Убийство Бабочек

22 мая. Суббота

      Молочный туман заполнил почти весь город до пятого этажа, заставляя уже с шести утра встать почти все машины в тягучие пробки, шумные и слишком длинные по всем дорогам Центральной улицы. Центр постепенно просыпался, делал первые шаги навстречу утру, начиная приносить краски занятости и многолюдства гомоном и ревом моторов мотоциклов, периодическими звонкими сигналами светофоров, отсчитывающие на перекрестках по целых девяноста секунд, быстро заглушая крики чаек на набережной.       Ярко светило солнце, игриво залезая через щелку занавесок, мягко падая свежей желтой полосой на кофейные стены и теплый пол в тускло-оранжевой комнате. Постель просторная для одного человека; откинутое одеяло закрывало лишь часть бедра в шелковой пижаме, на ощупь словно что перья самой нежной птицы. Через открытую форточку заходил прохладный ветерок, медленно заплывая под одежду, холодил смуглую кожу, покрывая незначительными мурашками. Черные волосы совсем запутались и расплелись из расслабленной ночной косы, потерявшие резинку где-то между складок темной ткани, локонами рассыпались по подушкам и плечам.       Будильник запиликал той мелодией, что через пару минут уже забылась в голове, затуманенной, как город сегодня, новыми мыслями и планами со вчера на субботнее утро до самого вечера. Да и вспомнится она только на следующий день, когда придет время для очередного пробуждения. Тогда и глаза лениво раскрылись. Глеб, перевернувшись набок, выключил пиликанье, натянул отдающее тепло одеяло. Он вяло посмотрел в сторону открывшейся двери и непонятливо спросонья наблюдал за вошедшим Юрой. Тут же спрятался от яркого света под покрывалом, когда тот, слишком бодрый для начала дня, распахнул занавески в разные стороны. Бета широко улыбнулся, подойдя к постельному укрытию, сел возле на корточки, локтем опираясь о маленькую тумбочку, где стояла настольная лампа, лежали резинки, часы и телефон.       Он аккуратно тряхнул за предполагаемое плечо, когда кокон задвигался, но услышал в ответ глухое возмущение.       — Я воспользовался твоей ванной и кухней недавно, надеюсь ты не против, — из-под края одеяло высунулась кисть и показала палец вверх, чуть ли не тыкнув в нос. Юра, весело щурясь, отстранил от себя руку, запустив свои под укрытие, сразу же нащупав горячие уши и шелковистые волосы, что так плавно скользили между пальцами. Он хихикнул и начал поглаживать, стоило довольному рокоту раздаться где-то из глубин. Покрывало медленно сползло с ног, стоило Глебу поднять икры, игриво болтая ступнями, как вилял бы хвостом, если бы он у него имелся. — Если не хочешь, чтобы твой завтрак остыл, лучше встать сейчас.       Из укрытия сначала высунулся кончик-клюв, потом серые глаза, на которые упали спутавшиеся локоны, на какие тот сразу же дунул, а потом заправил за ухо, невольно уронив одеяло на плечи. Глеб выглядел довольным и в край увлеченным, смотря прямо в тому глаза, а зрачки его медленно, но так смущающе становились все глубже и шире.       — Юрий, ты хорошо поспал? — поинтересовался альфа, все же вытаскивая из покрывала тяжелое от остатков сна тело, вытягиваясь до свода мышц на пояснице. — И когда ты успел встать?       — Где-то в пять, наверное, обычно я просыпаюсь в это время по выходным. Твой диван достаточно мягкий и удобный, как бы… Я уже второй раз на нем сплю. Вроде не жалуюсь.       — Хм, ты прав. Почему ты не разбудил меня? — продолжал вопросить тот и, наступив на махровой ковер, начал заправлять постель в приличный вид, разглаживая все неровности и складки. — Я бы помог тебе приготовить завтрак.       — О-о-о, нет-нет, — протянул Юра, интенсивно замахав руками, а потом скрестил их на груди, стоило Глебу развернуться и озадаченно посмотреть на него. — Я приготовил его для тебя. Будет не так романтично, если бы ты вдруг стал участником подготовки. Возможно? Впрочем я в этом не особо хорош, понимаешь ли?       Альфа лишь усмехнулся в ладонь, однако тот продолжил поток мыслей и заметно занервничал:       — То есть… Не то чтобы я против, если ты хочешь, просто мне хотелось чем-то тебя… Обрадовать? — он метнул нерасторопный взгляд в сторону, когда встретился с чуть насмешливым. Бормотал так тихо, что Глеб кое-как разбирал и пары слов, а потом все же прибавил громкости, как-то нахмуренного зажмурившись. — Я не думаю, что ты был бы счастлив, если бы я принес его тебе сюда. Мне показалось, это было бы неловко.       — Ты слишком волнуешься по мелочам, — тот похлопал по напряженному плечу, заставляя их расслабить. Юра криво приподнял уголок губы. — Может, я и не любитель крошек в кровати, но мне по нраву твое внимание.       — Хорошо. Кхм, но как насчет меня? — он тут же запнулся, глядя в оба глаза на него, когда Глеб через несколько секунд приподнял брови, морща лоб, явно не уловив суть данной шутки. Юрий стыдливо покраснел, наигранно засмеялся, неуклюже почесав затылок, а потом махнул рукой. — Не обращай внимания. Я, в общем, сделаю тебе кофе.       Глеб улыбнулся, когда Юрий попятился и поспешил убраться из его поля зрения, тут же начиная искать с особым трепещущим сердце звуком открывания дверцы столешниц в верхних ящиках. В его квартире давно такого не наблюдалось, только тикали настенные часы и шумел чайник, пока он занимался рабочими делами. А утром обычно не так тепло, как сейчас. Либо это выглянувшее солнце на ясном небе, либо солнце в его квартире. Он чуть смутился такому сравнению, только вот сердце его хотело и прыгало от счастья.       Альфа, наспех надев тапочки, пройдя мимо ванной, куда обычно заходил после пробуждения, встал в проеме на кухню. Юра смотрел на открытую пачку с молотым кофе, рассматривая со всех сторон, а потом обернулся к нему с каким-то ехидством в глазах:       — Кажется, я вижу здесь богатенького человека, — саркастически протянул он, шутливо шурша дорогой вещицей, отчего Глеб засмеялся в кулак, пряча ямочки от улыбки. Когда подошел, Юрий раскрыл пачку, убрав держащую скрепку, и, если бы, конечно, мог, засунул все лицо. Вошел только нос, и альфа мог любоваться всем тем удовольствием, рассыпавшемся на бледном лице. Юра втянул крепкий запах содержимого и смешно сморщил нос, задернув голову вверх. — Уф, бесподобно!       — Я могу отдать тебе его, если понравится, — Глеб попутно достал турку, заметив любопытный блеск в голубых глазах, когда прижал пакет к груди. Альфа снова хихикнул. — Так понимаю, варить кофе будет моим романтическим жестом на сегодня?       — Получается так, — Юра немного отстранился, оставив кофе на столе, пока тот начал приготовления, словно каждый день это делал. Бета скрестил руки за спиной, теребя не в терпении пальцы. Ему не хотелось молчать. — Хотя в прошлой квартире у меня и была турка, я никогда не пытался воспользоваться ею. Не то чтобы я не хотел научиться, у меня просто нет столько денег, чтобы постоянно покупать что-то такое. Кофе всегда дороговато стоит, в особенности хороший.       — Ох, понимаю, — поддакнул ему альфа, смешивая воду с кофе, сразу же ставя на плиту турку. — Я… Я могу покупать и тебе, мне не сложно.       — Нет, Глеб, — перебил его Юра, поставив перед собой ладони, и тот прижал брови, чуть исказив их в вопросе. Он перевел взор на что-то, что могло заставить собрать мысли в единое. — У меня есть совесть. Я не хочу, чтобы ты тратил на меня деньги. Не по-моему как-то. Не потому, что я сам мужик и все дела, нет… Это ужасно неловко и… Ну… Не бери в голову.       — Возможно, я понимаю, о чем ты.       — Тогда вот, — неоднозначно подытожил он и приложил руки на груди, опираясь поясницей о столешницу, рассматривая черную жидкость, блестящую под солнечными лучами. Его щеки покраснели. — Я не хотел быть грубым, если это могло как-то тебя обидеть.       — Это не обижает меня, Юрий. Нисколько, — Глеб мягко улыбнулся, заставляя чуть успокоиться. — Но я бы не стал тратить деньги, если бы не желал этого. Я хочу дарить тебе что-то, что тебе нравится. Разве подарки влияют на наличие совести?       — Глеб, но я-то не смогу ничего дать тебе взамен.       — Мне не нужно ничего взамен, если именно это смущает тебя. В этом ничего такого нет. Например, ты подарил мне розы, и я был счастлив их получить. Ведь ты не надеялся получить что-то от меня в ответ, хотя я предлагал их купить.       — Ох, да-да, я помню.       — Мне было так приятно. Твой знак внимания дал мне много сил на оставшиеся дела, — заявил альфа и снял турку, разливая содержимое в две кружки. Юрий взволнованно поднял голову на него. — Принимать подарки — это нормально. Сегодня ты тоже мне его сделал, неужели ты с этим планировал, чтобы я сварил кофе в ответ?       — Я даже не думал об этом! — невольно воскликнул бета, в ту же секунду прикусив язык. — Я не понимаю, к чему ты клонишь?       Глеб прижал пальцы к подбородку, задумчиво рассматривая потолок, а потом он слегка приподнял уголки губ и положил ладони на крупные плечи:       — Во мне есть желание радовать тебя.       — Я это однозначно по-о-онял, — словно поторапливая, протягивал бета, чуть хмурясь.       — Не смеши меня.       — Я и не пытался, — он нелепо ухмыльнулся, слегка хлопнул по талии, протянув к себе ближе за поясницу, соединив пальцы. — Я жду ответа.       — Ха-ха, — издал альфа, когда тот стал покачиваться, заставляя и его двигаться в такт. Он осторожно сложил ладони на чужом загривке, опуская подбородок, чтобы смотреть тому в глаза. — Ох, Юрий, я хочу, чтобы ты не чувствовал из-за этого желания обязательств передо мной… В моей семье никогда не было принято дарить подарки, иногда даже осуждалось. Порой, когда я получаю что-то, мне тоже становится неуютно. И я стараюсь думать, что в этот подарок вложены не только деньги. Туда вложено многообразие чувств дарителя, это внимание, которое хочет этот человек подарить. Если я что-то делаю для тебя, я делаю это потому, что сам хочу. Ты ничего не должен мне в обмен, если сам этого не захочешь, — он сделал запинку, а потом так ярко и ласково ощерился, чуть краснея, прикрывая стыдливо глаза в сторону. — Юрий, мне кажется, я люблю тебя. Понимаешь? Я еще толком не понимаю, как лучше показывать то, что чувствую к тебе. Я обязательно прислушаюсь к твоим потребностям. Но я просто хочу, чтобы ты был счастлив в отношениях со мной.       Щеки и уши вмиг зардели, и Юрий приоткрыл рот, а потом плотно прижал его, сводя скулы до заметного очертания. В его голове остались лишь три слова и заметное волнение в голосе, что так сладко отдается мягкими, как вид облаков летом, звуками, заставляя тонуть в собственных красках, гудящих в груди, снова и снова откидывая его обратно в реальность. И все никак не останавливает от цветущих в мозгах красивых бутонов каких-то благоухающих цветов, заменяющие все здравые мысли. И какой-то колокольчик звонко ласкает уши, превращая слова в поток шумящей воды. А звон колокольчика – согревающий нутро голос. А сердце словно пронзила стрела, горяча кровь по всем жилам. Амурская, что ли?       Глеб его любит. Но почему-то все блаженство потухло от осознания действительности. И это осознание стало звучать другими красками. Юрий наделал за три десятка слишком много ошибок, причиняя близким неприятности. Он не помнил, чтобы отношения складывались хорошо после пары месяцев обычного желания быть рядом с кем-то. Он путал мечты и действительность, неосознанно заменяя понятия, сам не понимая, сколько вреда за этим принесет. А любит ли его на самом деле Юра? Недавно, пару дней назад, видел только в каких-то бурных фантазиях и бессовестно пропускал мимо ушей его слова. Надеялся, что сможет избежать любые виды привязанности к человеку, воображая только устоявшийся образ начальника из порнофильмов. Может, Юрий всего лишь замечтался?       Глеб поднял кружки и протянул одну, чуть наклонив голову набок. Юра осторожно взял ее, смотря на пенку. А что будет, если он все испортит вновь? Глеб стойкий. Хотя бы на первый взгляд таков, но будет ли он скучать по нему, если бета окажется все-таки чуть более слабым?       — Так что… Если тебе это не нравится, я постараюсь держать себя в уздах, — он продолжал говорить, словно ничего такого не случилось, пока в белесой голове от размышлений едва не раздается тяжелый шум шестеренок. Голубые глаза внимательно, но отстраненно наблюдали за тем, как альфа присел за стол, взял один бутерброд с яйцом и нарезанной колбасой и принялся завтракать, попутно довольно хваля его навыки. Юра покривил губами, вытянулся и, в конце концов, подошел, поставив кружку рядом, заставляя задрать на себя голову. — Что такое? Кофе слишком крепкий?       Юрий зажмурился, мотая головой на все последующие предположения, с каждым разом становившиеся более волнительными, а потом приложил к его губам палец, принуждая замолчать на полуслове. Глеб сначала растерянно посмотрел на безымянный, потом на лицо, развернулся к нему, убирая от себя кисть:       — В чем дело?       — Ты сказал, — все-таки подал голос бета, а потом взял того за руки, тяжело выдохнув. — Что любишь меня?       — Да. Я не уверен, что могу так говорить на самом деле, — моментально забеспокоился альфа, сжимая холодные пальчики, плохо улыбнувшись, когда заметил, как Юра помрачнел. Он расстроил его, это выглядело так и на самом деле таковым являлось. — Прости. Как я уже говорил, это мои первые серьезные отношения. Я не особо знаю, когда говорить такое будет нормальным.       — Но ты сказал это мне, — Юрий мгновенно зардел, упал на стул рядом, уткнувшись в чужое плечо. Ласковые руки сразу же мягко поглаживали взмокший затылок.       — Может, для тебя это слишком серьезно звучит?       — Угу.       — Тогда… «Ты мне нравишься». Как ты думаешь, это тебя не пугает?       Глеб почувствовал, как тот защекотал кончиком носа шею, когда покачал головой, вызывая мурашки вдоль спины. Альфа сразу же съежился, стоило тому повторить, неосознанно обнимая, медленно двигая руками по всему позвоночнику, забравшись под пижаму. Запах стал более сладким, тогда Глеб издал первый смешок, пытаясь кое-как отстраниться от губ, что покусывали загривок. Подушечки пальцев прохладой оставляли еле ощутимые дорожки, скользящие вверх, огибая ребра. И так нежно целовал всю шею в разные места. Поясницу приятно покалывало, заставляя все мышцы таза сжаться в единственный тонкий нервный комок. А потом действительно же защекотал, выгоняя легкое наслаждение одним махом, слишком быстро добираясь до самого лакомого кусочка – до подмышек. Хотя пару раз и получил локтем, когда альфа, хохоча, ерзал в крепком захвате, пытаясь увильнуть, Юра увлеченно хихикал. И стоило дать секунду на передышку из милосердия, как только тот стал устало пыхтеть и захлебываться в смехе, как тонкие, да такие сильные пальцы стали больно щипать за живот, пока сам не попросил два раза прощения за такое бестактное нападение. Глеб довольно почесал нос, слегка задрав его, пытаясь отдышаться.       — Так, чем ты займешься? — через некоторое время поинтересовался Юрий, все еще поглаживая напряженный торс в мнимых ощущениях стягивания кожи ногтями. — Но ты не можешь сказать, что пойдешь дополнительно работать в выходные.       — Тогда я не смогу тебе ответить на вопрос.       — Хах, я все больше удивляюсь тебе, — с каким-то недовольством заявил тот, отчего альфа только усмехнулся. — Я вот думаю… Ты уйдешь на отпуск по уходу за детьми, ты не будешь скучать по всем этим счетам и собраниям?       — У меня не будет на это время, — допивая кофе, ответил Глеб, а потом прищурил глаза в улыбке. — Возможно, у меня не будет времени и на себя. Если вспомнить, каким Николай был непоседой, мне уже ничего не страшно. Я находил время на то, чтобы поесть, только в три часа ночи, когда это маленькое исчадие Ада наконец-то засыпало. Он уставал крайне редко, бесился и постоянно хотел что-то показывать мне, даже если это были попытки сделать странный прыжок на месте. Но хуже мне приходилось, когда он узнал о субкультуре эмо в тринадцать лет.       — Ужас, ха-ха! Мне помнится, как мачеха постоянно оставляла на меня свою старшую дочь, когда уходила к подругам. Делать с ней геометрию – полная жопа. А потом мне приходилось искать ее по всему району, чтобы она готовилась к ГИА.       — У тебя есть еще одна сестра? Почему она не стала опекуншей для Миланы вместо тебя?       — Она еще хуже, чем я. Еще бы я отдал маленького ребенка к запойной женщине без работы с четырьмя детьми и мудаком-мужем. Они живут только на пособия и то пропивают все. Не хочу, чтобы Милана все это видела.       — В таком случае понятно. В такой обстановке вряд ли можно спокойно пожить.       — Да. Но я не удивлен этому. Алину часто привлекали мудаки на подобие нашего отца, — Юра облокотился о спинку стула, скрестив руки на груди. — Глеб, мне правда жаль, что я часто жалуюсь тебе о семейных проблемах, словно… Словно ты телефон доверия какой-то.       — Все в порядке, Юрий. Возможно, это потому, что данная ситуация заставила тебя все вспомнить, что тебе пришлось пережить?       Бета устало пожал плечами, уставившись в кружку, из которой перестал струиться пар, и Глеб хорошо замечал, как утренний настрой медленно исчезал потускневшим блеском в глазах и поджатыми губами, так хорошо проявляя сжатые скулы.       — Все в порядке, — более тихо повторил альфа, отстранив пустую кружку немного дальше сложенных на друг друге горячих ладоней. — Я могу что-то для тебя сделать?       Юра лишь мотнул головой, уткнувшись взглядом в пол, а потом улыбнулся, постукивая пальцами по поверхности стола:       — Лучше скажи: как тебе завтрак?       — Волшебно, правда, меня очень беспокоит та груда посуды в умывальнике, — он указал за спину, и бета в ту же секунду вспыхнул, немного пряча в ладонях покрасневшее лицо.       — Это вышло само собой! — защищался Юрий, так яро восклицая, заставив другого лишь усмехнуться уголком губы. — Я сейчас все сам вымою, не беспокойся насчет посуды.       — Тогда я оставлю тебя с ней наедине, — продолжал ехидничать Глеб, аккуратно вставая со стульчика. — Если что-то понадобится, я буду в ванной.       Прежде чем войти в комнату, он зашел обратно в спальню, забыв о привычке проверять входящие на почту на телефоне. Поднял вибрирующий от сообщений мобильный и, разблокировав экран блокировки, поджал губы.       Сообщение от Киры.       Под ногами паркет то сливался с телом, то снова чувствовался под стопами как настоящий, твердый,холодный и сводящий мышцы до мерзкого сворачивания сухожилий. Казалось, чуткий сон все время углублялся в затуманенное сознание, меняя понятие реальности, но от весомой, да такой прозрачной тяжести в легких давало понять, что сейчас он не идет куда-то по ледяным доскам по дому. Коридор казался чересчур длинным и темным, хоть глаз выколи. Пальцы проскальзывали по стенам, ощущая неровные сухие обои, чуть потрескавшиеся, где-то оборванные котом, свернувшимся в клубок на любимом месте.       Ему казалось, что слышал громкие звуки, доносившиеся с кухни, а теперь слышно только, как скрипит дом. Это не ново, они всегда ссорились на пустом месте, когда та приходила под утро выпившая. Глаза слипались, а пушистые ресницы слишком влажные, чтобы не путались. Маленькие пальцы по привычке почесали черные кудри, взъерошивая в разные стороны. Он не хотел идти на кухню, он не хотел снова увидеть их отвратительные лица в злобе, ему хотелось исчезнуть на ночь, чтобы наутро мама и папа снова делали вид, что любят друг друга. Но его мучила жажда от недавнего плача в подушку, лишь бы никто не услышал. Мама не любила, когда он плакал или злился, ей казалось, что это неправильно. Ругала слишком, до тошноты в горле.       Открытая настежь дверь скрипела, доносила свист ветра и стук капель очередного дождя, открывая вид на темный двор и полную луну. Темнота не такая страшная, когда он дома. Воздух щипал кожу, гулял под одеждой, в которой спал в теплой кровати, так быстро заставляя сонливость отступить. Он аккуратно закрыл дверь, замечая, что маминой обуви в прихожей уже нет, только успевшая высохнуть грязь. Мелкая улыбка поселилась на вечно обветренных губах. Можно спокойно поспать пару часов перед школой, а потом все равно не застанет их ругани, потому что вернется домой поздно, почти под ночь. Хоть бы дальше от деревни, чтобы папа не нашел его и не вернул обратно, ругаясь за то, что заставил его нервничать.       Кот, которого он уже забыл, терся о босые ноги, прося молока, которого в стакане до ободка и несколько капелек на слишком высокой столешнице. Чтобы дотянуться, нужно вставать на цыпочки, но и так кое-как удается не проливать любимый напиток. Только запаха парного домашнего молока и нет в памяти, а дом пах плесенью и слезами в последний день, когда он покидал его навсегда. Папа пах сеном и свежим хлебом, а теперь — хвоей и сыростью земли после ливня на Троицу. А на улице тихо, даже сверчков слышно, иногда собаки, которые так пугали его, лаяли. Нет никаких пробок, толпы, фонарей тоже нет. А темнота не пугала, не страшили и пустые дороги. Так спокойнее, когда нет людей. Он часто убегал на пшеничное поле, на всякий случай беря с собой пару ломтиков хлеба, когда планировал остаться там до конца дня. И оставался в распоряжении самого себя будто бы бесконечное время и все шептал мечтательно, как вырастет и заживет совсем другой жизнью.       У него не имелось страхов, кроме больших собак и гусей. У него никогда не болело сердце. Нет и переживаний, и отложенной жизни. Саша Шпаков никогда не думал, что станет таким безвольным человеком, никогда не подумал бы, что желание побыстрее вырасти станет для него злой шуткой. Он не волновался о счетах, коллегах, выборе ужина в нескончаемых днях. Он тогда являлся мечтательным мальчиком одиннадцати лет со своими желаниями и мировоззрением. И пока подолгу смотрел на пастбище с коровами, представлял много ветвей желанного будущего. Однако ни одну не смог исполнить.       Он и понятия не имел, что окажется в очередной раз в больнице. Никогда не представлял, что из-за остановки сердца, смотря расфокусированным взглядом в потолок, в пол-уха слушая врача.       Мысли путались, словно клубок папиных ниток, когда с ними играл озорной котик. А узел все крепче и непонятнее, возможно, он уже никогда не сможет его развязать, как бы не пытался поддеть ногтем.       — У вас на самом деле хорошее сердце, — продолжал говорить врач, рассматривая анализы, противно шурша листами. Саша перевел на него затуманенный взгляд, потом на сидящую рядом с кушеткой Варвару, что ни в какую не отпускала влажную ладонь. Все еще хлюпала носом после того, как два часа прорыдала возле него и не могла и слово нормального произнести. Он знатно испугал ее, хотя особо и не помнит, почему вдруг оказался больнице. Он понял, да вот ничего не может вспомнить. — Но аритмия для него стала достаточно тяжелой проблемой. Это и вызвало остановку. Еще бы три минуты и клинической смерть стала бы биологической.       Врач мельком глянул на нахмуренные от возмущения черные брови Варвары и поспешил извиниться:       — В общем и целом, аритмия вызвана передозировкой принимаемых вами лекарств в последнее время. Они и так были достаточной нагрузкой на сердце в обычной дозировке. Поэтому, как ваш лечащий врач, настоятельно рекомендую забыть о транквилизаторах и перейти на лекарства, которые я вам выписал. Это, конечно, не поможет с психологическими проблемами, зато сердце работать будет как часы. Несмотря на то, что ваш головной мозг серьезно не пострадал, я буду назначать вам встречи на сдачу анализов и обследования, чтобы в будущем такого больше не повторилось. Как итог: возможны проблемы с памятью и внимательностью, заторможенностью или судороги. Все зависит от вашего организма.       Саша неуверенно кивнул, когда заметил, что врач внимательно рассматривал его в поисках хоть какого-то ответа, а потом записал что-то еще в медкарту.       — Если будут какие-то боли в груди, в левой стороне челюсти и, знаете, «мельтешение» в пальцах левой руки, лучше сразу же обратитесь ко мне, — через какое-то время продолжил мужчина, снял очки и закрыл колпачком ручку, спрятав ее в кармане белого халата. — Есть еще одна особенность.       — Какая? — вяло протянул омега, когда тот не спешил ему говорить.       — Я, конечно, не психиатр или психотерапевт, но для того, чтобы выяснить причину аритмии, мне понадобилось пролистать вашу медкарту. Ваши транквилизаторы, которыми вы не должны пользоваться, конские, если выражаться простым языком. Ваш первый диагноз был клинической депрессией, хотя в данный момент вам диагностировали биполярное расстройство второго типа. Вам выписаны нейролептики с совершенно другой дозировкой, а вы продолжаете принимать то, что вам ошибочно выписали.       — Зачем? — вдруг подключилась Варвара, серьезно оглядев того.       И тогда тишина воцарилась в палате.       Саша вдруг почувствовал себя виновником на эшафоте: откроет рот и скажет что-то неправильное, то моментально обеспечит себе хоть и страшную, но легкую смерть от гильотины. Однако язык не поворачивался сказать, что с помощью таблеток, как последний наркоман, повышал себе чувство эйфории и иногда пользовался ими как снотворным в депрессивные эпизоды, как только бессонница становилась сильнее. Возможно, сначала принимать зависимость не хотелось как что-то реальное, а сейчас его склонность вдруг послужила таким итогом избегания реальности с помощью чего-то ужасного в последствиях. Только Саша продолжал молчать, чуть краснея от проникающего в мысли взгляда карих глаз. Варвара зла, и это полностью его вина.       Врач поджал челюсть, не дождавшись от него ответа:       — Впрочем это не так важно, как понимание того, что вам лучше отказаться от лекарств.       Варвара стиснула губы в полоску, устало прикрыла глаза, начиная рассчитывать в уме, сколько на все уйдет денег вновь, а потом попыталась улыбнуться тому и поглаживала тыльную сторону ладони. Саша сплел с ней пальцы и заметно помрачнел.       — Вам придется более щепетильно относится к своему здоровью, — советовал врач. — Никаких вредных привычек, значительной физической нагрузки; меньше переживать. Старайтесь чаще дышать свежим воздухом и сесть на здоровое питание. И тогда все будет хо-ро-шо.       Сейчас Меделянскую допрашивают повторно, тебе стоит появиться на допросе. Милюкова сказала, что сможет допустить тебя еще раз. Будь осторожнее, теперь в городе небезопасно. Лис.       Дрожащие пальцы не с первого раза попадали по клавиатуре чужого телефона. Лишь на третий подушечки пальцев, давно не имеющие отпечатков, тяжело опускались на сенсор, заставляя буквы повторяться. Девушка, ждавшая вещь обратно, робко смотрела на ботинки, вдруг испуганно покосилась, когда тот снова повернулся к ней и широко улыбнулся острыми концами губ. Кир похлопал по тыльной стороне ладони нежную кожу маленьких ручек по сравнению с его, прищуриваясь единственным глазом. Едва это казалось благодарной улыбкой, ведь девчонка сразу же попятилась, кивая как заведенная, и быстро убежала прочь, хотя и шла совершенно в другую сторону. Губы вернулись в изначальное расположение – тонкая почти цвета бледной кожи полоска, слегка дрожащая.       Кир засунул кисти в карманы темных брюк и пошел дальше, шаркая кедами по асфальту, кое-как передвигаясь из-за растертых стоп. Он возвращался в город несколько дней подряд, босыми ногами передвигаясь по тропам леса, деревень и грязной окраины. Как только явился, завидел все эти листовки и послания группировок по всем улицам, хотя для обычных людей это оказались обычные граффити на кирпичных стенах или простых объявлений о продажи помещений на каждом втором фонарном столбу.       Прохладный воздух заходил через свободный наспех накинутый капюшон вовнутрь широкой толстовки. Черные испорченные в солому волосы, когда-то бывшие мягкие кудри, до сих пор пахли дешевой краской из «Магнита», кусая носовую полость до шумящего совсем нездорового дыхания. Под ногтями часто оставались черные следы перхоти, смешиваясь с бордовыми капельками, когда те впивались в мертвую дряблую кожу ожога, что постоянно чесался и не давал покоя. Его правая часть покрыта большими волдырями, блестящими в солнечных лучах, а левая покрыта синяками и гематомами в желтых и фиолетовых оттенках, что закрывали белые пластыри. Розовые десна часто сохли от ветра, раскрытые в уродливом разрезе губ, что страшно выделяли гной из-за попавшей инфекции в свежую рану. Кирилл постоянно вытирал его салфеткой, как только чувствовал на кончике языка противный вкус жидкости. Иногда при глубоком вдохе, при котором грудь тяжело поднималась вверх с противным хрустом искалеченных ребер, из открытой на всеобщее обозрение челюсти выплывал пар. А когда заглатывал воздух, щелка между верхним и нижним резцами издавала свист, что придавало Кире еще один повод расчесать порез до новых выступов крови.       Его возбужденная нервная система больше не приходила в норму, ему казался город насколько большим ярким и неприемлемо шумным, что отпугивало его отсюда все сильнее и сильнее. Сигналы светофора быстро сменялись на галдеж рядом идущих людей, звонкий смех, плач ребенка, рев мотора мотоцикла, гудение в пробках; бензин, выхлопные газы, чьи-то духи, феромоны и едкая краска. Все смешивалось, стоило хоть что-то разобрать по отдельности. Колокольчик на двери в кафе, мелодия звонка, гул, стук каблуков. Он видел лица, медленно и быстро сменяющиеся, чьи-то улыбки, щербинка между зубов, складки под веками, ромашки на платье, пенка в кофе, две семерки на номере автомобиля. Пальцы сжались на висках, сдавливая пульсирующие венки до протяжных резких толчков. Лучи солнца застилали глаза. Все слишком огромное и светлое. Дыхание шумное, почти хриплое, а новые следы от ногтей – глубокие. Ему нужно отвлечься на что-то одно. На что-то, что его не нервирует. На что-то, что поможет ему оставаться в здравом рассудке.       Веко непроизвольно дернулось, а зрачок страшно сузился до маленькой точки, когда он все-таки обернулся на знакомый голос, от которого тихое сердце вдруг забилось чаще. В пару метрах от него шел Саша с кем-то, явно увлеченные диалогом, чтобы обращать на прохожих внимание. Точнее, кто-то только о чем-то громко разглагольствовал, размахивая интенсивно руками, а омега лишь изредка кивал, почесывая веки, выглядящий потрепано. Сашенька – озарило в голове довольно тяжелым осознанием. Бледные щеки покрылись розовыми пятнами, плавно распределялись по шее и плечам, контрастируя с цветом синяков, когда те двое прошли мимо него. Кир развернулся на пятках, не замечая ноющей боли, направляясь за ними, ни на шаг не отставая. Рот стиснут, а в голове громыхало давление, когда он услышал противное сиплое дыхание, как только почувствовал, что спина все взмокла, а голодный желудок свернулся в позывах собственных нужд. Фигуры медленно плыли, на замену них все возникали черные силуэты, быстро мелькавшие, заставляющие вспотеть холодным липким потом, так мерзко соединяясь с тканью футболки. Голова шла кругом, а конечности все холодели, не успевая за целью, все же уставши подкашивались и дрожали.       Он терял сознание, но Саша еще слишком далеко.       Правое ухо почти ничего не слышало из-за перфорации барабанной перепонки от попавшей кислоты, заменяя отчетливый голос Мышонка на мешающий тонкий звон, а свист колес проезжающих машин делали ситуацию еще хуже. Ничего не могло помешать ему видеть его. Сухие губы вновь поднялись, раздвигая складки щек в ямочки. Голова Саши повернута на кого-то, что-то начали шептать губы, а пальцы потирали хохолок, где от влаги кудрявились волосы, не заправленные в общий пучок. Кирилл вытянул шею, почесывая расковырянную кожу, заметно нервничая, стоило кому-то положить руку на плечо Саши, притягивая за собой, ведь тот снова чуть не пропустил поворот.       Пальцы крепко вцепились в кисть, когда горел красный. Кто-то обернулся, тогда и Саша посмотрел за плечо, через секунду – охнул, полностью развернувшись. В груди что-то затрепетало от вожделения, только вот разум его все еще опустевший поневоле слишком потрепанного организма. Он невероятно голоден, и ему совсем не хватило лишь то, что Мышонок что-то говорил ему, придерживая за расслабленные в усталости плечи. Ему хотелось большего. Темнота полна беспокойства, такого от которого становилось слишком. Слишком хорошо, чтобы находиться сейчас где-то здесь, хотя и слышать его хотелось бы. И слишком плохо от вида себя же в глубоких черных глазах. Веки порядком свинцовые. А кости вдруг перестали держать утомленное тело.       Саша крепко вцепился за тощие плечи, обхватив потом и талию, чтобы вдруг потерявший сознание Кирилл не упал. Щеки того горели таким невозможным огнем. У него явно жар, однако омега хлопал глазами, смотря в пустоту, сквозь здания «Лавочной», чуть сипло вдохнув, зажмурился, стискивая губы, чувствуя, как те неосознанно дрожат.       Варвара растерянно почесала затылок, сконфуженно рассматривая двоих, а потом все же спросила:       — Его в больничку отвести?       — Думаю, это будет опасно, — несмотря на жалобное выражение, голос его абсолютно спокоен и рассудителен. Альфа аккуратно взяла на руки бессознательное тело, вдруг брезгливо поморщилась от вида ожога на половину лица и на отвратительное состояние в целом. Если бы Варвара нашла его одна, подумала бы сразу, что тот умер давным-давно. Она поспешила за Сашей, стоило светофору поменять цвет на нужный. — Если Глеб Николаевич сказал правду, то у них полнейшая неразбериха в городе. Сейчас ему лучше, вообще, не отсвечивать.       — Ох, — недовольно протянула та и нахмурила густые брови. Тот сразу же притих, зная наперед, что она скажет. — Саша, ты знаешь, я тебя люблю. Ты мой самый лучший друг, и если вся эта ситуация снова скажется на твоем состоянии, будь уверен — я приму все меры, чтобы вчерашняя ситуация не повторилась никогда.       Омега только кивнул. Он определенно понимал, почему она так злилась. Варвара наблюдала за всем, что с ним происходило, начиная с того дня, когда Саша перестал вставать по утрам. Несколько лет подряд не мог принять помощи и чувствовал себя недостаточно хорошим, чтобы начать долгое лечение. Она застала все переменчивые эпизоды, знала каждого неудачного кавалера из-за постоянной привычки наступать на одни и те же грабли. Видела каждые перепады, длящиеся от нескольких дней до месяцев. Постоянно забирала его из больницы, когда работа на износ заставляла его здоровье лететь к чертям. Она видела каждый отпуск, в котором он тух на глазах из-за того, что никогда не имел понятия, что делать в свободное время. Его невозможность понять, что он достоин более лучшей жизни, чем имел когда-либо. Варвара со стороны наблюдала за тем, как тот, кто сейчас на ее руках, не раз заставлял Сашу забывать о себе.       Альфа тяжело вздохнула, покраснев, хотя редко ее что-то смущало:       — И… Я обещала себе, что больше никогда не буду целовать мужчин, — стараясь разрядить обстановку, начала Варвара. Когда все недовольство от бесконечного беспокойства за друга вылилось на него за эти несколько часов в больнице, она вдруг поняла, что нагрузила того, хотя Саше сейчас явно не до этого. Омега поднял брови. — Никогда бы не подумала, что буду в засос целовать гея шесть минут подряд.       Саша усмехнулся, хотя в этом смешке достаточно слышны наигранность и безнадежное утомление. Варвара решила, что сейчас его лучше оставить в покое.       В квартире холодно.       Варвара аккуратно положила Киру на кровать и поспешила, взяв кардиган, к Саше обратно в прихожую, где он медленно снимал обувь, опираясь о стенки с потертыми обоями. Она накинула на него теплую связанную вещь мамы, получила небрежное «спасибо» с заплетающимся языком и на кухне стала искать в холодильнике, что можно было бы предложить поесть. Однако тот сразу же отказался, плетясь в спальню. Альфа беспокойно пошла за ним, взяв градусник по просьбе, включила свет в полутемной комнате, куда не попадали лучи солнца утром.       Тот сел рядом с Кирой, откинув капюшон, сразу же засунул ртутный градусник в подмышку. Варвара осталась стоять на месте, скрестив руки на груди, оперлась боком о проем двери и наблюдала за все еще подрагивающими от тремора руками. Смуглые пальцы коротко убрали влажные черные волосы с блестящего крапинками пота лба, заметно погрустнели глаза, наблюдавшие за сухими потрепанными губами, сиплым дыханием и розовыми пятнами от жара. Через время он посмотрел на результат, потряс градусник и протянул его, чтобы альфа вернула его на место.       — Ну, и что с ним? — нетерпеливо спросила она. Ей нет никакого дела до беты, она лишь спросила для приличия. Ради друга, который снова наступал туда же, где ему будет плохо.       — Температура более-менее, но лучше одежду с него снять. Под одеялом будет жарко.       Саша тут же потянул наверх концы толстовки вместе с липкой футболкой и остановился, трепетно рассматривал исхудавшее тело. Весь торс, изуродованный во множествах шрамов, выпуклых рубцов и ожогов давно минувших дней, распускался в темных гематомах, где наливались бурыми пятнами. По тонкой коже, покрывшейся пятнышками красноты, хорошо виднелись синие капилляры. Одно ребро чуть выпятило кожу, словно еще чуть-чуть — и вылезло бы наружу. Варвара наморщила губы в отвращении, когда Саша накрыл того одеялом, закрыв обзор. Кирилл казался чрезмерно искалеченным, чтобы, вообще, свободно дышать.       Катрина выставила на стол сейф-пакетик прямо перед кистями в наручниках. Васильковые глаза, блестящие непониманием, опустились на него. Хрупкие плечи сжались, стоило увидеть пару темных волос.       — Экспертиза показала, что вам принадлежат эти волосы, — вдруг заявила альфа, садясь рядом с Глебом, что покосился на нее, впервые за эти восемь дней после первого допроса слыша про это. Кир упоминал лишь волос Анны, найденной в кабинете в казино, и волосков кошки с места убийства. Неужели это еще одна уловка Милюковой? Она как раз продолжила на такой же вопросительный взгляд подозреваемой. — Их нашли в одной из ран на теле убитой. Как вы можете это объяснить?       Нина побледнела мигом, даже пушок на щеках встал дыбом лишь от осознания данного факта. При ярком свете настольной лампы виднелись четкие тени от складок морщин. Это значит, что она клюнула на наживку – оттого сразу же становилось понятно: Нина соврала в их первый раз. Искусанные губы приоткрылись, тут же захлопнулись, ведь найти ответ на такой вопрос становилось труднее и труднее с каждой секундой. На самом деле на вопрос этот ответа и не должно существовать.       — Э-это какая-то ошибка, — голос ее ужасно дрожал, стал выше и тоньше, а страх заставлял заикаться. — Такого просто не может быть!       — Вам лучше быть с нами честной, — настаивала Катрина и скрестила руки на груди следом за Глебом, и тот только хмыкнул. Она указала на нее пальцем, словно ткнула в явную ложь. — Возможно, мы сможем вам помочь.       — Вы что-то напутали! — воскликнула в протест Нина и посмотрела на новое для нее лицо, вселяющее чуть больше надежды, чем сотрудница полиции. — Я не вру! Этого не может быть!       