевых игр, о которых мечтал с начала месяца, вдруг загорелся самым распространенным. Начальник и секретарь. Им даже не нужно будет притворяться, все идеально подходило. Так что, вспомнив самое первое просмотренное порно с БДСМ, он изложил Глебу все, что запомнил. Хотя это и относилось ко второму пункту, альфа сказал, что поздно вечером никого на работе не бывает, поэтому Юрию придется поработать пару часов дополнительно. Знал бы Глеб, что ради этого он готов работать шесть на один, не говорил бы таких глупых вопросов.       — Ты допустил здесь ошибку в адресе, — вдруг опалило ему ухо самым горячим огнем, отчего Юра сразу же повернулся, уткнувшись носом в мягкую щеку. Глеб Николаевич отстранился, выпрямившись, скрестил руки за спиной и как-то весело рассматривал его. — Сегодня решил, что у нас новая униформа?       — Н-нет… Знаете, я забыл зонт и попал под ливень.       Глеб перевел взгляд на вешалку, где кое-как сушилась рубашка, а потом на босые белые ступни. Юрий стыдливо поставил ноги на пол, когда наконец понял, что сидит в позе лотоса, как привык сидеть, когда работал из дома Виктора на бирже фриланса. Он расправил плечи и попытался улыбнуться.       — Я обязательно надену все обратно, когда… — он запнулся, как только начальник поставил перед ним обычный подарочный пакет на стол, сам же сев напротив в кресло. Юра без лишних вопросов осторожно потянулся, зашуршал и вытащил наполовину рубашку, немного отличающуюся от базового оформления, озадаченно подняв на того глаза. — И что это?       — Подарок.       Он заглянул вовнутрь получше, найдя и второй почти похожий комплект. А на дне лежали две коробочки, одна маленькая, вторая покрупнее и плоская. Юрий, открыв первую попавшуюся, увидел красивые и вероятно дорогие часы.       — О Господи… Не стоило, — он замялся. Глеб лишь кротко улыбнулся и потянулся к нему, помогая надеть часы на кисть. — Вы… Ты подарил мне часы, потому что я вечно опаздываю?       — Символизм можешь придумать сам, но я лишь хотел подарить что-то, что будет напоминать обо мне, — он отстранился и внимательно наблюдал за тем, как Юра разглядывал подарок, вертя руку под разные углы. — Ты не носишь цепочки, перстни, браслеты, у тебя короткие волосы, так что я не мог подарить что-то, что ты не будешь носить. При том, что я хотел купить достаточно полезное и нужное, часы были самым подходящим вариантом.       — Ты прав, — задумчиво протянул бета, а потом метнул любопытный взгляд, ухмыльнувшись. — Но зачем все остальное?       — Однажды ты сказал, что тебе нравятся мои брюки, потому что они обтягивающие, — Юра слегка зардел этому невозмутимому тону. — И мне тоже хотелось бы видеть на тебе что-то приталенное под фигуру, ведь ты часто носишь что-то, что скрывает твое красивое тело. Необязательно носить это каждый день, но иногда… — он протяжно вздохнул, игриво обвивая кабинет взглядом. — Иногда я бы хотел видеть тебя в этой рубашке. Я надеюсь, она подойдет.       Юрий почесал затылок, невольно рдея. Он надел рубашку, что подошла ему, как влитая, только вот изрядно подчеркивала каждый накачанный участок тела, так и крича о его боксерской жизни. Глеб довольно зарокотал, хотя и пытался скрыть этот возбуждающий голодный взгляд на груди. Впрочем ее можно надеть пару раз в месяц ради таких эмоций начальника, но на большее альфа все равно не рассчитывал.       Бета смущенно вытащил из пакета другую коробочку и робко открыл ее, надеясь не увидеть ничего дорогого, отчего его совести пришел бы окончательный конец. Но там лежало то, что не ожидал точно получить.       — Это?..       — Это твой ошейник, — ответил альфа, прищуриваясь, когда заметил, как тяжело сглотнул его хороший мальчик, вцепившись в черную блестящую кожу, слегка поглаживая рельеф подушечкой пальца, остановившись на холодном металле застежки. — Надень.       Застежка отдала в голове гулкий импульс, когда кожа так возбуждающе обтянула горло, не сдавливая, но давая понять, кем является Юрий. Он поднял глаза на Глеба, блаженно ища внимание в этом невероятно властном лице. Тот усмехнулся:       — Тот ошейник, что я вчера вручил тебе, я купил еще в пятнадцатом году, так что решил обновить его. К тому же черный цвет тебе идет больше. Он хорошо выделяется на твоей бледной коже.       Юра устало выдохнул и снял ошейник, положив его обратно, спрятав все в портфель, чтобы ничего не забыть. Он просто не мог дождаться окончания смены.       Юрий неловко осмотрел пустой коридор, нерешительно втянулся обратно в офис, не зная, как унять сердцебиение. Почему, даже понимая, что в здании никого нет, кроме охранника на ресепшене, до которого ничего и никогда не долетит, так страшно быть замеченным? То ли идиотизм, то ли желание, что давно уже бурлит в голове, не дают идти назад.       Юра втянул глубоко офисного воздуха, что пропах бумагой и чернилами, и, чуть ли не подавившись, вытащил из кармана ошейник, долго прожигая неуверенным взглядом. А что, если ему не понравится? Бывает же так. Мужчина… Женщина… Нет, без разницы. Человек притягивает харизмой и сексуальностью, а вот нормально трахнуть не в состоянии, чтобы остаться до конца довольным. И вовсе не потому, что у Глеба эректильная дисфункция. Виктор часто оставлял его неудовлетворенным, хоть и пытался всякий раз исполнять не особо странные для него запросы фантазии. В любом случае он считал изменой, если бы Юра провел с кем-то сессию, даже если там и слова про секс не прозвучало. Виктор в этом плане слишком чувствительный, несмотря на то, что бета не видел в половом акте с другим человеком ничего такого.       Он помотал головой в разные стороны, выдохнул и все же надел ошейник, слегка стянувший горло.       Когда ручка двери поддалась, ему открылся вид на чуть заинтересованного в приходе секретаря начальника. Юрина совесть на этом моменте задохнулась в теплом нутре только от плавающего по всему телу оценивающего взгляда.       — Проходите и садитесь, — раздалось эхом в голове. Юра тяжело сглотнул вставший комок в горле и, повиновавшись такому безобидному, но взорвавшему мозги приказу, подошел и аккуратно плюхнулся на стульчик. — Хотите кофе, Юрий?       Глеб Николаевич ухмыльнулся, заставляя сдавленно вздохнуть. Он сразу же кивнул – перед ним поставили кружку горячего кофе, так красиво над ним струился узорчатый пар. Все начиналось как обычно, а от этого становилось только пикантнее. Однако внимание сразу же захватил лист с распечатанным на нем знакомым текстом с красными помарками. И вдруг осознал, что это недавнее благодарственное письмо, написанное для иностранной представительницы посредника. Юра не отправил его, лишь оставил на столе своего кабинета, когда тот еще был цел. Он понял, что у него не выходит хорошо написать письмо с переводчиком, поэтому обратился к Саше, и в тот момент Юрий забыл об этом как о страшном сне.       