Убийство Бабочек

2000 год. Декабрь

      Снег крупными хлопьями падал на заметенные еще прошлым вечером улицы, которые днем усердно пытались убрать дворники, делая тропинки ко всем дверям зданий.       Сугробы по колено; мороз незатейливо щипал открытые участки кожи, разукрашивая розовыми пятнами нос и щеки. Ветер дул, иногда поднимая снежные вихри навстречу, заставляя прищуриваться. Снежинки оставались мокрыми капельками на щеках. Украшены елочки в центре парка, мигали разноцветными огнями гирлянды, развешанные почти что на всех зданиях и фонарях, на которых привлекали большое внимание листовки о пропавших людях и мольбах помощи в их поисках. Многие из них наклеены друг на друге, скрывая почти все данные, лишь бы быть увиденными первыми.       Несмотря на праздничный вид города, бесчеловечность и паника окутывали его тяжелой пеленой. Город погрузился в вечные серость и темноту, оседая на каждом незнакомом лицу недоверием и осторожностью. Люди страшились ходить по улицам, как только темнеет. Каждый боялся встречного, пугливо считая, что вот этот человек, столкнувшийся с ним плечом, мог быть тем самым убийцей. Детей и вовсе не выпускали из дома одних; комендантский час стал строже. Только волонтеры и милиционеры патрулировали части города, в которых больше всего пропадало людей. И на каждом участке стен домов и магазинов объявления о розыске «Канавского Потрошителя». Город получил прозвище «Кровавый» за рекордное количество убийств и похищений.       Сугробы съедали ноги, принуждая застревать на каждом шагу. Воздух беспощадно драл легкие, а кровь, что хлещет из разбитого носа, затекает в широко открытой рот. Мороз дикий, хлестал по лицу всякий раз, поднимая снежные вихри. Глеб хрипло дышал, измучено заглатывая ледяного воздуха все глубже и глубже, хотя весь бок кололо невыносимой болью при любом вдохе. Он давно перестал понимать, куда бежит, а его все тянет вниз к земле на ватных от усталости ногах. Не переставал проделывать путь в куда-то более оживленное место в такой поздний час, чтобы спастись от нагрянувшей его сзади угрозы.       Глеб ощутил, как слезы беспомощности катятся по щекам, и он захлебывался в собственном страхе перед догоняющим его шумом быстрых шагов. Его непрерывно с самого начала, как настоящий зверь, чудовище, мерзкое отродье, преследовали, пока жертва не начала спотыкаться и от бессилия замедляться. Что ж, добыча всегда угождала в зубы хищника, если слаба духом и телом. И зная это, Глеб не боялся обернуться, но боялся узнать, что он уже не сможет убежать сегодня. Больше никогда от лап смерти, какая всегда находилась рядом с ним.       Он затаил дыхание, как только услышал размах, прорезавший воздух рядом с ним. Удар пришелся по икрам чем-то железным – мир кувырком пронесся в глазах прямо в снег.       Глеб сумел перевернуться на спину за секунду, резко оттолкнувшись о липкий снег, и лезвие тут же полоснуло по щеке, заставив воскликнуть. Страх не давал ему почувствовать распространяющееся жжение возле кровавой борозды. Острие вновь блеснуло в полумраке дальнего фонаря, и тогда Глеб рефлекторно поймал его, прежде чем тот успел бы воткнуться в глотку. Лезвие глубоко въелось в ладони, пачкая все кровью, стекающей прямо на губы и сжатые зубы. Глеб не мог двинуться, стараясь совладать с мощью, с которой направлен на него нож. Эти бессмысленные попытки заставляли притихнуть, ведь исход был понятен, но оттягивать этот момент казалось спасением.       Мертвые голубые глаза всегда живы лишь в том случае, когда проливается чужая кровь. Они смотрели на него пристально и по-зверски устрашающе. Кирилл глядел на него с яростью, впился бешенным взглядом и хмурился, все быстрее уменьшая дистанцию между ножом и горлом его единственного лучшего друга. Глеб стиснул зубы до скрежета, стоило рывками перехватывать лезвие, разрывая всю кожу в глубоких порезах, что жгли адским пламенем, как только лезвие быстро скатывалось к краям кистей, угрожая скорой расправе. Он не чувствовал ладоней, те быстро немели, боль скучивающая, ломающая и страшная. Глеб беспомощно заскулил, жмурясь от страха – он слабее.       — Кирилл, ты убьешь его! — послышалось рядом с ними, и тогда того кто-то с трудом отпихнул от Глеба, роняя в снег на всей скорости за собой.       Глеб не растерялся, вскочил еле как на ноги, несмотря на прострелившую боль в одной из них. Он чудом не падал, хотя сильно хромал, почти прыгал, не наступая второй ногой от рези. Он чувствовал: беспомощность выворачивала наружу все его органы, делая его ничтожным перед всеми угрозами мира. Раненное животное, оставляющее за собой кровавый след, и он знал, что это лишь временная удача.       Глеб ощущал, как все тело горело, как синяки наливались кровью от полученных ударов, как вся нога немела от щиколотки до бедра, как становится медленным, почти не уменьшая расстояния, как с ладоней капала кровь на белый снег. Его непременно догонят вновь. Он с ужасом слышал сзади себя шум и гулкие голоса начавшейся стычки, только голова медленно кружилась, смешивая между собой все в парке. Глеб даже не понял, как рухнул. Он не мог пошевельнуться, жадно глотая холодный воздух, выдыхая короткий пар. Конечности не слушались его. Ребра давили на легкие, обжигая их изнутри жаром. Диким и отвратительным. Он не мог дышать.       Кто-то приближался к нему. Так осторожно, что Глеб жалобно захрипел, жмурясь от нахлынувшего онемения, пытаясь хоть на миллиметр сдвинуться. Он вытянулся, но ничего не получалось. Шаги затихли совсем рядом. Вместо Кирилла он увидел растерянную Розу, явно не счастливую видеть собственного мужа в подобном ущербном виде. Она упала на колени возле него, протянула дрожащие руки, но тут же отпрянула, мельком глянула назад на все еще стоящего там Кирилла. Роза сморщила губы, а ее глаза блестели от слез. Она выглядела напуганной, тогда понял Глеб, заставляя ненавидеть себя за слабость. Если бы он мог только защитить ее. Если бы он не был столь слаб.       — Он живой! — крикнула Роза, нервно растирая суставы пальцев, выгоняя все мысли прочь. — Н-но ему нужна помощь…       — Помощь? Пусть скажет «спасибо», что и вовсе не помер, — вдалеке выкрикнул Кирилл определенно недовольным тем, что сестра возится с его другом. Роза прикусила нижнюю губу и словно за спасательный круг схватилась за рукав куртки мужа, нервно оглядываясь в темноту парка. — Пойдем, сестренка, у меня не так-то много времени.       — Я… Я помогу ему добраться до дома… Иди без меня, — Роза облизнула искусанную губу, тяжело поднимая грудь, пыталась искать подходящие слова для озлобленного состояния брата. Одно неверное, и ей тоже не поздоровится. Глеб схватил ее за ладонь, ощущая, как сильно она дрожит. Роза тяжело сглотнула, крепче схватившись от страха. — Глеб даже встать не может. Пожалуйста…       — Что? Повтори… Попробуй повторить это мне в лицо!       Глеб напрягся, когда Кирилл зашагал к ним слишком быстро, чтобы придумать дальнейшие действия. Он слышал вместе с этим поднявшееся давление и стук зубов жены, что давили на виски. Он больно задышал, ощущая, как сердце скачет в груди, резко облокотившись о локти, заставляя Розу наклониться к себе:       — Уходи, — протараторил на одном дыхании, корчась от боли в легких. — Быстрее!       Роза отрешенно кивнула, сразу же вскочила и побежала навстречу Кириллу:       — Прости, пойдем! Пожалуйста! — она, кажется, пихнула его, чтобы хоть как-то остановить.       — Блять, — злобно прошипел тот и, когда Глеб кое-как обернулся к ним, готовясь ринуться вперед, ударил ее с размаху по лицу. Роза сразу же упала, звонко воскликнув от неожиданности, отчего Глеб сжал зубы в злобе, стараясь подняться на ноги уже не с целью убежать. — Не испытывай мое терпение, сука!       Кирилл развернулся к альфе, решительно шагая в его сторону, вытащив из кармана кровавый ножик. Он быстро возник возле него, с силой пнул по лопаткам, насильно заставив завалиться обратно, и присел на корточки возле его лица, лезвием подцепил подбородок, принуждая поднять голову на него.       — Скажи мне, Глеб, разве я к тебе не добр?       — Прости…       — «Прости»? — удивленно переспросил он, тут же раздраженно закатив глаза. — Это все? Это все, что ты можешь мне сказать после всего, что я для тебя сделал? Какое-то жалкое «прости»?       — Что ты хочешь от меня услышать? — он сглотнул текущую по гортани кровь, что мерзко оставалась вкусом железа на языке. Кирилл задумчиво уставился на него, так опасливо глядя на него крупными зрачками. — П-пожалуйста… Прошу тебя, не… Не надо.       — «Прости», «пожалуйста», «прошу»… Тебе не надоело? — говорил с какой-то досадой. — Глеб, я же не требую от тебя чего-то невозможного. Я лишь прошу тебя жить с моей сестрой и быть счастливым в своем браке, понимаешь? Я дал тебе свободу, о которой ты меня просил, я подарил тебе возможность быть счастливым, как ты и хотел, я отдал тебе все, чтобы ты мог делать, что хотел… А ты? Чем ты мне отплатил? Довел мою сестру до слез и ударил ее?       — Мне жаль… — он сморщил губы. — Я не хотел этого, мне правда жаль.       — Жаль? — Кир усмехнулся, а потом так громко вздохнул, продолжая говорить шепотом. — Я лучше всех знаю тебя… Ты не мог ударить ее, не захотев этого.       Глеб опустил глаза вниз, дрожа всем телом, когда Кирилл ласково заправил волосы за ухо, смягчаясь в лице:       — Не хочешь жить с моей красавицей-сестрой – Бог с тобой. Будем считать, что я лишь ответил за то, что ты посмел ее ударить.       Кирилл встал, небрежно отряхнув плечи от хлопьев снега и кротко улыбнулся, после чего исчез из поля зрения, пока Глеба колотило от страха. Он задушено задышал, кое-как заставляя глянуть на размывающийся силуэт в свету фонаря. Кир остановился ненадолго возле осунувшейся Розы, замахнулся, отчего та сразу же закрылась руками, пока тот не схватил ее за волосы и не поволок в темноту, а та не сопротивлялась, чтобы еще сильнее не получить.       Глеб стиснул зубы, отвернувшись, как только в парке снова не настала загробная тишина, разрываемая только лаем собак вдалеке, после чего постарался подняться на локтях, ощущая, как пульсировали все синяки на теле при каждом движении. Он сел на колени, так и не смог найти больше сил, опираясь рукой о заваленную снегом скамейку, когда телефон зазвенел в кармане курки.       Из динамика сразу же зазвучал громкий недовольный голос, не давший даже поздороваться:       — Где тебя носит?! — Наталья звучала гулко, словно находилась в подъезде. — Уже одиннадцать, Глеб, я не смогу целыми днями сидеть с твоим ребенком. Мне нужно готовиться к сессии!       — Прости, я скоро вернусь…       — Что у тебя с голосом? — в интонации сразу же исчезло раздражение, и Наталья явно обеспокоена. — Что-то случилось?       — Ничего такого, просто… — Глеб задумался, рассматривая кровавую ладонь, которая периодически сильно пульсировала, а потом сразу же каменела и опухала. — Ничего страшного, я просто немного устал.       — Где ты?       — Я почти уже дома, ты можешь не дожидаться меня. Если Николай спит – тихо уйди, — он попытался рассмотреть, где находится, не сразу осознав, что никогда не был в этой части города. Его квартира находилась в двух часах отсюда, но единственная маршрутка, которая ехала по нужному маршруту, не приедет в такой поздний час. Глеб тяжело вздохнул. — Все нормально.       — Глеб, мне восемнадцать, а не восемь, чтобы не понимать этот твой вздох, — вдруг заявила Наташа и по звуку открыла дверь в квартиру, начиная чем-то шуршать, перейдя на шепот. — Скажи адрес, и я подъеду к тебе.       — Я не хочу тревожить тебя. Я же уже сказал, что скоро вернусь.       — Можешь врать кому угодно, но не мне. Адрес, — твердо потребовала она, закрыла дверь на ключ и поспешила, стуча каблуками по полу. Глеб устало прикрыл глаза, безвольно выдавая свое местонахождение, потому что Наталья, хоть и маленькая женщина для него, была массивнее в убеждениях. И кажется, он слишком устал, чтобы спорить с ней. — По-твоему это близко?! Я так зла на тебя сейчас, ты не представляешь! Почему тебе всегда надо врать мне о подобном?       — Я… — он потер переносицу, хмурясь, потому что чувствовал, что слезы снова начали течь по щекам. — Потому что я в порядке, я могу дойти самостоятельно.       — Ты всегда так говоришь, когда случается что-то плохое. Так что не смей делать вид, что ничего не случилось. Поговорим на месте.       Наталья бросила трубку, не дав ответить, как обычно делала.       Глеб без фокуса смотрел на экран телефона, что быстро размывался перед глазами, пока тот не погас, поджал губы и опустил руки на холодный снег, чтобы хоть как-то унять боль. Если Наташа увидит, в каком состоянии он на самом деле, явно повезет в больницу. У него будут проблемы, если доктора вызовут милицию, а с Натальей это произойдет определенно. Однако сейчас его волновало совсем другое. Щемящее в груди чувство не давало спокойно дышать. Он дал себе немного времени, чтобы выплакать в одиночество все то, что накопилось в нем до этого момента.       Время шло до ужаса тягомотно, от холода краснели пальцы, а ноги, быстро замерзшие, неприятно покалывали. Глеб смотрел на экран телефона, когда казалось, что прошло много времени, а в действительности всего лишь десять минут. Через пару попыток подняться самому, сопровождающихся болью от щиколотки до бедра, он услышал приближающийся хруст снега и сиплого дыхания из-за огромных сугробов, через которые можно было пробраться лишь прыжками, постоянно проваливаясь до колен. Темный силуэт размывался вдалеке, пока расстояние не сократилось до пары метров. Его маленькая подруга застыла на секунду на месте, а после резво побежала к нему. Наталья тяжело опустилась возле него, стараясь отдышаться, раскрыв широко глаза от испуга, скользила ими по всем поврежденным местам и не могла ничего вымолвить. Она прижала ладони ко рту, скривив бровями, бледнея на глазах от ужаса.       — Я же говорил: не следует приезжать сюда, — тихо промямлил Глеб, специально спрятав руки в карманах, но Наташа сразу же нахмурилась и полезла за ними. — Наталья!       — Черт возьми… — она глядела на глубокие порезы почти что мокрыми глазами, а по щекам начали расползаться красные пятна от злости и горечи. Наталья стиснула зубы. — Почему он делает это с тобой?!       Глеб промолчал, отведя взгляд в сторону, и Наталья поджала губы:       — Я… Я отвезу тебя в больницу. Никаких «но»! Я больше не собираюсь все это терпеть: ни твоего отношения к себе, ни выходки Кирилла.       — Ты же знаешь, у меня могут быть проблемы, — отрезал, а потом тяжело выдохнул, когда на щеках той появились слезы, и сразу же начал вытирать их платком. — Не нужно плакать из-за этого. Мне почти что не больно, через несколько дней все заживет.       — В прошлый раз ты так же говорил, — она шмыгнула носом и рухнула в его объятия, вцепившись так, словно в последний раз выдался шанс увидеть его. Глеб чуть нахмурился из-за ноющих и жгущих гематом, но тут же приобнял, стараясь не прикасаться красными ладонями к ее новой куртке. — Пожалуйста, Глеб… Ради меня.       Глеб молча кивнул и принял помощь протянутой руки, еле вставая, оперился о бок его слишком юной для всего, что происходит, подруги, и та начала медленно и валко проходить с ним сквозь сугробы.       Через пару минут они дошли до ее машины, купленной незадолго до смерти ее отца. В салоне пахло рябиной, как и в квартире после ухода няни, заставляя Глеба расслабиться хотя бы ненадолго. Наталья недавно начала подрабатывать няней его сына, как только Коля приболел. Обычно Глеб брал больничный, но в последнее время он не мог позволить себе из-за кризисной ситуации на работе даже пары выходных. Няня нашлась случайно, когда Наталья сказала ему о том, что ищет подработку, чтобы оплачивать учебу. Рядом с Наташей всегда безопасно. Никаких камер, никаких прослушек, никаких угроз. Кирилл любил самую младшую сестру и никогда бы не позволил ей увидеть истинное лицо. Для нее он нелепый старший брат, неуклюжий и опора до того момента, пока не узнала правды.       Наташа выросла другой несмотря на то, что рождена в семье Юнусовых. Она не видела всего кошмара, что происходило со старшими детьми в стенах дома, но узнала все от Глеба. По крайней мере то, что он сам мог разузнать от жены. Зависимость от наркотиков из-за экспериментов отца, сексуальное насилие, участие в операциях и то, что сделало старших детей в тех, кем они на сегодня являются. Алчный, бесчеловечный и безжалостный монстр с неконтролируемым желанием причинять каждому только страдания за собственные и безразличная алкоголичка без всякой нормы морали. Наталья единственная, кому повезло быть нетронутой этими событиями, потому что Виталий Юнусов души в ней не чаял.       Глеб не станет врать, он ненавидел и презирал их за все, что они сделали с его жизнью и делают по сей день.       На пути с самого дома до работы чувствует взгляд на спине, видит промелькнувший силуэт за здание, если резко оборачивается, ощущая липкое касание от слежки по всему телу. После того, как Роза попыталась утопить собственного сына в ванне, Глеб не мог ее видеть. Он не хотел слушать и слышать просьбы вернуться к ней и обещания, что она исправится. Чувствовал к ней неизмеримое отвращение, которое не давало ему простить этот инцидент. Конечно, Глеб жалел ее, потому что знал все о ее ужасном прошлом и последствиях, что ярко давали о себе знать в семейной жизни, но прощать он даже и не думал. Вечными пьянками она пугала их сына, не занималась им и показывала все презрение, как только родила Николая.       До Розы за ним следили еще пару глаз людей нынешнего Лиса, чтобы удостовериться, что свидетель недавней расправы не обратится в милицию из-за замучившей его совести. Кошмары после невольного наблюдения за растекающимися мозгами по паркету и окровавленной пепельницы в руках друга никогда не отпускали его. Глеб старался продолжать жить с этим, но картина мертвого скорчившегося тела каждую ночь являлась ему, стоило ненадолго закрыть глаза. До этого Глеб видел мертвые тела только в кино, и он никогда не думал, что настоящий труп принесет столько потрясений за собой.       Он не мог поверить, что его друг не просто психопат, превративший жизнь в бесконечное насилие ради потехи и собственного удовольствия, а настоящий убийца. Глеб не мог жить с этим, но страх стать следующим сковывал его сильнее с каждой минутой. Он не мог держать в себе этот страшный секрет, разделяя с двумя людьми, которые заставляют молчать, да если проговорится, он знает, что с ним станет. Каждый изувеченный труп, освещенный на местных каналах с рекомендациями для самозащиты, был делом того, кто находился все это время рядом с ним. Вспоротый живот, выдернутые уши, нос, язык, вытащенные глаза, сломанные кости, пальцы, разрезанное горло скальпелем – все это могло произойти с ним. За пару недель такой жизни Глеб начал чувствовать, что не может нормально находиться на улице без чувства тревожности и опасности, потому что оглядывался всякий раз на шорохи в этом огромном и шумном городе, вглядываясь во все лица прохожих и слушая разговоры проходящих мимо людей. Каждый человек мог быть таким же, как Кир. Каждый человек мог быть одним из его людей, следящих за ним, чтобы тот не мог огласить то, что его мучает изнутри. Страх беспощадно сковывал и заставлял молчать.       Со временем Глеб смог начать есть, даже если видел мозги, которые он помогал Кириллу собирать, а после выдраить пол от крови. Он помогал ему делать это и с другими людьми. Бесконечные трупы: выпотрошенные, задушенные, утопленные, сожженные, расчлененные, закопанные живьем. Он видел их, касался их, избавлялся от них. Без конца был в крови и в кишках каждого, он не мог отмыться от этого, сколько бы не пытался. Еда не казалась отвратительной, после двух ложек он не бежал в уборную. Глеб стал черствым, он понимал это, не замечая больше листовок о помощи в поисках людей, которых позже находили изуродованными в канавах. Он спокойно работал в своей компании, еще больше посвящая все свободное время в дела, лишь бы не думать о том, что делает и из-за чего начал.       Единственный, кто мог вернуть его к ненависти подобной жизни, что ломала его окончательно, это сын. Каждый день Глеб приходил домой с чувством того, что его маленький сын однажды посмотрит на него так же, как он сам смотрел в свое отражение. Глеб делал все, чтобы Коля рос совершенно другой жизнью. В любви, в заботе и в неведении. И невольно плакал, когда Николай засыпал. Он слишком дорог ему, чтобы оставить одного и подвергнуть опасности. Это рушило вакуум, за котором Глеб оставил все человеческое, чтобы не сойти с ума, убирая за Лисом всю грязь. Глеб почти что ощущал физически, как раскалывается на маленькие части, смотря на нарисованные вместе с няней рисунки его маленького солнышка.       Глеб привык к постоянной слежке, к сверхурочной работе и запаху трупов и ванили в сыром подвале. Он привык к ледяному холоду и окоченению мертвых тел. Он привык записывать все слова Лиса, когда тот делал опыты на пока что живых людях, пытаясь завершить формулу наркотика отца. Он привык фиксировать все изменения тела после разных дозировок на камеру, вклеивая фотографии рядом с записями. Он привык видеть все вспоротые внутренности, и больше ничего не вызвало у него чувств. Глеб делал все механически, уже не задумываясь о прошлом новой жертвы, зная исход обреченного будущего. Никто не выживал из подопытных, и Глеб старался не обращать внимания на большое количество мучительных смертей рядом с ним, а вечером приходил в себя и старался быть хорошим отцом, не давая себе ни одной секунды на размышления того, что он делает и из-за чего все же начал. Холодность, спокойность, безразличие, постоянное вранье и тщательно подобранные слова – это то, что могло спасти его.       Однако он глядел на фотографии, которые могли бы косвенно указать на причастность Кирилла к смертям некоторых людей, которых нашли неделю назад, утопленных в реке. Глеб чуть нахмурился, разглядывая отчетливые изображения лиц, непроизвольно начиная думать о том, как найти все копии и оригиналы, чтобы избавиться от очередного компромата. Он чуть прочистил горло, отложив последнюю, подняв глаза на сидящую напротив него Марину. Глеб тяжело сглотнул, бегло разглядывая ее, пока что-то медленно тянуло в животе грузом. Они же могли встретиться где угодно, в любых обстоятельствах, да в тех же встречах выпускников.       Он тут же пришел в себя, стоило Марине поставить чашечку кофе на блюдце и двинуть бровями:       — Я знаю, что ты сейчас ничего не понимаешь, но мне нужна твоя помощь, — она аккуратно взяла фотографии и спрятала в конверт, положив в сумочку. Глеб вернул внимание на ее лицо, сделав вид, словно не догадывается, зачем она здесь. — Видишь ли, я занимаюсь расследованием вместе с милицией по одного делу, где часто фигурирует… Тебе может быть это сложно слышать, но Кирилл. Эм-м, вы же еще дружите?       — Да, Кир мой единственный друг, — он натянул неуверенную улыбку, заправив короткие волоски за ухо, а потом скорчил недоумение. — Что значит «фигурирует»?       — Мне трудно это говорить и все же, — Марина сделала короткую паузу и опустила голову, — Кирилл подозревается в соучастии убийств многих людей. Возможно, он состоит в так называемых «Звериных людях».       — «Звериные люди»?       — Это организация, занимающаяся распространением наркотиков и в продаже органов, — она поправила челку, тяжело выдохнув, явно нервничала. — Если ты дружишь с Кириллом, могу ли я попросить тебя… Последить за ним?       Глеб молчал, сморщил концы губ, тут же прижал ко лбу ладонь:       — Я… Я не могу поверить… — старался сделать голос более убедительным, и по глазам Марины видел, что у него это хорошо получается. — Я надеюсь, что это совпадение, Марина. Это слишком тяжело для меня.       — Я понимаю. Когда мы смогли хоть что-то разузнать, я была в ужасном шоке! — она робко дотронулась до его плеча в знак поддержки, отчего Глеб почувствовал, как что-то снова начинает ломаться в нем. Ему было отвратительно осознавать, что сейчас он врал той женщине, которую хоть и безответно, но сердечно любил и желал только наилучшего, почему и ушел из ее жизни, чтобы не навредить. Глеб не мог смотреть в ее голубые глаза. — Глеб, иногда… Иногда даже самые близкие люди могут сделать что-то ужасное, и с этим ты ничто не сможешь поделать.       — Я знаю. Я постараюсь разузнать хоть что-нибудь.       — Только не дай ему понять, что ты знаешь обо всем этом. Я знаю, что ты не умеешь врать, но… Ты единственный, кто сможет это сделать. Мой номер телефона у тебя есть, поэтому позвони, когда что-нибудь узнаешь.       Они прощались так скоро, что Глеб почувствовал впервые за долгое время хоть что-то. И этим оказалось отчаяние. Он понимал, что если расскажет об этой встрече Кириллу, тот устранит проблему, но, если промолчит, Глеб потеряет возможность продолжать жить ради сына. По крайней мере он надеялся, что Кир сдержит обещание не трогать Николая даже после его смерти. Глеб вряд ли сможет помочь Марине и вряд ли сможет уговорить без веской причины оставить ее в живых. Ему нужно было найти выход и остаться на нейтральной стороне.       Марина встала рядом, хотела сделать шаг вперед, как Глеб умело поставил локоть так, что ее сумка упала. Все вещи разлетелись по разным местам, и альфа смущенно извинился за неуклюжесть, начиная собирать каждый предмет, пока их владелица неловко улыбнулась всем тем в кафе, кто оглянулся на шум. Глеб поднял сумку, виновато смутившись:       — Извини меня, я не знаю, что со мной сегодня такое.       — Все в порядке, я все понимаю, — Марина вдруг обняла его, похлопав по лопаткам, но Глеб не решился обнимать ее в ответ, просто спрятав руки за спиной, чувствуя отвращение к собственным поступкам. — Береги себя.       Он вышел из кафе через пару секунд, как Марина скрылась за переулком. Глеб вытянул спрятанный конверт из внутреннего кармана пиджака и поспешил к себе в офис, так как оставалось десять минут до окончания перерыва.       С помощью Кириных денег он смог реорганизовать бизнес и даже вернуть прошлых сотрудников, несмотря на плачевную ситуацию в прошлом. Если после окончания колледжа Кирилл был редким гостем в жизни Глеба, то после их общего секрета он прочно связал с ним судьбу. А сейчас, когда Кир устроил подпольную лабораторию в кампании друга, Глеб видел его каждый день у себя в кабинете. Обычно он приходил в послеобеденное время, так как до него он спал или занимался собственной жизнью обычного человека, кем сам не являлся с моральной точки зрения.       