Глеб молчал, и Нина нахмурилась, успевшая вскочить с места, да только наручники не дали полностью встать. Она беспомощно засопела и вдруг рухнула обратно, склонив голову. Розовые от холода пальцы закрыли лицо, а осунувшиеся плечи задрожали. Но она не плакала как в тот раз; безмолвно молчала.       Катрина оперлась локтями на поверхность темного стола, сложив ладони на толстой папке, принесенной сюда для вида. Глеб видел, как ее язык во рту в нетерпении облизнул стенки, а пальцы застучали, отбивая какой-то ей одной понятный ритм. Она слегка подалась вперед, когда Меделянская все же убрала от себя руки, являя побледневшее лицо, что сразу же порозовело. Складывалось впечатление, что она почти на пути сдаться, хотя бойкая решимость не покидала красивые глаза.       — Если вы сейчас нам расскажите правду, — раздался голос альфы в гулкой тишине. — Мы сможем вам помочь.       — Я не понимаю, о чем вы? — все еще гнула свою линию. — В чем я должна признаться, если я рассказала все еще тогда?       Милюкова ухмыльнулась, вытаскивая из кителя какую-то записную книжку, заставляя заметно помрачнеть подозреваемую. Глеб внимательно рассмотрел вещицу и вспомнил, где раньше видел ее.       — Бархова записывала каждый номер своих любовников, — она сделала короткую паузу, заставляя Нину затаить дыхание. — Вашего здесь нет.       — Но… Почему же она должна была записать мой? — Меделянская слегка наклонила голову в бок, и ее черные волосы повторили за ней. Катрина оставалась спокойной, у нее еще есть козыри в рукаве. — Все же Анна не записывала номера служанок.       — Почему же? Есть пара номеров, — надменно ответила она, а потом положила подбородок на ладони. — И здесь у меня возник вопрос. Вы, наверное, не знали, но до десятого года у Барховых не было служанок. Вы первая, кто стал работать на них.       — И что с того? — грубо выплюнула Нина, заметно разозлившись. Чем ближе они были к «козырю», тем сильнее это ее нервировало. Она махнула головой, словно пытаясь выкинуть закипевшую злость, однако ее это не спасало. — Что это значит?       — Вы сказали, что Бархова не записывала служанок. Их было несколько.       — И?       — Бархов сказал мне, что Анна сама выбирает себе работниц. И ей хватает только одной. А значит, вам когда-то пришлось уйти. Зачем вы это сделали?       Меделянская тут же расслабилась, уверенно выровняла испарину на лбу и незаметно выдохнула:       — Захотелось, — наконец ответила, отчего Глеб заинтересованно приподнял бровь. — Не вечно мне полы мыть. Но я уже говорила, что работать без образования стало труднее. Так что, как только я узнала, что Анна ищет новую служанку, я подалась обратно.       — И зачем-то поменяли имя и внешний вид?       — П-почему бы нет? Мне хотелось перемен.       — Бархов рассказал, что первая служанка ушла от них, потому что Анна надругалась над ней, — отчеканила каждое слово Катрина, смотря прямо в васильковые глаза, в которых вспыхнуло лишь две эмоции: удивление, вдруг разгоревшееся в ярость. Меделянская сжала челюсть до отчетливого скрипа, как сделала с пальцами до белых костяшек. — Вы ничего не смогли сделать с этим, не так ли? Можете больше не притворяться. Я знаю. Одна из ваших родственниц сказала, что видела, как вы куда-то ушли на юбилее, а потом вернулись через некоторое время. К тому же ваши волосы в ране тоже о многом говорят.       Нина стала чаще моргать, красные пятна расползлись по щекам и лбу. Она прикусила губу до бурых крапинок, а потом, словно сдавшись, опустилась на спинку стульчика:       — Я… Я бы не смогла убить кого-то, — тихо произнесла она и подняла осторожно на них взгляд. — Даже если бы я желала этого больше всего на свете.       — Да. Я вам верю, — неожиданно для Глеба заверила Катрина, отчего подозреваемая горько поджала губы. — Вы два года назад вернулись к Барховой, чтобы отомстить. Но почему вы решились на это именно сейчас? Чистосердечное признание может облегчить вашу участь. Расскажите все, что знаете.       Глеб внимательно смотрел на борющуюся со страхами и совестью женщину. Нине только тридцать семь лет, она выглядела хрупкой и ужасно уставшей. Однако жить с пониманием собственной беспомощности и страхами не каждый сможет. И почему-то вина за не его преступление где-то медленно душила изнутри, а может, сожаление предназначалось совсем не сидящей напротив него женщине. Кому-то другому. Однако он ничего не мог сейчас сделать, и вряд ли в будущем у него появиться возможность все исправить.       Нина вытерла тыльной стороной ладони слезы, размазывая их по щекам, тяжело всплывая. Она сутулилась над столом, куда снова падали соленые капли.       — Я очень устала каждый день просыпаться и знать, что такие твари до сих пор на свободе. Я не могла больше терпеть то отчаяние, что испытывала каждый раз. Около двух месяцев назад я нашла сайт, где пострадавшие от таких, как Анна Бархова, делятся своими историями и пытаются друг другу помочь, — все же начала говорить Меделянская, будто бы смирившаяся со своей участью. Ее голос тверд и спокоен. — Однажды я решилась и написала о своей. Я получила много ответов с поддержкой и помощью, но я все еще ощущала ярость и отвращение. Я не могла успокоиться. Вскоре я начала писать о том, что хотела бы заставить Бархову почувствовать то же самое, как ненавижу ее и все, что чувствовала за эти годы. Некоторые говорили, что это временно. Лечение поможет. Но эта боль не проходила. И в один день я смогла написать правду. Я хотела убить ее. Нет, я мечтала об этом каждый чертов день.       — Как другие пользователи отреагировали на это? — внезапно спросил Глеб, заставив ее чуть дернуться от неожиданности. Катрина покосилась на него. — Вас поддержали?       — Нет. В частности там пытались уговорить меня оставить все эти мысли и начать жить с чистого листа. Все и так понимали, что невозможно таких людей наказать по закону, а такие желания, как у меня, порицали, старались направить на что-то правильное.       — Но кто-то с вами все же согласился.       — Да, — она робко кивнула, словно и не знала, стоит ли говорить дальше? — Тот любовник Анны. У него у самого были личные мотивы. Я не знаю, какие, но однозначно есть.       — Любовник?       — Анна была без ума от него, я часто слышала, как она могла часами с ним разговаривать по телефону. Анна делала все для него, однако он все равно попросил у меня помощи. Сказал, что разберется с ней сам, если я помогу проникнуть в дом в нужный день, когда там будет только Анна.       — Что вы делали после?       — Я ушла. Я не смогла бы на это смотреть. Так совпало, что у моей матери был юбилей. У меня появилось хорошее алиби. Но, когда я пришла обратно утром, там все еще был он. Он только-только закончил с этими… Пытками. Если бы я знала… З-знала, насколько он в ярости, возможно, я бы никогда не позволила ответить ему. Анна была в ужасном состоянии. Я… Я еще долго не могла нормально есть, все время видела ее тело.       Нина замолчала, задрожав, как будто забытое снова появлялось в глазах. Глеб стиснул челюсть до видимых скул. То, какой он нашел Анну, тоже повергло в ужас, что говорить про Меделянскую, заставшую и убийцу на месте?       — Как он выглядел? Он с вами разговаривал?       — Не то чтобы разговаривал. Он был в кожаной черной куртке и… Знаете, специальная одежда мотоциклистов. И перчатки черные, но ладони красные. И у нее еще был на голове шлем, так что я не видела его лица. Он крупный и достаточно высокий. Рядом с ним так… Страшно было. А обращался со мной через заметки на телефоне.       — Что он вам сообщил? — спросил Глеб.       — То, что мне нужно помочь ему избавиться от улик. Он куда-то опаздывал, поэтому через полчаса оставил меня одну там. Я убрала все, что смогла. И запахи, следы перчаток, кровь… Я стерла все, что могла. Я не особо помню, что делала, словно была не в себе. Я провозилась почти до шести вечера. Мне казалось, что любой волосок может указать на меня. Я была напугана. Я понятия не имею, зачем я все это сделала.       — На этом все? — вдруг подала голос Катрина, заставляя двоих посмотреть на нее. — Помниться, вы на первом допросе говорили про то, что тот любовник упоминал Новикова в своей речи. Может, вы нам что-то не рассказали?       Глеб скрестил руки на груди, когда Меделянская все же сказала:       — Когда он написал мне, он рассказал, что обещал еще одному пользователю помочь. На самом деле я много не помню, но у меня… Возможно осталась вся переписка с ним.       — Вы дадите нам данные?       — Да, конечно.       В коридоре светло, и глаза подолгу не хотели привыкать к насыщенному свету. Глеб заправил локоны волос за уши, включая телефон обратно, когда до начала допроса выключил, чтобы никакие звонки по работе не помешали. Он в ту же секунду убрал его в карман пальто, стоило услышать торопливо направляющийся к нему стук каблуков. Глеб остановился рядом со входом в участок, сразу же развернувшись на пятках, заставив затормозить и Милюкову. Она поздоровалась с участковым и ближе подошла к альфе, теребя краешек папки с бумагами, вопросительно подняв бровь, словно сама к нему не торопилась.       — Откуда ты достала эти волосы?       — Ха? Этот упырь тебе ничего не сообщил? Юнусов пришел ко мне домой в два часа ночи, представляешь? — от возмущения в голосе потерялся всякий страх перед человеком, что раньше вызывал у нее дрожь в коленях. Глеб Николаевич почувствовал странное смущение за действия друга, слегка вытянувшись в лице. — Он проник ко мне домой через окно, а я ведь живу на пятом этаже. Заставил отдать вещи и пластыри, покрасить ему волосы, отдать… — она чуть тише продолжила, пуще покраснев. — Служебный пистолет. А потом бредил и говорил, что Меделянская причастна, ее нужно допросить повторно. Рассказал мне все свои догадки, до которых додумался в угаре. Вырвал пару волос и сказал мне соврать насчет них. А потом описал целый сценарий, что я сегодня и повторила. Откуда он это узнал – я и понятия не имею.       — О Боже, — единственное, что смог выдать Глеб. — Как… Как он выглядел?       — Как припадочный. Дергался и часто пугался своей же тени. Я подумала, что он снова обдолбался как раньше.       — Он завязал с этим, — сердито выпалил альфа, и тогда Катрина все же вспомнила, перед кем она стоит. Она осунулась, отойдя на пару шагов, будто тот готов показать клыки. Глеб пригладил волосы, выдохнув, тут же становясь холодным. — Хорошо. Хорошо, что он понимает, что делает.       — Если бы… Кхм! Я забыла кое-что рассказать, — остановила его за шифоновый рукав рубашки, когда тот хотел пойти в сторону выхода. Он сверкнул в глазах недовольством. Альфа отпрянула, как от кипятка, руку назад, за спину, скрестила там пальцы и громко вздохнула. — Вчера ночью нашли труп Макеева на заброшенной стройке.       — Что?.. — отстраненно вырвалось у него. А в горле в тотчас встал ком. Он тяжело сглотнул, мотнул головой в вмиг застигнутых мыслей и прижал пальцы к виску, тяжело опустив подбородок. Милюкова зарядилась его беспокойством, стоило увидеть в серых глазах волнение. — Екатерина, мне нужны подробности.       — Я многого не знаю! Делом занимается полиция города, в котором он проживал. Григорий все же не просто человек, а шишка в политике – дело засекретили. Мне Бархов рассказал недавно, — Катрина прикусила губу, почесала ярко-красные волосы, а потом и вовсе стала собирать их в облезлый хвост, лишь бы сделать вид обыденности. Однако запах ее передавал эмоции совсем другие. — Точное время установить не смогли, но убийство произошло где-то во вторник на этой неделе. У него проломлена макушка чем-то тупым, а рядом лежал сейф-чемодан с деньгами. При нем нашли письмо с угрозами, вероятно, это стало приманкой.       — Письмо с угрозами?       — Ага. Если кратко, то кто-то угрожал ему, что раскроет тайну убийства его жены, если не принесет деньги на то место. Макеев хоть и был мнимым человеком, но вложенные фотографии оказались хорошим доказательством.       — Откуда у кого-то вообще могут быть доказательства совершенного убийства?       — Не знаю. Полиция пытается вычислить. Если я что-то узнаю, я обязательно оповещу. Только запомни одно: человек, которого мы ищем… Достаточно всего знает. Про твое казино, про папки, про эти сайты, про Лиса. Он буквально все знает. И как бы он не знал, кто на самом деле виноват в теракте.       Тонкие губы прижались в полоску, а подбородок чуть сморщился, заставляя Катрину все же расслабить плечи. Она отстраненно помотала головой, словно не веря собственным догадкам, посмотрела по сторонам почти пустого коридора и встала напротив того, вздернув подбородок, привлекая озлобленный взгляд. Глеб тихо зарычал, стоило той ткнуть пальцем в его грудь, возмущенно раскрыв зеленые глаза:       — Ты. Это сделал ты… Конечно, это сделал ты! Ты единственный, кого не устраивал наш бизнес. Чертов суицидник. Как ты… Как ты осмелился-то на такое, а?       