Юра прикрыл глаза, чуть ли не матюгнувшись.       — Вам знатно повезло, что я сразу же заметил ваши ошибки и как можно быстрее их устранил до того, как вы смогли бы испортить нашу репутацию, — медленно словно разжевывал каждое слово отдельно тому, кого можно посчитать слишком глупым для здешний работы. Глеб встал с кресла, слегка отодвинув назад, и указал рукой рядом. — Подойдите.       Бета рывком поднялся весь не свой и, чувствуя, как алеют щеки и выступает испарина на лбу, кое-как подошел, нечаянно коснувшись широкого плеча, отчего сильнее засуетился. Глеб Николаевич долго разглядывал его впритык, пока тот все же не осмелился посмотреть в глаза. Начальник похлопал по плечу, чуть ли не вырывая почву из-под ног. Он пошел к документам на полках, остановившись, задумчиво поглядывая на них. Глеб как-то заигрался, подумал Юрий, рассматривая красные исправления, которые видел в последний раз в седьмом классе. Он игриво оперся на стол ладонями, чтобы хоть такими способами вернуть внимание на себя, но Глеб Николаевич только скрестил руки за спиной и вдруг приказал:       — Читайте.       — Ч-читать? Простите?..       — Конечно же. Я бы хотел услышать ваши способности устного английского.       — О… Ох, да, х-хорошо, — он повернулся обратно, взял лист в руки и облизнул губы, проскользнув глазами по строчкам. — Деар Одра Ланкастер… Ай вонт ту экспресс май синсере гратитуб… — запнулся Юра, когда Глеб поперхнулся и стал кашлять, попутно извиняясь. Бета назвался бы дураком, если бы не понял, что тот просто смеется. — Гратитуб?..       — Кхм… Gratitude.       — Да, спасибо… Эм-м… Ту ю ас а вальюбл анд хардворкинг патнер… — продолжал кое-как зачитывать знакомые слова, ловко пропуская те, которые совсем забыл, что-то зажевывая на ходу. — Костомер оре… Ореанташион…       — Достаточно, — перебил альфа, и Юра облегченно выдохнул. Позориться дальше он физически не смог бы. — Юрий, прошу прощения за нескромный вопрос, но в вашей характеристике написано, что вы владеете иностранным профессионально. Скажите честно, вы правда думаете, что то, что вы промямлили, профессионально звучит?       — Э-э… — бета чувствовал, как мысли плавно плавились от поиска «честного» ответа, только вот в данный момент Глеб Николаевич звучал как его учительница иностранных языков, отчитывающая возле доски за то, что не мог связать и пару слов, путая немецкие с английскими, отчего хотелось просто показать средний палец. Однако, если в школе на это закрывали глаза, лишь бы Юра прекратил посещать уроки раза три за месяц, то начальник вряд ли такое оценит. — Почти.       — Почти? — удивленно, но насмешливо протянул тот, да и покивал для важности головой. — Досадно. Даже очень досадно. Я ожидал от вас большего.       Когда начальник отвернулся, Юрий скрестил руки на груди и нахмурился. Недовольство забурлило в щеках стыдливой краснотой, и он, неосознанно стуча ступней, уставился на пол. Глеб Николаевич медленно подошел совсем близко, расстояние между ними оставил пару сантиметров и вдруг плавно опустил кончики пальцев на талию, будоража поясницу в мурашках. Прежнего настроя как рукой сняло, оно и понятно: Глеб – обаятельный мужчина.       — Как начальник, я не могу допустить, чтобы мне врали в лицо такими глупыми способами, — тихо начал альфа, слегка заставив, нервничая, упереться поясницей о край стола, все горячее прижимаясь к сводящему узлу где-то в паху. Он стягивал с него ремень, смотря прямо в глаза, не дававший отвести взгляд. Юрий коротко издал звук, тут же плотно прижав губы, стоило Глебу намотать на ладони ремень и грубо подтянуть к себе одним рывком, стянув за талию, оставив плениться с таким жарким и вожделеющим желанием. Юра облизнулся, стараясь ловить каждое томное слово, исходящих из этих невероятно сочных и аппетитных губ, в которые хотелось впиться зубами. Они исказились в улыбке, словно их обладатель знает, о чем тот думал. — И пока я относительно добрый, вам стоит исправиться. Что скажете?       Юрий тяжело сглотнул, стараясь вернуть спокойное дыхание, но невероятное умение Глеба становится сексуальнее, чем обычно, заставляло дергаться член, больно стискивая ткань узких брюк. Пальцы вжались в край стола, краснея, а щеки полыхали огнем от новых неизведанных ощущений. Хоть и Юра сам придумал сценарий, он чувствовал, словно ничего не знает о дальнейших действиях, будто бы и понятия не имеет, насколько далеко руководитель может зайти. И это заводило вдвойне. Юра тяжело вдохнул, привстав на цыпочки, так сладостно вжимаясь членом в чужой таз, что согласно чуть терся, доставляя неудобству тканей чувство легкого наслаждения.       — Как скажите, Глеб Николаевич, — выдохнул он, задурманив ощущениями внизу все мозги. Он сжал нелепый галстук, силой потянув к себе, заставляя наклониться. Бета прижался к губам, когда начальник отложил ремень в сторону, слегка отдав в голову звоном пряжки о поверхность, и в тот момент бархатные ладони стискивали ягодицы, сжимая ткань, заставляя изнывать от болезненных ощущений спереди. Юрий на секунды забывал о первоначальной идее, полностью увлекшись губами, покусывая, тянул и снова чмокал, трясь о такой обаятельный и теплый нос, чувствуя хрящ и мягкость кончика-клюва, заставляя через раз тяжело втягивать воздух и снова подаваться и отвечать, до колкой пульсации сжимать нижнюю губу своими. Пальцы оттягивали корни волос и игриво мелко касались до самого чувствительного места на шее. Так охотно Юра слушал довольные хмыканья, сразу же исчезающие во рту, которые так и хотелось есть и есть, проглатывать и не жевать, лишь бы продолжал. Бета сладостно промычал, словно вынырнув из самого классного сна, нехотя отстранившись от столь потрепанного в жарком поцелуе начальника. — Я заслужил наказания.       Глеб хищно улыбнулся глазами, словно Юра делал все правильно. Он взял ремень, снова обмотал между кистями и ладонями и вдруг хлестко стянул в разные стороны, создав резкий хлопок, заставляющий дрожь поселиться прямо под кожей.       — Приспустите брюки до колен.       