Кирилл, будучи серийным маньяком, душегубом и наркоторговцем, спокоен и вливался в городскую жизнь, как среднестатистический ее житель. Кир имел известность в узких кругах из-за благотворительных начал бизнеса, с которых получал финансирование для экспериментов. Кирилл завоевал себе доброе имя, инвестируя в школы, детсада, больницы и остальные важные точки давления на людские сердца. Он также хорошо притворялся вменяемым и научился понимать чужие чувства, чтобы вовремя останавливаться. Именно это помогало ему не попадаться в руки милиции, что даже не думала рассматривать его как подозреваемого в деле пропажи свыше пятидесяти человек за год до этого дня.       На самом деле сначала Кирилл не оставлял «почерка» на трупах. Глеб активно помогал ему избавляться от них, расчленяя тело на множество кусков, чтобы стало легче их прятать. Кирилл не любил этим заниматься, потому что считал это муторным и невеселым занятием. И тогда Глеб отлично понимал, что на смену осторожности придет желание быть на слуху. Личность Лиса неизвестна никому, и Кириллу хватило ума не отсвечивать и держаться дальше от всех переговоров с дилерами. Вместо себя он посылал Глеба, иногда находясь рядом лишь для того, чтобы чувствовать важность своего присутствуя.       Но Кирилл психопат, ищущий внимания и признание, поэтому Глеб периодически стал замечать особые «знаки» на трупах, которые готовил к расчленению. Однажды он задал вопрос, зачем тот систематически оставляет одинаковые повреждения, ведь у милиции может появиться повод связать все убийства в одно дело, из-за которого у них будут проблемы. Кирилл всячески оправдывался, но так и не признал, что просто хотел обратить на себя внимание. Вскоре на местных каналах ему дали прозвище для упрощения, которое Кир не полюбил и неделями жаловался, принося все газеты с упоминанием «Канавского Потрошителя». Он говорил, что достоин более приличного звания.       Сейчас тот лениво лежал на диванчике в углу кабинета и разгадывал судоку, который давался ему с трудом. Несмотря на его гениальный ум в области хирургии, химии и экономики, в обычных мелочах он отличался глупостью и наивностью. И чем дальше он пичкал себя наркотиками, отрицая зависимость до последнего, тем глупее становился. А поведение становилось иногда ужасно инфантильно, что не соответствовало с возрастом и заслугами в научной сфере. Таким образом на Глеба перешли большинство обязанностей лидера «Звериных людей», потому что Кирилл почти не разбирался в введении переговоров.       Кирилл поднял заинтересованно глаза на протянутый конверт, чуть опустив оправу очков вниз. Глеб внимательно смотрел на то, как тот спокойно рассматривает каждую фотографию, заставляя его нервно скрестить руки на груди и ходить взад-вперед по кругу.       — Новые камеры… Как удобно, — Кир тяжко вздохнул, по одной разрывая на половинки фотографии, отчего второй недовольно нахмурился, потому что надеялся вернуть их хозяйке. — Если бы только я имел доступ к ним… Хм. Скажи Скворцову, чтобы послал кого-нибудь устранить все это. Ты же не в первый раз это делаешь.       — Это передал мне один журналист, — он не рисковал говорить обо всех деталях и старался подбирать слова, остановившись возле. — Сказал, что работает с милицией и хочет, чтобы я проследил за тобой. Это косвенная улика, но они уже подозревают о твоем участии в «Звериных людях». Пока что только как участника.       — Не подскажешь, почему это с тобой встретились?       — Я работал раньше с этим журналистом, так что… — он не продолжил, потому что заметил, как конец губы слегка приподнялся. Кирилл вытянул мобильный и стал нажимать на кнопки. — Ладно, это мой знакомый, можешь не искать информацию у своих болванчиков.       — О, так ты его заметил… Итак, ты меня уже второй раз за день обманул, это меня огорчает. Ты обещал позавтракать со мной сегодня, и тебя не было весь перерыв из-за этой женщины? — насмешливо вытянул Кир, проходя по строчкам глазами, но не имел никакой враждебности в голосе. — Ты виделся с журналисткой, работающей с милицией. Какое у нее противное имя… Мое же лучше. Разве нет?       — Прости, что я не завтракал с тобой, — сразу же понял, к чему этот обиженный вид и поиск того, что Кирилл лучше, чем та, с кем Глеб успел выпить по чашечке кофе. — В следующий раз я позавтракаю с тобой.       — Теперь я хочу, чтобы ты пришел ко мне сегодня поужинать, — Кир улыбнулся, как только тот кивнул. — Откуда вы знакомы, если не секрет?       — Мы дружили с ней с колледжа.       — Оу! Точно, как же я мог ее забыть… Конечно, если бы мне было дело до нее, — он хмыкнул и прищурился, из-за чего Глеб напрягся, грозно остановив на нем хмурый взор. — Теперь сделай то, что от тебя требуется. Нам не нужны проблемы.       — Но… — он потупился, когда Кирилл наморщил лоб, словно одним видом показывал свое отношение к этому «но». Глеб поджал челюсти и спрятал руки за спиной, чуть задумчиво прикрыв глаза. — Я тут подумал: Марина обратилась ко мне за помощью, думая, что я буду следить за твоими действиями и сообщать ей о подозрительных вещах.       — И?       — Я уверен: она подстраховалась, поэтому, если Марина умрет, и все доказательства о твоем соучастии внезапно пропадут, ты будешь первым, на кого падут подозрения. И, так как Марина работает с милицией, они уже будут знать, на кого стоит обратить больше внимания. Если же мы подыграем, и я буду говорить Марине о том, что ты не делал ничего подозрительного, то на время с тебя снимут подозрения… Марина поверит мне, я постараюсь сделать все в лучшем виде.       Кирилл молча глядел на него все это время с каким-то сосредоточенным взглядом, а потом, откинув журнальчик, встал, разгладил небрежными движениями складки на пиджаке и приблизился. Он тяжело вздохнул, скривив бровями, после чего вздернул на него голову, чтобы глядеть в глаза. Кир улыбнулся, дотронувшись до плеч, почти не касаясь, поглаживал кончиками пальцев:       — Если она тебе так нравится, не могу же я лишать тебя важного человека, — Кирилл говорил это, смотря в сторону, словно нехотя, а потом чуть отошел, спрятав руки за спиной. — Я надеюсь: ты будешь на моей стороне.       Обычно Кирилл оставался с ним до конца смены, если, конечно, Глеб не намеревался работать сверхурочно, потому что он тут же уходил, закатывая глаза от скуки. Сейчас он выглядел ужасно подавленным и через пару минут покинул кабинет, словно тот чем-то его обидел. И Глеб смог выдохнуть с облегчением, рухнув на диванчик.       Погода была ясной, но пахло сыростью от частых дождей, под которыми Коля любил гулять. Он также любил показывать всем прохожим полюбившийся зонтик с какими-то персонажами из мультфильма, о которых постоянно разговаривал, как только однажды посмотрел. Глеб мог поклясться, что выучил каждую реплику в мультике, потому что пересматривал его вместе много раз. Николай был в таком восторге, когда Глеб купил ему зонтик с любимым персонажем.       На прогулках Коля вечно прыгал по лужам и в грязи, намеренно хлюпая возле папы так, чтобы забрызгать в очередной раз его брюки. Николай никогда не делал этого с чужими людьми и извинялся, если нечаянно мог кого-то замарать. Папа его научил, что это некультурно и невежливо. Однако Глеб никогда не злился, если Коля начинал баловаться, и сам пришлёпывал по лужам, пока тот пытался увернуться. Иногда Коля сразу же убегал, заставляя бегать за собой по кругу, пока Глеб не устанет в шутку, чтобы поймать в объятия, стоит тому подойди к нему поближе. Но больше всего Коля любил играть в мокрой песочнице во дворе, делая куличики или с помощью ведерка домики. Несмотря на то, что у него много друзей, он любил капаться в песке с папой, который помогал делать окошки, ковыряя пальцем горки из песка, а потом играл с ним с машинками в гонки.       Обычно это происходило в отпуска, потому что работа генеральным директором занимала все свободное время. Приходил домой, когда на улице уже темнело, а Коля уставший от дошкольных занятий, догонялок с друзьями и секции по рукоделию, куда ходил с особым удовольствием. Однажды Коля подарил кружку с нарисованным жирафом на день рождение Глеба и еще много поделок, которые папа никогда не выбрасывал. В отпуска Глеб мог забыть обо всем. Кирилл никогда не тревожил его в это время, давая возможность ненадолго избавиться от всего происходящего словно от кошмарного сна и побыть настоящим отцом. Глеб посвящал эти дни семье, о которой все время мечтал, и хотел, чтобы целый месяц не уходил так скоро, возвращая его обратно в реальность.       После активных прогулок Коля быстро уставал, но он не спешил идти спать, даже если за окном становилось темно. Сначала Николай рассматривал скучное для него, но успокаивающее занятие для его папы: глажка каждой вещи, что очень приятно пахла свежестью порошка. Для активного ребенка просидеть спокойно на стульчике рядом просто невыносимое занятие, так что гладить без всяких проблем Глебу никто не давал. Коля бегал возле него, иногда взбирался по ногам и прыгал, и что-то громко говорил о непонятных детских вещах, дергал за ткань брюк, чтобы привлечь на себя внимание, и это хорошо у него получалось. Коля делал тоже самое с другими повседневными делами, лишь бы побольше быть с папой, которого так не хватает. Глеб все прекрасно видел, но не мог ничего изменить, поэтому из чувства вины перед его солнышком он потакал всем его капризам. Кирилл хорошо платил ему за грязную работу, поэтому не было ничего, что не мог позволить себе приобрести, только бы порадовать его маленькое чудо.       Единственное горькое, что понимал: деньги не могли дать ему понятия, как выражать любовь. В первые годы рождения Коли он и понятия не имел, что делать с ним. Роза даже не подходила к его кроватке, и молока у нее не было, чтобы кормить вечно плачущего Колю. А Коля плакал все время, спокойным он становился лишь тогда, когда ел смеси или находился на теплых руках папы. Он сразу же замолкал и любопытно глядел в серые глаза. Глеб привязался к нему слишком быстро, хотя думал, что из-за причины его рождения будет ненавидеть, как делал в период беременности жены. А то, как сразу же начинал смешно улыбаться Коля и дергать ручками, булькая, стоило взять его на руки, заставляло Глеба чувствовать, что его отстраненность от внешнего мира вдруг исчезала. Словно толстый слой льда его сердца из-за несправедливой жизни таял на глазах, стоило смотреть на его светлое и теплое солнышко. И даже не зная любви и ласки со стороны близких ему людей, Глеб понимал, что обязан показать любыми способами, что Николай ценен и любим им.       Ценен и любым, не взирая на все разногласия, которых невозможно было избежать. Когда детское время кончилось, и Коля стал обретать свои взгляды на жизнь, пусть они еще были ужасно наивными, Глеб старался стать не тем, кто защитит от всех бед, а тем, кто сможет подсказать, что делать, и поддержать. Он хотел стать ему другом. Осознать, что твой ребенок, который еще недавно мог только смотреть на тебя и радоваться твоему присутствую, который просто бегал рядом и постоянно увлеченно интересовался любыми вещами, вдруг стал взрослеть – труднее, чем казалось изначально. Стал колючим, раздраженным, обретающим первые комплексы из-за того, что начал расти и не поспевать за собой же. Разочарованный отцом за его ошибки, кумирами за их поступки, сомневающийся в себе и ищущий одобрения у таких же «взрослых» детей, как он. В подростковом возрасте Коля вел себя обычно для своего возраста: вечно спросил со всеми, часто находился в раздраженности, думал, что его никто не понимает, и говорил много ужасно обидных слов прямо в лицо. Николай был вспыльчив и в то же время очень чувствителен к тому, что говорят ему.       Глеб старался быть рядом, но никогда не напрягать присутствием, если Коля не желал его видеть и запирался в комнате. Он не интересовался делами в школе, потому что и так знал про плохую успеваемость, из-за которой звонили учителя, но всегда интересовался, как прошел его день и хочет ли он чего-нибудь особенного на ужин. Глеб старался сделать все, чтобы показать, что он всегда на стороне сына; что он выслушает его, если тому понадобится кому-то высказаться; что дома безопасно говорить и быть в плохом настроении. Дом – уютное место, а папа понимающий. Глеб старался не ограничивать, не запрещать, не контролировать, не беспокоиться, но мог спокойно сказать «нет», если это было необходимо.       Однажды Глеб проснулся из-за скрипа двери, а в проеме увидел Колю с подушкой. Больше не маленьким ураганом, а вытянувшимся подростком. Он выглядел виноватым из-за утренних высказываний о плохом отце, без слов улегся к папе, как делал это раньше в детстве, когда боялся монстров под кроватью, и крепко обнял. Коля плакал и сказал, что чувствовал себя очень одиноко без вечно работающего папы. Ему совсем не хватало его. Он так злился на него за это, но не мог никак выразить одиночество без помощи агрессии и ссор.       Тяжелый период все не заканчивался, но Глеб уже понимал, что скоро ему предстоит отправить своего малыша во взрослую жизнь, и отпускать его от себя казалось еще тяжелее.       Глеб недовольно оглядел новые лица, что глядели на него почти с похожим выражением. Социофобия давно не беспокоила его, но он все так же не любил начинать общаться с незнакомыми людьми. Когда-то ему пришлось пересилить себя, начав разговаривать с матерями, у которых были дети старше, чтобы знать банальные вещи про воспитание и кормление младенцев, лишь бы не доставлять сыну неприятностей из-за собственного незнания. Они научили его многому, и именно в тот момент Глеб понял, что ему придется полностью поменяться, чтобы дать Коле будущее здорового человека.       Его вытянули из раздумий, положив руку на плечо. Кирилл улыбнулся, заставляя приблизиться к четырем сидящим людям за столом в тусклом свете лампы над головами. Белобрысая женщина, знакомая девчонка из милиции, мужчина в возрасте и еще один хмурый, что раздражительно постукивал пальцами о стол, а Кир встал перед ними:       — Знакомься: Ласка, Выдра, Стервятник и Гусак, — он поочередно указал на них. — Гусак дает нам деньжат, Выдра будет прикрывать нас со стороны милиции, когда я избавлюсь от Скворцова, Стервятник поможет мне распространять «Бабочку», а Ласка… Она…       — Мне просто интересно, — докончила та, когда Кирилл задумался, и Глеб невольно вскинул бровь, сразу же кинув на него раздраженный взгляд. — Если что, Павлуша тоже может вам помочь, так что я могу быть полезной для вас. Но мне больше по нраву просто наблюдать.       Кир кашлянул, когда Глеб, нахмурившись, резко глянул на него и скрестил руки на груди, словно одним видом начал осуждать. Ласка хихикнула, кокетливо прикрыв рукой улыбку, пока все напряженно смотрели, как Лис потянул Глеба за рукав подальше от чужих ушей. Он пальцем показал, чтобы тот чуть наклонился к нему, и прошептал на ухо:       — Я ее не звал. Просто одна из ее проституток украла у меня образец завершенной «Бабочки», и теперь она шантажирует меня. Ей прилагается тридцать процентов от прибыли, если она будет участвовать.       — А если нет?       — То пятьдесят, — Кирилл покраснел, морща губы, сам понимая, как оплошал. — Ты же знаешь, я туго соображаю, если переборщу с «Бабочкой». Да, это моя ошибка, но разве дополнительная защита нам не на пользу? Только подумай: ее муж сам Павел Бархов. Ему определенно не захочется подставляться, если вдруг милиция поймает нас. Разве он допустит, чтобы его жену обвиняли в распространении наркотиков для продажи?       Он пожал плечами, не понимая, почему Глеб не выглядел более довольным. Тот хлопнул себя по лицу, стянув ладонь вниз, пытаясь сдержаться из-за очередной глупой выходки, а Кир только невинно улыбнулся, волнительно переступая с пяток на носки. Глеб тяжело вздохнул, делаясь в лице спокойным, умело пряча все настоящее за этой маской:       — В следующий раз попытайся позвать меня, прежде чем соглашаться на такие условия… Я что-нибудь придумаю, чтобы исправить эту плачевную ситуацию.       Кирилл вдруг приобнял его, тыкнув кулаком в плечо, начиная светиться от радости:       — Я знал, что ты меня спасешь, дружище. А теперь, введи их в курс дела. И пожалуйста, не нужно делать такое унылое лицо, тебе с ними работать в будущем – произведи хорошее впечатление.       Глеб кое-как удержался, чтобы не закатить глаза, сжимая кулаки в карманах брюк, оставшись один в тени комнате, когда Кирилл развернулся и зашел обратно, начиная снова весело разглагольствовать.       Третья чашечка кофе – единственное, что давало ему не спать в последнее время из-за начавшейся бессонницы, длящейся уже неделю. Он стал курить чаще, и почти все пепельницы наполнялись слишком быстро, чтобы это считалось обещанной суточной нормой. Коля говорил честно, что тот ужасно воняет табаком. Он еще смешно зажимает нос в пальцах и кривится, высовывая язык, так и показывал, насколько это отвратительный запах. Глеб покривил губами, начиная тереть переносицу. Соседнее место пустовало уже почти час, и это заставляло раздраженно поглядывать на часы и дергать ногой в ожидании. Он становился все нетерпеливее.       Подозрения спали с Кирилла, когда Глеб смог влиться в коллектив милиции, с которым работала Марина, чтобы проследить за процессом плана. Идею Лис одобрил почти сразу же, но даже без этого Глеб начал бы исполнение, потому что отлично понимал: его стратегия правильна. Согласие Лиса лишь формальность. Глеб всегда был расчетливым и мог предугадать все наперед. Даже если появилась отсечка, у него в запасе несколько вариантов, как можно это исправить с минимальными издержками. Иногда становилось дурно, стоило замечать, что контроль распространялся на все сферы его жизни. Эти бесконечные варианты событий не давали спать по ночам.       Для начала он подкупил двух милиционеров, что имели больше власти в этой группе, накопав на них информацию с помощью новой технологии Киры – «Среды». Умело пользоваться с предоставленной информацией – это из его лучших качеств. Те двое имели большие семьи, которые сердечно любили, поэтому Глеб хорошо изучил рычаги давления. С помощью них он смог направить расследование в другое русло, а после — обвинить человека, который согласился дать лживые показания, если Глеб обеспечит лечение для его больной матери. Тот взял все убийства «Канавского Потрошителя» на себя, когда удостоверился в честности обещания.       И теперь, когда расследование дела о «Канавском Потрошителе» окончательно завершилось спустя столько лет, а подозрения взаимосвязи «Звериных людей» и этих убийств опровергнуты липовыми фактами, так любезно сфабрикованными Орлом, Глеб все равно виделся с Мариной пару раз за месяц. Он все так же не мог отпустить ее из мыслей. Конечно, он прекрасно понимал, что чувствовал к той, у которой уже имелось кольцо на пальце, и всякий раз одергивал себя от желаний, которые рождались не по своей воле. К сожалению, он упустил свой шанс еще в тот момент, когда Марина окончила колледж раньше него и вышла замуж за одногруппника. Глеб желал им счастья в тот день, но нашел причину, чтобы не прийти на их свадьбу в качестве друга невесты. И сейчас, когда Марина полностью связала собственную жизнь с отвратительным человеком для Глеба, он теплился глупыми надеждами, какие не мог подавить в голове. Глеб продолжал помогать деньгами, когда та просила почти каждую их встречу для разной мелочевки. У Марины не находилось другого выбора, другого человека для помощи, а у Глеба не нашлось ни одной причины, чтобы сказать ей «нет». Он давно уже признался себе, что позволил бы вертеть собой, как та захочет, лишь бы видеть ее счастливой. Глеб прекрасно знал: практически все отданные им деньги уходили в казино и лотереи из-за ее мужа, но, кажется, он надеялся на что-то всякий раз, когда думал о ней.       Когда намеревался уйти, в кафе заскочила Марина, заставляя сердце снова затрепетать в том трепетном томлении, которое никогда не появлялось с другими женщинами, и раздражение за долгое ожидание испарилось, словно его никогда и не существовало. Глеб осторожно присел обратно, рассматривая ее, словно в первый раз видел, и невольно улыбнулся.       — Прости, — Марина села напротив впопыхах, размахивая ладонью возле лица из-за знойной жары этого лета. — Ты долго ждал?       — Все в порядке, я и сам чуть не опоздал, — бездумно соврал он, волнительно замечая, как ее белоснежные кудри растрепаны. И Марина вдруг так тяжело выдохнула, принуждая поинтересоваться. — У тебя что-то случилось?       — Это ужасно, Глеб! Мой сын снова сбежал из дома, и я искала его все это время. Я и соседей всех перепугала. Я уже не знаю, что мне делать с ним, — она запнулась, опустив руки на стол, склонив голову вниз. — Мне кажется, я не справляюсь…       — Почему ты так думаешь?       — Понимаешь, он достаточно проблемный ребенок, и иногда я не могу справиться с его характером. Да и Ваня, кажется, ему не авторитет. Он стал еще более неуправляемым, — Марина чуть нахмурилась, слабо выдохнув, и посмотрела на него с какой-то мольбой, отчего Глеб слегка напрягся. — До того, как мы взяли его из детдома, его усыновляли две семьи, но возвращали обратно, когда понимали, что не могут справиться с ним. И теперь он считает, что мы тоже скоро бросим его. Он матерится, вечно дерется с одноклассниками и еще ни во что отца не ставит. Я пыталась с ним поговорить, уговаривала, кричала, а для него мои слова ничего не значит.       — Наверное, он не хочет привязываться к вам, поэтому ведет себя плохо, — Глеб упер взгляд в допитый кофе. — Наверняка боится повторения. Да и он же чуть старше моего сына, так что наверняка это переходный возраст. Почему бы вам не вести себя с ним помягче? Показать, что вы о нем заботитесь. Постарайтесь выслушать его, почему он так делает.       — Ваня пытался поговорить с ним, но он только плюнул ему в глаз, представляешь?       — Дай угадаю: потом Иван его выпорол? — Марина тут же смутилась, отчего Глеб сморщил лоб, нахмурившись, заставляя ее еще пуще покраснеть. — Ребенку сейчас очень тяжело, даже больше твоего. Он растет и взрослеет, и это очень трудно, особенно брошенному целых три раза. Ему определенно будет сложнее принять то, что он может быть любимым хоть где-то. И если вы бьете его вдобавок, думаете, он сразу же будет как шелковый?       — Глеб, ты не знаешь, сколько проблем он нам приносит. Он с каждым днем становится все хуже и хуже. Недавно меня вызвали в школу, потому что он вязался в драку и выбил одному мальчику зуб. Он только и знает, как кулаками махать. Сколько раз меня вызывали из-за его прогулов. Он постоянно прогуливает или устраивает драки прямо в кабинете. Он был ошибкой.       — Он ребенок, а не ошибка! Даже если его здесь нет, ты не можешь так называть его… — Глеб сдавлено поморщился, нервно перебирая пальцами по столу. Он поджал губы, когда глянул на вытянутое в удивлении лицо Марины, и устало прикрыл глаза, опираясь о ладонь. Глеб становится все раздражительнее, и это не могло его не пугать. — Прости, я… Выдался плохой день. Я не должен был говорить так.       — У тебя проблемы на работе? — решила переключить внимание Марина, неловко скосив взгляд в сторону, и Глеб только отмахнулся. Он не мог сказать и половины того, что происходит каждый Божий день. Это выматывает, молчание выматывает. Марина нервно сглотнула и вновь посмотрела на него прежним видом. — Так… Могу я кое о чем тебя попросить?       — Сколько тебе нужно?       Глеб на автомате потянулся к внутреннему карману пиджака, чтобы достать кошелек, однако его тут же остановили:       — Дело не в деньгах! Я хотела бы попросить тебя поговорить с моим сыном, — и прежде, чем тот смог бы отойти от ступора из-за столь неожиданной просьбы, Марина продолжила. — У тебя же у самого есть сын, и у тебя с ним такие хорошие отношения. Я подумала, что ты мог бы мне помочь.       — Но… Я же чужой человек для него.       — Прошу тебя, — она умоляюще посмотрела на него, поджимая руки к груди, отчего Глеб сдавленно выдохнул, переставая понимать собственную безотказность ко всем ее просьбам. — Я для тебя все сделаю, Глеб.       Он невольно усмехнулся, в то же время очень горько и весело. Он бы согласился, будь чуть смелее, желая, чтобы под этим «все» имелся маленький шанс на что-то большее, чем он имел сейчас. На что-то нежное, чтобы почувствовать себя чуть больше, чем обычный добродушный старый приятель из колледжа.       — Я подумаю, — он вежливо улыбнулся, зная наперед, что найдет причины постоянно уходить от ответа, пока на согласие перестанут надеяться.       Глеб бездушно смотрел на вечный бардак, что становился только хуже, стоило Кириллу сорваться еще раз в этом месяце. Тот мог неделями не выходить из дома и находиться в достаточно ущербном состоянии. Связаться с ним просто невозможно: не отвечает на звонки, а если и удавалось дозвониться – просил перезвонить ему в другой день. А с того момента, как он начал употреблять героин, так и вовсе появлялся ничтожно редко. Кир исчезал из зоны доступа внезапно и не отсвечивал, пока не приходил в норму. В такие моменты все дела переходили на Глеба, и он безуспешно встречал ответ автоответчика. И к сожалению Киры, Орел перестал дожидаться и делал все на свое усмотрение. Кирилл вряд ли подозревал, какие планы имелись за его спиной в многочисленных секретах лучшего друга.       Кирилл лежал посредине комнаты и постанывал от боли, кое-как держа красные глаза открытыми, стоило найти выключатель. Иногда он все же пытался слезть с героина на что-то более легкое, однако все время срывался. Единственное, что могло хоть ненадолго останавливать его от употребления этого наркотика, употребление другого. «Бабочка» страшный наркотик из-за последствий после приятных эффектов, сильно подкашивая здоровье. И Кир, как создатель, должен быть осведомлен об этом, но не чурался каждый раз заострять на ней окончательный выбор среди других более безопасных вариантов.       