Между ними повисла гробовая тишина, что прерывалась только тогда, когда скрипели под ногами половицы здания, стоило за спиной Милюковой кому-то пройти. Она вдруг почувствовала, как онемели ноги от того, каким взглядом на нее смотрели серые глаза. Они слегка прищурились, скрывая ту враждебность и угрозу, надвигающаяся, как сильный ураган, захватив всю уверенность и смелость, оставив ее ни с чем.       Катрина вспомнила, что перед ней стоял Орел.       — Тебе не следует заикаться об этом, Екатерина, — гудящим в голове таким спокойным, хоть и одновременно неприлично опасным голосом говорил Глеб Николаевич, заставив тяжело вдохнуть запах непередаваемой ярости, злобы, лютой ненависти, что шли в разрез с таким непроницаемым лицом. Милюкова попятилась, пока не уткнулась в стену спиной, сжимаясь вовсю, будто бы хотела исчезнуть вовсе. Темная тень упала на нее, заставляя почувствовать холод спиной. — Не забывай, кто я.       На улице заметно потеплело, а время уже тикало за полдень. Солнечные лучи украшали небо и отражались в стеклах больших зданий, высоко тянувшихся на небосвод. Дороги постепенно высыхали, а пробки на них все звучали громче, заглушая любой другой звук.       Глеб посмотрел на экран телефона. Его сморщенные в хмурости губы вдруг приподнялись. Между делами по работе вспылили несколько сообщений от «Секретарь Юрий». Альфа обычно старался не пользоваться телефоном, пока куда-то шел по оживленным дорогам, но сейчас ему необходимо на что-то отвлечься от медленно поглощающих сознание мыслей. Пальцы поправили горловину рубашки, которую с утра настаивал надеть Юрий, когда зашел в спальню, пока Глеб переодевался в рабочую форму. Так удивился не одному комплекту одежды, достаточно разнообразной по материалу и украшениям, что альфа понял — довольно юный мозг весь в стереотипах.       Он торопливо подошел и встал у светофора, куда постепенно подходили люди, скапливаясь в целую толпу, чей взгляд устремлен только на красный цвет.       Сообщения доставлены часа четыре назад. Он столько провозился в отделении полиции, что потерял счет времени.       Секретарь Юрий:       «Я договорился с Натальей и уже перевез все вещи по пути к бабушке. Главное, их было не так много. Так что, если у тебя нет на сегодня планов, мы могли бы вечером потусить у меня».       Через пару других минут решил чуть разъяснить ситуацию.       Секретарь Юрий:       «Я не имел в виду, что я приглашаю тебя, чтобы ты помог мне разобрать вещи».       Секретарь Юрий:       «Наверное, ты и так это понял. Мне не следовало объяснять очевидное, так ведь?»       Секретарь Юрий:       «В общем, как освободишься, напиши мне».       Стоило Глебу притронуться к клавиатуре, как гул пробок снова занял все мысли. Он быстро направился на вторую сторону дороги, спрятав телефон в кармане пальто. Ему необходимо где-то остановиться, где не помешал бы людям проходить по тротуару, и так заполненному, как по базарным лавкам – не протолкнуться вовсе. Колокольчик двери звякнул над головой, и Глеб сразу же опустился за первый попавшийся столик. Главное, сейчас ему никто не помешает, столиков в кафе с посетителями немало, а официантов не так-то много в зале работало. В помещение почти нет места, а тишины — уж подавно. Однако альфа не любил писать сообщения, если они не по работе.       Когда пошли гудки, он приложил мобильный к уху и приглушил динамик рукой, чтобы слышался лишь его голос. По правде говоря, Глеб не сразу понял, что Юрий мог быть занят, выжидая, когда тот ответит.       — Привет, — тот дышал тяжело, глухо отзываясь в голове. Сначала слышались гулкие стуки ботиков о ступеньки лестницы подъезда, после – Юра открыл дверь, что издала писк, а потом возле него шуршал сильный ветер и отдаленные детские голоса со скрипом от качели. Голос словно застигнутый врасплох, но вероятнее всего, просто рад его звонку. — Как делишки?       — Эм-м, не мог бы ты немного подождать? — он невольно замялся, когда заметил очевидно приближающегося к нему официанта. Ему пришлось заказать чашечку кофе, чтобы остаться в кафе еще ненадолго. — Так… О чем ты говорил?       — Не знаю? Ты мне первый позвонил.       — Ох, да, точно, — стыдливо улыбнулся, закручивая на пальце прядь волос от странного волнения в груди. — На самом деле я и сам не понимаю, зачем это сделал? Просто ты написал мне, и я захотел с тобой поговорить. Прости, если у тебя сейчас дела.       — Не-а, — отмахнулся Юра, и альфа уткнулся взглядом в блестящую от света лампы поверхность столика, видя темное собственное отражение. — Я только сейчас вернулся в город, тороплюсь на подработку. Я совсем не прочь твоей компании.       — Это меня радует, — он поблагодарил официанта за кофе кивком головы, а мысли протекали его совсем не здесь, да и часто путались. Юрий, судя по звукам, где-то остановился, чтобы отдышаться. — Решил отдохнуть?       — Да. Полнейший ужас, теперь свой вес не так-то легко выгуливать, — посмеялся Юра, шумно дыша, а потом задумчиво промычал. — Так… Как насчет сегодняшнего вечера? Конечно, там нет много продуктов для хорошего ужина, но я могу что-то придумать.       — Я думаю, что это хорошая задумка, и на этот вечер я абсолютно свободен для тебя. Только позвони мне, когда ты освободишься, пока что я буду в офисе.       — Конечно, работяга. В районе шести-семи. У начальника юбилей, он приглашает всех работников, так что сегодня я закончу намного раньше.       — Ты не хочешь пойти? — как-то не подумав, спросил Глеб и отпил глоток на удивление терпкого и вкусного кофе, уже планируя однажды посетить кафе снова, но вместе с Юрой. Ему явно понравится. Он чуть нахмурился, когда тишина продолжалась. — Что-то случилось?       — Нет? — неуверенно ответил тот. — Просто я задумался над твоим вопросом. Обычно я такое не пропускаю, но… Не бери в голову. Возможно, я отвечу тебе, как только пойму, а может, я и сам об этом забуду. Это не имеет значение, так ведь?       — Наверное?       — Чем ты занимаешься?       — Мне кажется, ты пытаешься перевести тему.       — Боже мой! — страдальчески протянул Юрий. — Ты даже не представляешь, как я хочу туда. Неужели ты не понимаешь, что случится, если я решусь на это?       — И ты пригласил меня, чтобы я не дал тебе туда пойти? — как-то насмешливо заявил догадку, и Юра что-то пробормотал. — Все в порядке, Юрий, я понимаю.       — Но это не единственная причина! — тут же возразил бета. — Я хочу с тобой увидеться и провести время. Я не оправдываюсь, правда! Не смейся надо мной.       — Прости-прости, — он пытался заглушить смех, закрывая ладонью, вовсе не представляя, почему посмеивался. — Я не смеюсь над тобой. Мне просто стало так хорошо, когда я увидел твои сообщения, а теперь слышу твой голос. Пожалуй, я счастлив, что ты пригласил меня в ответ.       Он замолчал, когда услышал небрежное мельтешение и смущенное бормотание:       — Прости, у меня заканчивается зарядка, я напишу тебе, когда найду зарядник! — и через секунду он закончил вызов, вероятно, стратегически уйдя от бури эмоций, вызванных Глебом.       Глеб только хихикнул, положив телефон обратно.       Неизвестный:       «Не знаю, могу ли я также написать свою историю и остаться правильно понятым среди пользователей форума, но, возможно, я хотя бы избавлю себя от бесконечных кошмаров.       Вероятно, все и так помнят тот теракт с пятью взрывами на Центральной улице, многие до сих пор обсуждают его, а полиция так и не нашла виновников. Террористы — это единственное официальное предположение властей. Я не верю. Не могу поверить, что кому-то взбрело в голову заминировать почти никому неизвестную кампанию без какой-либо цели. Даже если для устрашения, почему ничего не последовало дальше? Не то чтобы я хочу, чтобы это снова произошло.       Три года прошло. Только меня все еще не отпускает этот случай. Я потерял в этом теракте родного человека. Я не могу смириться с тем, что ее больше нет в моей жизни. Поэтому я бы хотел поделиться с тем, с чем живу каждый день. Может, кто-то поможет мне найти ответ, что делать дальше.       В один из вечеров я вернулся с работы раньше и услышал ее разговор по телефону с каким-то мужчиной. Тот пытался уговорить пойти на встречу с кем-то. Она работала журналисткой, которой не впервой разоблачать людей, поэтому я не обратил на это внимание.       До определенного момента, конечно.       Через пару часов, когда она ушла в назначенное время, по телевизору показали срочные новости первого взрыва. Я знал, куда она отправилась, поэтому сразу же взял такси и поехал на Центральную улицу. Но опоздал. Это все заняло слишком много времени, смог забежать в здание я только после четвертого взрыва. У меня было мало времени на счету, чтобы найти ее, но угарный газ стоял такой, что дышать и видеть не мог. И только через примерно двадцать минут я нашел ее. Она оказалась завалена под обломками от потолка. А металлический прут торчал из ее живота. Тогда я думать толком не мог. Нас разделяли лишь пару метров. Я видел ее кровь. Я все видел своими глазами. Это убивает меня до сих пор.       Рядом на коленях сидел мужчина и пытался высвободить ее из-под обломков. Его заплаканное лицо еще долго снилось мне в кошмарах. Я знал, что я не смогу помочь ей, хотел хотя бы помочь ему. Он вряд ли соображал лучше меня. Но стоило мне сделать шаг, как потолок окончательно обрушился, отрезав меня от них и от любого выхода.       Очнулся уже прикованный к койке в больнице. Глеб Новиков, основатель кампании, пожертвовал крупные суммы жертвам теракта на восстановление. Многие восприняли это как издевку, многие благодарили, а деньги, предназначенные мне, потратил на пластические операции по восстановлению лица. Мне потребовалось три года, чтобы полностью вылечить его.       Если бы я не застал тот звонок, я бы воспринял это как несчастный случай. Однако вслед за фамилией Новикова в записной книжке и временем встречи, продиктованное тем звонившим мужчиной, обнаружил компромат на тех, кто создал «Бабочку». Я был бы абсолютным глупцом, если бы не смог сложить производство наркотиков в подпольном помещении кампании и теракт, из-за которого все узнали про место производство наркотика.       Я не мог просто так оставить ее последнее дело. Я хочу убить их все до единого. В особенности того, кто скрывал в кампании подпольное производство наркотиков. Я хотел бы, чтобы все они почувствовали то, что я ощущаю по сей день».       То, что он мог дышать и вполне осознавал, что вбирает легкими воздух, означало, что еще жив. Хотя иной раз казалось из-за глухих звуков, какие порой становились чуть громче, не как эхо в глубокой пещере, где капает вода и растет мох – это последние чересчур долгие минуты жизни, а все остальное – вечный холод и пот градом – лишь предсмертные галлюцинации. Возможно, даже желанные, чтобы почувствовать, как уходит что-то страшное в голове. Плавно прощается и дает все забыть. Только вот затекшая рука давала понять – он до сих пор здесь и вряд ли планирует сдаваться.       Кир уже не должен существовать с таким наплевательством к полученным ранам. Его тело на грани, он точно это знал. Пока находился в бессознательном состоянии, думал, что наконец остался там до конца. Однако адская боль вернулась. Ломило все тело, это живое и способное лишь на то, чтобы минимально восстановиться. Ломило вывихнутую лодыжку, растертые в месиво пятки, каждый кровоподтек, каждую мышцу, и старые раны давали о себе знать. А половина лица тяжелая, точно не его. Как будто превратилась в многолетний камень, поросший мхом и лишайниками. А слышно только то, что доходило до левого уха.       Слышен гул и тихие голоса из закрытой комнаты. Где он находился? — вопрос, заставляющий низ спины покрыться холодком опасности.       Кирилл распахнул глаз, моментально ощутив, как к голым участкам тела прилипала уже вымокшая от обильного пота простынь, мерзко скручиваясь на ней, а чувствовалась как вторая ненужная кожа. Тело горячее кипятка, только одурманенный разум в ранах и пульсациях беспокойства говорил об обратном – ему ужасно холодно. Ноздри раздувались, в каких все еще хранился запах медицинских препаратов. И слегка других, от которых тот обещал избавиться, да и вот не помнит, кому именно и когда?       Серый от долгих пыльных лет потолок плавно возвращался в фокус. В комнате темно и душно. Душно так, что запах плесени, исходящий из стен и потемневших углов, застревал в глотке прямо возле гортани. Капельки пота скатились по наморщенному лбу, щипля ранки на затянувшемся коркой ожоге. Он запыхтел, пытаясь хоть как-то поднять пульсирующую в мелких иглах конечность. В голове кавардак, запутанный и беспомощный. Сухие губы вобрали тяжелый воздух, а после — хруст ребер. Они давили на легкие, такие пустые и одновременно наполненные чем-то едким.       Кирилл с трудом поднялся на локтях, ощущая, как застывшая кровь разгонялась по всем жилам вновь, затем онемением заныла поясница, колко отдаваясь во всем позвоночнике. Гусиную кожу обвил прохладный воздух, когда отлепил от спины влажную ткань. Расчесал мокрые волосы назад, открывая вид на покрасневший глаз. Пол ледяной. Освежал стопы от жара, плавающего в одеяле, словно весенний лед на пруду, что трескался под стопами. Разыгравшееся воображение уже рисовало трещины в темноте. Шумящая пленка не давала абстрагироваться от нахлынувшего наваждения.       