Юрий прижал челюсти, опустил голову, словно это позорно, и почему-то неожиданно почувствовал себя виноватым взаправду. Он вытащил пуговицу из выемки, а перед глазами что-то размывалось под тяжелым взглядом серых глаз, так волнующе наблюдая. Расстегнутая ширинка вывалила растянутые от крепкого стояка трусы, немного потемневшие возле выделяющейся головки. Пенис побаливал из-за желания немедленной разрядки, но Юрий только стянул брюки вниз, поправив от переживания обтягивающие боксеры, ощущая пристальное внимание на бугорке.       — Развернитесь. Обопритесь на локти. И склоните голову вниз, — приказывал Господин, и Юрий подчинялся. Глеб стал холодным и властным Господином, как только бета надел ошейник и вошел в кабинет. Взгляд в упор смотрел перед собой, принуждая прорезаться слух. Он прислушивался и слышал каждый шорох ткани, новый вдох, давление в голове и собственное глотание накопившихся от ожидания слюней. — Юрий…       Юрий мог поклясться, он никогда не подумал бы, что его имя заставит стонать. Голос. Голос Глеба, что становился горячее до обжигающих ушей слов, манил и пленил всякий разум.       Он жаждал, упершись глазами в блеклое отражение на лакированной поверхности, боялся ослушаться приказа, так тихо застыв в ожидании. Юра приоткрыл рот, когда Глеб невесомо и все же ощутимо прислонился к нему сзади, обняв ладонями открытый живот. Он втянул его, боясь показаться слишком расслабленным, стоило пальцам скользить по кубикам пресса, мельком останавливаясь на пупке, смешно надавливая, а после почти заглянуть за резинку трусов. Глеб игриво обошел ее, заставляя Юрия прижать губы, находя более интригующим играться через ткань. Пальцы оставляли касания, лаская выделяющийся пенис, так ловко перебирая чувствительные места, иногда ошибаясь, однако неоспоримо оставляя пах гореть в желаниях. Юрий тяжело выдохнул через зубы, прикрыв глаза, невольно потянул руку вниз под внимательный взгляд, дотронулся до смуглой кисти, что сжимала член до колких покалываний, пытался сделать так, как ему нравилось, услышав отрезвляющий смешок.       — Итак, — Юрий оживленно дрогнул, когда Глеб перехватил кисть и вернул ее на место, сильнее облокотившись о таз. Бета чувствовал насмешливую ухмылку, как только на копчик опустились две подушечки пальцев. Они медленно перескакивали участки видимых позвонков, вдруг настойчиво залезли под рубашку, накрыв целой ладонью, доходя до невольно сжатых лопаток, оставляя за собой сотню мурашок. Глеб наклонился, заставляя притихнуть, и сжал загривок. Юра зажмурился, стоило услышать влажную ухмылку. — Вы, Юрий, сами признали, что заслуживаете наказания, так что в этот раз я вас пощажу. В следующий раз… — он поморщился, стоило такому мокрому рту шептать прямо в ушную раковину, касаясь мягкими губами алое ухо, заставляя поежиться. — Я буду беспощаден.       Глеб довольно отстранился, поглаживая бедра, что так приятно сжались. Юрий заглянул за плечо, неосознанно растирая ухо, удивленно охнув стоило начальнику присесть на корточки, почти исчезнуть из поля зрения. Он глубоко вобрал жаркого воздуха, когда Глеб слегка пихнул ноги, заставив чуть расставить их, а сам поцеловал колено, принуждая притихнуть. То, что делал с его бедрами альфа, никогда не ощущал на себе. Влажные губы касались, причмокивая, а после жадно впивались зубы до розовых следов, следом шли успокаивающие зализывания шершавым языком. И чем выше, чем чувствительнее становилась кожа, тем краснее пятна, принуждающие сжимать мышцы до потягивания. Юра смотрел размытым взором на дверь, уткнув рот в сжатые ладони, порой тяжело вздыхая, краснея все хуже и хуже. Рот Глеба Николаевича и правда творил чудеса, от которых в кателке не осталось никаких следов желаний получить ремнем по первоначальной задумке.       Юрий протяжно замычал, прикусывая губу, как только Глеб уткнулся ему прямо в промежность носом, вылизывая через ненавистную ткань мошонку. Поясницу прострельнул жар огня, заставляя прогнуться и осесть на столе щекой. Бархатные пальцы вновь стиснули член, массируя и всячески вынуждая его твердеть и пронизываться в щекочущих чувствах. Юра насильно вытянул выдох, сопя от переживаний, чуть постанывая. Глеб задорно усмехнулся, снова показываясь рядом, сытно облизываясь, когда Юра жалобно скривил брови. Хоть и следы постепенно пропадали с чувствительных бедер, которые не знали такой ласки до сегодня, каждый участок горел и хотел вновь испытать щепки и покусывания. Его вело, и он с трудом оперся на локти. Как только раздался стук каблучка, все тело сжалось, особенно бедра в странном удовольствии от предвкушения. Однако Глеб Николаевич положил лист с письмом перед ним. Юра хотел возмущенно поднять голову, да вот только тот насильно склонил ее и отошел.       — Продолжайте читать, где вы остановились. За акцент – один удар, за сделанную ошибку – два. Вы меня поняли?       — Прекрасно понял.       — Начинайте.       — Ю а… А вольюбл…       Хлесткий шлепок раздался по кабинету, и Юра от неожиданности открыл рот. Полоска на его теле. На его ягодицах. Комок сжавшихся нервов раздался невыносим ударом. Он блуждал по конечностям и чуть выше поясницы, иногда издавая пугающие волны, жаркие импульсы теплоты. Головокружение и покалывания под кожей, где остался красный вмиг появившийся след. Юрий прижался к сжатым до белых костяшек пальцам и много моргал, чтобы избавиться от вдруг навернувшихся в уголках глаз слез неожиданной боли. Желудок словно свернулся и похолодел, заставляя на вдохе втягивать живот.       — Ауч… — он потянулся к пульсирующему месту, слегка поглаживая, словно это спасет и охладит, но только раздражал сильнее. — Н-не так сильно, пожалуйста.       — Я постараюсь делать это помягче, — Юрий смущенно прикусил губу. У Глеба слишком тяжелая рука, которой в половой жизни Юры еще не наблюдалось. Он такое испытывал только тогда, когда отец его порол ремнем, если находил пачку сигарет. Бета снова оперся на предплечье и ждал, когда ему разрешат начать, чуть шмыгая носом. — Продолжайте.       — M-memбер оф our team… — Юра старался не читать быстро, хотя все же допускал акцент. До ушей снова долетел страшный звук, а после – жгучая острота, словно вибрацией, по всему телу колыхнулась, опаляя всю носовую полость. На этот раз удар не такой сильный, однако все еще болезненный. Юрий злобно зашипел. — Ай want to сенк… Ай! Сен… Ай-а! Thank you for, — пальцы сжались в кулаки, а буквы вдруг начинали плыть из-за двух ударов подряд. Он глубоко и шумно дышал, чувствуя вернувшееся возбуждение от огня, полыхающего в нем, как будто бы на самом деле горел. Ощущал, как потеет в этой ужасной рубашке, обтягивающей его дрожащие мышцы. Он не заметил, как нежные пальцы стали ласкать его опухший член, сжимая и поглаживая по всей длине, не давая здраво мыслить, — your эк… cellent… w-wорк and hope… Блять…       — Как некультурно, — наигранно возмутился Глеб, успевший положить ремень на белую поясницу, продолжая шлепать ладонью, чтобы вспухшие рубцы от полосок ремня не резонировали с наслаждением, которое отзывалось в легкой улыбке, появившейся, как только он сменил предмет для порки на собственную руку. — Я не позволяю хорошим мальчикам сквернословить.       