Его окружал многочисленный мусор объектов, пустых бутылок, использованных шприцов, из-за чего протиснуться к нему стало сложной задачей. Кир перелег на бок, держась за живот, хмуро рассматривая подошедшего. Глеб сморщил губы, когда тот попытался встать, опираясь о ладони, только вот сразу же вернулся в изначальное положение. Кирилл выглядел до ужаса жалко: истощенный, потный и дрожащий. Глеб присел на свободный уголок кровати, от которого пахло спертым и стойким запахом мочи. В руках держал уголовное дело Киры за убийство Ивана Скворцова, родного сына Евгения Скворцова, в странных обстоятельствах и без какого-либо внятного мотива. Глеб не решался сказать ему об этом сейчас, смотря на бесполезное существо, пытающееся встать хотя бы на четвереньки.       И Глеб был несказанно рад окончательному приговору Кирилла, из-за которого на следующий же день тот исчез из страны. Кир заколол охранника тюрьмы заточенной ложкой в тот же вечер после того, как его попытался убить один сокамерников, переоделся и купил билет на чужое имя одного из приближенных. А искать его за пределами страны Глеб не собирался, только надеялся, что тот не вернется никогда.       Киры больше нет.       Его больше не существовало рядом. Большие слишком тяжелые оковы спали. Больше никакой угрозы.       Глеб ненавидел их всех. Всех прозванных Бабочками, что несли по городу «розовую пыльцу», отравляющую мозги особо желающих позабавиться с собственной жизнью. Нет, он умел скрывать настоящие эмоции: спокойность и рассудительность всегда были его сильной стороной. Это являлась неотъемлемой частью его жизни. Но чем дальше и глубже внедрялся в подпольное производство наркотиков, в дела их распространения, в фабрикацию и скрытие улик, в уголовные дела – все это медленно заставляло сходить с ума.       За все тяжкие грехи Глеб мучился бессонницей, каменной и липкой, ужасно непосильной. Все дни сливались в один, и уже ничего не являлось адекватным. Слуховые и зрительные галлюцинации не казались чем-то необычным, но все такие же пугающие и настигающие врасплох. Часы быстро пропадали за бумажной работой, за которой ему не хватало времени понять все жужжащие мысли в голове с вечной мигренью и высоким давлением, а ночью он бестолково глядел в потолок в полной темноте и только отвлекался на шум за окном. Если бы не гудение машин и рев колес ему бы пришлось самому находить ответы на один единственный волнующий вопрос: «А он сейчас не спит?» В доме больше никого кроме него. Тихо. И с этой тишиной все скрипело, лязгало и шуршало, заставляя быть всегда в напряжении. С каждым часом паранойя становилась шумнее и громче, и ему начало казаться, что все попросту нереально. Засыпал измученный самим собой и нарастающей паникой в груди только под самое утро и просыпался с болью и в холодном поту от тяжести преступлений.       Глеб чувствовал, что не может скрыть волнение, хотя обычно это удавалось прятать в себе безупречно. Жуткие побочные эффекты от его новых лекарств медленно отпускали и давали новый свежий глоток воздуха. Он скрестил руки за спиной, постукивая пальцем в такт собственному сердцебиению, вытянулся во весь рост и поглядывал по сторонам, пока нетерпеливо ждал, когда ему откроют. Вскоре Марина выглянула из проема, а за собой притянула невероятно аппетитные запахи ее самой лучшей в мире стряпни. Она как всегда выглядела потрясающе, заставляя одной лишь кроткой улыбкой оставить все плохое позади себя. У него был шанс. И он хватался за него со всей силой. Глеб надеялся вернуться в спокойный мир, завести семью, любить и быть любимым преданно и на всю оставшуюся жизнь. Марина развелась со своим первым мужем, их ребенок вырос, и она все так же оставалась свободной женщиной. Привлекательной, интересной и сильной. Глеб не видел ни одной причины, почему не должен побороться за свое маленькое и крохотное счастье. Он был готов на все для него, он мог подарить ей все в этом мире.       Годы незаметно уходили, а Глеб все чаще замечал их быстроту. Жизнь, оказывается, слишком коротка. План, родившийся в один из бессонных ночей, изначально был долгостроем. И Глеб умел терпеть и ждать, отсчитывая дни за днями, когда станет наконец свободным. Он умел подавлять волю, умел топтать собственное достоинство, человечность и понимание. Все ради будущего, каким бы тяжелым оно не было. Он знал, что потеряет слишком многое и дорогое ему, однако Глеб уже давно начал действовать. И действия его радикальны.       — Значит… Ты меня стесняешься? — все же подал голос, пока Марина, чуть насупившись, все еще ковырялась в еде вилкой. Она устало вздохнула, и Глеб понял, что вряд ли может понять ее сейчас. — Не так выразился, прости. Если ты не хочешь это обсуждать, это можно не обсуждать.       — Глеб, прекрати, — Марина нахмурилась, поглаживая уже видневшийся живот, который она постоянно прятала в широких платьях или мешковатых свитерах, пока продолжала работать. Ее аппетит пропал, и она положила вилку, почти не притронувшись. — Слушай, я тебя не стесняюсь. Просто сейчас я не хочу говорить о своей беременности никому. Потом. Я сейчас не готова.       — Ладно, — согласился Глеб, хотя сказать он очень хотел совершенно другое. Он не желал портить ей настроение еще сильнее, а уж со своими чувствами из-за странного умалчивания о их отношениях он сам как-нибудь разберется. Глеб постарался улыбнуться, уткнувшись взглядом в зубчики вилки, плавно входящих в омлет. — Завтра узнаем пол ребенка. Как ты думаешь, кто у нас родится?       — Не знаю.       — Кого бы ты хотела? — он поднял на нее взгляд, когда та пожала плечами. Марина нахмурилась и сдавленно тяжело выдохнула. — Что-то не так?       — Нет. Я просто немного устала. Ты же знаешь, сколько всего нужно сделать, чтобы дописать последнюю работу до декрета… Просто мне нужно немного отдохнуть.       Она тяжело поднялась и чмокнула его в щеку, заставляя вдруг застыть. Все, что копилось с начала их отношений из-за его страхов и полного недоверия, подкрадывалось и липко лезло по спине. Глеб развернулся, разглядывая ее спину, пока та не скрылась в спальне. Глеб слишком много знал, чтобы верить даже той, для которой старательно продумывал предложение руки и сердца. Он знал, что ее сердце принадлежит другому, и Глеб оказался всего лишь рядом из-за того, что ее любовь разбили. И все казалось глупой ошибкой.       На первый взгляд план был отличным, но Лиля глядела на него с непередаваемой жалостью, кривя брови. Глеб устало вздохнул:       — Хочешь сказал что-то?       — Ты правда уверен на сто процентов, что это будет так? — ее голос до странности хриплый и безутешно ласковый. Лилия наклонила голову, рассматривая материалы дел лишь для попытки отвлечься от сказанных ранее слов. — Я бы не была столь уверенной в этом.       — Поэтому у меня есть план «б», — кратко уточнил Глеб и слегка улыбнулся «Королеве шакалов» и Лаванде, что сидел рядом и все это время мрачно молчал. — Если я там погибну, а мои предположения не оправдаются – сделайте все, что от вас потребуется.       — Не говори так! — Лиля нахмурилась, скрестила руки на груди и злобно цыкнула, оскаливая зубы. — Мы будем делать все точно по указному времени и никаких «если».       — Надо быть готовым и к другим неожиданным обстоятельствам, — все же подал голос Лаванда, потирая потный лоб платком. Глеб без всяких возражений кивнул в согласии, сильнее беспокоя гостей. — Почему ты уверен, что Бабочки будут в разногласии из-за этой выходки?       — Оу? — странно протянул, слегка своеобразно улыбаясь. — Людей, которые друг другу не доверяют изначально, очень легко настроить друг против друга. Скажем так: внезапный теракт и суд по делу «Бабочки» с неожиданным концом заставит их сомневаться друг в друге сильнее, чем все то, что я делал ради этого последние годы. Остальное вы сами знаете. Внезапное несогласованное покушение на того, кто хотел их сдать с потрохами на закрытом суде, где присутствовали только они и уже убитые члены заседания — разве это не повод начать подозревать оставшихся членов «Бабочки»?.. Я доверяю вам, поэтому и прошу вас помочь мне.       Лаванда нервно опустил взгляд, не решаясь говорить ничего против, а Лиля, не найдя несогласия в чужих мелких глазах, недовольно фыркнула, решительно направившись в сторону двери, и хлопнула ей на прощание.       — Кажется, она в ярости, — промямлил Лаванда, и Глеб лишь кротко улыбнулся концами губ. — Зато ты слишком спокоен.       — Думаю, ты прав, но она просто переживает. Но так или иначе я надеюсь на вашу помощь, — он тяжко выдохнул, глядя на суетливые глазенки конкурента в наркоторговли. Глеб никогда не думал, что ему придется сотрудничать и прогибаться под условия того, кто еще в прошлом месяце послал своих людей, чтобы те выстрелили ему в лоб, пробравшись в квартиру поздно ночью. Удача всегда на стороне Глеба, поэтому в тот день он снова остался жив. И он желал, чтобы удача и на этот раз была возле него. — Можешь идти, мне было приятно работать с тобой, Лаванда.       Глеб внимательно проследил за вставшим гостем, не отрывая глаз до тех пор, пока тот не скрылся за дверьми. Хотя после около минуты разглядывал проем так, словно сейчас неожиданно появятся все гробовщики и наконец скажут, что они согласились на сделку, чтобы только напасть исподтишка. Рушить организации лучше всего изнутри, разве это не логично? Да Глеб не уверен, будет ли это подстава исподтишка, когда он уже разработал почти что тридцать вариантов развития таких событий. И Боже, он делал это не специально. Всегда нужно знать выход из любой ситуации, а для этого нужно продумать каждую мелочь без исключения. Все это время в приоткрытом ящике стола находился пистолет. Несмотря на то, что Глеб не был уверен, что может выстрелить летально, у него уже был опыт самообороны. Он был бы поистине глуп, если бы не тренировался стрелять, и мог с уверенностью сказать, что совесть уже давно не терзает его за выстрелы в руку или в колено.       Единственное, что он не продумал, так это причины, почему так часто начал захаживать на подработку к сыну. Николай, может, и не нуждался в особых причинах повидаться со своим стариком и выдать ему секреты меню забегаловки, однако для Глеба необходима хотя бы одна достойная причина. От мыслей, что он может больше не увидеться с его солнышком, становилось худо. Даже не так: он остается без возможностей продолжать идти по пунктам плана из-за этих размышлений. И чтобы при этом выглядеть не подозрительно для того, кто учится на прокурора с зорким глазом на ложь, он начал сам себе внушать, что делает это, потому что боится за единственного сыночка. Убедительнее вранье, когда ты сам в это веришь.       Глеб не мог внутренне проститься сыном, не мог хотя бы намекнуть на прощание, хотя каждый раз уговаривал себя высказать все ласковые слова, которые не успел сказать, которые Коле более не нужны. Он боялся, что не сможет отдать все, что не смог дать ему еще в детстве. И несмотря на то, что Николай возненавидит его после того, что случится через каких-то пару дней, Глеб хотел уйти, зная, что Колю не коснутся последствия грязной жизни и работы отца. Как же он хотел рассказать все, показать и сделать хоть что-то, прежде чем уйти навсегда. И возможно, чуть корыстно и эгоистично хотел остаться в памяти у самого близкого человека хорошим. Не таким уж ужасным отцом, каким был для него.       Он должен был умереть там, но смотрел на Марину, в глазах которой наворачивались слезы. Откуда же она про все узнала, как же она поняла, что происходит? Все казалось нереальным, а время до первого взрыва сквозь пальцы сыпалось, как песок. Глеб не верил глазам, все разбивалось вокруг него, крушилось и трескалось. Марина находилась здесь же, и он не успевал ее выпроводить до того пункта, где должен был нажать на сигнализацию. Все шло не так, как было задумано. Кто-то рассказал ей про их план.       Чертовы лгуны.       Нет в этой жизни никого, кто бы не врал прямо ему в лицо и не использовал для своих целей. Где же его рассудок? Он уже не понимает, что делает. Все ломалось внутри. Глеб беспомощен. Он даже не может спасти единственную любовь от собственной жалости. Пол дрожал под ногами, заставляя упасть на колени. Это конец. Конец всей его жизни. Стены скрежетали, гремели и раскалывались на множество обломков. Внутри ничего не осталось. Падали и пронзали насквозь грохотом все возможности услышать хоть что-то в этой страшной мгле, освещенной только ярким пламенем. Он потерял каждого. Вставшая пыль и темный дым, висевший в воздухе, зудели в легких, глотке и в носу, принуждая кашлять, больно царапая гортань. Глаза горели от искр огня, что, не дотрагиваясь, жгли под тканью взмокшую кожу. Пол под ними рухнул так быстро, что он не успел ничего заметить. Он искал ее, несмотря на оглушающую боль.       Это его семья. Единственное, что желал Глеб всю свою жизнь. Семья. Его семья страдает из-за него. Его любимые, родные и близкие не должны были пострадать.       Плитки под руками и коленями обжигали, пока по ним подбирался к ней. Он не хотел замечать окровавленный штырь и растекающуюся кровь на полу. Обломки нагреты до предела, стирая кожу ладоней, словно внутри по жилам полыхал огонь. Но ничего не заботило как ее лежащее тело. Глеб пытался, правда пытался, но их слишком много, они слишком тяжелые. Непосильные для него, а ощущать себя становилось все сложнее. Он кричал от боли, терзающей столько лет, что казалось привычной, а теперь такая яркая, невыносимая, сгибающая под тяжестью вины. Теперь он кричал, истошно плакал как беспомощный ребенок, зная, что не может ничего сделать с этой жалкой судьбой. Слезы каплями собирались на подбородке, все постепенно размывалось, тянуло в груди.       Высокий силуэт смотрел на него в тени. И если бы Глеб мог соображать трезво, дрожащими окровавленными ладонями все еще пытаясь спасти дорогого для себя человека и будущую маленькую дочь, глупо надеясь, что они все еще живы, он бы не видел в этой фигуре вспыхнувшую ярость, как полыхал по всему этажу пожар, горящий и внутри него. Страх исчезал, но тело не переставало трясти. Ярость. Это была собственная ярость, которая сжирала все вокруг. Кажется, он слышал, как сердце стучало быстрее и быстрее, давящее на грудную клетку. Ярость от беспомощности.       Ему нужна помощь. Кто-нибудь, кто сильнее и решительнее. Он не может больше быть здесь. Он не справляется, разве это не очевидно? Это слишком для него. Тяжело. Он никогда не жаловался, он умеет терпеть, но разве он много просит взамен? Человек во тьме что-то кричал ему, кажется, он хотел увести его от сюда, помочь выбраться, протянул к нему руку. Оборвавший его грохот пугает до яркого блеска в серых глазах. Потолок проломился, падая на них. Тяжелый груз на плечах давил, он не видел ничего и не мог услышать хоть что-то, кроме всхлипов, пока ревел до хрипа, держа в руках медленно похолодевшую ладонь. Он поступил неправильно. Он ошибся. Он понимал это. Почему никто не даст ему еще один шанс? Ему необходим шанс, он постарается сильнее в следующий раз. Он станет лучшей версией себя, только если ему позволят. Верните ему семью. Верните их, он же так боялся их потерять. Он был готов умереть ради них. Он лишь хотел попрощаться.       Все произошло в одно мгновение. Страх? Нет. Только раздирающая боль, поселившаяся так глубоко, что нет выхода из нее. Под обломками невыносимо, кости раздробило, а вытащить себя нет ни сил, ни желания. Он держал ее за руку, ледяную и ужасно безвольную. Он снова подвел, он снова слаб, он снова… Он снова беспомощный ребенок перед тем, что не мог контролировать. Конечности горели так, как будто в нем прожигали миллиард импульсов. Но он не хотел умирать, только никто не приходил. Он оставался в сознании, смотря в ее мертвые глаза, которые могли бы светиться дальше. Теперь никогда более. Даже несмотря на его попытки сделать ее счастливой. Глеб причинял только боль всем, кого любил так искренне и навсегда.       Белый потолок больницы уже долгое время стал ему развлечением. Глеб был прикован к койке, и только операционный стол – разнообразие за две недели после всего произошедшего. Ему уже долгое время пытались спасти кости руки и ноги, на которых пришелся больший удар упавших обломков потолка. Глеб почти не спал, только во время долгих операций с помощью наркоза. Если закрывал глаза, то пожар вставал перед ними, а грохот из-за взрывов стоял в ушах. Он снова мучился бессонницей и на этот раз точно знал, что остался один. Никто не обнимет его в понимающей теплоте среди ночи, не прижмет к груди, не согреет после бесконечных кошмаров. Никого не будет рядом. Никто не будет ждать его дома.       Новости о подпольной лаборатории под его компанией разошлись слишком быстро, чтобы успеть обзавестись слухами. Его обвинили в содействии с Бабочками, может, и без прямых доказательств, но точно в цель, и теперь каждый, кто потерял близких в теракте или после употребления летальной дозы наркотика, желали ему смерти. Лютой и бесчеловечной смерти. Глеб иногда читал новости созданного им же сайта еще пару лет назад, где собирал с помощью обычных пользователей сплетни и компромат на нужных ему людей. Сайт собрал достаточную популярность среди тех, кто пострадал в теракте, и теперь новостная лента только и желала ему скорой кончины. Пожелания смерти и угрозы приходили даже на рабочую почту. Однако для Глеба это, тысячи и тысячи страшных угроз расправы, не казалось чем-то серьезным. Ему казалось, что он в каком-то долгом и глупом сне, и вот откроет глаза в какой-то момент – и ничего. Ничего не произошло из того, что разрывало его сердце на части. Что медленно убивает и сжигает его изнутри. И он сам все еще маленький мальчик, играющий с мамой в прятки в родном доме, пока ждут отца с работы.       За месяц пребывания в больнице единожды к нему зашла Орленок, его вечно верная помощница, чтобы передать документы, связанные с постройкой нового заведения на месте компании, и некоторые материалы по «Бабочке», что собирались еще с опытов первого Рыжего Лиса. Ася рассказала, что его план частично сработал, и, даже несмотря на то, что Глеб все еще жив, Бабочки смогли разругаться и перестать доверять друг другу окончательно. Они разделили все данные между собой, чтобы ни один из них не смог обратиться в суд. Ведь без всех остальных частей – это набор предложений, которые можно посчитать всего лишь экстремистскими. Подтверждения к одним данным у одного участника находились у другого, чтобы не иметь слишком много доказательств для суда. Однако они не знали, что в руках Глеба так же имелось много компромата на всех Бабочек в маленькой флешке, которую передала Марина перед своей смертью, и украденное для всех дело триста тридцать шесть, надежно спрятанное от чужих глаз. Оказалось, что последнее дело Марины, было дело Бабочек. Если бы она не скрыла этого, Глеб бы мог помочь ей. И тогда Марина осталась бы жива.       Воспоминания его любимого имени каждый раз так болезненно отзывалось в груди, но ради нее Глеб продолжит начатое. Его крохотное желание мести исполнится, но сначала он должен набраться сил и найти новых союзников. Пережить утрату, как он всегда делал без единой эмоции на лице, он умел. Смерть всегда шествовала рядом с ним с самого детства. Мама, чья шея сломалась из-за веревки, подвешенной к любимой люстре, была первой, кто показал ему о настоящей смерти. О ее зловонии и мерзости мертвого тела. Он знал, какие холодные руки у смерти, такие же как у подвешенной матери и бабушки в гробу. Смерть забирала всех любимых и близких, оставляя каждый раз Глеба одного. Он многих проводил на другой Свет, прощаясь навсегда, потому что к жизни нельзя вернуть. Оставалось только смириться. Но теперь именно он виноват в одиночестве, оглушающей его целыми днями. Теперь он мертв для всех. Больше никого не было. Никто более не пришел к нему, и Глеб спокойно принял это. Он чудовище. Такое же чудовище, как и те, кого ненавидел всем грязным и поганым сердцем. И он не винил своих любимых, что они решили оставить его после раскрытия истиной личности их некогда хорошего друга. Так спокойнее.       Одному спокойнее.       На последнюю неделю к нему пришли повидаться. Он слышал, как медсестра за дверью палаты просила не беспокоить сильно после тяжелой и завершающей операции на руке. Глеб надеялся на новости от Орленка, потому что она единственная, кто могла беспокоить его из подчиненных. Однако на пороге оказался тот, кого не хотел видеть сейчас. Нет, он надеялся больше не встретиться с ним глазу на глаз, чтобы снова не чувствовать терзания в груди от съедающей заживо совести. Горло охватил спазм при виде его маленького солнышка. Глеб не знал, что говорить. Он не мог притворяться хорошим человеком больше; теперь сын знал, какое чудище его отец.       Коля тяжело шел к нему. И для Глеба показалось слишком большое расстояние между ними, даже когда они стояли в метре друг от друга, расстояние не уменьшилось. Глеб словно не находился здесь; и все блекло и разбито перед ним. И сын казался сломленным на части, смотря потемневшими глазами прямо в его. Они блестели от слез, что скатывались по щекам, и хотелось их вытереть как в детстве и остаться рядом, прижав к груди, пока его маленький котенок не расскажет, что случилось плохого. Глеб хотел защитить от всего плохого, помочь и уберечь своего крохотного птенчика, никогда не видеть слезы обиды и печали в родных глазах. Но он знал, что Николай больше не сможет видеть в нем хорошего человека. Не сможет видеть в нем папу, за которым как за каменной стеной. Он больше не попросит помощи, совета, не придет плакать к нему в плечо, когда ему плохо, больше не позовет встречать вместе Новый год, никогда не поделится секретами, никогда более не доверится.       — Ты чудовище, — дрожащий голос, сдавленный и хриплый от слез и боли; сердце сжималось в груди. Слова сына, смотрящего на него со злостью и обидой, яростью и печалью, ранили куда сильнее, чем что-либо в этом мире. Глеб не мог сказать ничего, давая высказать все, что тот думал о нем, почти ничего не слыша за плотной волной слабости. — Чудовище, слышишь?! Как ты мог так поступить?! Я… Я презираю тебя…       Эхом в голове повторялась каждая буква, имеющая столько разных эмоций в родном голосе, изменяющемся от желчи в горле. Коля, его маленький птенчик, вечно крохотный малыш, светлое солнышко и лучик света в кромешной мгле, ненавидел его, презирал, злился на него. Говорил все, что приходило в голову на эмоциях, размахивал руками, тыкал к него и вряд ли пожалеет об этом в будущем. Нет прощенья – это точно.       — Т-ты мне… Ты мне больше никто, — осторожно заявил он, шмыгая и хлюпая носом, поднимая холодные серые глаза, потускневшие навсегда, словно чужие. — Ты умер для меня!       И сколько бы минут не прошло, Глеб продолжал стоять на том же месте, словно искренне ждал, когда тот вернется, еще не зная, что не увидит его почти семь долгих и мучительных лет молчания и ненависти.       Года проходили слишком быстро, но Глеб не мог восстановиться и набраться сил, чтобы двигаться дальше. Он не мог дышать свободно грудью и почти все время спал до того момента, пока организм перестал засыпать вовсе. Глеб не мог заснуть, как бы не пытался, хоть и продолжал целыми днями лежать на одинокой кровати, где одеяло холодное, а подушка тверда. Он наивно полагал, что может справиться с одиночеством один. Вечно недоступные звонки, «перезвоните позже» и после заблокированный номер у всех, кого считал родными. Все они без слов ушли.       Одиночество и вечная тоска по любимым разъедала его изнутри.       Он не мог избавиться от вещей, которые напоминали ему Марину и малышку, которую хотели назвать Лией. Украшения: цепочки, браслеты и кольца, – находились все там же, в третьем ящике тумбочки в гостиной. Полупустой флакон духов стоял в ящике возле зеркала в ванной; все платья вместе с его одеждой пропитались сладкими духами. Он не смог убрать детскую комнату и избавиться от детских вещей, книг и игрушек. Иногда он мог просидеть возле кроватки целыми часами, рассматривая висящих над ней маленьких плюшевых игрушек-зверят.       Вскоре Глеб перестал заставлять себя вставать и убираться. Все напоминало о его большой потери. Единственное, что он убрал дальше от своих глаз — скрипку, на которой почти каждый вечер играл для Марины перед сном. Его музы больше нет на этом свете, ему больше не для кого играть. И вид подарка на день рождения заставляло его возвращаться к виду ее мертвого тела, проткнутое железным прутом. К его беспомощности. Он винил себя и понимал, что сильнее прирастает к кровати и почти не вылезает. Каждый день приносил еще больше боли в груди, когда он снова и снова надеялся, что проснется в крепких объятиях. И больше не один, с ней.       Однажды проснется из-за детского плача и направится в детскую, чтобы повозиться и успокоить любимую кроху. Однажды проснется от запаха крепкого кофе, которое приготовит Марина. Она скажет, что не мертва. Она здесь. Рядом с ним. Однажды проснется от звонка сына, что пригласит посмотреть вместе кино и будет говорить об учебе. Глеб будет на вручении дипломов и обнимет своего умного сына – будущего прокурора. Однажды проснется, и Виктор даст ему шанс наладить с ним отношения, вспомнит хоть немного хорошего из их детства. Перестанет избегать его и ненавидеть за то, что тот сбежал и оставил с отцом в одном доме. Однажды проснется, и Наталья снова будет смеяться над его глупыми шутками и познакомит со своим мужем, покажет своего малыша и будет спрашивать советов по воспитанию. Однажды проснется, и все будут рядом с ним как и раньше. Как он мечтал когда-то. Его семья будет возле него. Будет рада ему. Будет счастлива вместе с ним.       Но он просыпался каждый раз в темноте и холоде, замечая больше мусора рядом с собой и паутины. Ощущал, как в голове гудело от бессонных ночей и долгих снов после них. Чувствовал, как перестает все чаще делать попытки встать и пытаться жить дальше. Все медленно шло вокруг него и также быстро исчезало сквозь пальцы. За окном шла жизнь, а в его квартире, ставшей беспорядком, что крутился и в голове, остановилось время. Глеб больше не жил, он пропускал все годы и вряд ли мог сделать с этим хоть что-то. В отражении все чаще появлялся не он – изможденный, исхудавший и утомленный незнакомец, а потом перестал и вовсе. Он не думал, что свобода будет такой тяжкой ношей. Иногда задумывался, что все же было бы проще попрощаться со всеми там. Проще для него одного. Никогда не чувствуя столько пустоты и грязи вокруг себя. Но покончить собой он так и не смог.       