Он аккуратно встал на ноги, кое-как переставляя их, доходя до все приближающейся к нему двери. Комната затряслась, как пустой желудок в тошноте. Тонкие руки выставлены вперед, ища, за что можно зацепиться. Тело пошатывалось в стороны, куда падали стены и пол. Кровь медленно потекла из носа, а дверь уходила куда-то все дальше.       Когда послышался скрип, чувство опасности зашло в спинной мозг, мерзко залезая внутрь под самую кожу.       Саша чуть нахмурился, оставаясь стоять в проеме, запуская вечерний свет в темноту спальни. За ним зашел запах специй и лимона, заставляющего поднять голову на себя. Кир стоял на коленях возле кровати, неосторожно упав оттуда, повредив и так разбитый нос. Пальцы осторожно трогали половицы, иногда перемещаясь на пару сантиметров, словно что-то искали. Мутность в голубой радужке давало отчетливо понять – он все еще не пришел в себя, в какой уже раз выскакивая из постели, стоило почувствовать себя чуть лучше обычного.       Омега тяжело выдохнул и подошел к нему, опускаясь на колено:       — Тебе еще рано вставать, — бледные щеки снова покрывались краснотой и крапинками от пота, а морщины на лбу тут же разгладились. Вероятно, это знак, что Кирилл узнал голос. Саша поднял его на руки без всякого труда и отнес на постель, аккуратно положив обратно на обжигающие простыни, только вот чуть слабоватые руки вцепились в него вяло, а все потное скользкое тело прижалось из последних сил, так и говоря, что тот не хочет дать исчезнуть теплу и цитрусовому запаху. Саша присел рядом. — Как ты себя чувствуешь?       В тишине ответа слышался тяжелый хрип вдохов и шорох скомканной в пальцах ткани свитера.       — Может, мне все же стоило отвезти тебя в больницу? — снова заговорил омега, скорее высказывая мысли вслух, когда Кирилл чуть больше позволил себе, облокотившись и уткнувшись холодным кончиком носа в открытую шею.       — Глеб сказал мне не отсвечивать больше, — довольно трезво ответил Кир, медленно оставляя фантомные касания щекой и чуть влажными мягкими губами, заставляющие загривок загудеть странными отголосками. — Я поживу у тебя пару дней?       — Эм-м… — он замялся, поежившись, отдернув от себя бету, что недовольно смотрел из-под ресниц на него. — Если Варвара не будет против. Возможно.       — Кто? Ах, точно…       Кирилл утомленно зажмурился. Саша приподнял брови, кое-как пытаясь не смотреть в сторону правой части собеседника, чье лицо так близко, что он чуял жухлый запах, смешанный из пота, грязи и запекшейся крови. Пузыри от ожога, большие и мелкие, страшно выделялись на поврежденной коже, а ужаснее то, что они казались такие тонкими и хрупкими, что могли бы лопнуть от любого касания.       Темный омут смотрел на него, смотрел в него и будто бы читал мысли, принуждая Сашу замереть в ответ. Белые пальцы неприятно сжали щеки, не давая отвернуться. Вполне неожиданно для слабого человека после стольких травм, но Кир никогда не казался обычным человеком. По крайней мере омега видел в нем что-то нечеловеческое, мастерски скрываемое все эти годы, всего лишь пару раз раскрывшееся. Хотя он мало что помнил с тех дней на самом деле.       Саша стиснул челюсть. Тот смотрел на него по-другому. Словно видел его всего насквозь, угадывал каждые мысли, пришедшие за эти пару секунд, слышал давление крови в голове. О, нет… Кир точно знал все. И это чувствовалось каждой клеточкой тела. Его мертвый взгляд горел ненавистью ко всему живому. Как тогда. Как одиннадцать лет назад.       Он все вспомнил.       Подушечки пальцев стягивали кожу, а единственный глаз не давал отвести свои в сторону, спастись от беспомощного чувства обнаженности. Иногда казалось, что он умеет читать мысли, изредка копаясь в мозгах и перемешивая извилины между собой до тех пор, пока не перестанешь вовсе соображать. Саша почему-то знал, что Кир копался не только в его голове. Тело окружил холод, какого не ощущал давно. Это то, что он чувствовал к Кириллу все это время – бабочки в животе разъедали нутро. Саша шумно сглотнул, чуть хмурясь. Воспоминания его поглощали, оставаясь где-то на подкорке. Неужели он когда-то смог забыть об этом чувстве? Чувстве бесконечного опасения. Страх пробирался по тут же взмокшей спине и стуком сердца в горле.       Кирилл улыбнулся травмированным кончиком губ, откуда вытекал гной – он не злился. Саша осунулся, чуть расслабляя плечи.       — Эй, что такое? — голос заставил вынырнуть из воды раздумий, возвращая прежний беззаботный настрой в чужом сладком голосе. — Почему ты смотришь на меня таким взглядом?       — К-каким еще взглядом?       — Хочешь поинтересоваться, — не замечая ответный вопрос, продолжил Кир, а голос сорвался на хриплый шепот, — почему я не злюсь?       Саша почувствовал, что ничего не может сказать. Язык на месте, да только не двигался и не дергался, как бы он этого не желал. Кирилл чуть наклонил голову в бок, заинтересованно вглядываясь куда-то чуть ниже кончика носа, на искусанные губы, тут же сморщенные в непонимании и неврозе, а потом отстранился, давая возможность втянуть шею обратно. Бета приподнял тонкую бровь, смотря, как тот замешкался, а потом усмехнулся:       — Сашенька, — вдруг позвал его он, словно тот не находился рядом. Противные пальцы скользнули по ключицам и остановились ненадолго на дрогнувшем кадыке, мазнули по нижней челюсти, а потом подушечками коснулись дрожащих губ, — а я на тебя и не злюсь. Не беспокойся. Благодаря тебе я укрепил влияние заграницей, а ты, как хороший мальчик, избавил меня от занозы в заднице.       Кирилл потянулся, подавшись вперед, крепко ухватив за хохолок. Его скользкие губы, на которых так отчетливо ощущались все рубцы от вылеченного когда-то сифилиса, оказались на Сашиных. Саше казалось странным то, что он совсем не двигался. Он сидел без всякого желания что-либо сделать. Это покорность возвращалась, окутывала и всякий раз напоминала о безнадежности его слабой натуры. Ничего не поменялось. Что-то кислое засело в гортани вместе с вернувшимся ошейником, хотя на шее его не нет.       Кирилл вновь встал, да на этот раз слишком уверенно, будто бы находил силы с такими увечьями из воздуха. Однако то, что он прихрамывал и слегка покачивался, намекали, как больно ему просто дышать. Саша отвернулся, вытирая тыльной стороной ладони гной, оставшийся после их поцелуя.       — У тебя есть горячая вода? — надменно спросил Кир так, словно ответа «нет» не должно существовать в принципе. — Где у тебя ванная?       — Там. Тебе нужна чистая одежда?       — Если ты не хочешь, чтобы я ходил по твоему дому голым, то да.       Саша недовольно нахмурился и все же вытащил из шкафа несколько вещей, чтобы больше не видеть изрядно измученное тощее белое тело, измазанное в бурых, желтых и сиреневых пятнах.       Когда он вошел в ванную комнату, то услышал шум проточной воды. Из-за прохлады квартиры быстро поднялся пар, и стекла душевой мгновенно запотели, заставляя силуэт беты помутнеть. Яркий свет закатного солнца залез через открытое окошко, когда Саша отвернулся, аккуратно складывая одежды на стиральную машину – на самое видное место. Тень Киры задрала голову, стоило рукам зализать мокрые волосы назад. Губы приоткрылись, как только стал разминать затекшую шею, усилив прилив воды, да вот то расслабленное дыхание, кажется, не могло заглушить ничего на свете.       Тень повернула голову в его сторону, отчего омега встрепенулся, поворачиваясь к нему всем телом:       — Долго ты будешь здесь торчать? — как-то сухо заявил Кирилл, и Саша прикусил губы, чтобы не съязвить в ответ. Он сорвал мочалку и гель с полок и вручил в раскрытые ладони беты. Тот наклонил голову, внимательно рассматривая предложенные вещи, а потом нагло поднял подбородок. — Здесь твои волосы.       — Скажи «спасибо» хотя бы за это.       — «Спасибо», — вяло протянул, отвернувшись к тому спиной, давая рассмотреть рубцовую кожу, где должна быть татуировка скалящегося, как иногда Кир, лиса. По краям и вовсе видны глубокие выпуклые линии — границы снятого слоя кожи. После такого люди не выживают, вот что думал он, поджимая губы.       На плите давно булькала кипящая вода в кастрюле, откуда поднимался и струился пар. Саша поспешил уменьшить газ и дорезал на кривые кубики картошку, осторожно двигая ножом. Прежнего настроя совсем не осталось, разговор и те ощущения все еще висели на сгорбленных плечах, хотя и смысла в них совсем не оставалось. Но чувство напряжения никуда не девалось, чтобы он не делал. Это слишком смутно похожее на что-то из детства, только всякий раз, когда приходил к ответу, ему это что-то мешало понять, заново начиная отсчитывать биение сердца, гудящего в ушах. До тех пор думал, пока не порезался о терку, натирая вареную морковь. Кровь стала постепенно вытекать из ранки крапинками.       Кир, выйдя из ванной комнаты, убрал влажную челку назад, открывая безобразный вид и покрасневшие от горячей воды щеки и губы. Он подошел к омеге, чуть ковыляя странной походкой из-за полученных увечий, заставляя того притихнуть и сжать сильнее рукоять ножа. Бета усмехнулся, когда от чуткого взгляда это не укрылось, как бы тот не пытался оставаться в лице спокойным.       — Я же уже сказал, что не злюсь, — насмешило уточнил Кирилл, оскалив зубы до последних нижних. Саша только опустил столовый прибор на столешницу, не слишком далеко. Его руки тут же почувствовали тонкие захватившие их пальцы. — Я скучал по тебе, Мышонок.       — Ага, — единственное, что смог пробурчать в ответ, слегка отворачиваясь. Кир странно наклонил голову, а потом небрежно вытянул все еще кровоточащий палец на уровень их глаз. Саша удивился. — Ох, я порезался нечаянно. Ничего страшного.       Но Кирин глаз, кажется, смотрел на что-то другое. Внимательно. Словно поглощал лишь одним взглядом. Он смотрел на белесую вздутую полоску прямо возле начала кисти. Саше стало совсем дурно, когда тот провел по ней пальцем, беззаботно улыбаясь.       — Это тоже нечаянно?       — Да, — твердо процедил омега, попытался отпрянуть руку, только тот этого не дал сделать. Кожа сморщилась в крепком захвате, бледнея, а в выражении что-то поменялось, делая легкую беспечность в что-то опасное. — Что?! Что ты хочешь?       — Раз мы откровенно говорим, мне две птички-сплетницы нашептали, что ты пытался покончить собой. Это правда?       — Боже, нашел кого слушать, — Саша поджал губы. Кир поднял на него нелепо заинтересованный вид, словно ему одновременно есть дело и в то же время все равно. Омега вытянул руку из вдруг вялой хватки, опустил рукава свитера и отвернулся к плите, скрестив руки на груди. — Они всем кому не лень рассказывают, лишь бы поговорить. Нет, Кир, я никогда не пытался покончить собой. Зачем мне это делать? Уверен, они и Виктора оклеветали.       — Если это можно так называть, то да.       — Виктор – хороший мужчина, — он замялся, когда на чужом лице дрогнуло веко, поэтому поспешил исправить. — Он помог мне с учебой и работой. Виктор помог мне с университетом, в котором сам отучился.       — Ого, — сухо произнес тот. — С чего бы это?       — Когда я пришел на собеседование, он долго еще не знал, что со мной делать. В кампании тогда без образования нельзя, однако он хотел, чтобы я работал с ними. Поэтому смог договориться с директором университета, с которым хорошо ладил. Он дал мне возможность на высшее образование, которое мне не светило никогда из-за отсутствия денег и моего вторичного пола. Остальное, конечно, дело за мной, — он дернулся, когда Кирилл насмешливо усмехнулся, присаживаясь на стульчик рядом. — Они дали мне шанс… Загвоздка в том, что я был первым сотрудником-омегой в их кампании, поэтому Виктору пришлось много подстраивать под меня. Хоть он и пытался устранить плохое мнение насчет омег, все же от него мало что зависело.       — Вот как? Как и ожидалось от него, — он глубоко зевнул, отчего Саша раздраженно вздохнул, однако остался стоять на месте. — Но ты еще не ответил полностью про якобы попытку самоубийства и тот случай, когда ты остался с Виктором наедине.       — Тебе неинтересно, зачем ты спрашиваешь?       — Почему ты так решил?       — Я не решил, я вижу, что тебе все равно, — Кир запоздало хмыкнул. — Прекрати спрашивать то, что тебе не нужно.       — Я весь во внимании, — саркастически протянул бета, распахнув руки в стороны.       — Тогда расскажи мне о себе тоже.       Кирилл удивленно раскрыл веки, являя явное непонимание просьбы, отразившиеся в темном округленном зрачке. Он шокировано открыл рот, как будто из-за этого весь его мир разрушится, потом сжал челюсти и громко посмеялся, помотал головой, а потом распластался на стульчике:       — Не думаю, что тебе полезно об этом знать.       — Вот как? Тогда уходи.       — Уйти? — тогда на лице озарилась веселая, да такая натянутая улыбка, от которой становилось тошно. — Уйду я только в определенный момент. Когда ответишь на вопрос.       — Неужели тебе так хочется узнать об этом глупом шраме? — Саша вздернул бровью, а потом пригладил упавшие на лоб кудри, когда склонил голову, смотря на расплывающийся пол. Кирилл резко влез в поле его видимости, точно хотевший всегда быть в центре внимания омеги. Его сплошь наигранная заинтересовать ужасно раздражала. Кир машинально хихикнул, после чего прикрыл рукой рот, будто бы сам от себя не ожидал такого. Когда Саша выпрямился, хмурясь, бета повторил за ним. — Я понял. Хорошо. Там был такой скандал из-за нелепых слухов. Незадолго до того дня Виктор повысил меня до главбуха, когда зашла речь о том, что я проработал столько лет и многое сделал для филиала. В тот день он попросил меня остаться ненадолго. Он просто интересовался, не трудно ли мне на новой должности, как ко мне относятся в коллективе и нужно ли мне что-то? Мы были хорошими… Приятелями, не могу сказать, что друзьями. У меня не было перед ним какого-то страха или чего-то еще, хотя в тот период я все еще боялся мужчин. А шрам, из-за которого все подумали, что я суицидник, получил достаточно глупо.       — И как ты это сделал? — он прищурился, замечая сморщенные уголки губ. — О, этот взгляд. Я уверен, что ты соврешь мне.       — Я никогда не вру, — отрезал догадки омега, спокойно смотря на собеседника. — Я точил кухонный нож, задумался, и в тот момент Варвара подкралась ко мне и испугала. Я не знаю, как я смог так уронить его, но он прошелся прямо по моей вене. Теперь Варвара никогда не мешает мне, когда я что-то делаю на кухне. Что ж, это было глупо и больно. В тот день психиатр прописал мне таблетки, которые нужно пить по расписанию. Так что эти идиоты из отдела продаж напридумали всякого, а две птички-сплетницы всем прошептали.       — Думаешь, я поверю?       — Отстань от меня, Кир, я сам в этом виноват, — чуть грубее и громче рявкнул тот, теряя терпение. Кирилл отводил взгляд пару раз, а потом исподлобья все же уделил ему внимание. Он снова помотал головой, делая из губ тонкую бледную полоску, отчего Саша гневно перебирал пальцами по столешнице. — Не веришь?       — Нет. Я никогда не верю на слово, Саша, ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, — он поднялся рывком, сразу же сократил дистанцию, заставив того от неожиданности попятиться и уткнуться спиной в стену глухим стуком, а потом чуть улыбнулся, дотрагиваясь от плеч. Его веко странно дергалось, когда омега прикусил язык. — Саша, я в последний раз предупреждаю: я никому не позволю причинить тебе вред. Даже тебе самому. Понимаешь? Я сделаю все, чтобы остаться с тобой навечно.       — Н-не говори так… Ты меня пугаешь.       — Ничего не поделаешь, если ты меня не понимаешь, — наигранно разочаровался Кирилл, не смотря ему в глаза, а куда-то в сторону. — Мне пора идти. Я буду скучать. Я буду, Мышонок. Надеюсь, и ты будешь скучать по мне.       Он отстранился, отходя на пару шагов, а потом дружелюбно помахал рукой, развернулся и вышел из кухни, заставляя Сашу осесть на полу. Из носа закапала кровь, которую он быстро стер тыльной стороной ладони.       Кирилл вышел из квартиры через пару минут, попутно забрав висевшую на вешалке куртку. Капюшон через несколько мгновений стал влажным, как и плечи, пока шел по неживым улицам, как казалось изначально. Темно; вдоль заборов частников проходили узкие тропинки, скользкие из-за липкой грязи, быстро прилипающей к подошвам кед. Холодный воздух морозил легкие, оставаясь прозрачным касанием в гортани. Изредка проезжали машины, заезжая в тихие дворы, слепя светом от фар.       Детские качели скрипели от поднявшегося ветра. Становилось холоднее, а во дворах все нет света, кроме тусклых из окон пятиэтажек, да и то — быстро гасли с наступлением ночи. В песочнице забытые игрушки мокли под моросящим дождиком. Где-то выли собаки, тоненько скуля, но шелест кроны одиночных рябин завывал хуже, в ушах стоял писком, совсем чуть-чуть раздражая возбужденный в край рассудок. Ночная прохлада забиралась под чужую куртку.       Кирилл вяло переставлял ноги по дырявому где-то асфальту. Дверь нужного подъезда открыта настежь, подпираемая стоящей железкой. Гул превратился в тихое эхо в темноте мертвых внутренностей многоэтажек. Стук о плитку легок, но тяжел для наступающего. Кривые стертые ступеньки изменялись и шумели перед глазами, непривыкшими к резкому свету лампочек, включающихся от неаккуратного звука шагов.       Дверь квартиры чуть приоткрыта, заскрипела, стоило ее слегка задеть. Осторожность сошла на нет, когда никто не заявился на его прибытие. Кирилл включил свет в прихожей, сразу обнаруживая капли крови, ведущие из квартиры. Он тихо направился в глубь однокомнатной квартиры, нервно щелкая ногтями, рассматривая каждый пустой уголок. Он остановился на кухне, внимательно смотря на склонившего голову мужчину. Тот сидел привязанный к стулу таким образом, что мог свалиться в любой момент. Тусклый свет грушевидной лампы оттенял лицо черной тенью, но Кирилл знал Коня в лицо. У него сломана челюсть и разрезан нос, вырваны уши, в конечном итоге перерезано горло, откуда уже вытекло много крови. Все указывало на подражание почерка Лиса, только Кир уверен, что он здесь впервые.       Кто-то устранил еще одну зацепку, хорошо заметая следы.       Неизвестный:       «Я лишь недавно забрела на этот форум, но мне уже показалось, что здесь люди достаточно понимающие, чтобы им рассказывать сокровенное.       Конечно, моей истории уже двадцать два года, только вот она мучает меня до сих пор. Не знаю, стоит ли мне тут раскрывать личность, но я хочу, чтобы все узнали имя этого ублюдка. Его звали Кирилл Юнусов. Не знаю, жив он сейчас или нет, но я бы хотела прикончить его сама.       Мне было восемь, когда этот уебок убил мою маму на моих же глазах.       Мама родила меня достаточно рано, в семнадцать лет. Она была строгая, но самая лучшая на свете мама. Она одна воспитывала меня до шести, потому что мой родной отец не захотел быть в нашей семье. И я очень радовалась новому ухожору мамы. Юнусов в первое время заменял мне отца. По крайней мере он смог подкупить меня игрушками, сладостями и разными развлечениями, которые мама не могла позволить из-за бедности. Мне казалось, что мы самая лучшая семья. Я совсем не замечала тогда напряжения между ними.       Юнусов быстро раскрыл свое настоящее лицо.       Он становился странным, не могу точно сказать, что странного с ним происходило, но это серьезно влияло на маму. Я видела, как ей становилось плохо, она злилась и ненавидела, но всегда спешила ему на помощь. Она словно стала привязанной к нему, не могла уйти, хотя и жить с ним было просто невозможно. Чем больше он открывался ей, тем сильнее это сказывалось на мамином психическом состоянии. Она много плакала в последние дни своей жизни. Она была совершенно беззащитна.       Я не знаю, что между ними произошло в тот день, но мама быстро вернулась домой. Она была испугана, я никогда не видела такой страх в ее глазах. Она начала собирать вещи и сказала, что нам срочно нужно бежать. Бежать дальше из этого города. Бежать куда угодно, но нам нельзя оставаться здесь. Она говорила, что он найдет нас.       К сожалению, мы не успели даже перейти порог квартиры, как он заявился. Я тогда еще не знала, что такое наркотики, мне было всего лишь восемь лет. Но сейчас я точно понимаю, что он в край обдолбался в тот день.       Я не знаю. Все случилось слишком быстро. Он повалил ее на пол и начал вонзать нож ей в грудь и живот. Он кричал, что она предала его, что она лживая предательница, что его снова заменили. Я сидела под столом, в углу, и смотрела на расплывшуюся лужу крови моей матери, пока тот психовал и перевернул всю нашу кухню вверх-дном. Он кричал, что она изменщица, в этом виновата только она. Наверное, он хотел оправдать себя, потому что потом он стал целовать ее и просить прощения. В тот момент она уже была мертва. Он нанес ей тридцать два удара ножом в живот, а потом еще три в горло. Все то место было в крови.       И в какой-то момент он повернулся ко мне, когда я начала плакать. Он смотрел на меня пару секунд этими бешеными глазами, я хорошо запомнила их. Все его лицо было в крови, руки тоже, а ладони в ранах от лезвия ножа.       Я не знаю, была бы ли я все еще жива, если бы не нашла в себе силы, чтобы убежать. Я помню тот ужас, когда он полез под стол за мной. Я помню, как кричала от страха. Если бы я не успела убежать к соседям, которые тут же вызвали милицию, смогла бы я, вообще, выжить в ту ночь? Мне одно ясно: суда никакого не было. Они придумали байку про какого-то парня пациентки, который зарезал ее из-за неудавшейся операции. Юнусов был на свободе.       И все эти двадцать два года я вижу в кошмарах его окровавленное лицо, смотрящее прямо на меня. И, как бы сложно не было признавать, я бы хотела сама покончить с ним. Своими руками».       Глеб Николаевич поднял очки на лоб, когда ему пришло еще одно сообщение на телефон, что жужжал в последние три минуты от нескончаемых предложений рекламного агентства, откуда-то узнавшее его личной номер. Однако осознание этого факта не давало ему не залезать в сообщения и искать определенное имя отправителя. Вот и снова встрепенулся, да только попросту разочаровался в собственных ожиданиях.       Глеб еще полчаса назад справился со всеми рабочими делами, что запланировал еще со вчера, да и все еще сидел в кабинете и слушал тиканье часов, иногда отвлекаясь от романа, что захватил по дороге. Да и абзацы глав все время забывались, стоило ему отвлекаться на тиканье часов. Он давно не ощущал такой скуки, обычно находил интересное занятие, в которое с головой погружался. Вот только сегодня у него состоялся странный день. В особенности после того, что передала Милюкова час назад. Истории, на которые тот любовник Анны подписался. Полиции удалось выяснить лишь это, ведь форум не собирал никаких персональных данных, уж тем более не разглашал личности пользователей.       В голове крутился тот, что связан с терактом. Написавший явно близкий человек или родственник Марины, однако Глеб не поддерживал с подругой из колледжа общение с того года, как окончил его, поэтому не имел понятия, кто это может быть. Но «Среда» не располагала информацию людей, с которыми тесно общались он и Кир. Он не знал про ее семью и друзей. В те годы Глебу пришлось отрезать себя от внешнего мира, пока воспитывал сына и пытался разобраться с пьющей женой. У него накопилось слишком много дел. Иной раз он забывал о себе. О своем благополучии, постоянно живя только для других людей в его жизни. Однако почему-то все это в голове казались лишь пустыми отговорками. Глеб в полной мере чувствовал себя виноватым за все, что произошло в тот день. За всех людей, что погибли или стали на всю жизнь калеками. Он вспоминал последние секунды жизни Марины и этот чертов прут, как быстро холодели пальцы, сжимающие флешку с компроматом. Глеб не смог помочь ей, как бы не пытался.       Он всегда оставался трусом. Беспомощным трусом.       Телефон зазвонил снова, и альфа тяжело выдохнул, морщась, не глядя принял вызов и сразу же прислонил телефон к уху:       — Здравствуйте, — устало протянул тот, потерев переносицу.       — Хм… Ну, здравствуйте, — весело повторил Юра, немного наигранно произнеся это деловым голосом, каким обычно говорил начальник. — Это Глеб Николаевич? Мне нужно передать ему очень важные данные.       Глеб чуть усмехнулся, когда тот захрюкал от собственного подражания, заставляя щеки потеплеть:       — Ох, прости, эти рекламщики приставучие донельзя, — он втянул глубоко воздух, а потом откинулся на спинку кресла, прикрывая глаза, чтобы накопившиеся слезы не смогли испортить тому настроение.       — Они и тебя уже достали? Честно, они бы еще в пять утра позвонили, — Юра чем-то зашуршал, скорее всего, туда-сюда играясь застежкой. — В общем, позвонил тебе сказать, что я освободился и уже направляюсь домой. Дай угадаю: ты сейчас в офисе?       — Ты прав, Шерлок, — он стал быстро раскладывать вещи на свои места, зажав телефон между плечом и ухом, перебирая документы по стопкам. Ему необходимо чье-то присутствие, уж тем более присутствие Юры. — Я уже собираюсь выходить.       — Не спеши, я только на первом перекрестке! Давай я встречу тебя?       — Да, хорошо. Я подожду тебя на входе.       Когда Глеб вышел на улицу, его встретил холодный и сильный воздух, что сразу же растрепал все волосы в разные стороны, заставив их собрать в косу. Нос и щеки начало неприятно щипать от прохлады наступившего вечера. От недавнего дождя остались лужи и чистый озон, заставляющий освежиться после душного и пустого кабинета в офисе. Он посмотрел на отражение на тонированных стеклах задания. Все не так плохо, как ощущалось на самом деле. Веки казались слишком вялыми от нечаянных слез, но подметить сложно. Глеб надеялся. Он не особо хотел испортить вечер, не хотел вопросов, а уж тем более врать в лицо человеку, который не заслужил этого. Глеб еще раз почесал глаза, а потом пригладил непослушные торчащие возле ушей волоски в попытках успокоиться.       