Он слегка ударил сильнее, и Юрий зажмурился, спрятал лицо, уткнувшись лбом в поверхность, совсем потеряв интерес в письму, но Глеб решил разрешить ему делать все, что пожелает, в первую сессию, хоть тот совсем этого осознавал.       — В вашем письме четыре непростительных ошибок на уровне пятиклассника. Плохо, Юрий, — только Глеб мог игривой и отчитывающей интонацией продолжать заявлять разные нелепые словечки. Юра так сладко выгнулся в пояснице, подняв таз наверх, обнажив немного спину с парой красивых родинок. — Я очень недоволен. Ужасно зол.       И как только бета хотел что-то сказать, совсем потерявший голову от переполняющих потрясений, его язык сжали два пальца, так ловко проникшие в мокрый рот.       — Нет, мальчик, тебе не разрешено говорить, — насмехаясь, заявил начальник, вскользь плотно прижимаясь к дрожащим бедрам. Он протолкнул дальше, отпустив язык, что неосознанно облизывал, обвивая кончики плотной слюней. Губы нехотя отпустили пальцы, причмокнув напоследок, сразу же соприкоснувшись вновь с бархатом рубцовой кожи. Смазывающими движениями касались влажные подушечки, словно небрежно оставляя всю жидкость на их обладателе. Это заставило твердый член слегка дернуться в желании новых, хоть и не таких резких жестов унижения. Альфа сжал его подбородок, выпячивая губы. — Восемь ударов для четырех ошибок. Думаешь, справедливо? М?       — Справедливо, — тут же согласился секретарь, прижимаясь к столу всем туловищем. Он прикрыл глаза, когда почувствовал легкое возбуждение желанного члена под ненужной тканью брюк. Юра прикусил губу, понимая, как сильно будоражат Господина его слова. — Я заслужил…       Он удовлетворенно мычал, вытягиваясь, не зная, куда себя деть от ощущений и прикосновений, жаждая больше, непроизвольно прижимаясь все сильнее к напряженному паху. Глеб облизнул сухие губы, продолжая похлопывать то сильнее до хлопающего звука, то просто наблюдая, как вздрагивает вмиг все тело, ожидавшее боль, а не слабое прикосновение, словно насмешливое, принуждая сжимать ягодицы и охать, чуть поднимаясь. Однако Господин считал заслуженными ударами только те, которые заставляли скулить и коротко ойкать.       Этого мало, чтобы почувствовать себя полноценно возбужденным, но Глеб убедился, что Юрий — его послушный мальчик. Как только встал на колени с ошейником, тогда и стал им. Он оставил в покое дрожащие ноги, заставив разочарованно выдохнуть, потянулся к рукам и без проблем заломил их, начиная обматывать вокруг предплечья ремень. Юра внимательно следил за ним через плечо. Да вот альфа не видел во взгляде фокус. Он не видел в них приземленности, Юрий определенно чувствовал себя невесомым и в дымке удовлетворения незабываемых ласк, в которых сейчас находились его тело и разум.       Глеб припустил трусы до колен и заставил его подняться, плотно прижаться к себе, продолжая ублажать все никак не кончающиеся потребности, полностью открывая красную головку от кожи и тут же закрывая, отчего Юра двигал бедрами в такт и вздрагивал, наблюдая за каждым повторным движением, приоткрыв рот, словно пытавшийся стонать, но от того прилива теплоты вдруг забывал все на свете.       Альфа тяжело выдохнул на прядь волос, начиная дико уставать, хотя ноющее ощущение в кисти и дрогнувший живот под его поддерживающей ладонью так раззадорили, что принципиально все быстрее дрочил ему, впиваясь глазами в этот невероятно красивый необрезанный маленький член, так хорошо помещающийся в ладонь. Он внимательно разглядывал дрожащие бедра, сокращающиеся мышцы, выпяченные твердые соски, напряженный торс, а главное, слышал, как мог заставить Юру заманчиво задыхаться в таких прекрасных эмоциях. Юрий оказался невероятно аппетитным мужчиной.       Юрий корчился и хрипел сквозь стиснутые зубы от скорой эякуляции. Он зажмурился, весь сжался, неосознанно подрагивая и поскуливая, стоило пальцам сильнее надавить на головку, разрываемую в больших и ярких красках предстоящего оргазма. И как только кончил в руку, тяжело дыша, заглатывая воздух, словно воду в пустыне, Глеб ощутил, как сам оргазмировал, чуть расслабив мышцы ног от дрожи. В животе что-то перевернулось на секунд пятнадцать, а потом — легкая улыбка застыла от расслабленности, поселившейся в голове. Он прижался лбом о жаркое надплечье, продолжая чуть гладить низ живота, затрагивая белые лобковые волосы, чуть потягивая их, заставляя коротким судорогам проходить по бедрам.       Через пару минут Юра уставился в одну точку, распластавшись на кресле начальника, иногда даже не моргал, смотря сквозь Глеба Николаевича, что занимался проверкой сметы, сидя напротив, допивая теплый кофе. И когда бета все же пошевелился, отходя от транса после пережитого опыта, тот поднял на него заинтересованный взгляд, убрав очки на лоб.       Юрий широко ухмыльнулся, и альфа только сейчас увидел настоящее выражение удовольствия секретаря. Ведь в глазах играли веселые огоньки, появились маленькие морщинки под уголками век, ямочки на щеках, такие глубокие и милые. Он поддался вперед и, развалившись на столе, взял смуглые руки, потянув их, обнял ими горячие розовые скулы, удовлетворенно зажмурившись.       — Это был мой лучший день за год, Глеб.       Глеб озадаченно поднял брови, хотя быстро неуверенно улыбнулся, наклонив голову, начиная ласково гладить большими пальцами сухую кожу. Только тот быстро развалился на его ладонях, не давая двигать ими.       — Так понимаю, тебе понравилась наша первая сессия?       — Конечно. Сексуальнее этого ничего не пробовал.       — Я рад… — он запнулся, внимательно наблюдая за тем, как тот вскочил с места и подошел к нему слегка на вялых ногах. Юрий наклонился и чмокнул в щеку, не подозревая, как заставил блаженство согревать грудь. Бета оперся поясницей о край стола, скрестив руки на груди. — Хм… Это приятно.       — Правда? Я мог сделать намного приятнее, — он чуть сдвинул щеку языком, широко открыв рот, и не плотно сжатой ладонью ею задвигал, заставив альфу чуть хмуро изогнуть бровь. Юрий невольно опомнился и, стыдливо покраснев, почесал затылок. — Эй, прости, я до сих пор не могу отойти.       — Я понял, но ничего страшного. В любом случае, возможно, это будет неудобный вопрос, но после сессий как вы с Госпожой проводили реабилитацию?       — Что прости?       — Вы как-то друг о друге заботились?       — Ох, да! Однажды она использовала кнут, поэтому это было необходимо, так ведь? У нее есть хорошая мазь. Ну, в принципе все.       — Хорошо. А как вы после общались и что делали? — Юра задумался, подняв глаза на потолок, а потом растерянно вылупился, очевидно не понимая, что тот хочет от него. — М, что ты делал после сессий?       — Принимал душ и ложился спать, если были какие-то дела, то делал их. Меня не выматывает секс, так что я мог делать это даже перед работой.       — Да, я это знаю, — невольно ляпнул Глеб, сразу же прикусив язык, стоило бледному лицу исказиться в шоковом удивлении. И прежде чем тот успел бы что-то спросить, решил объясниться. — Запах, Юрий. Я его чувствую. Точнее, запахи. И если я хорошо принюхаюсь, могу сказать, с каким настроением твой партнер занимался с тобой сексом.       — Так значит… Поэтому в офисе меня считают подстилкой? — отстраненно пробормотал Юрий, сморщил губы, обреченно выдохнул и, незлобно нахмурившись, посмотрел тому прямо в глаза. Глеб жалобно вытянул брови, сложив руки на коленях. — Тебя… Правда не будет смущать мое… Так скажем, похождение по половым органам других людей? Просто, знаешь, не хочу потом, чтобы ты влепил мне пощечину, узнав откуда-то, что я ебался с кем попало.       Он вдруг замолчал. Бета почесал шею, покривив губой из-за того, что сексуальное неудовлетворение заставляло его менять партнеров как перчатки, а на такое обычно слышал порицание. Однако Глеб беспристрастно все еще сидел рядом, даже натянул уголок губы, словно не верил ушам. Юра хотел провалиться сквозь землю, лишь бы быть подальше отсюда.       — Ты… Ты же не в обиде? — взволнованного решился спросить и расслабил плечи, когда, слабо ухмыльнувшись, тот покачал головой. — Не знаю, что на меня нашло. Обычно, когда мне подобное заявляют, я чувствую себя неправильно. Я забыл, что ты уже говорил мне об этом.       — Все в порядке. Физическая близость для многих является чем-то главным между партнерами, поэтому подобная сексуальная жизнь для них – измена. Можешь не волноваться, для меня секс не более, чем очередной способ снять стресс, – заявил альфа, снова вернувшись к смете. Юрий скрестил руки на груди и почувствовал странное наваждение. Значит, он просто способ снять стресс? — В любом случае, Юрий, ты так и не ответил на мой вопрос.       — Я не понимаю его сути. Что ты хочешь?       — М-м… На примере будет легче объяснить. Я, например, после сессий могу чувствовать себя разочарованным, несмотря на то, что все прошло хорошо, могу чувствовать тревожность и даже беззащитность. Мне бы хотелось, чтобы ты не просто принимал душ и ложился спать, мне необходимо, чтобы ты был рядом и говорил со мной о своем самочувствии или просто на любую тему. Мы можем выпить чая за беседой или, если у тебя будут силы и желания, мы можем прогуляться по парку. Но я не знаю, что ты предпочитаешь делать после сессий, поэтому хочу убедиться, что мы сможем так же хорошо провести время и после секса.       — Так ты про это, — он потер бровь, пытаясь перечислить варианты и вспомнить, что, вообще, делал. — Ну… Я просто, знаешь, просто выпиваю, поэтому мне без разницы, что делать после. Если… Как бы… Не знаю, нужно ли тебе об этом знать.       — Я хочу узнать, ведь я и спросил об этом. Ты можешь говорить мне, что считаешь нужным рассказать. Если ты не хочешь, я не заставляю.       Юрий отвернулся, стоило тому мягко улыбнуться, слегка сгорбился, пожал плечами и рывком встал, отошел и тут же остановился, пряча мокрые ладони в карманах. Глеб поджал губы, снял очки, положив на стол, и аккуратно подошел к нему, остановившись рядом, чтобы не быть слишком настойчивым. Он видел все больше и больше груза огорчения в голубых глазах. И это явное огорчение к самому себе.       Юра, весь смущенный, почесал макушку и не поднимал на того взора, уставившись на туфли:       — Глеб, я наверняка должен тебе рассказать об этом. Но я не хочу, чтобы ты давал мне каких-то советов или типа того. Я все и сам знаю. Обещаешь?       — Конечно. Я обещаю.       — Эм-м, понимаешь, я… Я… — он тяжело взмахнул руками, стараясь подобрать нужные слова, только те терялись, не успевая найтись. Он прижал руку другой, сжимая кулаки до выступающих вен, а потом плавно скрестил их на груди, прижал голову к плечам, будто бы хотел сжаться до размера атома, только бы не освещать трудную для него тему. — Я алкоголик, Глеб. Не особо помню, когда это случилось. Просто это когда-то случилось и все. Я часто пил, когда был еще подростком, но это не сравнится с тем, что сейчас происходит. Раньше это было чем-то рядом с развлечением и показателем «крутости». Сейчас это то, отчего я не могу избавиться. Многие думают, что это легко, взять и бросить, но мне тяжело прожить даже три дня без спиртного.       — Ты пытался?       — Конечно же, я пытался! — чуть громче, чем нужно воскликнул Юра, нахмурившись, а потом виновато прикусил язык. — И я, хоть и не обращаю внимание, но все еще считаю, что это единственный способ решить все мои проблемы. Это так глупо, но мне… Мне страшно что-то менять в себе. И все же с этого все началось. Скорее всего, это произошло из-за смерти моей мамы. Это было большим ударом для меня, я думал, что смогу остановиться, когда захочу. Поэтому каждые выходные, пока не стал работать на полставки, только и делал, что пил. Когда я был в отношениях с Виктором, я старался держать себя, чтобы быть хорошим партнером, но я не могу продолжать игнорировать навязчивые мысли. Это страшное желание, с которым я не могу справиться. Знаешь, я не хочу, чтобы мой алкоголизм стал мешать мне проводить с тобой время. Я на своей шкуре знаю, каково это на самом деле.       — И что ты предлагаешь?       В его голосе не звучали и капли жалости, заинтересованности и чего-то другого, из-за которого ему стало бы худо. Нет того, с чем мама всегда говорила, когда в какой уже раз отец обещал измениться. Глеб не старался показывать, что будет поддерживать с ним отношения, если алкоголизм, которого тот так боится, будет намного сильнее. Глеб не будет прощать, не будет верить пустым обещаниям, не будет искать поведению оправданий. В серых глазах так и читалось: «Я не собираюсь решать твои проблемы». В такие моменты, стоило видеть Юре хоть малый процент незаинтересованности со стороны тех, кто ему понравился, он чувствовал себя одиноко. Только сейчас все совсем по-другому. Ему стало тошно.       