26 мая. Среда

      Лучи ослепительного солнца пробежали, как только такое темное облако дало ему на секунду выглянуть. Однако этого хватило, чтобы дать вынырнуть из крепкого сна и нахмуриться. Юрий вытянул заснувшую руку наверх, морща губы из-за последствий «приятного» сна, в котором он отрабатывал самую сложную смену в жизни, успел огорчиться от понимания, что за нее ему никто не заплатит, прежде чем забыл, стоило, не открывая глаз, перевернуться на бок. Юра тут же удивленно распахнул ресницы, оглядывая спросонья мутное черное пятно, в которое врезался носом. Шелковистые волосы, пропахнувшие бодрящим кофе, путались возле его лица, пока тот не прижался к макушке, поглаживая щекой, вызывая отдаленное сонное ворчание.       Оставалось несколько минут до звона будильника, поэтому бета позволял себе валяться с еще спящим Глебом, который в эту ночь совсем не храпел. Юрий нашел тот самый бок, на котором все звуки Ада не вырывались из такого спокойного человека, поэтому старался прижаться плотнее и обнимать, таким образом фиксируя его в одном положении. Глеб посмеялся перед сном над тем, что Юра и правда очень тактильный, и он не смел рушить эту мысль лишь тем, что храп был просто невыносим. В первые разы он просто уходил спать на диване в квартире Глеба, потому что запомнил, как страшно тот начинает храпеть через пары секунд, как только закрывает глаза. Но потом, когда они легли в обнимку у Юры, он понял, что кого-то в кровати ночью ему не хватало еще с тех пор, как закончились прошлые отношения. Юрий не пытался как-то сравнивать прошлый недавний опыт с нынешним, но все было совершено одинаково и одновременно совсем не так.       Виктор хороший и заботливый партнер, и Юра определенно получил самые лучшие два года. До этого в отношениях состоял только с девчонкой, которую хорошо знала вся мужская часть колледжа, и со старшиной, если то, что между ними происходило, можно было назвать таковым. Юрий всегда находился на скамейке запасных: той стало скучно и захотелось отношений с тем, кто считался плохим парнем из-за вечных драк и глупого поведения, или тому только один тощий парень показался чуть симпатичнее собственной жены. Остальные у Юры – партнеры на одну ночь, каких он даже помнить не будет. И вот неожиданно – отношения, в которых ему выделяли главное место. Заботились, целовали, думали о нем, считались с его мнением. Ему было прекрасно с Виктором, и Юрий был уверен в том, что хочет совместное будущее вместе с ним, потому что был несомненно счастлив. И все то, что ему так не хватало в любых взаимоотношений, было желанным, но также пугающим. Юрий сначала лишь сторонился, да с каждым днем все дальше и дальше, чтобы только быть в таком месте, где он привык. Безразличие к нему намного спокойнее, чем интерес и забота. Словно давление на него. И с каждым умалчиванием, не говоря о нужных и востребованных вещах, они оба видели, как быстро тонет их корабль отношений. Виктор не был зол, когда Юрий решил уйти, не объяснившись, он не был и счастлив. Виктор не хотел терять его, но Юра боялся начать заново. Юра просто плавно убегал и закрывался в себе, игнорируя и отстраняясь, чтобы однажды порвать окончательно. Он не хотел говорить это словами, пытаясь только показать, что хочет уйти. Юрий ненавидел себя за это. Именно в этих отношениях сам оказался бельмом на глазу. Подлым, если побег от ответственности и показательные измены можно описать так.       И по правде говоря, теперь он боялся снова оказаться таким и для Глеба, у которого было в планах совершенно другие желания. Юрий задумчиво поглаживал оголенное бедро со множеством шрамов, раздумывая над вчерашними словами. Заслуживает ли он такого понимания, какое дает ему Глеб? И почему Глеб насколько привязался к нему, чтобы делать для него все это?       Юра попытался подвигать пальцами руки, что находилась под Глебом, да все без толку, поэтому пришлось вызволять ее старательно, чтобы не разбудить уставшего начальника в его положенный отгул. И даже если Глеб не слишком заботился о том, что происходит рядом с ним, пока находится с Юрой, его сон зачастую продолжал быть чутким. Малейший шорох – лениво приоткрывал глаз, оглядывался и снова засыпал. Иногда было интересно, насколько сильно испортила его жизнь профессиональная деформация из-за криминальной стороны некоторых деяний. Замечать мелочи изменившейся личности нет возможности, потому что Глеба он знает только недавно. Хотя предположить некоторые пункты можно, но, может, Глеб сам по себе недоверчивый и скептически относящийся ко всему человек – Юрий без понятия.       Глеб сонно глянул на бету с толикой возражения, когда Юра присел на кровати, разминая суставы, потому что явно терял нужное для него тепло. Все тело, в особенности нижняя часть и бедра, побаливало, и, казалось, не хотелось ничего из сегодняшних планов. Юрий в ответ посмотрел на слипающиеся глаза без капли осознания в них и, улыбнувшись от внезапного порыва игривости, тут же прильнул к Глебу. Юра хотел расцеловать все его лицо, однако его губы сразу же встретили тонкие пальцы, которые достаточно неприятно сжали и держали на расстоянии. Глеб хмуро выдохнул, прикрыв глаза в каком-то недовольстве, и зажал нос пальцами:       — Только если почистишь зубы.       — Да ладно тебе! Ты вчера смывал мое дерьмо со своего члена, а теперь брезгуешь этим? — он с легкостью убрал руку от себя и, не дав ничего возразить, вдруг лег на того всем своим весом, заставив мгновенно проснуться. Юра удобно устроился, опираясь о локти, удовлетворенно прищурившись, стоило Глебу расслабить брови и положить ладони на поясницу – он сдался быстро. — Я хочу обниматься с тобой вечно. Слышишь, ве-ечно!       — Поверь: ты не хочешь застрять со мной на три часа в уборной.       — Что ты… — он запнулся, и Глеб сонно усмехнулся одним уголком губы. — Побоюсь спросить, что ты там делаешь столько времени?       — Если мне звонят с работы, я не пропускаю от них звонков. А звонят мне достаточно часто, так что… Что ты смеешься? Это не смешно.       — Бедняжка. Ну, вот поэтому я твой секретарь, — он игриво щелкнул его по носу. — Скажи же: у тебя стало мало рабочих звонков, не так ли?       — Ты и правда забрал часть на себя, но тебе не трудно? Все-таки их достаточно много, чтобы не запутаться в фирмах. У тебя и без меня было проблем не меньше.       — Ой, да ты меня каким-то немощным делаешь. Обидно! Мог ли я работать личным секретарем, если бы не совладал с таким простым заданием как простые звонки?       — В апреле я бы с тобой поспорил, — он тяжело выдохнул и с трудом спихнул с себя бету на другую сторону, а потом развернулся на противоположный бок и укрылся одеялом до ушей. — Все, уйди. Я не особо в том настроении, чтобы с тобой нормально разговаривать.       — Ого, вернулся в тебе ворчун, — Юра хихикнул, почесывая затылок, зная, что тот имел в виду последний день гона, с которым трудно справиться без подавителей. — Так и до понедельников рукой подать… Ох, забыл.       Глеб заинтересованно глянул на него через плечо, стоило ему тяжело выдохнуть. Тот сразу же присел, развернувшись, чтобы подбадривающе похлопать по спине удивленного этим Юрия. Бета сомкнул губы в улыбке и все-таки положил подбородок на плечо, слегка прижав к себе за поясницу.       — Все нормально. Думаю, мне просто стоит не так сильно заморачиваться над этим. Ты уже дал мне ответ, думаю, я просто должен принять это как данное. В самом-то деле ты же… Ты же не исчезнешь, если уйдешь в отставку. А я все не могу этого понять.       Он внимательно смотрел тому в глаза, когда Глеб отстранился, но не убирал руки от плеч. Альфа чуть насмешливо улыбнулся, а глазах снова любимая смешинка:       — Может, нам стоит делать что-то больше особенного вместе? Мы проводим много времени вместе на работе или на сессиях, но это явно не то, что могло бы нас сблизить. Узнать друг друга, так ведь? Мы могли бы ходить на свидания. Думаю, для тебя это важно. В особенности когда я уйду в отставку, чтобы ты не чувствовал себя одиноко.       — Оу, ого! Я… — Юрий неловко ощерился, краснея на глазах. — Черт, а ты когда хочешь? Куда хочешь?       — Мы могли вместе подумать над этим. И вообще, нам никто не запрещает делать это поочередно. Что-то я, что-то ты.       — Не думаю, что тебе хочется со мной кататься на мотоциклах или сходить на футбол. Да и пить пиво ты там явно не будешь. Не смотри на меня так серьезно. Отказываться от посиделок я не собираюсь.       — Что ж… Эм-м… Футболом интересовался мой сын в подростковом возрасте, так что я хоть немного имею понятия в игре. Только не воспринимай близко к сердцу, если я не смогу разделить радость от забивания гола, потому что я не особо понимаю, что происходит на футбольном поле. К тому же разве я говорил, что я отказался от алкоголя совсем? — насмешливо уточнил он с недовольной ноткой, отчего Юрий весело фыркнул. — Что насчет музеев и филармонии?       — Если я буду зевать от скуки, подумай, что я зеваю от усталости. Не хочу тебя обидеть, если вдруг засну, но таращится на картины правда скучно, а такая музыка очень-очень расслабляет. Мама всегда слушала что-то подобное перед сном, так что… Эм-м, это убаюкивает?       — Понятно. Наши увлечения достаточно разные. Это, кажется, давно было ясно. Говорят, что это плохо.       — А это плохо? — встрепенулся Юра.       — Ты у меня спрашиваешь? — он весело хохотнул, снова улегшись на кровать, но на этот раз вместо подушки прижался к тыльной стороне ладони Юры щекой и нежно посмотрел на него, заставляя расслабленно улыбнуться. — Я женат почти тридцать лет. Знаешь ли, не каждый человек решится на более крепкие отношения с женатым мужчиной кроме коротких интрижек. Я понятия не имею, что нам делать дальше.       — Пару секунд назад ты звучал уверенно.       — Правда? Так просто говорила Наталья, когда мы попытались встречаться, пока она не нашла себе более достойного мужчину.       — Оу-у? — протянул Юрий, жалобно сдвинув брови. — На мой взгляд вы бы очень хорошо вместе смотрелись. Ну, знаешь, — он незатейливо обвел глазами потолок и пожал плечами. — Секси начальник и его секси секретарша. Что тебе не клише эротической романтики?       В комнате разразился заливистый хохот, заставляя Юру всего покраснеть и замяться от разливающегося тепла в груди. Смех всегда желанный, и он был готов дурачиться до конца, чтобы слушать его чаще. Глеб фыркнул напоследок, чуть ли не хрюкнув, уткнувшись в ладонь носом:       —Так вот как ты нас видишь?       — А что?       — Нет-нет. Все нормально, просто не ожидал.       — И у вас ничего не сложилось? Почему?       — У нас было много проблем в быту. Мелких, но очень раздражающих. Наталья разбрасывает по всюду вещи. Я не люблю такое, мне нужен порядок и чистота. Все должно быть по полочкам и выглажено, — Глеб задумался и увлеченно глянул на розовые щеки, стоило Юре кинуть мимолетно взгляд на стульчик, полностью скрытый из-под всякой грязной и чистой одежды, да и на носки в разных углах комнаты. — Это твоя квартира, не беспокойся.       — Упаси Господь к тебе переехать в таком случае, — он заметно расслабился, заставляя его весело хмыкнуть и ехидно прищуриться. — Ты же меня дрючить будешь.       — Буду, — сразу же согласился, и Юрий прикусил губу, удивленно распахнув глаза. — Шучу. У меня разговор короткий насчет быта.       — Выгонишь меня? — не по теме игриво уточнил бета, приподняв уголок губы в ухмылке. — Как котенка?       — Именно.       — А если я буду тщательно извиняться? — он промурлыкал, внимательно наблюдая, как чужие губы распылились в улыбке, в жутко сексуальной улыбке, если быть точным, наклонился вперед и положил руку на бедро. Проник ладонью под край одеяла и медленно провел до тазовых косточек, вызывая по телу заметные мурашки, вовремя остановленный у самого пикантного места чужой рукой. — Не выйдет, да?       — Не выйдет, — вторил Глеб, сплел пальцы с ним и прижал кисть к груди. — Даже если очень постараешься, не выйдет.       — О-о, и не жалко меня? — с наигранной жалостью вытянул Юра и не мог перестать глядеть в эти серые глаза, которые с интересом и вожделением рассматривали его. Вместо ответа Глеб шутливо покачал головой, почти вплотную уткнувшись в его грудь. — В таком случае мне придется искать место, где меня тщательно пожалеют.       — Юра… — чуть серьезнее произнес Глеб, сморщив кожную складку между бровями, распуская недовольные нотки кофейных зерен, начиная сверлить его ревнивым взглядом, отчего Юрий надул розовые щеки, чтобы в голос не засмеяться. Альфа смущенно отвел взгляд в сторону. — Ох, ты просто дразнишь меня.       — Прости, каюсь, виноват. Так… — весело продолжил, чтобы сменить тему, замечая, как становятся ужасно багровыми чужие скулы. — Что дальше в твоей истории? Наталья была ужасна в быту и?       — Ох, наверное… Она вечно оставляла грязное белье где попало, а я в те годы ужасно много работал даже по выходным. Ужасно много. К тому же мое параноидное расстройство уже через неделю ей надоело. Ну… И конечно, храп.       — Храп любого испугает, это точно, — пробормотал снова вслух Юра, а потом быстро спохватился, стоило Глебу захотеть переспросить неуслышанное. — А ты, это, ее очень любил?       — Не то чтобы, просто… Мы сблизились еще тогда, когда ей было всего лишь восемнадцать. Тогда она подрабатывала у меня няней для Коли после занятий в колледже. Меня не было дома большое количество времени, поэтому Наталья заменяла ему родительницу. Они оба привязались друг к другу даже сильнее, чем со мной. Помню, как Коля вечно плакал, когда она уходила обратно в общежитие. Я думал, что… Что Коле нужна мама, понимаешь? В романтическом плане я никогда не думал о ней как о женщине, с которой бы связал жизнь, — он вдруг замолчал, задумчиво проведя взглядов по лицу Юры, словно оглядывал каждый его миллиметр, заставив пуще покраснеть. Глеб кротко приподнял уголки улыбки, нежно поправляя растрепанную челку белесых волос, но глаза его стали тусклее. — Я никогда не был в серьезных отношениях до тебя.       — Какой ужас, — выдал тот, поймав его руку у самой щеки, заставив удивлению пробежать на лице альфы. — Ну, ты представь! — кажется, Юрий становился более взволнованным, заставляя тут же усмехнуться. — У меня были отношения. Я уже знаю, как действовать в некоторых бытовых конфликтах. Ну, почти знаю. А если у нас не получится, я бы не хотел, чтобы я был твоим первым неудачным партнером.       — Все в порядке, мы всегда можем поговорить о том, что нас не устраивает.       — Ох, точно… — он почесал шею и робко метнул обратно на него глаза. — А ты что, никогда не был влюблен по-настоящему в кого-то из своих любовников? Не пытайся меня обмануть, я уже понимаю, когда ты это делаешь.       Глеб внезапно замялся, чуть приоткрыв рот, словно не ожидал такого вопроса, и Юрий встрепенулся, вытащив руки, замахав возле себя от неловкости:       — Если это больная тема, мы можем не говорить об этом! — Юра стыдливо прижал губы, но тут же спокойно опустил напряженные плечи, когда альфа лишь погладил его по голове. — Все точно в порядке?       — Конечно. И конечно, я был… Да, был влюблен, но ничего серьезного. Просто юношеский интерес еще до свадьбы. Просто интерес.       — Правда? И ты что, не попытался познакомиться с этим интересом поближе? Почему?       — Мы были друзьями. У меня никогда не было друзей в школе, поэтому я думал, что те чувства, которые я испытывал к ней, были нормальными для друзей. Но потом по ее рассказам о любви я понял, что был сам влюблен в нее, и я… Постеснялся сказать ей об этом. Она была прекрасна. Была лучшей студенткой в колледже, ее знали все, ее фотография даже висела на доске почета. И в отличие от всех людей, которые тогда меня окружали, ей не было равных…       — Так ты постеснялся, потому что она была лучшей и популярной или потому что ты просто испугался? — ехидно поинтересовался Юрий, да по смущенному взгляду и поджатым губам ответ был очевиден. — Боже, это так мило. Значит, ты с ней остался друзьями?       — Да. Думаю, это к лучшему, хотя не могу отрицать, что я до сих пор думаю о ней иногда. То есть…       — До сих пор? — неосознанно перебил Юра и сдавлено затаил дыхание. — Она до сих пор нравится тебе?       — Не совсем. Возможно то, что ее уже нет в живых, заставляет меня по сей день сожалеть, что я так и не смог помочь ей. Может быть, именно смерть делает таким тяжким память о ней… Я не знаю. Она умерла у меня на руках, Юрий. Скорее, я просто чувствую перед ней вину. Я иногда думаю, что я мог что-то сделать, чтобы не дать ей умереть, но с другой стороны… — он аккуратно присел, опираясь о руку, не смотря на Юру, будто бы виноват перед ним за то, что говорил о ней сейчас, мрачнея на глазах. Юрий нервно прикусил губу, сминая в пальцах простынь. Глеб продолжал молчать, и тот надеялся на продолжение, однако его не последовало. — Неважно. Сейчас это неважно. Какая разница, да?       Он все же повернулся к нему, встретив очевидное разочарование в чужом лице. Глеб мягко прикоснулся к щеке, заставляя вздрогнуть от неожиданности:       — Я отпустил ее, Юрий, давным-давно. Сейчас у меня есть только ты, но, если я смог задеть тебя этим, мне жаль.       — Что? Я об этом не думал! Все хорошо. Это нормально поговорить о прошлом и сожалеть о каких-то моментах, в особенности о таком расставании, — Юрий прижал челюсти, краснея и метая взор из стороны в сторону, пытаясь найти подходящие слова, но ничего не подходило, и Глеб казался все более огорченным его попытками оправдаться и заболтать. — Я понимаю тебя. Я не против, если ты хочешь поговорить о том, что произошло. Поговорить о том, кого любил или какие у тебя были отношения раньше. И о том теракте тоже. Это вся твоя жизнь, Глеб, и, если ты хочешь говорить о ней, я не против узнать об этом и!..       Он вздрогнул, когда на плечо легла ладонь. Глеб улыбался, хотя это была одна из тех улыбок, что он предпочитал дарить незнакомым людям из вежливости:       — Ты опаздываешь на работу, — мягко сказал, и Юра отстраненно кивнул, хотя никуда и не поспешил. — Не думаю, что Наталья это оценит.       — Т-ты так прервал меня… — неожиданно для Глеба тихо произнес бета, жалобно хмуря брови. — Я… Я всегда с тобой, Глеб. Ладно? Не нужно меня жалеть… То есть я знаю, что я не могу сделать что-нибудь, чтобы тебе стало лучше, но я всегда готов тебя выслушать. Хорошо?       — Хорошо, — Глеб скосил глаза в сторону, сморщил уголки губ и, потянувшись к нему, прижался щекой к шее. Юрий чувствовал что-то тяжелое внутри груди, желчный спазм, стянувший горло из-за оставшихся слов, но цветущий аромат кофейных зерен медленно успокаивал, заставляя тут же отбросить все наваждение подальше. Какое-то знакомое ощущение. — Тебе не нужно волноваться об этом. Рядом с тобой, — невольно шептал тот. — Мне уже ничего неважно. Я не жалею тебя, я себя жалею.       — Себя? Это слишком больно вспоминать, да? — по-глупому уточнил Юра, начиная ощущать жар в щеках, пока сладость в запахе не начала щипать ноздри, так странно убаюкивая. — Я могу как-то помочь тебе?       — Ты уже помог мне. Ты даже не представляешь, сколько сделал для меня. Мне очень хорошо с тобой, Юрий, очень тепло. Понимаешь, я… Я уже давно не чувствовал, что по-настоящему рад новому дню после ее смерти. Ты дал мне очень многое.       Юрий прикусил губу в очередной раз, осторожно прижав его к себе сильнее, тихонько вздохнув:       — О, Боже… — Глеб встревоженно отстранился, сразу же расслабившись, лишь заметив раскрасневшееся щеки и плотно поджатые челюсти. Он всего лишь был смущен. — Э-это правда?       — Да. Да, это правда! Извини, если это было слишком для тебя. Неожиданно или не нужно. Я иногда и правда много говорю невпопад, совсем не замечаю, как начинаю чесать языком.       — Нет-нет, все в порядке, — он замотал головой, стараясь собраться с мыслями. — Просто я совершенно не знаю, что тебе ответить на это. Ты так легко об это говоришь, а мне ничего на ум не приходит.       — Мне ничего не нужно. Я всего лишь хочу, чтобы знал об этом, — с каким-то странным придыханием заявил Глеб, ласково обняв любимое лицо руками, поглаживая горячие щеки большими пальцами. — Но, если тебе хочется мне ответить, ты можешь сделать это по-своему. Мне не нужно, чтобы ты говорил мне словами, если не знаешь, что сказать. То, что ты делаешь для меня, мне этого хватает.       — Правда?       Глеб вдруг припал к его губам, стоило тому захотеть что-то сказать еще, быстро завлекая все его мысли. И губы казались слегка сладковатыми лишь потому, что были очаровательны ему. Он потянул к себе ближе, хватаясь за волосы на затылке. Кофеин кружил голову, как касания его чувства, завлекая все дальше и дальше. Он хотел целовать и обнимать его всю свою жизнь. Касаться пальцами ровной спины и очерчивать все шрамы, ощущать касания бархата рубцов на своей груди, и щекотку длинных пушистых волос, когда спадают на него.       Юрий ухмыльнулся и, перехватив инициативу, резко повалил его назад. Глеб сконфуженно уставился на него, метая серые глаза из одного места в другое в поисках ответа на немой вопрос, пока его кисти крепко держали за головой. Юра приблизился к губам и все же нежно поцеловал их, услышав в ответ громкое урчание. Тогда чужие ноги обхватили его талию, словно не хотели отпускать, старательно удерживая на месте. Он прижался к нему всем телом, и Глеб заурчал сильнее, не так сильно покусывая розовые губы в поцелуе. Следом причмокивал, посасывал до покалывания, а дальше жадно, будто бы не хотел оставить от него и кусочек. Бледные пальцы скользили по рукам, очерчивая нежный путь до груди, заставляя все тело покрыться гусиной кожей от наслаждения таких сладких касаний. Юрий удивленно выдохнул, стоило Глебу, положив ладони на талию, внезапно и легко повалить его на живот, быстро оседлав сверху. Юра заинтриговано прикусил губу, когда альфа, утробно зарокотав возле уха, вызывая мурашки по всей спине, схватил и начал давить на загривок, приковывая лицом к подушке. Спел пальцы свободной рукой и прижался всем оголенным телом, заставляя вожделеть и жаждать его касаний сильнее, делая его ужасно податливым всем прихотям его любимого мужчины.              Он многое не помнил. Это то, что Саша вечно говорил психиатрам, которые пытались каждый раз вытащить его из особо сложных депрессивных эпизодов. На самом деле это лишь на половину правда. Саша честно практически не мог рассказать особого о детстве, запомнив только самые яркие моменты. Ссоры родителей, первую любовь в детском лагере, вид ножевого ранение отца, проведенное время с мамой, когда ей разрешали видеться с ним, пока та отсиживала срок в тюрьме, новый дом и новая фамилия. Он всегда забывал о плохом, это был один из способом его психики двигаться дальше. И чем взрослее становился, тем хуже становились воспоминания: он больше не мог рассказать, как пах в тот день воздух, когда он увидел мальчика из другого отряда; с каким звуком упал стакан с молоком из его рук при виде раненного папы; как тяжело было справиться со слезами, когда маме приходилось с ним прощаться. Саша мог лишь сказать о том, что эти события происходили с ним.       Однако некоторые воспоминания он заставлял себя забывать долгими годами. Иногда у него получилось, но случайные знакомые действие, запах или звук напоминали о прошлом. Саша хотел бы навсегда забыть все, что связано с одним человеком в его жизни. Но он был настолько туго переплетен с ним, что это казалось невозможным. И всякий раз он вспоминал тот день, с чего все началось. Ему было всего лишь четырнадцать, и теперь это кажется чем-то страшным.       — Б-больно…       — Тш-ш-ш, — он закрыл ему рот, а лицо, освещенное только тусклым светом от настольной лампы, вдруг стало мутным. — Не сбивай меня, Мышонок.       Саша чуть нахмурился, морща влажный лоб, а потом зажмурился, издав тоненький скулеж, смаргивая слезы от той невыносимой боли, в которой горело все его маленькое тело. Толчки были резкими и нисколько не приятными, какие тот обещал. Ему было ужасно страшно шевелить ногами или пытаться высвободиться из-под Кирилла, продолжающего грубо давить на его затылок и держать за спиной руку, потому что Саша пытался рыпаться еще пару секунд назад. Он давно перестал звать папу и громко реветь, чувствуя, как стекает на простыни пару капель крови. Он просто шмыгал носом и плакал в подушку.       Когда ему стукнуло тринадцать, Саша начал замечать, как на него стали обращать внимание совсем иначе. Если раньше одноклассники то и дело, что находили его крайним во всем, били и делали гадости, то, как только его тело стало совсем другим, перестало быть неловким и неуклюжим, выровнялось, и появился стойкий запах цитруса, они перестали бить его линейкой или дразнить за нетрадиционный брак папы и отчима. Иногда они дарили ему конфеты или дрались за то, чтобы дать тетрадь с записями уроков, если Саша не мог присутствовать из-за болезней. Кирилла частые рассказы о таких смешных для Саши моментов за его внимание явно волновали. Но он многозначительно молчал, чуть хмурился, а потом уходил от этой темы, после чего пытался овладеть всем вниманием Саши подарками, на какие может потратиться только взрослый человек.       Саша вырос быстро и перестал выглядеть как остальные дети. В тринадцать его уже путали со старшеклассниками и часто заглядывались на него. Но ему пришлось быстрее остальных начать носить ошейник-подавитель, что еще больше показывало его стремительное взросление. Привлекал Саша не только сверстников, но и намного старше себя людей. Это льстило для вечно обделенного вниманием ребенка, поэтому он почти что все время находился в компании старшеклассников и студентов, что учились недалеко от его школы. Саше нравилось внимание взрослых, он гордился и считал себя особенным. Умнее сверстников и очень взрослым для своих тринадцати, в чем убеждали его те, кто окружал разными безделушками или комплиментами. Саша казалось, что больше он не был ребенком.       