Он обернулся, когда услышал приближающийся тяжелый рев мотоцикла, остановившегося возле входа в здание, прямо в парах метрах от него. Глеб оцепенел на несколько секунд, а тревога вдруг поселилась в груди. Из-под шлема торчали прямые красные волосы. Они необычно яркие на фоне черной кожаной куртки, очевидно малой в груди женщине, все еще сидящей на седле. Женщина смотрела в сторону альфы, а мотор гудел, закладывая уши. Почему-то встало такое чувство, словно ему грозит опасность. Напряжение заставило лоб наморщить, а зубы твердо стиснуть вместе.       Красные ладони перчаток, единственное, что заметил Глеб, когда та потянулась до замочка ее куртки – между ними прорезался поднятый из-под свистящих колес воздух и мерзкие выхлопные газы. Машина резко остановилась, и тут же распахнулась задняя дверца, заставив Глеба попятиться назад. Высокий и крупный мужчина тут же поймал его за руку, притянул одним махом обратно и заломил за спиной, с легкостью развернув у машине, впечатывая в ее холодную поверхность. Глеб зарычал, но тут же осекся, когда заметил, что та женщина держала в руке пистолет. Кисти заныли от впивающейся в кожу веревки. Его грубо взяли за волосы и склонили вниз, запихивая в салон. Когда очнулся от мимолетного ступора, он понял, что находился в машине подчиненных Шебеки. Рядом с ним сидел тот мужчина, другой вел автомобиль, поехав куда-то, где Глеба явно ждало не самое приятное времяпровождение. Он стал рассматривать мужчину рядом с ним.       — Итак, — решился начать альфа, слегка дергая кистями. Тот обернулся к нему, значит, хотя бы эти люди шли на контакт. Глеб все еще не может забыть, как однажды он провел около часа в маленьком багажнике, где пахло тухлой рыбой и потом от духоты. — Куда меня везут?       — К Айгуль.       Глеб притих, раздумывая над этим ответом, а потом все равно спросил:       — Могу ли я узнать причину?       — Лис убил нашего информатора, за это надо кому-то ответить, — на удивление ему все же ответили. — Зуб за зуб, как вы, русские, говорите.       — Лис не мог этого сделать, — он нахмурился, когда те засмеялись в одно горло. — Его даже в городе нет. Он пропал одиннадцать лет назад и больше не возвращался.       — Есть, можешь не пытаться обмануть. Дурсун сам видел, как Лис выбегал из подъезда, где Конь мертвый. Мы все знаем его лицо.       — Может, это был не Лис? — настаивал альфа, чуть подавшись вперед, но мужчина только помотал головой. Глеб обвел глазами салон, что-то просчитывая в уме, а потом прижал брови, чуть нелепо вздохнув. — Как же так? Я просил его не делать ничего такого.       — Его второе имя «Бешеный лис», — заявил второй, у которого акцент сильнее выделялся. Альфа повернулся к окну. Глеб устало прикрыл глаза – его везли в порт, к месту, где те торгуют рыбой и перевозят в другие города вместе с наркотиками. Если он что-то не предпримет, то его ждет участь селедки на рынке. Он снова прислушался к тому, что тот говорил, почти успешно развязывая веревку. — Но за ним не угнаться. Длинноногой, что ли? Так что пусть знает, что значит входить на чужие земли.       — Да уж… — он сгорбился, смотря на колени, а за ним упали не собранные в косу локоны. Он прикрыл глаза, цыкнул, покачивая головой. — А если Айгуль узнает, что Конь хотел ее обмануть и начать продавать «Бабочку», попытавшись украсть у нас формулу?       Глеб испытующе прищурился, заглядывая лица тех наркоторговцев, что били кулаком в грудь, говоря, что они люди слова. Мужчина рядом стушевался в тот же момент. В салоне жужжал мотор и скрипели запчасти на неровной дороге из города, ведь ответ долго не приходил в голову. И альфа решил продолжить сам:       — Конь в сговоре с одним человеком попытался убить Лиса и продать его голову Лаванде. А мы ведь с Айгуль были хорошими партнерами, — в одно дыхание говорил Глеб, заставляя тех двоих переглянуться через переднее зеркальце. — То, что сделал Лис, я не оправдываю, но ваш человек первый нарушил наше партнерство. Кто же из нас должен отвечать за поступки?       — Айгуль сама разберется, — все-таки ответил ему водитель. — Она знать, что делает. Лис давно уже должен был… За поступки отвечать. Не надо нам заговаривать уши.       Глеб нахмурился. Веревка ослабла, когда ловкие пальцы избавились от затянутого узла.       Острый локоть с размаху вбил по виску, вписывая в холодное стекло до возникновения паутины трещин макушкой, веревка затянулась на шее другого, туго обхватила шею в кривом повороте тела, впечатав затылок в сиденье, когда чужая голова оказалась между бедер, крепко прижавших ее до мерзкого щелчка позвонков и последнего крика от долгого и мучительного поворота. Он свернул ему шею, а веревка закончила болезненный хрип и судороги, наконец полностью перекрыв любой вход для воздуха. Машина резко затормозила, почти выехав на поле на обочине.       Гром гремел, страшно гремел в голове, а темнота сменилась на пустом поле сиреневым небосводом при вспышке молнии. Беспощадно лил дождь, быстро скользя по стеклу автомобиля, заглушая пыхтение и слабость во всем теле. Глеб вышел из машины, устало выдохнул и захлопнул дверцу. Черные волосы прилипли к лицу, мешая рассмотреть хоть что-то, кроме яркого света фар. Ладони растерты от веревки, жгли и запоминали этот вкус навечно. Молния ненадолго освещала его, склонившегося над багажником. В голове все перемешалось, а в горле, как колючки, пророс ком, давивший на грудь. Мокрая одежда прилипла к коже. Он взял канистру с бензином, ощутив резкий запах, дающий сохранять рассудительность мыслей. По спине стекал горячий пот, скапливаясь на копчике. Ноги ослабли, а асфальт гудел и становился горячим в мокрых туфлях. В кармане нашел и зажигалку.       Огонь яркий, поражающий глаза до прежней сухости. Что-то шипело и чернело, струился темный дым, а теплый свет касался всего, до чего мог дотянуться. Язычки поднимались вверх, мелкие и быстрые. Все обуглилось. Скрипело и чуть подрагивало, пахнувший чем-то тяжелым. Чавкало и громко лопалось. Но до Глеба ни один звук не доходил. Он смотрел, да ничего не видел, застыл и стоял на месте, хотя тепло становилось невыносимым, суша капельки воды до странного касания горячей ткани и неприятной сухости. Он помнит огонь и боль, когда находился под обломками потолка рядом с Мариной и ничего не мог поделать. Восстановленные кости до сих пор болят, все еще помнят, как помнит Глеб. Пальцы сжались до следов от ногтей на ладонях. А теперь все вдруг стало пустым, возвращая вес ливня на плечах и мелодичный его шум, пока свет от пламя не погас насовсем.       В его кармане все звонил кто-то, однако Глеб не обращал на это внимание, смотря на темный силуэт обгоревшей машины. Альфа вдруг дернулся, словно просыпаясь от долгого сна, немедленно прислонив к уху телефон, слишком ярко светящийся в темной ночи, чуть не уронив его на кривой асфальт:       — Я скоро приеду, — первый заявил он, не давая и слово вставить. — У меня просто появились неотложные дела, прости, что не предупредил.       — А… Понятно, — сбивчиво ответил Юра, а потом тяжело выдохнул. — Господи! Я немного испугался, когда не увидел тебя, а потом ты еще и трубку не брал. Я вымотался, пока искал тебя. Не то чтобы я тебя виню, но… Ну, в общем, я буду тебя ждать в квартире… Тогда. Ладно?       — Да. Хорошо.       Скоро совсем не получилось. Они достаточно быстро выехали из города, а попуток в такое время не наблюдалось совсем, так что идти по темной одинокой дороге, когда закладывает уши от становящихся сильнее ливня и грома, пришлось достаточно долго.       Поднялся до нужной квартиры он только тогда, когда стал мокрым до последней нитки, а по телу бегали ручьи с дождливом запахом, а растрепанные из косы волосы чуть ли не шторой свисали, капая на бетонный пол. Раз махнул рукой и брызги по всей стене. Он убрал за уши мешающие волосы, почувствовав влагу и на губах, все звоня в дверной звонок. Дверь открылась не сразу, и Глеб переступал на пятках, растирая плечи, хоть как-то пытаясь согреться. Ему казалось, что на нем тонна одежды, но одновременно ни одной. И когда хотел еще раз нажать на кнопку, ему все же открыли.       Юра сразу же замер, удивленно распахнув белые ресницы, открыл рот и смотрел на кривую натянутую улыбку кривых зубов. Вода капала даже с носа, а под ним набралась приличная лужа. Глеб чуть наклонился к нему, от кого так сладко веяло чем-то теплым и сладким. Он хотел прямо здесь согреться в его объятиях, но все стоял и не мог налюбоваться Юрием, что вытянул лицо в смешанных чувствах.       — Прости за такой вид, не смог найти такси в такой час, — соврал ему и все же вошел, когда нынешний хозяин квартиры посторонился и впустил его внутрь. — Может, у тебя найдется какая-нибудь теплая одежда для меня?       — Ешкин-матрешкин, конечно есть, — наконец-то очнулся бета и повел в сторону ванной, когда тот снял мокрую хлебающую водой обувь. Ванная маленькая, почти нет места, где развернуться, а если и развернешься, наткнешься боком о стиральную машину. — Вот ванна, раздевайся скорей, я сейчас найду что-нибудь!       Глеб принялся раздеваться, морщась от того, с каким трудом липкая ткань не хотела слезать с влажного тела. Поскрипывала и надоедливым ощущением оставалась на коже. Он кое-как выжал рубашку, руки становились вялыми, так и прося отдыха. И только потом заметил, что ладони все еще жгло от любого касания. Глеб засмотрелся на стертую кожу, каждый раз вспоминая грохот грома словно под ухом.       Он вздрогнул, когда белые пальцы мягко прикоснулись к тыльным сторонам ладоней, поворачивая их к себе, чтобы рассмотреть сморщенную кожу. От Юры веяло жаром, согревающим спину, дыхание на плече приносило соблазн и колкие мурашки по спине. От него пахло парным молоком и сеном – это такие странные стереотипно деревенские запахи, такие приятные и родные. Глеб зарокотал, не замечая, как чуть склонил голову, чтобы опереться о белесую макушку носом. Он повернулся к нему, постепенно обвивая тело руками, только вот ообеспокоенный взгляд Юры направлен всего лишь на ладони. Он вряд ли понимал, что Глеб жаждал внимания на другие части его тела. Его мир чуть поплыл, а жажда поселилась глубоко внутри. Он желал его прямо здесь и сейчас.       — Ты упал где-то? — предположил бета, забирая мокрые вещи и начиная их сам выжимать. Глеб не ответил, только мельком ластился, не особо мешая заниматься делами. Он положил одежду на сушилку, а пальто повесил на плечик на косяк двери, на пол постелил половую тряпку, когда то закапало на паркет. Он набрал ему ванну, а потом все же глянул в глаза стоящего перед ним полностью оголенного мужчины. Щеки его покраснели, когда альфа приблизился, уверенно прикоснувшись к губам, мечтая затянуть в долгий поцелуй, но Юра быстро оторвался, неловко улыбнувшись. — Ты простынешь, если не примешь горячую ванну. Залезай, пока вода не остыла.       В серых глазах ничего не видно, кроме искренней покорности и вожделения. Юрий уверен – до гона осталось совсем ничего. Глеб залез в ванну, как и сказал бета, заставляя желание близости разойтись приторно сладким запахом по комнате, от которого зачесалось в носу. Альфа ощутил, как неприятная влажность быстро сменилась на теплое ощущение, в которое окутывала вода, заставляя расслабиться. И стоило расслабиться, как услышал, как тот развернулся. Глеб раскрыл глаза и сразу же запаниковал, когда Юра куда-то ушел, заставляя его тихо заскулить, покривив губами, словно остался один. Он жалобно приподнял брови, во все глаза рассматривая в проем. И стоило сознанию вернуться, он помотал головой, пытаясь прийти в себя. Стыдно за скулеж; он надеялся, что Юра этого не услышал. Глеб прикрыл глаза, спускаясь вниз почти до носа. Горячая вода щипала кожу, а щеки – прилипшая кровь.       Юрий вошел обратно и улыбнулся, что-то пряча за спиной. Глеб вопросительно поднял брови, приподнявшись до его уровня глаз, когда тот присел на корточки возле.       — Что ты там такое прячешь? — его губы приподнялись, а в груди что-то запрыгало в непонятном трепете.       — Мама подружки Миланы кое-что дала мне, когда я забирал Милану из школы, — он все-таки протянул руку, в которой держал шарик. — Честно, не знаю, как этим пользоваться, но Милана сказала, что это расслабляет.       Глеб на мгновение почувствовал, как начал плавиться вновь от чарующего его Юры, медленно заставляя сердце барабанить в прекрасных отголосков где-то в голове, заставляя щеки так сладостно потеплеть. Он подвинулся, когда Юра стянул футболку через голову. Вода приятно пенилась розовым цветом и запахом клубники возле колен, где плавно исчезал шарик, оставляя блестки. Уровень воды поднялся почти до краев. Крепкие руки обняли его, заставляя плениться и оставить все мирское за пределами поцелуев, которые дарил ему он. Ощутимые под мышцами касания горячих губ и обжигающих ладоней, оставляющие легкость, делая все таким неважным и попросту невзрачном.