Между ними нет обычных отношений, в которых нужно взаимодействовать, общаться, становиться лучше с каждым разом, все делать на трезвую голову и не раз в месяц, что так искренне боялся Юра, однако он чувствовал что-то похожее, да и без страха сделать больно близкому человеку. Потому что Глеб, тот, кто стоял перед ним и смотрел на него мягко, заползая в душу и вороша все больше и больше забытых чувств доверия и желания наконец вырасти, – не будет ждать, пока вся детская наивность и попытки избегать каждый раз все, что кажется страшным и слишком огромным, как чертово Цунами, сами по себе исчезнут. И Юрий вдруг ощутил, как краснеет, понимая, что он слишком слаб для серьезных и здоровых отношений.       Он пожал плечами.       Саша глубоко зевал, идя по отоптанной в миллионный раз дороге к дому, слыша чужие быстрые шаги тех, кого подослал Кир за ним следить. Он даже успел привыкнуть к постоянному чувству преследования, крепко сжимать перцовый баллончик от привычки и быстро идти, оглядываясь назад через каждые пять-шесть шагов. Но каждый раз, когда какой-то камешек оттолкнется от носка ноги следящего за Сашей человека, создав маленький незначительный шум, _ голову разламывало от горьких воспоминаний.       Мерзкая липкость между ног заставляла тошноту подняться чуть выше глотки, а следы чужих рук на всем теле жгли огнем, оставаясь на всю жизнь багровыми шрамами по испорченному и навсегда грязному участку. Он не может вымыть их, стереть, как бы не пытался. Саша остановился, сжимая зубы до боли в челюстях. Он стиснул ткань куртки на плечах, сгорбившись. Звон от камешка, чьи-то руки, пытавшиеся затащить в машину в темноте, зажимая рот ладонью, ползучие касания, раздевающие его насильно, боль в животе, лезвие, прижатое к горлу, липкие касания на бедрах, темные пятна от пальцев, что старались удержать его с раздвинутыми ногами, горькая сперма на губах. Но никто не слышал его. Как и в понедельник. Кир снова появился лишь под конец, когда Саше уже ничего не нужно. Ничего больше не хотелось.       Он нахмурился до тяжести в веках, стараясь глубже дышать.       Отвернувшись к столбу, моментально почувствовал, как почва уходит из-под ног медленно, но слишком быстро, чтобы утихомирить вдруг разбушевавшееся сердце, от которого кровь стыла. Он сделал свинцовый шаг, не ощутив поверхность, словно и не наступил на тротуар темной улицы, освещенной только лампочкой одного фонаря. Дрожь пробила пальцы, когда кончики прикоснулись к распечатанному на бумаге снимку Лиса. Его субботний вид, который он запомнил лишь размазанными слезами по щекам, искусанными губами и глупыми кудрями. Когда заставил феромонами поцеловать себя, только бы почувствовать его губы и хмельной вкус, нуждаясь в близости больше, чем когда-либо. Когда ему снова приснилось, что Саша остался один. Без Кирилла. Без надежды стать опять счастливым хоть на мгновение.       Он вдруг услышал противный скрежет зубов, когда гул машин на пару секунд исчез за последней машиной. Он оторвал листок одним махом и развернулся, зашагал обратно в центр. Теперь-то понятно, почему Кирилл не отвечает на сообщения и звонки. Снова вляпался в какую-то передрягу. Ничего страшного, Саша найдет его и все расскажет, отчего не может избавиться все одиннадцать лет. Расскажет каждую мелочь, что ему пришлось пережить, когда тот сбежал из страны, оставив в полнейшем дерьме.       Он прожигал взглядом вывеску «Среды», борясь с болью в легких из-за продолжительного бега, вдыхая холодный воздух после дождя с хрипом. Снова огромная толпа недовольных, что уже какой час стоят без какого-либо намека на рассасывание. Омега сжал кулаки, глубоко вдохнул полной грудью и перешел дорогу на зеленый, направляясь прямо туда, где обещал не появляться никогда в жизни. Шаги его стали увереннее, а брови хмурыми, лицо исказила настоящая злоба, за которой скрывалась боязнь подобных мест и скопления народа. Страх исчезал, когда замечал, что перед глазами оставался только охранник, что пропустил его лишь потому, что однажды видел его с Лисом.       Саша ворвался между людьми, что толкались, зажимая где-то между слишком острыми локтями, наступали на ноги и просто сбивали с пути, когда яркий и постоянно меняющийся цвет бил по глазам, а уши закладывало от резкой и громкой музыки, вызывая пульсацию в висках. Ноги становились ватными, почти не чувствовались как что-то крепкое и твердое. Он ощутил, как холодный пот стекал по спине и под носом, а пульс все громче. Саша ничего не видел и не слышал, не могший сдвинуться с места, чувствуя, как тошнота перекрывает кислороду вход в пустые легкие. Он зажмурился до тяжести в носовой полости, узорчатых вспышек и шума. Кто-то толкнул его, и омега покосился, не ощутив баланса, словно никогда и не знал, что такое равновесие.       Чьи-то сильные руки остановили его перед самым падением и подняли обратно на ноги, поддерживая за плечи. Саша оглянулся на какого-то высокого мужчину, продолжая сжимать рот ладонями, чтобы не чувствовать рвотные позывы. Огромный. Почти закрывал массивной фигурой любые варианты побега. Он вдруг икнул, когда понял, что его прижимали к холодной стене. Ему казалось, что потеряет сознание, если не сделает хотя бы движение, однако руки неожиданно стали раздевать его, заставляя стоять столбом и ничего не делать. Его глаза в один миг стали мокрыми. Это не настоящие пальцы залезали под брюки, что-то из старых шрамов разгоняло холодную кровь по бедрам. Мерзко. Тошнит. Перцовка где-то затерялась, а сознание откидывала все мысли.       Что же он стоит на месте?!       Саша кое-как пошевелил пальцами, сжал в кулак до болезненного хруста костяшек, стиснул зубы, сморщил подбородок и врезал. Хотя собственное тело казалось неоспоримо слабым хоть для чего-то решающего — мужчина свалился на пол, а месте с ним и он сам полетел, не устояв на ватных ногах. Омега открыл рот от шока, смотря на того, когда давление в артерии заглушило все внешние звуки. Тревога виде каменного онемения медленно отступал все дальше от него. Вновь чувствовал страха перед болью. Однако тот не вставал, оставался валяться, его обходили, не замечали совсем. Еще один по-свински пьяный в этом стаде.       