Саша хлюпал носом, прижимаясь к Кире, что успокаивающего гладил его волосы. Он не хотел находиться сейчас рядом с ним – лежать в кровати, которая кажется теперь ужасно липкой и грязной, но также ему не хотелось оставаться с этим поганым чувством одному. Саша просил его не уходить, чтобы не остаться с той грязью наедине, хотя лицо своего возлюбленного, которым он так гордился, казалось ему до жути отвратительным. Саше больше не хотелось чувствовать на своих бедрах бледные руки, не хотелось прикосновений губ к своим, ему отвратительны объятия ночью под одним одеялом.       Они стали совсем другими.       Кирилл был ему как старший брат, которого у Саши никогда не было. Он понимал его и всегда выслушивал. Саша видел, с какой несерьезностью тот относится к его проблемам в школе из-за оценок и учителей, но он никогда не смел прерывать его. Кир был веселым и всегда знал, как подбодрить, если Саша плакал из-за двойки в дневнике. Кирилл спал с ним, когда приезжал в гости, всю ночь разговаривая о разных темах, о которых Саша ни имел ни малейшего понятия. Кир казался ему очень умным и всезнающим. Очень взрослым и оберегающим от всех плохих людей.       Однако прошел всего год, когда отчим познакомил их, и началось что-то странное в поведении его «старшего брата». Кирилл всегда был достаточно тактильным, но чем чаще его зрачки были намного шире, чем у обычных людей, тем беспокойнее становилось из-за его «особых» касаний. Саша любил гулять по городу с ним, держась за руки, ему нравилось даже кататься у него на спине, когда начинал жаловаться об усталости после долгой прогулки. Его не беспокоило, когда Кирилл стал целоваться. Саша лишь ощущал новизну подобных ласк, какие никогда не имелись в его жизни, и по словам Киры очень мило смущался. Но становилось неприятно, когда они вместе ложились в кровать. Кирилл просил его полностью раздеться и запрещал говорить об этом хоть кому-то. За такие просьбы Кир многое для него делал, словно заглаживал вину перед тем, какое сильное потрясение ощущал Саша. Сначала Кирилл в такие моменты не трогал его, только тихо лежал рядом, явно задумываясь о чем-то, а потом поворачивался к нему и просил прощения, после чего сразу же уходил спать в гостевой. Но уже потом через некоторое время стал раздеваться сам и лежал с ним в обнимку, извиняясь куда больше, прежде чем уйти.       В один из таких дней после того, как выключили свет во всей квартире, он гладил его спину, пока Саша почти лежал на нем, прислонив ухо к груди. Саша не мог понять, почему чувствовал напряжение внизу живота, стоило Кире лечь на бок и прижать к стенке, прикасаясь всем оголенным телом. Только оно было приятное, заставляющее поджимать бедра и краснеть от соприкосновения достоинств и касаний пальцев на пояснице. Кир ухмыльнулся и спросил, холодно ли ему? Саша не ответил, слишком задумавшись над теми чувствами внизу. Когда он сильно сжимал бедра, ему становилось приятно настолько, что хотелось этими ощущениями поделиться. Когда Кирилл гладил низ живота, на Сашу наплывали волны жара, и тогда сердце стало стучать все сильнее и сильнее, стоило касаться чуть ниже. Саша не отталкивал его, смущенно смотря на все его действия, пока Кир вдруг не остановился сам и вновь не ушел, снова извиняясь.       Однажды Кирилл отметил, что Саша быстро взрослеет, и это его огорчает. После этих слов Кирилл стал действовать чуть настойчивее, чем раньше. Обычно это происходило, когда в доме Скворцовых оставались только они одни или в квартире Кирилла, куда он стал чаще приглашать ночевать. Все ограничивалось лишь парой фотографий. Кир и раньше любил фотографировать его, говоря о Сашиной красоте, заставляя чувствовать себя невероятно востребованным и обаятельным. Но просьбы его становились все более пугающими и постыдными для Саши. Взгляд Киры становился отрешенным, когда тот не хотел делать то, что просили. И для Саши это было самым ужасным. Саша не хотел терять увлеченность им, не хотел, чтобы Кирилл вдруг перестал обращать на него внимание и игнорировать, поэтому он все-таки позировал ему и иногда делал это обнаженным. Саша стеснялся, вечно прикрывался, но Кирилл не был против и этого. Периодически фотографии сменялись на видео, и Кирилл говорил, что так ему будет проще себя сдерживать от чего-то ужасного.       В один день Кирилл предложил поиграть у него недолго во время весенних каникул. Он обещал, что все будет хорошо и это ему обязательно понравится. Саша незамедлительно согласился, ведь он обещал сыграть в очень веселую и взрослую игру, а в последнее время детские игры стали наскучивать. К тому же Кирилл часто пропадал на долгое время, говоря, что работает, и именно поэтому каждый проведенный с ним час Саша старался запомнить на всю жизнь. Однако этот день он хотел бы забыть навсегда.       Они сидели у него в гостиной и разговаривали о чем попало, невнимательно смотрели что-то по телевизору. Кир ласково гладил его по колену, иногда просовывая пальцы между сжатых бедер, вызывая только щекотку и смех. Потом он принял необходимое лекарства, о котором мало что рассказывал, но Саша не особо интересовался, потому что пугался вида шприца. Обычно после лекарств Кирилл становился более странным и дерганным, однако это никогда не имело особого значения. Через некоторое время Кир включил что-то на новом DVD и приобнял Сашу, сказав, что покажет то, что ему безумно понравится, а после они начнут играть, только об этом нельзя рассказывать никому. Даже папе, с которым Саша делился множеством секретов. Но Саша доверял ему полностью, так что не задавал лишних вопросов.       Саше вовсе не нравилось, что происходило на экране телевизора. Саша не любил порнофильмы, никогда не увлекался ими, как старшеклассники, что по-тихому обменивались на переменах своей коллекцией, но он не сказал ничего против. Саша спрятал горящее лицо в ладонях, когда крупным планом показывали, как мужчина совал пальцы куда-то вниз живота женщины. Он был очень плох в знании гениталий, кроме мужских, и его всегда пугало подобная близость. Но Саша в то же время не понимал, почему живот тянуло в болях от вздохов и от того, что происходит на экране. Он не понимал, что происходит с его телом. Через пару минут Саша услышал скрип дивана, тогда Кирилл странно посмотрел на него. Как-то жалостно и задумчиво, словно размышлял о чем-то серьезном и не мог решиться. Но потом он робко дотронулся до маленьких бедер, вызывая очень незнакомое чувство. Стало до слез страшно, когда Кир резко повалил его на диван и лез целоваться, снимая шорты несмотря на то, что Саша начал плакать от непонимания. Он пинался, пытался вырваться, царапался и кусался, но ничего не получалось. Кирилл прижал его всем весом, а кисти держал крепко над головой. Саша не мог пошевелиться и просто ревел, просил остановиться, когда остался без трусов. И Кир весь испугался, стоило ему начать кричать, он заткнул ему рот и с испугом пытался успокоить. Тогда Саша укусил его ладонь до крови и убежал сразу же домой, стоило тому отпустить его от неожиданности.       Саша просто проплакал всю ночь до утра. На следующий день Кирилл появился на пороге дома Скворцовых и смог выпросить прощения, заставив молчать о случившемся. Саша быстро перестал думать об этом, подкупленный добрыми и, как ему казалось, искренними словами. В конце концов, он стал забывать об этом случае, ведомый остаться рядом с его «старшим братом». К тому же Саша все забывал на свете, когда Кирилл появлялся в его комнате и проводил с ним остаток дня, играя как раньше, а потом угощал конфетами. После каждой карамельки или леденца сердце Саши трепетало, а низ живота грелся от теплых бабочек. И все это пропадало, как только Кирилл вновь покидал их дом. С каждым разом все тяжелее становилось прощаться, и Саша хотел, чтобы Кир был всегда рядом с ним. Хотел быть только его.       Он позволил ему сделать больно и просил остаться рядом с ним.       Сашу злило, когда он видел разных женщин рядом с Кириллом, которые получали больше всего внимания от него в особенности на публике. Саша целовался с ним лишь тогда, когда они находились одни дома. Кир говорил, что это все ради него, чтобы не пошли никакие плохие слухи в школе, но Саша искренне не понимал, зачем тогда Кирилл встречается с другими, если у него есть он. Если он такой особенный, почему он секрет для всех? Кирилл постоянно делал вид, что Саша ребенок, не удостоенный внимания, просто стоящий рядом как обычный сын его друга, а ночью под одним одеялом целовал все его тело, чтобы только выпросить прощения и вернуть его снисходительность.       Саша хотел большего, и он был готов убежать с Кириллом хоть на край мира, лишь бы быть рядом с ним и быть единственным для него. Поэтому именно на пятнадцатилетие, когда было много гостей дома, Саша решился при всех людях поцеловать его. Нет, он не смог сделать это так, как они делали это наедине. Всего лишь обычный чмок в любимые губы, заставив удивиться всех тех, кем Кир приходился другом. Саша считал, что это даст понять, как все равно на слухи и как сильна его любовь к нему, однако Кирилла это ужасно разозлило. Тот старался оправдаться перед всеми, запаниковал, слово настал конец света. Все превратили Сашины чувства в шутку, объясняя немного нетрезвыми мыслями от глотка шампанского, которым его угостили. И все же Кир явно оказался очень раздраженным этой выходкой, хотя и продолжал неловко улыбаться весь вечер. А когда они снова остались одни, Кирилл назвал его глупым ребенком, хлестко ударил по лицу и больше не оставался на ночь с ним.       Саша в семнадцать выглядел намного старше своего возраста, у него не спрашивали даже паспорта в магазинах, чем привлек сверстников из техникума. Он потерял внимание как сексуальный объект в глазах окружающих и вряд ли искал его, посвящая себя учебе и дальнейшим планам для карьеры. С тех пор он закрылся в себе, единственное, что могло волновать его – это Кир. Однако Кирилл больше не глядел на него с восхищением и мог пропасть из его жизни почти на месяц. Саша не мог не признать, что был по уши влюблен в него и старался угодить каждому слову и каждой прихоти. Иногда Кирилл заваливался к нему в комнату пьяным и доставлял хлопот безрассудным поведением, а потом снова исчезал, словно никогда не приходил. Саша казалось, что их тянуло друг другу, несмотря на этот странный очень тяжелый период молчания. Он надеялся, что Кир поменяет решение и будет только с ним.       Саша становился все более некрасивым. Саша часто то страшно худел, то набирал большой вес для своего роста, но все так же чувствовал себя отвратительно в любой форме. Общение со сверстниками сошло на «нет». Он почти что перестал выходить из комнаты и общаться хоть с кем-то. Он мог не выходить из комнаты в течение двух дней, пока голод не заставит спуститься поесть. В особенности после смерти папы ему уже ничего не казалось перспективным. Он окончил школу кое-как, не смог поступить в тот ВУЗ, в который хотел, чтобы пойти по карьерной лестнице, и стал чувствовать, что не может даже сходить в туалет без усилия. Вскоре все его дни проходили в кровати. Пропусков становилось больше, а мыслей – меньше. Отчим не обращал на него внимания, просто позволяя жить в его доме, хотя и не питал никакой привязанности к пасынку, помогая только своему родному сыну. Единственный, кто мог вытащить его из столь удручающего состояния – Кирилл. Когда тот посещал дом Скворцовых, Саша наконец спускался в гостевую из комнаты, чтобы только увидеть его. Однако Кир игнорировал его существование в целом, когда был трезв и не под веществами. Для него Саши словно не существовало.       Однажды Саша не выдержал.       Он был бесповоротно влюблен и жалок в своей любви. Он надеялся получить внимание, о котором только мог желать лишь во снах, потому что Кирилл иной раз даже не смотрел в его сторону. Ему казалось, что его ненавидели за что-то, что он не может понять. Ему казалось, что он просто отвратителен, ему казалось, что он полный урод. Саша хотел получить хотя бы одного того взгляда, каким Кир одаривал его, получить хоть одно милое слово, каким ласкал его Кир. Он был готов на все ради него, измученный собственной привязанностью, потому что считал, что никто не сможет сделать его счастливым, кроме Кирилла. И Саша все-таки заявил:       — Почему ты так со мной поступаешь?..       — О чем ты? — он выдохнул на него весь сигаретный дым, отчего Саша закашлялся, отвернувшись и отмахиваясь от горячи. — Скажи честно, до тебя правда не доходит, что мне на тебя все равно?       — Мне… — Саша обреченно глянул на свои ноги, чтобы не выдать предательски блестящие глаза. — Разве?       — Мх, — пренебрежительно выдал Кир, хотел засунул пачку сигарет в карман пальто, однако задумчиво вернул обратно, привлекая внимание. — Хочешь со мной быть, да?       Саша неуверенно смотрел на него, ощущая, словно снова навязывается и только раздражает. Хотел расплакаться и перестать чувствовать все это скребущиеся внутри, но ни того, ни другого он не мог сделать по щелчку пальцев. И кажется, никогда не сможет.       Кирилл оперил лицо ладонью о выступ моста и усмехнулся:       — Скажи уже что-нибудь или мне станет скучно.       — Хочу… Хочу быть с тобой.       — Вот как? — он глянул на него, чуть прищурился и протянул сигарету, заставляя обратить внимание на нее. Кир схватил его за подбородок и заставил сжать ее зубами. — Только знаешь, ты мне просто отвратителен. Такой мямля и плакса, аж противно. Так что, если хочешь мне понравится, сделай что-то, что меня привлечет, Мышонок. Изменись, стань плохим. Стань самым худшим человеком ради меня. Этого будет достаточно, Мышонок.       Кирилл широко и издевательски улыбнулся и поднес зажигалку, тут же щелкнув. Дым обвил хмельной горечью всю полость рта, но Саша даже не обратил внимание на это, ощущая себя мгновенно пустым.       Отвратителен?       Он отвратителен?       Саша отвратителен?       — Неужели это правда? — спросил себя он однажды, глядя в зеркало, не замечая, как плачет какой уже день подряд. Дни смешиваются в один, здравые мысли тухли одна за другой, и только боль в сердце никак не утихала. Напоминала о себе при виде тех случайных моментов, какие так сильно заставляли вспоминать о каждом обидном слове, сказанным Кирой. — Возможно, это правда.       — Знаешь, все так считают, — кто-то шептал ему отвратительные слова, все больше и больше путая Сашу в своих убеждениях. — И твоя мать, и отец. Смотрят на тебя и каждый раз про себя думают: «Как же уродлив наш ребенок». Так думает каждый. Даже незнакомец.       — И что же тогда мне делать?       — Тебе? — его кто-то гладил по голове, давая нежиться в тепле, а бабочки, порхающие глубоко в животе, заставляли ужасно скучать после того, как пропадают из тела. И с каждой встречей все быстрее. Он внимательно смотрел в голубые глаза, практически сразу же забывая, почему так сильно желает, чтобы они смотрели только на него. — Тебе ничего не поможет, но, Мышонок, каким бы ты не был, я всегда буду рядом с тобой. Даже если от тебя все отвернутся, я буду рядом. Кроме меня никто тебя не полюбит. Никто не будет заботиться о тебе так, как это делаю я. Только мне ты нужен.       — Наверное, ты прав?.. Кроме тебя у меня больше никого нет. Кроме тебя и… И меня. Ты и я всегда будем вместе, да?       — Да, только мы. Ты и я.       Кирилл продолжал приходить к нему, даже когда Саша съехал, найдя квартиру в унылом районе, из-за которого ему становилось еще хуже. Единственное, что помогало ему вставать каждое утро, это многочисленные подработки. Мир становился блеклым и болезненным без Кирилла, словно вся жизнь становилась черно-белой. Тоска и нужда по нему становились из ряда вон выходящими, сравнимы только с зависимостью. Кир появлялся в любое время, когда ему хотелось. Чаще всего глубокой ночью, не давая высыпаться ни перед собеседованиями, ни перед учебой и ни перед сменой. Он заваливался к нему, ужасно пьяным или в наркотическом опьянении. Если Саша не хотел открывать дверь, уставший от всех выходок, Кирилл устраивал ужасный шум, ломился, а после распускал руки. Синяки и побои замечали все в окружении Саши, но именно Саша не придавал им особенного значения.       Саша был увлечен другим. Он пытался измениться, но не понимал, каким именно стать для Киры. Что он мог сделать ужасного, чтобы его смогли увидеть с другой стороны? Каким образом можно было показать Кире, что тот неправ? Как же доказать ему, что Саша достоин другого? Что Саша не заслуживает тех ужасных слов? А его удручающие мысли о всем плохом переставали быть в голове, как только бледные пальцы касались его по тем местам, которые не хотел бы показывать никому, кроме него. Саша любил его, любил мертвые глаза, выпирающие ребра и тонкие руки. И не мог терпеть. Он ненавидел его до скрипа зубов. Кир давал то, что заставляло ненадолго забывать все, что с ним было не так. Терять голову в ощущениях, мысли и страхи. Отключать мозги и просто отдаваться каждому мгновению в этих нескольких несносных и эмоциональных минут после череды ужасных часов бичевания. И неважно, где и когда он позволял делать со своим телом что угодно, даже если это приносило дискомфорт и боль.       Кирилл стал самым лучшим человеком в его жизни всего лишь потому, что не существовало альтернативы. Он умел давать то, что так хотелось. Саша хотел его внимания, хотел получать его любовь, хотел чувствовать себя важным, нужным, любимым. И с этим он хотел, чтобы Киры не было рядом никогда. Он не мог уйти, он не мог оставаться. Саша не помнил, откуда у него синяки, Саша не помнил, почему злился на Кирилла, почему не хотел, чтобы он появлялся на пороге его квартиры, и не хотел отпускать. Саша не смог понять, когда в его окружении остался только Кирилл, что медленно все больше и больше въедался в его голову. Саша переставал понимать, какие решения были его, а какие за него решал Кирилл.       Саша полностью потерял свое «я». Разве это не было самым ужасным, что мог сделать ради него? Разве этого недостаточно?       Горло под его пальцами казалось ужасно тонким. Его хотелось просто сломать. Мерзкий голос звенел в ушах, прося остановиться, но Саша продолжал сжимать все сильнее. Лицо красное от нехватки воздуха вдруг скорчилось в наслаждении, а тело покрылось судорогами. Мертвые глаза закатились, а руки, пытающиеся отпихнуть от себя, перестали цепляться. Они упали на его бедра бездушным грузом. Кирилл задышал, тут же откашливаясь, смотря мокрыми глазами на него то ли в испуге, то ли в удивлении, но потом все это снова превратилось в жалость, смешанную с насмешливостью. Ему однозначно весело наблюдать, как стремительно ломается Саша.       Он был почти на грани.       — Почему я это сделал?.. — невольно прошептал, лежа на Кирилле, что только посмеялся над этим вопросом, поглаживая кудри, словно ничего не произошло. — Я не знаю, что на меня нашло. Прости…       — Мне это нравится. Ты был очень устрашающим, я уже думал, что ты правда меня задушишь, — заявил он, прежде чем встать и уйти в ванную, говоря уже оттуда. — Но ты все еще глупый ребенок, Мышонок, чтобы понять, к чему это может привести.       Саша прикрыл глаза, боясь понимать, что он только что сделал. Сделал недостаточно. Багровые пятна остались на долгое время, напоминая о том, что он хотел его убить. Он хотел этого, и это желание они оба не скрывали. Он хотел поскорее закончить с этим, перестать думать обо всем и наконец вздохнуть с облегчением. И теперь он сидел перед мертвым человек, чье тело до сих пор было теплым. Изо рта того шла пена, а все лицо в светло-розовом украденным порошке. Саша не чувствовал боль, которую почувствует завтра, не обращал внимания даже на того, кто опустился на колени рядом, когда обняли, прижимая к себе. Он ничего более не ощущал, подавленный шоком того, что произошло несколько часов назад.       — Черт возьми… Что ты наделал?       — Я убил… Его? — тихо бормотал он, смотря на мертвого сводного брата, что совсем недавно был жив. Недавно держал его за руки, чтобы сильно не брыкался, пока он кричал от ужаса и страха перед еще несколько людьми, держащего его так крепко. Бедра болели, а по всему телу пульсировали оставленные синяки. Под ногтями чья-то кровь. Саша не верил, что сейчас ему было так все равно. — Я убийца?..       — Ты еще спрашиваешь? — Кирин голос был нервным и таким жалким. — Скворцов с тебя шкуру сдерет за своего сына… Черт, возьми… И с меня тоже. Что ты с ним сделал, Саша?       — Я насыпал ему все, что было, — продолжал, пока его кто-то сдавливал в объятиях, от которых тошнило. — Он мертв?.. Я не хотел.       — Он мертв… Господи, сколько мороки с тобой.       Мороки с ним?       От него много проблем?       Да, от него… Именно от него.       Все последние годы происходили как в тумане. Кровь на руках словно не смывалась, и Саша больше не думал о том, что делает. Кирилла с ним больше нет. Он исчез как долгий страшный кошмар, когда просыпаешься и понимаешь, что все закончилось. Уголовные дела быстро подминались, а отчим продолжал эксплуатировать его до тех пор, пока Саша не решился на радикальные меры. Целых одиннадцать лет прошло. Долгих, трудных и удручающих. Дни были похожи на недели, а недели на целые года борьбы с тем, что успел натворить Кирилл с его головой. Саша успел многое поменять для себя, ему так казалось.       Этого не могло произойти с ним. Саша не мог представить, что все произошло именно с ним. Его путь похож на палку с двумя одинаковыми концами: начал и закончил одним и тем же. Второго шанса у него нет. Он склонился над умывальником, закрывая лицо руками, пытаясь не завыть от боли, терзающей его от макушки до пят. Он же смог все наладить. Все становилось хорошо. Куда лучше. Почему же? Почему все снова так же, и теперь Кирилл был куда опаснее и страшнее. Он убьет его. Саша закончит так же, как и все до него.       Все повторяется.       Саша не смог заснуть всю ночь, никогда так долго не плача. Вся подушка была мокрой от слез и влажных от дождя волос. Он даже не переоделся, его колотило от страха, боясь, что Кирилл снова постучится в дверь. Что Кир убьет его. Вскроет глотку, застрелит, задушит. Все, что он делал со всеми всю свою жизнь. Саша обречен на подобное. Он не хотел умирать. Саша убежал, когда тот дал ему это сделать, не шелохнувшись с места. Это было предупреждение, и Саша хорошо знал последствия. И мысли о скорой смерти не покидали голову, заставляя в каждом шорохе искать источник опасности. Под самым утром он смог взять себя в руки и поспать полчаса, прежде чем прозвенел будильник. Только кошмары приснились, заставляющие несколько раз просыпаться от страха.       И тот достаточно глубокий порез, оставленный Кирой, все еще болел, когда Саша двигал телом: разворачивался, садился, нагибался или спал на этом боку. Рана напоминала о себе всякий раз, когда омега забывал, проживая остатки вчерашнего дня под тяжелым смятением ужаса. Саша разделял всю тягость мыслей молча. Он никогда не говорил ни с кем, что происходит между ним и Кирой, зная, какими устрашающими могут быть осуждение и вина не понаслышке. Болью рана практически не отличалась от того, что он испытывает рядом с Кириллом. Когда Саша не проводит с ним время, он не переживает и чувствует себя более здоровее, но стоит ему возвращаться, все становится таким болезненным. Кирилл был раной, покрывшейся корочкой, всякий раз болеющей, и никогда не заживет до конца, потому что Саша постоянно ковырял ее и не давал зажить.       Саше было ужасно страшно хоть что-то предпринять.              В офисе уже шумели и клацали всем, чем только можно. Шорох листов, щелчок от печати и степлера, чирканье ручек, разговоры по телефону отдела техподдержки, жужжание принтера и мурлыканье сканера. Юра оглядел всех работающих удивленным взглядом, потому что коллеги стали странно покладистыми. А после он наткнулся взглядом на причину. Стоило прийти их любимому начальнику, так сразу все стали кроткими и вежливыми. Конечно, недавно ставшему любимому начальнику. Сегодня вместо Натальи явился тот, кого не ожидали увидеть здесь еще несколько дней. Виктор Николаевич помахал ему слабо рукой, заметив в проеме, и, попрощавшись с Кристиной, подошел к Юре, выходя вместе с ним почти что в пустой коридор, направившись в кабинет секретаря без всяких слов. Странное чувство – словно ничего и не произошло за эти три месяца.       Виктор слегка улыбнулся, но улыбка его казалась более напускной, чем естественной:       — Можно ли узнать причину опоздания на этот раз? — он открыл дверь, пропуская вперед владельца кабинета, а после закрыл за ними. — Или это уже твой конек?       Юрий стыдливо покраснел, поджимая губы, начиная задыхаться в медицинской маске в эту знойную жару. Он прекрасно понимал: Виктору не обязательно знать, что вместо утренних сборов у него был утренний секс, однако кроме этого события в голове не нашлось достойных причин опоздания.       Альфа лишь весело хмыкнул, зная, какой ответ тот умолчал:       — И не жарко ли тебе в водолазке и пиджаке? Сегодня плюс тридцать… Я знаю, у тебя проблемы с кожей, но все же обычный солнцезащитный крем тебе помогал раньше.       — Ай, пустяки! Не заморачивайся, — Юра махнул рукой, начиная краснеть сильнее с каждым косым взглядом на его прикрытую шею, и уселся на кресло, раздраженно бросив папки с документами на диванчик, поглядев, как начальник на сегодняшний рабочий день опустился рядом на стульчик, поджав руки на коленях. — Знаешь ли, я привык, что в этом городе всегда дождь, поэтому забыл докупить крем. Если я сгорю сейчас, что я буду делать завтра? Агрх, меня бесит эта погода.       — Ты прав?.. — неуверенно согласился Виктор, а потом вскинул бровь, невольно улыбнувшись. — У тебя все хорошо?       — Да, в полном! — он сказал это на автомате, потом щелкнул пальцами, словно опомнился, неловко посмеиваясь, потому что звучал даже для себя ужасно ворчливо. Ох, он ненавидел быть злым. — Ты о маске, что ли? У меня просто простуда выскочила на губе, не хочу ей светить лишний раз.       — Да ты что, — с явным сарказмом удивился Виктор, протягивая каждый слог, опустившись на спинку стульчика, тогда Юра отвернулся, почесывая уже взмокший затылок. — Тебе вроде никогда не мешала простуда раньше или же слухи, от кого она могла к тебе передаться, стали для тебя слишком важными? Юр, я тебя три года как облупленного знаю.       Юрий тяжело вздохнул, чувствуя странное гудение в груди от этого заявления, и все же спустил на подбородок маску, заставляя того удивленно вздрогнуть и во все глаза разглядывать потемневшие засосы и следы зубов по всем пухлым бардовым губам. Сам так же глядел на отражение в ванной. Он чуть нахмурился, поправляя маску на подбородке, а после устало оперся о ладонь, разглядывая смешной шок в чужой мимике.       — Есть еще вопросы? — нетерпеливо поинтересовался, почесывая зудящие следы прилива собственничества Глеба, что не постеснялся оставить метки по всему торсу и лицу, чтобы показать каждому их утренний казус.       — Это выглядит страшно, — честно признался Виктор, чуть приблизившись, чтобы рассмотреть поближе, отчего Юра слегка смутился. — О, черт, ты же не пылесосом это сделал?       — Ха, ха, как остроумно! Глеб меня всего обсосал, это ж невозможно раздражает сейчас. Я еле ушел из дома, вы оба похожи в этом, — раздраженно заявил Юра, а потом осекся, тяжело вобрал воздуха и открыл ящик стола, начиная что-то активно искать, лишь бы не посмотреть в сторону Виктора. — Давай сменим тему, пока я не разошелся.       — Ладно. Эм-м… Больше нет проблем с коллегами или с чем-то еще?       — Ну-у, — бета невольно обвел глазами потолок, чуть прижав брови к переносице. — Нет?       — Знаю я твое «Ну-у, нет», — щеки Юры невольно рдели от столь неожиданных слов. — Выкладывай. Я постараюсь что-нибудь сделать с твоими обидчиками.       — Да-да, знаю я это. «Ребята, давайте будем жить дружно или я вас уволю», — Виктор прыснул в кулак за пародию на собственную интонацию, заставляя и Юру весело усмехнуться. — Да меня как всегда не очень любят здесь. А после того, как я им пьяным высказался, так вообще половина из них делает вид, что меня нет, а некоторые шепчутся о всяком, — тихо тараторил, найдя все же маленький тюбик консилера, которым замазывал особо яркие синяки после спаррингов, чтобы меньше вопросов задавали. — Змеи чертовы.       — Что случилось, чтобы ты снова пришел пьяным?       — Не думаю, что ты хочешь это услышать, — более беспокойно заявил он, аккуратно нанося на багровые пятна остатки, смотря на себя в фронтальной камере телефона, а потом ненадолго скосил на Виктора глаза. Тот угрюмо смотрел на сложенные вместе собственные пальцы рук на коленях. — По-моему мы все прояснили. Ты не хочешь знать, и я, собственно, не желаю тебе ничего рассказывать.       — Ты снова прав, да, но, как твоему начальнику, мне бы хотелось услышать про тот случай, когда ты пьяным что-то там высказал коллегам. Поясни.       — А… Так ты про это не знаешь? Я думал, что тебе уже все рассказали, раз уж на то пошло, — он пренебрежительно хмыкнул. — Я просто пришел на работу немного выпившим и повздорил… Со всеми. Высказал много тупой херни и как идиот себя повел. До сих пор стыдно. За этот случай он мне ничего не сделал.       — Он? Ты про Глеба? — недоверчиво уточнил альфа, заставляя внимательнее прислушаться. — Обычно за такое он сразу же выгоняет. С пьяницами у него разговор короткий.       Юра невольно улыбнулся, однако ничего не ответил на это заявление:       — Ну-у, не знаю, Глеб тогда еще спокойно поговорил со мной и да вроде даже зол на меня не был. Не особо помню, что я ему там наговорил на эмоциях, но, кажется, не так уж и плохо иногда выговариваться.       — А я о чем? — Виктор поправил галстук и вдруг обратил внимание на блеск, стоило Юре взмахнуть кистью в поисках колпачка от тюбика в бардаке на столе. — Это же… Он подарил тебе бабушкино кольцо?       — А? Ну, да. Мне, конечно, непривычно носить что-то такое, но… Это даже мило, что-то вроде обручального кольца, — он рассматривал сапфир, словно в первый раз видел, отвлекся и надменно ухмыльнулся, давая странному и незнакомому чувству в груди дать над ним волю. Юрий не мог понять, откуда столько гордости за этот вчерашний подарок, в особенности когда в зеленых глазах промелькнуло огорчение. — Глеб был безбожно мил со мной вчера, хотя я вел себя, как придурок все это время. Он даже отдал мне что-то настолько ценное, что я чувствую себя…       Юрий замолк, понимая, что говорил откровенную чушь, зачем-то желая вывести на эмоции Виктора. Потому что… Юра зол на него. Почему тогда не решил остановить его, раз сейчас вечно смотрит на него этими глазами? Грустными и печальными, заставляя чувствовать себя подлецом. Почему не сделал тоже самое, что сделал вчера Глеб, хотя знает его намного больше кого-либо? И Виктор, к его огромному удивлению, лишь кротко улыбнулся такой доброй улыбкой, какой вечно встречал его. Конечно, раньше так делал. Юра прикусил язык, не смея продолжить, хотя слово «глупым» так и вертелось на кончике.       — Чувствуешь себя особенным, верно? — закончил за него альфа таким радостным за него голосом. Он был счалив знать это, хотя и продолжал прятать взгляд от него. Виктор поднялся и вдруг погладил по голове, ероша и так непослушные волосы словно в утешительном жесте. — Рад за тебя. Ладно, я пойду, не буду тебя докучать.       Он махнул рукой, и Юрий не нашел сил для ответа. Скосил глаза на закрытую дверь и тяжело выдохнул, когда понял, что вобрал пыльного воздуха и затаил дыхание. Юра понимал, что сейчас метался как уж на сковородке, и было опрометчивым решением начинать новые отношения после долгих за такой короткий промежуток времени. Подумать только: он не хотел ничего серьезного с Глебом еще какой-то месяц назад, когда его привлекала внешняя часть этого слишком славного мужчины и фантазии насчет его должности. Какой-то Юра мерзавец получается. Он не мог поверить, смотря на кольцо на пальце, что этот человек продолжал быть рядом несмотря на то, что он уже однажды попытался убежать. Нет, целых дважды, просто ощутив себя слишком грязным и глупым. Глеб останавливал его и желал понимать, пока самый любимый мужчина дал ему просто так уйти. За работой и кризисом из-за долгов отца он ни разу не задумывался о своих собственных чувствах, ему было некогда до них. В принципе он никогда не думал о себе, хотя всегда оставался эгоистом до мозга костей. Теперь времени для подобных размышлений становилось все больше, а он обещал не пить, как делал бы, если бы хотел перестать понимать то, что грызет его до сих пор.       Стук в дверь прервал его поток наседающих мыслей, что всякий раз больно кололи в груди, пока он со спокойным лицом разбирал документы, пытаясь отвлечься сильнее с каждой минутой. В проеме показалась Лиза, и Юрий невольно улыбнулся, поспешно подойдя к ней, потому что лицо ее выражало, словно у нее есть для него что-то интересное. Времяпровождения с людьми его всегда спасало, он не мог показать себя огорченным им, поэтому отодвигал собственное, чтобы только выглядеть непутево и наивно.       — Смотри! — она показала на пластиковую коробку с половиной торта с большим количеством мастики, заставляя Юру весело хмыкнуть. — Вчера у старшей дочки было день рождение, хочу вас, мальчишек, угостить. Саша уже в кафетерии. Пойдем!       Матвиенко шире улыбнулась, распуская слабый запах корицы, явно очень радостная тем, что смогла найти повод пообедать с приятелями по работе. Юрий согласился не думая, потому что она всегда старалась быть хорошей подругой для него. И он просто не хотел быть сейчас один. В кафетерии все так же шумно. Юра бездумно смотрел на его кусок торта, не такого уж плохого на вид, но сладости его никогда не впечатляли. Они всегда имели горький привкус ссор и серой обстановки в доме. С каждым разом день становился все хуже и хуже; Юра не вникал в общий разговор Лизы, Саши и Миши, просто сидел и давился бисквитом, потому что чувствовал себя полным дураком, подглядывая на Виктора за дальним столом.       Юрий не хотел уходить, почему его никто не остановил? Он не был нужен? Он был в тягость? Он был проблемным? Ему не должно быть больно сейчас, так ведь? Он не должен этого чувствовать. Да, Виктор вытащил его из самой плохой жизни лишь одним появлением в ней, был рядом каждый день и не давал ему снова упасть в то ужасное состояние после смерти мамы. Он поддерживал все его планы и глупые надежды, он проводил с ним свободное время и знал все его предпочтения, даже которые никогда не замечал сам в себе. Он подарил ему щенка на день рождения, запомнив его жалкое желание, тянущееся из детства. Он делал все для него: заботился и был рядом, когда Юрий становился слишком слабым для себя. Да, Виктор делал слишком многое для него, но почему он дал ему уйти? В тот момент, когда он был сильнее нужен ему? Неужели все это, что для Юры было новым, неизведанным, непонятным, но столь блаженным — просто обыденность. Неужели для других Виктор будет таким же? Почему его не хотели вернуть? Он всегда был ненужным. Никому и никогда. Ни собственным родителям, ни приемным, ни друзьям, ни любви, ни Виктору. Он ненавидел себя за эти мысли, стараясь избегать и их, но от собственного голоса нельзя убежать на совсем. Заталкивать груз дальше и дальше, пока не закончится место – лопнет, и Юрий снова ошибется. Он ненавидел себя за то, что не мог взять себя в руки. Как глупец думал о плохом, хотя не разрешал себе ничего из этого.       — Юри-ий! — он сразу же обернулся, вздрогнув от неожиданности, когда знакомый голос радостно окликнул его. Перед ним стояла, растопырив руки о бока, Кристина, рядом с которой в сторонке шушукались ее подружки из других офисов. Юра удивленно вскинул брови, забыв высунуть зубчики вилки, стоило той сесть на соседний стул. Мастика на языке была ужасной на вкус, но хотя бы возвращала его обратно в кафетерий. — У нас тут с одним офисом соревнования, не хочешь поучаствовать?       — Какое… Еще соревнование? — неуверенно переспросил бета, пока остальные за столом внимательно на него глядели. Видимо, он все пропустил. — Что вы так на меня смотрите?       — Мы пытаемся понять, из каких офисов самые красивые мужчины, — ответила одна из подруг, чуть краснея, когда Юрий глянул на нее. — С такой внешностью, как у тебя, у нашего Артема не будет и шанса!       — Эй, ты вроде за него болела! — Юра сжал челюсти, на глазах приобретая красный цвет, расползавшийся по всему лицу. Вторая девушка мило ему улыбнулась. — Ой, простите ее.       Кристина что-то продолжала говорить про странное и совсем неуместное соревнование, пытаясь уговорить его принять участие, однако Юрий не любил ничего из того, что она предлагала взамен. Уговорить не смогли, но обещали вернуться, потому что им было однозначно скучно на работе. Вокруг него все жило и двигалось, но он мог уследить, почему-то вновь натыкаясь на созданное самим же разочарование в себе.       Он смотрел в сторону Виктора, не замечая, как стало пусто за их столом, а люди постепенно поднимались, давая места другим сотрудникам. Юра скрестил руки на груди, пытаясь хоть как-то сохранять спокойствие хотя бы визуально, потому что иной раз замечал, как сильно ему этого не хватает. Виктор стоял возле девушки, что вручила ему стаканчик, кажется, кофе, которое он терпеть не может, и о чем-то задорно говорила с ним, заставляя того по-настоящему счастливо улыбаться. Пальцы белели, когда сильнее стягивал их в кулак, разжимал и снова до тупой боли сжимал, чтобы отвлечься. Виктор в последние месяца их отношений вообще не улыбался: он был усталым, потерянным и печальным всеми теми выходками, которыми Юрий обременил его, – и этот глупый и совсем не нужный сейчас факт злил. И Юра хорошо представлял, почему и на кого злится на самом деле. Юрий сам виноват во всем, никто не должен бегать за ним как за глупым ребенком, словно кто-то ему должен за глупости, которые он вечно совершает.       Он осел на спинке стульчика, ощущая странную слабость, метая взгляд из одного места к другому, от одной крошки на столе до другой, чтобы не заострять внимание на том, что чувствовал в данный момент, наблюдая, как Виктора делает счастливым кто-то другой. Не Юрий. Он ощущал себя тупой собакой, вечно бегающей за людьми, кусая им руки, хотя те просто хотели ее погладить и, может быть, приютить у себя. Собака, что хотела, чтобы ее гладили и любили, но никак не идущей к людям. Юра хотел спрятать эти мысли не только от других, но и от себя. И это всегда его спасало от более глубоких размышлений – направить мысли в другое дело и никогда не задумываться. Ему нужно поскорее возвращаться в кабинет, чтобы перестать снова смотреть в сторону Виктора. Они встретились взглядами, и Юра понял, что не может пошевелиться. Виктор шел к нему с таким незатейливым видом, словно ничего между ними никогда и не было.       Юрий перевел взгляд на поставленный возле него стаканчик из кофейни и пару любимых батончиков, а после скосил глаза на присевшего рядом Виктора, что только глупо улыбнулся.       — Что это?       — Ореховый капучино без сахара и два батончика с вишней, как ты любишь, — словно заучено проговорил альфа и сделал глоток из своего стаканчика с чаем. Юра слегка сморщил складку между бровей, скрестил руки на груди и не сводил взора с него. — У тебя изменились вкусы? Я прогадал?       — Нет, но… — он замолчал, чуть краснея не по своей воле и тихо выдохнул. — Ладно. Зачем все это?       — Затем, что я хочу кое-что от тебя получить. Только не злись! Не мог бы ты задержаться на работе, если я вдруг ускользну за два часа до окончания смены? — он неуклюже приподнял концы губ, когда Юрий хмыкнул, мотнув головой, чтобы тот продолжил. — У меня сегодня свидание, и я бы не хотел его отменять. Ничего страшного, я постараюсь сделать как можно больше работы до назначенного времени.       Что у него?       В голове словно ветер гулял, и ничего более слышно не было, кроме этого факта. Горло сдавил горький спазм. Сердце странно затянуло дискомфортом, заставляя сжать ткань пиджака в пальцах на локтях. Виктор чуть приподнял брови, стоило пройти долгим секундам тишины между ними, потому что Юра продолжал молчать, пялясь на него во все глаза. Бета тяжело сглотнул, понимая, что молчит и ничего не может сказать, ведь что-то заставляло его потерять нить их разговора. Он раскрыл губы – и все. Кажется, он выглядел расстроено, потому что Виктор чуть нахмурился.       — У тебя свидание? — как-то сдавленно получилось, и Юрий прочистил горло, но по чужому взгляду осознал, что все как на ладони видно. Он покраснел, неловко почесал затылок и сморщил губы, отрешенно заставляя себя продолжить. — Я рад за тебя…       — По твоему голосу так не скажешь, — Юрий ощутил, как щеки безбожно горят и пульсируют, а глаза предательски слезятся, а он все пытается скрыть их от чужого чуткого взгляда. Виктор тяжело вздохнул и положил свою ладонь на Юрину, заставляя почувствовать себя ужаленным прямо в грудь. — Снова на себе все тянул?       Бета прикусил губу, нечаянно срывая тонкую кожицу до щемящей пульсации. Виктор был прав: все произошедшие события он старательно игнорировал, старался держать все в себе, потому что никому не нужна его слабость. Никто не станет терпеть плохие чувства, на которые вечно злился – и без толку. Каждая противная эмоция, которую он так отчаянно пытался затолкать в глубь себя, чтобы казаться сильным еще с маленького возраста, вырывалось наружу из-за всякого пустяка. Как холодная толща воды выливалась на него осознанием, что всю жизнь он бежит. Бежит от других и от себя и не может успокоиться, потому что страшно и тяжело хотя бы на секунду остановиться. Боль, которую причиняли ему близкие, сразу же догоняла, и ее невозможно было терпеть без отвращения к собственному бессилию. Юра не мог помочь себе – искал другие способы, чтобы отвлекаться и все больше уходить от собственных чувств. В груди разливалась свинцовая тяжесть, от которой тошнило и хотелось скулить в чью-то грудь, чтобы его наконец отпустило.       И Виктор это знал, смотря на него с внимательностью и сочувствием. Он жил с ним два года под одной крышей, лучше всех зная, как сложно ему переносить такие большие изменения. Он знал, какой Юрий на самом деле: какой он слабый и немощный, как не может справляться с обычными вещами, пытаясь строить из себя сильного мужчину. Виктор видел, как безделье – время, когда нечем занять себя с головой – заставляло из кожи вон лезть, лишь бы не начинать понимать себя. Его мысли вечно тяжелые, почти осязаемы и находились так глубоко под коркой головы, что иногда Юра сам не понимал, что чувствовал, занимаемый одним единственным вопросом: «Как перестать быть таким, каким он сейчас был?» Почему так с ним поступили, разве он заслужил всего этого, и почему же его бросили как бездомную собаку. Вечно оставаясь ей что в детстве, что во взрослой жизни, он понятия не имел, как перестать быть таким никчемным.       Юрий ненавидел себя, но больше ненавидел показывать, что чувствовал на самом деле, потому что в голове так и осталось одно единственное правило: «Негативные мысли – плохие, и чувствовать их нельзя».       — Юр, — вытянул его Виктор, крепче сжимая сплетенные пальцы, которые казались очень холодными, хотя все тело горело, собираясь давящем жаром в носовой полости. Юра поднял на него мокрые глаза, поджимая губы в дрожащую полоску. — Не хочешь поговорить об этом? Не нужно нести все в себе, помнишь? Мы это обсуждали с тобой.       — Н-нет, — тихо вытянул из себя, но голос показался ему совершенно чужим. — Все нормально.       — Тебя оставить одного, да? — Юра слабо кивнул, поднимаясь с места, потому что ему было слишком отвратительно от себя же. Перед глазами размывалось, и Юрий кое-как держал себя, чтобы не убежать прямо сейчас, пока Виктор все спрашивал у него про самочувствие. — Юр? Мне пойти с тобой? Юра?..       Юра ускорился, стоило услышать, как заскрипели ножки стула о плитку, когда тот решил встать. Он столкнулся с кем-то плечом, не слыша возмущения, почти не ощущая даже себя. Он решительно направился в одно спокойное место, чтобы не быть придавленным отвращением и стыдом за этот казус, иногда срываясь с места, только бы быстрее скрыться от других людей. Он ненавидел показываться слабым, потому что знал, что делают со слабыми. Нельзя плакать, нельзя – это злит отца, это расстраивает маму. Люди ненавидят слабость. Но Юра продолжал хныкать как большой ребенок, как делал раньше в подушку ночью или подальше от дома, чтобы перестать скрывать все в глубине груди, разрываемой от тоски и вечного одиночества.       На пыльной лестнице в курилке уже сидел размытый от слез сгорбленный силуэт, от которого исходил сигаретный дым. Ноги становились ужасно ватными и подкашивались в коленях от странной слабости, и Юрий понял, что не может развернуться обратно, чтобы уйти, осторожно опираясь о ледяную стену, спускался по плиткам ступенек.       На него вдруг посмотрели, заставляя сердце сильнее сжаться.       — Ого, что с тобой?.. — взволнованно спросил Саша, поспешно встав, откинув окурок к мусорной корзине, хотел открыть рот в уточняющем вопросе, как Юра, поддавшись вперед, резко схватил за плечи и уткнулся носом в шею, заставляя всего вздрогнуть от неожиданности — Т-ты что делаешь?! Сдурел совсем?!       Саша осторожно затих, одернув себя от желания ударить, стоило услышать еще один жалобный всхлип, и через силу заставил себя расслабиться. Несмотря на то, как трудно ему давалось не оттолкнуть сейчас же Юру, чувствуя себя ужасно некомфортно, он неуверенно похлопал по крупной спине, застыв на месте. Саша сморщил губы, когда почувствовал, как тот размазывал сопли и слезы о тонкую ткань его рубашки, отчего его всего передернуло. Как же он ненавидел плачущих людей, потому что не знал, что делать рядом с ними. Успокаивать он не любил, ведь это надо делать умело и правильно, а Саша умеет только застывать на месте и внутренне паниковать, только усугубляя положение.       — Может… — он тут же замолк, потому что Юрий крепче обнял его, прижав так сильно, что Саша чувствовал, как чужое сердце быстро стучит в груди, ненужное тепло от другой кожи и дыхание, заставляя сморщиться от накатившего отвращения. — Быстро. Меня. Отпустил.       Юра сразу же отстранился как по команде, и омега скрестил руки на груди, раздраженно подглядывая на сопливого и дрожащего от порыва эмоций коллегу. Саша тяжело выдохнул, когда что-то совестно кольнуло в груди, как только тот стыдливо оглянул его красными и мокрыми глазами, прикусывая губу с очередным жалким всхлипом. Он был слишком похож на двоюродную сестру в детстве, потому что Алсу была ужасной плаксой, и Саше приходилось держать ее за руку, пока та не успокоится. С Юрой он этого делать не собирается, но уходить точно не мог. Как ни посмотри, но Юра часто выручал его и помогал по доброй воле, когда у Саши начинался депрессивный эпизод в самый неподходящий момент, и его работоспособность резко проседала. Это было бы просто нечестно по отношению к тому, кто просто так брался за не свои дела и не получал за это ни копейки. Одно «спасибо» для Саши не котировалось как благодарность, однако Юрий практически никогда не просил помощи, даже если ему приходилось работать допоздна. Единственное, что смог сделать для него Саша за два года работы секретаря, так это стандартное письмо на иностранном языке. Да и то чуть позже Юрий принес ему коробку печенья, долго выуживая из него предпочтения в начинке.       Саша стоял рядом, молча и терпеливо ждал конца все никак нескончаемых слез, текущих по ярко-красным щекам, и щенячьих звуков из дрожащих плотно сжатых губ. Зная, хоть и мало-мальски, что творится в жизни приятеля по работе, он не был удивлен, что в какой-то момент вечно выглядящего беззаботно Юрия прорвет на эмоции. Саше было даже жалко его. Он оперся спиной о перила лестницы, внимательно рассматривая, как того перестало хоть немного колотить.       — Что-то случилось? — решился-таки спросить, и Юра глянул на него, глубоко и сипло дыша, вытирая ребром ладони сопли под носом. Он покачал головой, и Саша кивнул. — Просто все скопилось?       — Что-то типа этого…       — Я могу как-то помочь тебе? — у него не было желания даже ввязываться в это, потому что понимал: он не в состоянии помочь ничем, но с другой стороны не мог оставить его просто так. — Или тебя оставить одного сейчас?       Как только Юрий скользнул по нему виноватым взглядом, Саша совершенно неосознанно добавил, перебив того на полуслове:       — Только ответь мне, не думая, что сейчас ты навязываешься и мешаешь мне, ладно? — он чуть нахмурился, когда белые уши стали краснеть, а Юрий вовсе растерялся. — Потому что, если бы это было правдой, я бы не стоял здесь все это время. Ты меня знаешь, Юр. Так что, если я могу что-то сделать для тебя, я жду ответа.       — Я знаю, — его голос хриплый и дрожащий заставил Сашу слегка расслабить брови. Омега робко положил ему на плечо руку, кое-как решившись на это, и Юрий более уверенно продолжил. — Тогда можешь немного побыть со мной сейчас?       — Ладно. Я буду возле и? Что-то еще?       — Нет. Ничего больше.       — Хорошо. Давай я возьму пару нужных мне документов, и я буду находится в твоем кабинете столько, сколько тебе нужно. Но если тебе потребуется что-то еще, и могу сделать это, то ты обязательно мне об этом скажешь. Договорились?       Юрий нерешительно кивнул, поднимаясь за Сашей, что как-то волнительно оглядывался на него.              На часах пробило семь вечера, когда офис окончательно опустел.       Многие сообщения так и остались неотвеченными, хотя мобильный продолжал раз в два часа вибрировать от нового входящего. Мысли путались, сколько бы не смотрел в предложения в таблице на экране компьютера. Это раздражало, потому что работа стояла на месте, приходилось заставлять себя сконцентрироваться на важных вещах. Саша плавно опустился на спинку стульчика, тяжело вздыхая. Он скосил взгляд на маленький клочок бумаги, заклеенный скотчем на пачке выписанных ему лекарств. Варвара написала, чтобы он не забывал пить таблетки строго по рецепту, потому что знала: иногда Саша мог возомнить себя лучше докторов и психиатра. Он часто переставал следовать советам и уверял, что вся та безбожно дорогая куча таблеток — бесполезна, и сам омега в полном порядке.       Он словно вечно попадался на удочку «хорошего настроения» короткого периода гипомании, не думая о последствиях поступков окрыленного состояния, хватаясь за трудную работу, алкоголь и вечные желания уволиться и уехать в другой город хоть автостопом, никого не предупредив, никого там не зная и без запасного плана. А потом его опускало на Землю, как только начинались долгие эпизоды ремиссии, в каких он вроде жив, а вроде так просто ходил от работы до дома, от дома до работы. Единственное, что могло держать его в этом состоянии, это антидепрессанты, не давая прирасти к кровати.       Саша поджал губы, когда выполнил простую просьбу Варвары, которой не было дома в последнее время очень часто. Он хорошо понимал, что все его сбережения уходили лишь на него и кредит матери, а квартплата теперь полностью лежала на его сожительнице. Варвара брала больше подработок, хотя могла жить совсем по-другому. Саша нахмурился, стискивая пустой блистер в руке, потому что мысли о том, что та просто жалеет и не может оставить его в этих проблемах одного, изнурительны. Он тащил ее на дно из-за своих проблем, а мог бы не мешаться для ее будущего. Варвара когда-то встречалась с девушкой, что была готова стать ей сожительницей, но она так и не решилась на этот шаг. Всякий раз Саша видел, как Варя хотела жить иначе. Саша затянул галстук, погладил концы пиджака, готовя снова себя на вечно не озвученный разговор с Варварой, от которого он сбегал уже в течение нескольких лет, но понимал, что от этого ему никуда не деться.       Саше вообще хотелось провалиться сквозь пол первого этажа и подвального помещения, потому что он кое-как контролировал себя от странных идей и желаний, стараясь вести себя адекватно на рабочем месте. Мысли и желания сейчас так сильно путались, что казалось он не думает вовсе. Ярких депрессивных эпизодов давно не имелось, благодаря лекарствам и походу к психиатру; обычно находился в коротких и слабых, где страдала только оперативность работоспособности и заторможенность мыслей. Мания преследования из-за усталости уже не чувствовалась остро, и он знал, что делать, чтобы избавиться от чувства вечной опасности и слежки. Саша даже перестал прятаться под столом в квартире, когда оставался один с паникой и тревожностью за собственную жизнь, хотя в студенческие годы это было частым явлением. Привычка оборачиваться и шарахаться от любого звука осталась, но она не так сильно действовала на него, как делала это раньше. Даже частые суицидальные мысли, возникающие от бытовых и повседневных вещей, не пугали. Он игнорировал их, просто давая себе думать, потому что бороться с ними бесполезно. Машина проедет, подумает о том, что хорошо было бы, чтобы она его задавила, успокоится и пойдет дальше. Главное, им не подаваться и держать себя в руках.       