Саша прижал губы в полоску и перевел взгляд на кулак, болящий и пульсирующий до локтя. Он легко поднялся, и вдруг ничего не касалось его. Он совсем забыл, каким сильным вырос. Боль и страх создали в нем ложное осознание беззащитности. Никчемности. Он так привык к тому, какими могут быть удручающими пугливость и слабость, и смог забыть, что вырос на улице в девяностые, как дрался и защищал сам себя, видел и ощутил все то дерьмо, на котором рос. Забыл, как заставлял других бояться себя, лишь бы найти защиту от них. Отстранился от каждого, чтобы найти хотя бы один маленький уголочек, где его не тронули бы мерзкие руки. Агрессия через слезы и уязвимость. Злость заставила перешагнуть через мужчину и двинуться по направлению без всякого страха, толкая мешающих посетителей идти к цели. Нет боли. Нет страха. Есть лишь желание. Он сильнее стиснул пальцы до белых полос от ногтей и ухмыльнулся.       Саша зашел в тихий темный коридор, заглушив музыку, когда заскрипела дверь, плотно закрывшись. Шаги гулко отдавались в голове, а дыхание сперло от пульсации в груди. Под пальцами поддались отделанные медью и золотом двери, открывая вид на задымленное помещение в красных и желтых цветах. Он зажал нос, чтобы множество разных запахов, в которых ярко замечал отголоски усилителей и наркотиков, не мешали здраво мыслить. Омега быстро обходил потенциально опасных людей.       На «зеленом уголке» расположился Глеб Николаевич, кто только что прикоснулся губами к мундштуку. Он все еще пах влагой от мелкого дождя на улице. Альфа не спешил расспрашивать, интересоваться причиной столь внезапного визита, он лишь положил ногу на ногу и откинулся на диванчик. Саша поджал губы, пряча потные ладони в карманах куртки, не смея отвести взгляда. Пальцы сжали сильнее листок, когда Глеб выдохнул густой дым в сторону, после чего махнул рукой на место возле себя, так и приглашая, будто бы знал, зачем тот появился. Несмотря на то, что Кир говорил, что альфа достаточно глупый, его начальник давно показал себя логически мыслящим, чтобы не заметить на лице ответ.       Саша отказался от приглашения, вытянув скомканный лист, расправил его и отдал тому, когда Глеб Николаевич потянулся. В его серых глазах не дрогнула ни одна эмоция, он лишь поднял их на нежданного гостя.       — И что вы хотите? — решил спросить владелец казино, когда осознал, что Саша слишком взволнован, чтобы начать самому. — Неужели хотите сами его искать?       Альфа ухмыльнулся странной и слишком насмешливой улыбкой, только вот желание найти Кирилла она не смогла отбить от Саши. Он крепко прижал кулаки и уверенно кивнул, заставив того слегка наклонить голову.       — И как же вы это сделаете?       — Я добирался сюда через дворы, где нет камер, и на всех столбах или возле подъездов есть эти листы, но там, где есть камеры – их нет, — говорил омега, заставив Глеба заинтересованно прищуриться. — Кажется, тот, кто сделал это, хорошо знает этот микрорайон.       — Если нет камер, то «Среда» вам не поможет, — отмахнулся альфа, хотел встать и уйти, чтобы не тратить бесполезно на него время, но Саша резко шагнул, закрыв проход собой. Кофе стало тягучим, недовольным, но лицо того все еще сохраняло спокойствие. — У вас есть что-то еще?       — Если у меня этого не было, я бы не стал тратить ваше драгоценное время, — огрызнулся Саша, на что тот лишь спрятал руки за спиной, рассматривая его сверху-вниз. — На том месте, где я нашел этот листок, камера была.       — Была?..       — Скорее всего, этот человек знал микрорайон до того, как полгода назад арендодатель помещения поставил туда камеру.       — Стоило с этого начать.       — Нет, — резко заявил он, и Глеб Николаевич вопросительно нахмурился, только не успел ничего спросить. — Стоило начать с того, что я расскажу адрес этого места, если вы дадите мне самому найти его по этой зацепке.       Глеб луково усмехнулся, слегка задумался, покачивая мундштуком в пальцах, и вдруг спокойно обошел его, куда-то неспеша уходя. Саша расслабил плечи, расстроенно опустив взгляд на плиточный пол, вдруг понимая, что зря сюда так торопился. Однако не успел окончательно помрачнеть, как владелец казино все же остановился, посмотрев через плечо, заставив того напрячься:       — Так вы идете, Александр, или передумали? — саркастически протянул он, отчего омега почувствовал, как его что-то подтолкнуло, и он поторопился догнать, мгновенно ощутив прилив сил. Глеб открыл дверь в еще один коридор, где повсюду комнаты. Кир как-то упоминал, что тут работают и временно живут представители Сашиного вторичного пола, пока не могут позволить себе новую жизнь. — И как же вы хотите сами его найти?       — Если на камере будет видно лицо, то можно вычислить, кто клеил листовки.       — А если тот, кто клеил листовки, обычный бездомный, которого за бутылку водки попросили выполнить просьбу? Будьте внимательнее, это единственная зацепка.       — Единственная?       — К сожалению, это так. Тот, кто похитил Кирилла, не относится ни к одному нашему конкуренту, где есть мои люди под прикрытием, поэтому будет сложнее выяснить, кто, во-первых, узнал все о Лисе, во-вторых, кому он это рассказал, и в-третьих, кто похитил на самом деле.       — Это разные люди?       — Возможно, — он затянулся, делая маленький огонек в полумраке более красным, а потом вытянул дым обратно, заполняя терпкостью табака коридор, который, казалось, все не кончался. — За Лисом охотятся четыре наркоторговца и их люди, но никто из них не успел его поймать. Наверняка его держат где-то за городом.       — Почему вы мне об этом рассказываете?       — Потому что мне нужен собеседник для раздумий.       — Вот оно как…       Глеб открыл маленькую каморку перед дверью комнаты отдыха администрации, а потом закрыл, когда Саша осторожно зашел, осматривая помещение. Он глянул на новый компьютер и с разрешения сел на кресло, когда альфа облокотился о стену. Омега робко включил технику и скривил губы, когда высветилось на экране табло с загрузкой программы с базой данных. Все казалось новым, кажется, Кирилл уже здесь успел постараться. Он поднял брови, вдруг ощутив укол вины в груди, но тут же осознал, что у него нет времени на чувства, когда Глеб слишком близко наклонился, щурясь, рассматривая все, что тот открыл для удобного веб-поиска. Тому было так же неловко, как и Саше, а судя по запаху еще и любопытно. Омега даже чувствовал, как пушистые волосы к нему магнитятся.       — Можете, эм-м, немного отойти?       — Ох, прошу прощения, — он отстранился, присасываясь к мундрушку, глазея на него, словно во внутренностях капался. Саша напрягся, чтобы не отвлекаться, начиная вбивать адрес, хотелось быстрее найти координаты, после чего спокойно обнаружить нужную камеру. И стоило через пару минут обнаружить ее, надеясь быстро отыскать день и время, как Глеб снова наклонился. Омега поджал пальцы и медленно перевел взгляд на владельца. Серые глаза смотрели насквозь и не отрывались. — Я отдам поиск моим людям, а вы должны заслужить мое доверие, чтобы я допустил вас до Киры.       Саша тяжело сглотнул, переставая чувствовать все, кроме тяжелого запаха кофеина, морщась от кислой вязкости на языке, слыша в нем ненависть и недоверие. Дым снова обвил нос, заползая дальше и дальше. Глеб имел сильный и стойкий запах, отчего тот просто не имел возможности пошевелиться, сужая зрачки от подкравшейся паники.       — Расскажите мне о том, что случилось одиннадцать лет назад. Почему вы решили найти в нем козла отпущения и так нагло врать об изнасиловании? Мой друг так никогда бы не поступил. Я знаю его почти что тридцать лет, он никогда бы не смог связаться с несовершеннолетним, а потом еще сделать такое.       Саша с трудом сглотнул комок в горле, ощутив, как мурашки ползут по спине, крадясь выше, заставляя съеживаться и терять всякое желание убежать от страха, просто не шевелиться. Он склонил голову, когда Глеб отвернулся, поставив стульчик рядом, сел напротив, так и говоря, что Саша больше не сможет убежать от призраков прошлого.       — Начинайте откуда хотите. Главное, чтобы я увидел цельную картину.       — Ох… Хорошо. Все началось, когда Евгений Скворцов представил меня Кириллу. На тот момент он был его шестеркой и выполнял разные поручения для растущего наркобизнеса. От мелкого запугивания до полной зачистки конкурентов. Кир говорил, что подчиняется ему, потому что однажды мой отчим помог ему избежать срока в тюрьме за три зверских убийства, когда ему было двенадцать. К тому же он узнал о «Бабочке» и захотел, чтобы Кир сделал из нее наркотик, добавив в состав дозу героина. До его вмешательств она была совсем безвредна. Она не вызывала привыкания или те ужасные последствия, от которых можно было умереть. Кир делал их в виде конфет с разными вкусами. Он делал их сначала для себя, но вскоре прекратил, потому что перестал чувствовать себя так же, как в первый раз после применения. В тот момент я находился в апатии из-за семейных обстоятельств, и Кир решил вновь начать производить их для меня, чтобы я больше улыбался. А еще потом он сознался, что тогда видел во мне маленького себя и не хотел, чтобы я повторил его историю. Кирилл много времени проводил со мной. Мы подружились. И я верил каждому слову. Мы сошлись на мнении, что однажды сможем сбежать от Евгения, когда я закончу школу. Он сказал, что обязательно заберет меня собой и не оставит. Он вел себя как старший брат, но я никогда не был в таких отношениях, думал, что влюбился. И однажды, когда мне было четырнадцать, я ему признался. И он принял мои чувства. Я уже понимал, что он сделал именно так, чтобы я рассказывал все, что слышал от отчима, и подслушивал каждый телефонный разговор. Он пользовался мной, но мне не хотелось терять его, если откажусь.       Глеб на мгновение потерял ту стойкость, вдруг приподнял брови, словно на самом деле поверил ему, а в воздухе повисло сожаление, говорившие, что он знает, как может Кирилл поступить ради своих целей.       — Однако, когда мне исполнилось двадцать, и когда Кирилл отдал отчиму все формулы наркотика, в которых специально перепутал несколько вещей, мы с Кирой начали встречаться по-настоящему.       — По-настоящему?       — Да. Именно. У нас появились нормальные отношения. В тот момент я уже съехал от отчима, поэтому можно подумать, что я не сдался Кириллу никаким боком, но он продолжал любить меня, как и я его. Он отгородил от меня всех дел Скворцова, потому что он всегда пытается… Любой ценой оградить дорогого ему человека от всего плохого. И в тот момент началось массовое производство наркотика. Кир все еще не мог помешать отчиму захватывать рынок, так тот и начал сотрудничать с Барховым, Стервятником и Екатериной Милюковой. И когда Евгений понял, что Кирилл пытается его устранить, то решил использовать меня.       Саша запнулся, начиная сдирать заусенцы с большого пальца. Он не смотрел на владельца казино, но точно знал, что тот испытывающе рассматривает его макушку. Только в глотке все слова терялись.       — Как он заставил вас сделать это?       — Для меня Кир многое значит, а еще я ужасный трус, — омега тяжело опустился, подавленный волной вины, окотившей словно холодной водой, притупляя видимость из-за дурацкой влаги в глазах. — Ему нужна была настоящая формула наркотика. Он угрожал мне, и я выкрал у Киры маленький пакетик, когда находился у него дома. Кирилл был в ярости, думал, что я его предал. И когда я возвращался домой… Меня поймали и изнасиловали брат и его двое друзей у меня же в квартире. Они были пьяны, но больше всех брат, который остался спать у меня как ни в чем не бывало, когда я потерял сознание. И я заставил его проглотить всю дозу «Бабочки», и он умер от передозировки. Тогда пришел Кир.       Саша зачесал грязные волосы, небрежно опустив руки обратно, все-таки посмотрев в глаза собеседника. Глеб сомкнул губы и отвернулся, словно ему становилось стыдно, что решил ворошить чужое гнездо, так еще такое болезненное для рассказчика. Омега усмехнулся, почему-то ощущая себя более расслабленно и опустошенно одновременно.       — Он сказал, что возьмет на себя убийство. Я и тогда уже не мог поверить, что он смог договориться с Евгением, чтобы тот оставил нас двоих в покое, если возьмет на себя еще и распространение наркотиков.       — Он соврал?       — Конечно. За сына он хотел уничтожить окончательно нас двоих. Поэтому заставил меня изменить показания свидетеля и обвинить Кира в суде в изнасиловании. Кирилл сбежал на следующий день из страны, как только сел в тюрьму, а меня еще несколько лет терроризировал отчим и заставлял делать грязные дела за него, пока не умер от инфаркта.       — Он правда умер от этого?       — Нет. Я подсыпал больше лекарств, чем необходимо, что вызвало остановку сердца. Евгений попал в больницу имени Усачевой, так что люди Киры сделали вид, что это сделал не я.       — Вы… Вы могли за это получить срок.       — Под грязными делами я имел в виду устранение конкурентов. Так что я не видел смысла, из-за кого именно мог все-таки получить срок, но я больше не мог терпеть его. Я хотел его убить, я это и сделал.       Они молчали в тишине, только гудел компьютер.