Неэффективным работником его в такие моменты нельзя назвать от слова «совсем», потому что Саша умел справляться с тем, что творилось в его голове на протяжении всех эпизодов, умело отделяя себя от болезни, отчего о его расстройстве знали только начальство и два сотрудника — Лиза и Юра. Да и то, толком не понимали, как и что проявляется. А если и становилось практически невозможно стабильно существовать, то брал больничные или отпуска, если есть возможность. Виктор Николаевич понимающий начальник и давал ему вечно поблажки и редкие отгулы, поэтому Саше не хотелось менять место работы, потому что вряд ли ему попадется такой же руководитель. Хотя Саша в такие моменты работоспособный, работать в таких условиях сложно, а справляться с коммуникацией с коллегами — еще тяжелее. Но терпимо.       Однако маниакальный период оставался актуальным всегда. Таблеток от него нет, приходилось себя сдержать самостоятельно. И хорошо, что в ремиссии или гипомании Саша находился чаще, чем в мании, которая могла оглушить с головой. Справляться с тем, что с ним творится сейчас, трудно. Из плюсов только то, что может не спать, а есть один раз в день и то — что-нибудь легкое, все равно оставаясь очень бодрым и энергичным для такого режима. Хотя после его настигают галлюцинации и разные спутанные мысли в голове, что волей неволей мешают работать и иногда отключают его от разговора. За столько лет он научился ограничивать влияние мании на себя, заставляя есть и спать хотя бы четыре часа в день. А если невмоготу настолько, что вообще не контролирует себя, то Варвара хорошо его усмиряет.       В такие периоды мир становится привлекательнее, выпуклым и красочным, хочется веселиться, флиртовать и постоянно делать что-то безрассудное. От легкого — кокетничать со всеми подряд, украсть что-то незначительное в магазине, уволиться без рассмотрения других вакансий; до тяжелого — без всякого плана и денег уехать далеко-далеко отсюда, попробовать кое-что запрещенное и даже жениться на первой встречной женщине, которую просто увидел в автобусе, с учетом того, что Саша еще в десять лет понял, что гомосексуал, влюбившись в мальчика из другого отряда в летнем лагере. Контролировать желания в такие моменты неописуемо сложно. И он благородил себя, что навязчивые мысли быстро сменяются, стоит немного подождать и с усердием отговаривать себя от безрассудства.       Он одновременно весел и опечален, а от этого раздражен так сильно, что готов о стол головой биться. Главное, что загруженность на работе отлично успокаивает, только проходится иногда походить от рабочего места до кулера, от кулера до рабочего стола, пощелкать ручкой, потопать ногой, расписать всю ручку на листках кругами, поругаться с коллегами. Вот дома быстро сменяющееся настроение заставляет на стены лезть. В такие моменты его просто не заткнуть, а Варваре приходится слушать все его разговоры, которые вечно сводятся только к нему одному. Саша умеет затыкать себя, но от молчания только копится раздражение.       И есть еще более ужасный пункт, который Саша терпеть в себе не может — постоянное желание секса. Да, он чувствует себя романтично вместе с этим; может написать поэмы, оды, стихи, спеть песни, посвящая любовному интересу. Однако все его любовные похождения начинаются лишь с того, что практически весь день в возбужденном состоянии и видит подтекст там, где его вообще не должно быть. Один из самых ужасных примеров, когда он завис, вытаскивая и засовывая обратно пасту в стержень ручки. Это же так увлекательно! Саркастически, конечно. Устраивает свидания с любым, кто первый написал ему в проклятом Тиндере, в который очень долгое время не заходит, пока не настает это жалкое время для его либидо. И Саша не может различать: реально ли ему понравился сегодняшний мужчина или это просто болезнь так влияет на него? Он чувствует себя в этот период привлекательно, сексуально, на грани слова «божественно», а потом отменяет свидание лишь потому, что собеседник оказывается слишком мил для настоящего Саши, а не порыва для его сексуальности.       И теперь он смотрит на новое сообщение от Вали. И кроме того, что вчера произошло, ничего в голову не приходило. С одной стороны Кирилла он боится как огня, с другой стороны он не мог уговорить себя просто расстаться с тем, кто смог его завлечь и потакает маниакальным желаниям, давая балаболить только о себе, флиртовать и надеяться на кое-что еще, занимающее всю его голову. Саша нахмурился, иногда почесывая бок, на котором еще есть незажившее напоминание Киры. И теперь Саша просто трусил даже выйти из офиса, потому что после бессонной ночи в тревожных мыслях его снова стали преследовать шорохи и страх.       Он вздрогнул, когда послышались приближающиеся шаги, а после в офис зашел Юрий со стаканчиком, очевидно, хотел налить себе еще кофе. Саша нахмурился, встретившись с ним взглядом, и старательно отвел глаза на монитор, начиная клацать по клавиатуре, чтобы не выдавать себя. Однако Юра пошел в его сторону, заставляя раздражению осесть на плечах.       — Эй, на тебе сегодня лица нет, — он осторожно присел рядом на Лизин стул, волнительно оглядывая с ног до головы, а Саша всего лишь хмыкнул. Кто бы говорил, хотя Юрий снова казался самым веселым и наивным человеком в мире. Уже лучше, Саше было не по себе от его слез, пока находился почти четыре часа рядом с ним. — Вчера прям энергией так и веяло… Ну, что-то случилось?       — Не совсем, просто знаешь эти мои, — он попытался усмехнуться, делая кавычки руками, — «перепады». Ничего страшного, мне просто нужно подождать.       — Правда? — недоверчиво вытянул Юрий, а потом поджал губы, сморщил брови и вдруг задумчиво глянул в сторону окна. Юра посмотрел на уже склонившего голову Сашу, думающего о том, что разговор окончен. Может, про перепады осведомлен не так хорошо, потому что не интересовался совсем, однако про длительность и интенсивность точно знал. Саша с помощью линейки рвал на равные части распечатанный акт, делая вид занятости, но сам хорошо видел, что этот лист на другой стороне был расписан ручкой, слабо отпечатавшийся на лицевой. — У тебя много работы накопилось, что ли? Уже довольно поздно даже для сверхурочных.       — Да-да, я знаю, — он старался делать уверенный голос, но Юра определенно не верил, положив подбородок на ладонь. — Просто, если не сделаю все до завтра, то э-э-э… Ну, завтра еще больше работы будет. Не хочу разбираться со всем этим в другой день.       — В таком случае я могу помочь тебе.       Саша все-таки поднял глаза, нахмурившись, потому что у него нет никакой оставшейся работы, но сразу же растерялся, стоило увидеть беспрестанное выражение, которое так и говорило, что его коллега давно все понял. Омега тяжело выдохнул и оставил попытки спасти разрез, что ушел клочками в левую сторону из-за дрожащих рук. Саша нервно облизнулся и перевел взгляд на экран компьютера:       — Я боюсь сейчас идти домой. Вот и все.       — В чем дело?       — Сейчас очень темно на улице, — он говорил с большими остановками, словно каждое слово постыднее другого, — и Варвара не отвечает мне на сообщения и не берет трубку из-за работы. И… Я не в том состоянии, чтобы не обращать внимания на свои маниакальные, эм-м, глупости.       — Это еще какие такие «маниакальные глупости»?       — Это сложно описать, да и я не хочу говорить об этом, — он нервно усмехнулся, кривя губы, потому что звучал неубедительно. — Ужасно боюсь темноты, понимаешь?       — Оу… Эм-м, — Юра почесал затылок, — могу проводить тебя.       Саша хотел было открыть рот, но, уставившись на чужие глаза, понял, что его ответ и так очевиден. Юрий неловко покраснел, старательно улыбаясь на вновь хмурое лицо, а потом оперся локтями о стол, массивно уперся в него, и явно показывал, что сейчас не уйдет по делам. Саша прищурился, закатывая глаза:       — Ты мне ничего не должен, я просто попался тебе нечаянно.       — Ты не знаешь, как ты удачно мне попался нечаянно. Я благодарен и хочу помочь, потому что по-другому не могу, — он разжевал ответ так, чтобы Саша понял, насколько он серьезен. — И чем быстрее ты дашь мне помочь себе, тем быстрее я от тебя отстану.       Саша нахмурился сильнее, чем это возможно с тем фактом, что он и так хмурился все время. Он не злился, но и рад навязчивому коллеге точно не был. Юра прикусил внутреннюю сторону щеки, стоило тому прикрыть глаза, расслабить все лицевые мышцы, разглаживая каждую морщинку.       — Ладно, — согласился через несколько долгих секунд, а потом глянул на него, заставляя бету счастливо засиять. — Ты же… Ну, более близок с Глеб Николаевичем, так? Вроде как приятелей по работе?       Юрий нервно улыбнулся концами губ, понимая, что щеки его загорели ярче. Саша выражался как можно более тактично, чтобы не быть слишком грубым или неправильным в выводах, хотя слухи про то, что у нерадивого секретаря уже второй служебный роман с начальством, настолько быстро распространялись, что даже Миша из соседнего склада знал об этом несмотря на то, что все сплетни проходили мимо него.       — Можно и так сказать, — чуть громче ответил Юра, быстро откашлявшись в кулак, — тебе что-то нужно от него? Не думаю, что я могу как-то повлиять на него, если это связано с работой. Он такой, знаешь, в этом плане как каменная стена — хуй пробьешь.       Саша невольно рассмеялся, заставляя неловкости исчезнуть с чужого лица, а потом помотал головой:       — Может быть, но мне лишь нужно, чтобы ты передал ему, чтобы он лучше следил за кое-кем.       — Кое… Кем? А он поймет?       — Уверен на сто процентов, даже если сделает вид, что нет.       — Ладно, я напишу ему сейчас, — Саша слегка улыбнулся за то, что он не продолжил расспрашивать, однако уходить тоже не собирался, стоило убрать обратно телефон в карман. — Могу ли я сделать что-то еще? Просто мне кажется, что это очень мало. Я могу сделать больше!       — Хм… Не отстанешь, да? Тогда… — он тяжело сглотнул, пытаясь хоть что-то придумать, смотря на это беззаботное выражение лица, нахмурился и поджал губы в полоску. — Тогда… Можешь подождать со мной кое-кого?       На улице загорелись фонари и полил мелкий косой дождь. Они стояли под крышей и неловко молчали, пока машины проезжали рядом со свистом, разбрызгивая набравшиеся лужи на асфальте. Саша невольно глянул на приятеля, что топтался с одной ноги на другую, задумчивым взглядом разглядывая отражение в луже. Что ж, он хотя бы больше не плачет. Саша бы испустил дух, проторчав больше времени с ревущим человеком, который сам не знает, почему ноет, так еще и пытается себя успокоить, однако через пару секунд еще сильнее захнычет. Он тяжело вздохнул, привлекая внимание.       — О, точно, — Юра слегка виновато опустил голову, поравнявшись с тем взглядом, и Саша неловко улыбнулся порозовевшим щекам. И все же на Алсу он был ужасно похож, и это наверняка заставляло не ощущать дискомфорта, стоя один на один в такой час. — Извини, но ты же более близок с этим Юнусовым, не так ли?       Саша сомкнул губы, морща концы, но не стал отмахиваться. Только это заставило на пару секунд задержать дыхание и сдавлено сглотнуть, отчего горло запершило в неприятных ощущениях. Он откашлялся, заставляя волнению проскочить на чужом лице. По крайней мере странно, когда сотрудник, хоть и стажер, резко пропадает, а смотря, каким Кирилл притворялся душой кампании, кто-то и был бы в курсе о планах резкого ухода. Может, листовки с его фотографией и объявлением награды за него «Лавандового звона» быстро почистили люди Орла, кто-то мог бы это увидеть, как наткнулся на листовку Саша. Спросить об этом только некого: ни Саша, ни Глеб Николаевич не были особо разговорчивыми с коллективом, чтобы к ним так запросто подойти. Однако то, что это интересует Юру, немного удивительнее. Юрий не отличался особым интересом к коллегам никогда, а все сплетни не помнились им и пяти минут. Саша чуть нахмурился, неосознанно притронувшись к месту раны, обеспокоенно рассматривая терпеливо ждущего ответ приятеля. Почему он не в курсе? Если они с Глебом Николаевичем достаточно близки, тот должен был предупредить обо всей опасности, связанной с Лисом.       Саша недоверчиво произнес:       — Зачем тебе он?       — Да мы вроде как подружились, — незатейливо ответил бета, несмотря на грубый и резкий тон. Омега хмыкнул, отвернувшись. — Он веселый. Только уже какой день не отвечает. Так резко пропал, но я все никак не мог заставить себя спросить о нем. Просто беспокоюсь.       — Вот как? — омега глянул на это беззаботное выражение лица и чуть успокоился, заметно сгорбившись. Значит, Юрий ни о чем не знает? Какое-то непонятное разочарование поселилось в груди за него. Почему же его не предупредили? — Мы не особо близки сейчас, так что я не знаю, где он. Но он сказал перед тем, как… Эм, уйти, что работа в офисе немного скучновата для него. Сам понимаешь, ему сложно усидеть на месте.       — Понятно, очень жаль.       Между ними повисла тишина, и Саша смог расслабиться от облегчения. Он хотел бы предупредить Юрия о том, что с таким человеком, как Кирилл, лучше не иметь дело, но это выглядело бы очень подозрительно. Пришлось бы объясниться, да вот у него не было особой идеи для объяснения. Может, сказать о том, что Кир периодически торчит, поэтому может быть опасен? Нет, Саша даже не хотел начинать эту тему, уж тем более вспоминать об этом самому. И к счастью, Юрий больше ни о чем не спрашивал. Саша сомкнул губы.       — Юра, думаю, этот человек не заслуживает такого внимания. И уж тем более беспокойства за него, — все же решился предупредить, опустив голову вниз. — Это сложно объяснить; просто держишь от него подальше. У него плохая память, поэтому, если не привлекать его внимание, он даже не вспомнит о тебе.       — Понятно.       — И его легко разозлить, так что… Я… Я прошу тебя не контактировать с ним, — он невольно усмехнулся. — Это не ревность или что-то в этом роде. Просто я знаю, какой он на самом деле человек.       — Я все прекрасно знаю, — вдруг заявил Юрий, заставляя Сашу удивленно вздрогнуть и устремить на него широко открытые глаза. Бета приподнял уголки губ в кроткой улыбке, неловко почесав затылок. — Я думал, что вы близки в другом плане, но раз ты так же думаешь, как и я, то тогда нет смысла прятать мои истинные намерения.       — Истинные намерения?.. О нет… Ты же не серьезно?       — Он сделал плохо моему близкому другу, и я собираюсь за это спросить, — Саша тут же испуганно подпрыгнул, замахав руками, зная, что это значит на самом деле на собственном примере. Однажды Юрий хорошо «поговорил» с неудачным партнером Саши, стоило увидеть огромный пульсирующий фингал под глазом еще в период стажировки беты. Юра оказался слишком вспыльчивым к несправедливым обстоятельствам и сам явно понимал только язык кулаков. — Не останавливай меня. Я зол только от мысли, что он сделал с ним. Вероятно, я и половины не знаю, но даже так я не хочу, чтобы человек, который сделал все это, остался безнаказанным.       — Н-но!.. — он замолк на пару секунд, морща складку на лбу. Юрий никогда еще не показывался ему разозленным, и сейчас он все также улыбался, словно не говорил о том, что хочет сделать что-то ужасное. И Саша просто не смог себя остановить. — У него всегда собой пистолет или нож.       — Спасибо.       — Ничего, — он уставился на свои туфли, сжимая кулаки. — Будь осторожен и не попадайся под камеры или заведения, принадлежащие «Звериным людям». У тебя будут большие проблемы в любом другом случае.       — Ладно… Ты так просто рассказал мне об этом. Есть подвох?       — Конечно же есть! — Саша нахмурился и неосознанно ударил его по плечу, заставив звонко воскликнуть и прижать ладонь к ноющим мышцам. Юрий вылупился на него во всего глаза, когда тот зарычал. — С ума сошел, что ли?! Мозги отшибло? Сиди и не отсвечивай, понял?!       — Так точно! — на автомате ответил Юра, слегка отходя от приближающегося к нему приятеля, что распускал особо горькие нотки цитруса. — Успокойся! Не буду я ничего делать.       — Давай попизди мне еще тут, — шипел Саша, тыча пальцем ему грудь, пока тот не уперся спиной в фонарь, выставив перед собой руки. — Не хочу я разбираться с этим, понял? Если я сказал, что он опасен, значит он опасен. Это тебе не паренек со двора, с которым разобраться на раз и два. Этот ублюдок живучий и злопамятный, ясно тебе?       Юрий молчал, слегка скривившись, потому что видеть настолько злого Сашу еще никогда не выпадало шанса. Омега спрятал оскаленные острые клыки, прижимая губы в полоску, а потом осторожно отошел, заметно успокоившись:       — Ладно! Твое дело, — он с особой усталостью выдохнул. — Не буду тебе мешать. Хочешь — бей морду кому попало, если думаешь, что это правильно. Рассказывать, где он сейчас находится, я не собираюсь, так что ты его не найдешь, если он сам этого не захочет.       Юра через пару секунд кивнул, хотя тот давно уже отвернулся, так и говоря, что разговор окончен. Он невольно улыбнулся, потирая затылок, потому что Саша слишком открыто беспокоился в своей манере.       Саша скосил глаза на приближающийся к ним темный силуэт, освещенный сзади светом фонарей, чуть напрягаясь. А потом, наверняка заметив омегу издалека, тот начал энергично махать рукой и вдруг сорвался с места, звонко шлепая по лужам, заставив неосознанно чуть отойти, уткнувшись спиной в плечо коллеги. И вдруг свет осветил ярко-рыжие волосы, когда Валентин, даже не добежав, резко прыгнул навстречу Саши, что с трудом устоял на ногах. Валя выглядел невероятно счастливым, крепко ухватившись, чуть прижимая к себе. Щеки Саши невольно потеплели, стоило вновь учуять приятный запах, всегда присутствующий рядом с бетой, только совсем непонятный и сладкий.       — Саша! — громко выкрикнул Валя, начиная трясти того за плечи с каким-то видимым возмущением. Он имел права злиться на него, потому что Саша игнорировал все сообщения еще с шести утра, не отвечая ни на одно, даже если очень хотелось. — Я так переживал, что ты мне не отвечаешь так долго! Боже!       — Извини…       — Все в порядке, — сразу же прервал его, тут же натянул милую улыбку и, опомнившись, убрал руки с плеч, пряча их в карманах толстовки. Саша смущенно улыбнулся. — Ты все-таки ответил, так что я уже и не злюсь. Хотя я думал, что тебе вчерашний вечер вообще не понравился, и ты все делал из вежливости…       — Нет-нет! — омега яро замахал ладонями перед собой, чтобы отбить любую подобную идею, а потом сдавленно выдохнул, потому что сам виноват в возникновении оных. Он скосил глаза в сторону, пытаясь найти причины столь скотского отношения к новому приятелю, которые не касались настоящих. — Прости, это было очень грубо с моей стороны, но, Боже, ты не представляешь, сколько сегодня работы навалилось! Ни одной спокойной минуты.       Саша любопытно глянул в зеленые глаза, лишь бы найти ответ, поверили ли ему или нет, потому что сегодня дел почти что не было. Главная причина заключалась в том, что он не мог сконцентрироваться ни на одном деле, и Лиза помогла ему почти с половиной.       Валя громко выдохнул, отвлекая от мыслей, и покачал головой:       — Эй, все отлично, — тихо повторил он, чуть мило наклоняя голову в бок, как-то застенчиво заправил за ухо рыжие кудряшки. — Ты написал мне — и этого достаточно. Не бери в голову, эм-м… Хочешь сходить куда-нибудь поесть?       — Да, конечно, только мне… — Саша обернулся в сторону, где в последний раз стоял Юрий, однако увидел только пустое место, удивленно вскинув брови. — Удивительно…       — М? — Валя наклонился в сторону, чтобы посмотреть туда же, видя только темную улицу и освещенные стеклянные двери офиса, а потом чуть ощерился. — Так у тебя все же есть друзья в офисе?       — Там? — он снова повернулся к нему, хмурясь. — Нет, там у меня нет друзей, и я этому рад. Ладно, куда пойдем?       — Ох, эм-м, я немного на мели, и… Куда-нибудь, где не совсем дорого, если ты не против.       — Ничего страшного, — перебил его Саша, поставив локоть, чуть загадочно щурясь. — Давай, моя очередь платить, я поведу тебя в достойное место.       Валя смущенно покраснел, когда тот игриво подмигнул ему, и все же схватился за локоть, направляясь за Сашей, что ощерился, оскаливая милые клыки.       Сегодня центр горел ярче, чем в любое время до этого. Наверняка сверху, с птичьего полета, улицы, разбегающиеся от Центральной, казались световым выступлением, что в душе запомнится самым ярким событием. Вечный дождь только украшал — все мокрые дороги отражали каждую неоновую вывеску и красочные фонари с разными украшениями, лампочками и флажками. По зонтам прохожим бегал желтый цвет, переливающийся в розовый, а дальше — в самые разные по мере приближения к источнику. Кажется, Саша никогда не замечал, насколько город блестел и красив, пока не увидел каждый огонек в зеленых глазах, рассматривающих все с любопытством, заставляя просыпаться и в нем весь этот интерес к родному городу. Сквозь шум дождя везде слышны короткие разговоры прохожих и посетителей кафе на террасах, откуда исходили пряные и сладкие запахи, подкармливая аппетит. Хотя Саша мог и отказаться от чего-то вкусного на вечер, лишь продолжать идти с Валентином за руку по переполненной улице и устремить внимание только на одного человека, потому что то ли голос был приятным, то ли вечно веселые истории грели изнутри в этот прохладный вечер.       Валя остановил решение на одном кафе, потому что знал заведения куда лучше, чем Саша, и тот полностью доверял его вкусам, в которых они имели схожести. В заведении уютно и тепло. Маленькое кафе, где умещалось восемь мест, и один столик был свободен словно только для них. Пахло свежей выпечкой и кофейными зернами, играла тихая мелодия, а за окном барабанил дождь, капли которого стекали по стеклу, за котором проходили множество людей, идущие с работы или по делам, а Саша был по другую сторону окна. Рядом с кем-то таким же теплым, как и это светлое место в дождливый день. Саша волнительно дергал пальцы, задумчиво рассматривая собеседника, что разглядывал меню и так честно высказывался на счет каждого блюда, рассказывая о достоинствах, словно являясь известным критиком рестораном итальянской кухни. И иной раз Саша ловил себя на мысли, что хотел бы получить столько же продуманных комплиментов в свой адрес и стать поводом для такого же искреннего интереса в зеленых глазах, медленно ползущих по строчкам меню, заставляя почему-то сердце глупо биться в груди.       Щеки вдруг начали теплеть, стоило желанному внимание вновь обратиться на него, и Валя улыбнулся:       — И вот эти Канноли, уверен, придутся тебе по вкусу, — завершил он, а потом поближе потянулся вперед, чтобы показать картинку над составом в меню, хотя им двоим дали по одному еще вначале.       Валентин рассказывал о каждом ингредиенте и способе приготовления так аппетитно, что Саша мог бы насытиться лишь рассказами, однако он полностью увлекся тем, что лицо Вали находилось так близко. Рыжие светлые ресницы, обрамленные такими же рыжими кудрями, мелко дрожали, когда веки опускались. На его щеках рассыпались карие маленькие веснушки, которые становились ярче, стоило с улицы фарам какой-то машины осветить милое лицо. Запах духов, кажется, персики — так мило и необычно, думал Саша, рассматривая каждую веснушку на аккуратном носу. Чужие обветренные губы открывались, всякий раз смыкаясь на конце протянутых слов, так увлекательно, что омега не смог оторваться, рассматривая их, иногда вспоминая оставленный ими поцелуй на его щеке.       — Что будешь?       Саша вдруг удивленно приподнял брови, когда тот внезапно посмотрел на него, заставляя приятным мурашкам пройти по спине. Он не мог оторвать от него взгляда и также не мог сказать, что слушал его невнимательно, потому что не получилось отвести от него глаз. Кажется, Саша был чертовски потерян в красоте этого рыжего ангела, в глазах которого появилась прелестная смешинка. Валентин хихикнул, заставляя смутиться и слегка отстраниться, поджимая плечи к голове, словно виновен в чем-то ужасном.       — Кто-то снова задумался? — Валя весело дразнил его, заставляя сердце еще пуще трепетать, а потом, словно показывая увлечение к этому, опустил локти на стол и опер ладонями щеки, заглядывая прекрасными глазами в Сашино смущенное лицо. — О чем мечтаешь, если не секрет?       — О Канноли! — нервно воскликнул первое, что в голову пришло, а потом прикусил губу, стоило удивлению смениться на заливистый смех. — Ты, эм-м, так описывал Канноли, что теперь не могу выбросить их из головы. Ха-ха, да… Да.       — Я сделаю вид, что поверил тебе, — он насмешливо подмигнул, отчего Саша криво улыбнулся и только выдохнул с облегчением. — А выпить ты хочешь… Дай угадаю: клюквенный морс или же кофе без сахара, да? Я заметил, что ты каждый раз выбираешь между этими двумя. Что будешь?       — Кофе. Сегодня кофе. Да.       — Отлично, пойду сделаю заказ, не скучай.       Саша прижал губы в полоску, весело ухмыльнувшись кончиком, чувствуя в себе странный ребяческий восторг от этого вечера. Подумать только: еще пару дней назад он не хотел никого видеть и вставать с кровати, а сейчас с неким любопытством рассматривал говорящего с барменшей друга. Тот слегка наклонился на барную стойку руками, не давая отвести взгляда от выпяченной пятой точки. Ох, он снова чувствовал себя непривычно игриво. Мобильный завибрировал в кармане брюк, заставляя вздрогнуть, опомнившись, и омега глянул на экран. Сообщение от Вари, что она сможет вернуться только под утро и будет голодна, как стая волков. Черт возьми, Саша все-таки не сказал ей, что будет не один дома этой ночью, если только идея посмотреть фильм все еще в силе. Это волновало его даже больше, чем внезапно нагрянувшая налоговая с проверкой. Он снова поставил смайлик с большим пальцем, чтобы Варвара не волновалась, стоило Вале неспешно подойти к нему.       — А вот и я! — он уселся, закинув ногу на ногу. — Я переведу тебе потом на карту за мой тортик, когда найду деньги, хорошо?       — Нет-нет, не стоит. Ты заплатил вчера за меня, я заплачу сегодня за тебя.       Валентин слегка кивнул, а потом так по-глупому улыбнулся, оперев рукой лицо, заставляя всякий раз этой ухмылкой пройтись словно электрическому току по всему телу, и Саша даже не понимал, что улыбался до ушей, как ребенок, которому обещали целый пакет с конфетами. Его неземная улыбка заставляла терять всякий интерес ко всему прочему в этом мире.       — Только посмотри на себя! Ты весь светишься, — радостно воскликнул Валя так, словно ждал этого веками. Сердце стучало так сильно в груди, что хотелось так и сказать, что это его вина. — Явно что-то хорошее случилось. Поделишься новостью?       — А, ну, ничего такого. Я просто рад провести этот вечер с тобой.       Валентин удивленно раскрыл глаза, смешно поднимая брови, а после, как-то неправильно для своей натуры замявшись, скосил взгляд в сторону, заметно краснея, что позабавило собеседника. Он скрыл красное лицо в ладонях, а потом так ярко расплылся в улыбке, раскрывая щербинку.       Весь вечер проходил слишком хорошо, чтобы это могло быть правдой. Саша с огорчением вспоминает, что его многочисленные свидания заканчивались лишь тем, что он мог дать кому-то нехилую пощечину за распускание рук на первой же встрече, мог убежать, сказав, что уйдет на минутку в уборную, мог даже напиться до такого, что его приходилось дотаскивать до дома на руках (обычно после этого его сразу же блокировали) или же просто мог не явиться на встречу вовсе, когда весь запал пропадал с манией. Но всякий раз Саша снова и снова давал шансы свиданиям, потом делясь о самых ужасных подруге в обмен на ее истории. И каждый раз он чувствовал себя глупо, когда надежды не оправдывались, и его внутренний Купидон стрелял в сердца совсем уж отморозков.       С Валей было все по-другому: ему становилось так безумно комфортно только от легкого смешка, появившегося из-за неуклюжей бухгалтерской шутки, а сердце трепетало от странных позывов сейчас же потрогать эти рыжие кудри, потому что ему чертовски этого хотелось еще при странном знакомстве. Саша держался изо всех сил, стараясь быть не сильно настойчивым во флирте, но всякий раз ловил себя на мысли, что хотел бы прикоснуться к оттопыренному мизинцу, пока Валентин медленно отламывал кусочек торта вилкой; хотел «нечаянно» прикоснуться коленной чашечкой чужой под столом, раздумывая, как сделать это незаметно; и самое гнусное, как ему казалось, желал немного приобнять за талию, отчетливо помня, как красиво сидел на ней корсет, прикрытый кружевным халатом в ту пятницу. И пока он думал об этих вещах, бесстыже смотря прямо в зеленые глаза, он забалтывал того, перепрыгивая с одной темы на другую, потому что с быстрым мышлением не получалось говорить спокойно и обдуманно.       И теперь он без умолку тараторил обо всем, что знал и хоть когда-то пробовал. В маниакальный эпизод Саша редко мог контролировать словесный поток о всякой чепухе, обычно крутящейся только о нем, что иногда распугивало ухажеров. Он знал, что мог заболтать настолько, что компаньон просто устанет от него, однако, заставляя себя хоть на секунду закрыть рот, непременно начинал раздражаться и мог случайно огрызнуться. Валентин казался только удивленным, но не утомленным или раздраженным тем, что не может и слово вставить в долго длящийся разговор о том, как происходит налоговая проверка. Иногда Валя чуть хмурился, внимательно вслушиваясь, и Саша сразу же старался объяснить понятнее будь то термин или ситуация. Он даже не понял, как начал рассказывать все тонкости бухгалтерской ноши, хотя считал свою работу самой скучной из всех, что может быть в этом мире. Он серьезно говорил об этом на свидании! Саша втянул в грудь воздуха, стоило закончить перечислять все этапы проверки на одном дыхании и с особым энтузиазмом, а потом неловко оскалился, начиная чувствовать, как сильно горят его щеки. Он хотел убежать отсюда без всяких объяснений и больше не видеться с его новым приятелем от стыда. Подумать только он тридцать минут жизни собеседника потратил на объяснение того, как оформляют итоги результата, иногда переходя на совершенно другие темы. И при всем при этом он часто замечал, как елозил на кресле, стучал по столу, дергал ногой, сменил несколько раз позу, размахивал ладонью и брал чашечку кофе, а потом сразу же отпускал ее на блюдце.       — Во-от, — все же подытожил Саша, оглядываясь на входную дверь, чтобы на всякий случай выбежать от сюда, если он все-таки не выдержит этого позора. — Эм-м, я тебя не утомил?       — Нет, что ты. Ты так увлеченно рассказывал о всяких бумажках, — саркастически начал Валя, весело щурясь, — что я, кажется, готов сам начать делать эти проверки. Но, думаю, для начала мне нужно немного практики, так ведь?       — Ну-у, все тонкости правда можно понять только с практической частью, в особенности с такой плохой теорией, — он почесал шею, заторможено кивая в соглашении. — Но ты бы знал, что с этими новичками, которые проходят практику, на самом в деле очень сложно работать.       — Ты прав, но я даже начинаю волноваться только от мысли, скольким новичкам ты помог в этом непростом деле за все годы твоей карьеры. А я с удовольствием бы поучился у тебя и хорошо бы слушался, исполняя каждое указание очень старательно и прилежно. Так что, наверное, главному бухгалтеру стоило бы меня взять в ученики и немного поднатаскать в этом сложном деле… — он загадочно улыбнулся, пожав плечами. — Лично.       Саша наморщил лоб, когда тот положил на тыльную сторону кисти ладонь, как-то непонятно разглядывая его, хлопая светлыми глазами. Мурашки прибежали по пояснице от того, с какой нежностью Валя поглаживал большим пальцем кожу меж пальцев, заставляя еще сильнее войти в ступор.       — Прости? Думаю, я не сильно знаком с внутренними… Э-э-э, — он поправил ворот рубашки, ощущая, как начинает нервничать. Он не был готов к таким открытым заигрываниям еще и с такой глупой темой. — Делами налоговой, — и прежде, чем Валентин продолжил, Саша сменил тему. — Насчет фильма!       Валя сконфуженно распахнул глаза, однако чуть ли не сразу же вернулся в колею, откинувшись на спинку кресла, выпятив бровь:       — Насчет фильма?       — Вчера ты предложил посмотреть фильм, — напомнил омега, слегка сгорбившись, думая, что был спасен от обрушившегося на него стыда. — Все еще в силе?       — Конечно, милый, — он улыбнулся ему, хотел что-то сказать, но его телефон издал пиликающий звук. Валя смущенно прижал губы, когда потянулся к карману и вытащил мобильный. Саша сдвинул брови к переносице, стоило тому заметно помрачнеть, пробегая глазами по экрану. — Прости, мне нужно выйти на минутку, все нормально?       — Да, конечно. Я подожду.       Саша соврал. Быстрая смена настроения его нового друга заставила напрячься, и он принуждал себя сидеть на месте, чтобы не пойти за ним, что уже скрылся за входной дверью. Он поджал губы, нервно стянул в пальцах ткань брюк. Тревожные мысли часто приходили в его голову после всего, что произошло с ним раньше, однако Саша старательно игнорировал их. Саша чувствовал себя нетерпеливо, даже не замечая тика ноги, издающей периодический стук о кафель.       Валентина долго не появился.       Он смотрел внимательно на огни на мосту, застывая взглядом и явно переставая быть здесь, потому что то количество часов сна за несколько дней заставляло иногда уходить в себя от недосыпа. И чем дольше его собеседника не было, тем сильнее размывались крошечные огни далеко в темноте. Он даже не заметил, как к нему вернулись, шумно садясь на кресло, обтянутое искусственной кожей, такой скрипящей от любого движения. Саша почесал шею, когда показалось, что по нему ползало насекомое, и, расслабленно повернувшись к собеседнику, на его лице внезапно застыло испуганное удивление.       — Ну, привет, Мышонок.       Он сжал челюсти до болезненной пульсации, разглядывая во все глаза Кирилла, что выглядел еще лучше, чем вчера. Он даже сделал привычную для него прическу и приоделся, однако это не изменило того, из-за чего Саша застыл на месте. Кажется, он даже не дышал.       — К-как ты?.. — Саша сдавленно говорил, словно тонкие пальцы, что сейчас находились сплетенные друг с другом на столе возле чужой тарелки, оказались на его шее. Кир растянул доброжелательную на первый взгляд улыбку, чуть поддавшись вперед, заставляя другого наоборот слегка наклониться назад. — Как ты меня находишь везде?       — Секрет, — коротко ответил Кирилл, а потом уронил внимание на тарелку, провел пальцем по сиропу, преподнес к губам и попробовал на вкус. Слегка покривил бровью, а после взял пальцами кусок несъеденного торта, без какого-либо приличия заглатывая, марая руки и рот в сбитых сливках. — Сладенько. Какой же сладкоежка твой новый дружок.       Саша резко вскочил с места, нечаянно толкнув столик, заставляя все лежащее на нем пошатнуться. Сердце его в пятки ушло, а слова застряли в глотке. Страх начал ползти по спине липким ощущением пота из-за мыслей, что тот мог сделать что-то с Валентином, сдержав вчерашнюю угрозу. Однако Кир тупо уставился на него, так непонимающе скользил по нему взглядом, отчего казалось, что тот даже и не помнил выкинутых слов. Конечно, не помнил, он же был обкуренным.       Саша аккуратно сел обратно, но Кирилл продолжал молча жевать чужое угощение, явно ожидая объяснения этому внезапному действию.       — Ты же… С ним ничего не сделал?       — С кем? — невозмутимо вопросил Кир, а потом начал отвратительно облизывать пальцы в сливках, заставляя Сашу сильнее разозлиться. — Почему ты так на меня смотришь?       — Не придуривайся, — процедил сквозь зубы тот и, рывком схватившись за чужую кисть, притянул к себе, а после вручил ему пару салфеток, заставляя того тихо зашипеть из-за болезненной хватки. — Ты ничего с ним не сделал?       — Да ничего! — наигранный обидчивый тон заставил нахмуриться, и Кирилл закатил глаз. — Стоит возле входа с кем-то, честное пионерское!       Саша оглядывался по сторонам, находя много людей за соседними столиками, стараясь успокоиться лишь тем фактом, что на публике ничего не произойдет. Кирилл иногда мог сорваться с цепи от ревности, главное, не быть одному в такие моменты. Нужно вести себя с ним чуть осмотрительнее и понять, каким образом тот его находит. Перед глазами размывались лица, а смех и голоса превращались в тяжелый гул, который еле слышан за особо громким стуком сердца.       — Но скажи мне, — чужой голос вернул его, заставляя смотреть только на его обладателя, что вытирал салфеткой испачканные губы, — разве вчера я непонятно выразился?       Саша напрягся, сжимаясь в кресло всем телом, когда Кир скучающе оглянул его, подперев рукой щеку. Он смотрел на него долго пронизывающем взглядом, не сводил его и не давал сделать этого самому. Саша почти не дышал, застывая на месте, не зная, что тот мог сделать дальше. Капля пота скользнула по виску, и тогда Кирилл обнажил зубы в оскале и махнул рукой:       — Шутка! Боже, не нужно быть таким серьезным! — Саша сдавленно выдохнул, расслабляя кулаки, сжатые от напряжения, и Кир продолжал посмеиваться. — Вчера я просто расстроился, но обещаю не мешать тебе, если тебя вдруг стали заводить дешевые шлюхи, — спокойно говорил он, заставляя того мгновенно раздражиться за столь грязное оскорбление. Кирилл усмехнулся, стуча пальцем по поверхности стола, смотря в сторону. — Только я, как самый хороший человек, должен тебя кое о чем предупредить, так?       — Предупредить? — заторможено переспросил, глядя на то, как Кир вытянул из сумки на ремешке стопку бумаг, швырнув ближе к нему. Саша осторожно дотронулся до уголков листов и не спешил перелистовать, заметив, что это досье на знакомое имя. — Что это?       — Информация, — лаконично ответил Кирилл, получив на это нахмуренное выражение лица, а после скептически поднятую бровь. Он потянулся вперед, заставив встрепенуться, отчего не смог скрыть гадкую ухмылку, дотянулся до чашечки кофе и припал губами к ободку, чуть морщась от кислого вкуса напитка. — Фу, как ты можешь пить кофе без сахара?       — Не уходи от темы.       — Точно! Это уголовные дела одной шалавы, думаю, занимательное чтиво для тебя. Попробуй пробежать глазами на досуге, чтобы вдруг не появиться в каком-нибудь из них в качестве… — он пожал плечами. — Ты сам знаешь. Вот видишь? Я забочусь о тебе, Мышонок. Раздобыл информацию о участнике моего конкурента, разве это не хороший поступок? Простишь меня за вчерашнее?       Саша скривил складку между бровями, когда тот явно ждал подтверждения, однако он всего лишь подвинул стопку ближе к их владельцу, заставляя побледнеть на пару оттенков. Кирилл удивленно раскрыл единственный глаз, показывая адекватного размера зрачок в голубой радужке, хотя ничего не сказал более. Кажется, он ожидал этого, но не был готов к такому ответу.       Омега скрестил руки на груди и удобнее устроился в кресле:       — Мне не нужна твоя помощь, Кир.       — Это не помощь. Черт возьми, ты же должен понимать сам! — он начал звучать раздраженно и нервно, теперь перебирая пальцами по столу, перейдя на шепот. — Участники «Звериных людей» могут только в могиле перестать быть участниками. Не забывай: ты тоже один из нас. Кое-кто смог обозлить все группировки друг на друга, и никому не будет разницы, как давно ты отошел от дел… Ты бы видел, сколько сейчас потасовок происходят за территории. Милиция пока молчит, но журналюги скоро всех в известность поставят, — он вернул обратно бумаги, умоляюще заглянув в черные глаза. — Саша, прочитай. Кроме тебя у меня никого больше нет, я не хочу тебя потерять.       — Да-да, конечно, верю, — саркастически произнес Саша. — Скажи правду. Хоть раз.       Кирилл сразу же помрачнел, скосил взор в сторону и цыкнул:       — Ну, ладно. Через тебя могут выйти на меня, Саша, — он указал на него и нахмурился. — Может, я уже не так важен, однако я все еще Лис. Будешь много болтать этой проститутке — язык вырву.       Он хотел сказать что-то еще, однако услышал скрежет зубов, заставляя снова посмотреть на него. Кирилл удивленно вытянул лицо, когда заметил явственную злобу. Саша кое-как держал себя, чтобы не высказаться обо всем, что думает сейчас, громко ударив кулаком по столу, привлекая ненужное внимание:       — Слушай, прошло целых восемь лет с тех пор, как подох Скворцов. С этого момента я не принимал участия в ваших ебаных делишках, — он оскалил клыки, заставив Кирилла весело оживиться и пугливо отстраниться. — Мне ваш ебанизм не интересен, а будешь мне угрожать — сдам с потрохами.       — У-у-у, как страшно!       Кир прищурился, как-то мягко поглядывая на него, заставляя Сашу слегка осторожно посматривать на бледные руки, рядом с которыми так опасно лежали и вилка, и нож, заставляя тяжело сглотнуть и отодвинуться на минимально безопасную дистанцию. Кирилл доброжелательно улыбнулся концами губ и, словно заметив, что того нервировало, спрятал руки подальше от стола:       — Тише-тише, Мышонок, не сердись на меня, — насмешливо успокаивал его бета, а потом постучал по досье. — А ты все-таки прочитай, с кем решил водиться. Ну, ладно, мне пора.       Он тяжело встал, подойдя ближе, наклонился к нему, схватив за плечо, больно сжимая на нем пальцы, заставляя зашипеть, но вместо каких-либо слов напоследок, Саша получил слабое касание губ на виске.       — Фу, отойди, — омега пихнул его локтем.       — Пока, милый, — весело шептал Кир, будто бы не заметив этого. — Только не забывай, что та шлюха через тебя всего-навсего ищет меня. Думаю, ты знаешь о его сестре, а если нет, то попробуй расспросить о ней.       Кирилл выпрямился, схватил того за подбородок, разворачивая к себе, задрав голову, встречая озлобленный взгляд того, кто ничего не мог ему сделать:       — Бедняжка Саша никому никогда не был интересен просто так. Интересно, почему же? — он насмешливо улыбнулся. — Не скучай, Мышонок.       — Иди к черту… — Саша натянул рукав пиджака и показательно начал тереть висок, заставляя того заливисто рассмеяться, пока проходил между столиками, принуждая других посетителей косо посмотреть на него. — Придурок.       Он повернулся обратно только тогда, когда дверь за тем закрылась, и начал сверлить хмурым взором скрепленные листы. Цыкнул и все же взял в руки. Кирилл за годы их знакомства всякое мог вытворить, но, по правде говоря, через плотный слой лжи и лицемерия иногда бывали времена, когда стоит ему поверить. Доверяй, но проверяй.       Визуально пятьдесят дел — слишком много для обычного человека. Саша уже работал с досье, когда выполнял мелкие задания Скворцова, поэтому ему не нужно было читать досконально: мог просто пройтись глазами. Обычные люди, хоть и сидевшие за несколько проступков, могли иметь не более семи, если рассуждать о легких злодеяниях. А вот члены самых больших группировок этого города в особенности приближенные могли иметь больше, чем сколько сейчас у него на руках. Смотря на возраст, статус и в какой год вступил в группировку. Дела заметали быстро, иногда даже не успевали в полиции их открывать. Хорошо работают люди группировок, внедренные в полицию, или же обычные взятки, если не имели подобных связей со служителями закона.       Саша поправил оправу очков, которые достал из портфеля, пробегая по строчкам. Значит, Кир говорил про группировку Шебеки, которые занимаются распространением наркотиков на портах за городом. Возможно, встреча Валентина и Коня в «Ягодках» не была просто случайностью.       Банковские счета, последние звонки, переписки, маршруты, следом уголовные и административные дела. Как и надеялся, ничего особо экстремистского не нашел: пара дел с аферами, мелкие кражи еще в подростковом возрасте, проституция, вандализм и клевета. Саша отпил глоток кофе. Клевета самое распространенное дело среди людей Орла, потому что вдобавок к правдивой информации в сводку добавляют разные слухи. А так как представительница Шебеки еще при жизни Скворцова установила «дружеские» отношения со «Звериными людьми», они часто меняются подчиненными, когда удобнее и выгоднее обратиться к другой группировке. Впрочем, Саша облегченно выдохнул: он привык видеть замятые или «исчезнувшие» дела, где слишком часто встречались слова «тяжкие телесные повреждения», «насильственного характера», «убийство» и вытекающие.       Саша скосил глаза в сторону входной двери и продолжил рассматривать личные данные и последние совершенные действия. Капаться в подробностях чужих уголовных делах не хотелось, пока у самого в архиве есть целая маленькая коллекция. Саша пообещал оставить все в прошлом, однако сейчас он решил немного разузнать нового приятеля. Множество переводов огромных сумм за последний месяц, в переписках с разными номерами либо просит одолжить денег, либо подождать еще немного, пока не найдет достаточно. Большое количество угроз в его адрес и…       — Что это? — раздалось рядом, и Саша прикусил губу, невольно одергивая кожицу, резко подняв голову, неосознанно задерживая дыхание. Валя приподнял бровь, присаживаясь на свое место, поглядывая, как тот убрал документы в портфель, мгновенно расслабив лицевые мышцы. — Напугал? Прости.       — Ничего, — тихо сказал Саша, вновь делая глоток, потому что горло сдавил спазм. — Документы по работе. Ну, знаешь, на бухгалтерии весь офис держится.       — Ох, трудяга. Думаю, тебе нужно развлечься, — он невольно глянул на свою тарелку и фыркнул, заставляя Сашу всего раскраснеться. — Кто-то совершенно голодный?       — Прости, не знаю, как так вышло, — с трудом оправдывался омега, пытаясь хоть немного охладить щеки теплыми ладонями. — Можешь доесть мои Канноли.       — Ничего, я понимаю. Торт невероятно вкусный, даже не удержаться, но Канноли я твои не буду.       — Тогда что я могу сделать для тебя?       — Прогуляться со мной по набережной и, — поднял брови вверх, — выпить со мной по бокальчику. Конечно, если ты не против.       — Мне так стыдно, что я не могу тебе отказать, — вдруг заявил Саша с ухмылкой, чуть наклонившись вперед, заставляя бледность щек смениться на ярко-розовый. — Надеюсь, в этот раз ты тоже знаешь хорошее место.              Темно, когда открыл глаза, что периодически слипались обратно, не давая привыкнуть к освещению. У него в руках находилась футболка, которую прижал к груди, скомкав возле себя несколько других вещей. Становилось холоднее под одеялом, и запах молока стал не таким ощутимым.       Из маленькой щелки приоткрытой двери спускался в комнату приглушенный свет до самой стены. Глеб почесал тяжелые веки, поворачиваясь на спину, пытаясь подвигать пальцами уснувшей руки, немного хмурясь. Он пытался до конца проснуться и понять, где же сейчас находится, потому что после длительного сна сложно соображать. Глеб выпрямился, начиная двигать затекшими конечностями, пока не почувствовал сладкую слабость в суставах. Он спал почти целый день — за окном, неприкрытого шторой, уже стояла густая темнота. Странно: света фонарей нет и почти не слышно моторов машин на переполненной дороге. Слышал лишь одинокий лай скулящей собаки. Глеб чувствовал себя слегка помятым, а здешний матрац неудобный и слишком тверд, чтобы высыпаться на нем. Он невнимательно провел глазами по комнате, когда хоть что-то стал различать, сразу же наткнувшись на раскиданную одежду на стульчике. Точно, он у Юры. Он невольно улыбнулся, стараясь прислушаться к звукам, которые доходили с другой комнаты: шорохи и стук, словно ножом по доске для резки провели.       Глеб с тяжелым вздохом поднялся, похрустывая поясницей, а потом скривился, вставая на ноги на холодном полу. Он быстро оделся, хотя найти свои вещи под другими задачкой оказалась непростой. Когда он затянул ремень на брюках, дверь заскрипела, давая светлому прямоугольнику упасть на его спину и стену за ним, очерчивая его сгорбившуюся тень. Он повернулся, чтобы увидеть Юрия, однако в проеме стоял маленький силуэт. Слишком крохотный для беты. Глеб вскинул бровями, морща лоб в складках; если он правильно помнил, Милана должна быть у подруги с ночевкой. Однако она стояла прямо перед ним и так смешно смотрела на него этими большими детскими глазками, напоминая Колю, когда тот еще был маленьким ураганом. Глеб поджал губы — неловко, и даже на ум не приходил ответ на незаданный вопрос, что он тут делает. Только Милана не казалась удивленной его присутствию, значит, давно заметила гостя в постели, в которой обычно спит по рассказам Юры.       — Эм, привет, — он осторожно подошел к ней, чуть щурясь от яркого света на кухне, а та только кивнула, задрав голову, чтобы смотреть в глаза, держа в ручке нож. Глеб слегка усмехнулся. — Готовишь?       — Режу колбасу, — тут же ответила и дала пройти, подойдя к столешнице, где на доске лежало пара нарезанных кругов молочной колбасы и куски хлеба. Этим не наешься, сразу же подумал альфа, внимательно смотря, как девчонка залезла на стульчик и продолжала кромсать колбасное изделие. — А Юры нет до сих пор.       Глеб скосил глаза на настенные часы напротив окна и удивился позднему часу. Уже пробило десять, и странно, что Юрий все еще не вернулся с работы. Он старательно отодвинул тревожные мысли по этому поводу, потому что следом Милана заявила:       — Он написал мне, что сегодня задержится. Сказал, чтобы я вам передала, когда вы проснетесь, — она выдержала паузу и потом жалобно глянула на Глеба, отчего тот растерялся, сплетая пальцы рук за спиной. — А вы готовить умеете?       — Голодна? — риторически уточнил он, подходя к газовой плите, продолжив то, что начала Милана. Бета спрыгнула и поставила стульчик на место, чтобы не мешать. — Юрий говорил, что ты сегодня хотела остаться у своей подруги. Давно пришла?       — Хотела, потом перехотела, — по-детски протянула она, занимательно наблюдая за тем, как ей делается ужин: в холодильнике нашлись пару яиц, молоко и нарезанная зелень в морозилке. Милана увлеченно качала ногами на стульчике, не доставая до пола, а потом тяжело вздохнула, чем привлекла внимание. — Я пришла часа три назад, я думала, что к этому времени Юра уже будет дома.       — Вот как? Может, позвонишь ему, уже достаточно поздно.       — Он мне не отвечает, снова, наверное, заснул и не слышит, — она обиженно надула губы и уставилась в пол. — Вечно он так.       — Вечно? Часто так делает?       — Раньше. Раньше почти каждый день, я и не видела его почти что в апреле, — ее тон до сих пор был обиженным, и Глеб невольно усмехнулся, попутно разбил яйца, размешал с молоком и мелко нарезанной колбасой, добавил соль и перец на вкус и все на сковороду, где масло начало шипеть. — Вот же громила.       — Скучно без него?       — Ага, сейчас! Без него лучше! — яро отрицала Милана, краснея от явного вранья. — Всю жизнь были без него, я даже не буду скучать по нему, когда мама меня заберет…       Глеб притих, обернувшись в сторону маленькой собеседницы, что на последних словах звучала совсем обречено. Он поджал губы, понимая, что не может сделать для этой крохи ничего, к тому же он являлся ей совсем незнакомцем, чтобы слова поддержки имели хоть какой-то вес. Милана глянула на него медовыми глазами, заставляя сердце болезненно сжаться. Глеб хотел было открыть рот — хоть что-то сказать, однако девочка тут же подорвалась на месте:       — Так вы с нами поедете в эту субботу к бабуле?! — радостно вопрошала она, выбив почву из-под ног гостя, а потом подскочила к нему и посмотрела таким же взглядом, каким Коля смотрел на него, когда чего-то хотел. Его холодное и давным-давно ледяное сердце снова начало таять из-за таких мимолетных воспоминаний, какие встречали его везде. Даже в глазах чужого ребенка, с надеждой смотрящие на него, заставляя улыбнуться. — Или Юра забыл?       — Думаю, что он забыл мне об этом сказать, — мягко ответил Глеб, сдержав смешок, стоило девочке приуныть. — Значит, вы хотите пригласить меня погостить с вами у вашей бабушки? А она сама не против?       — А я у нее спрашивала! — взволновано заявила Милана, встрепенувшись на месте. — Она сказала, что вы высокий, как раз достанете до веток вишней, чтобы собрать ягоды. Э-э-э… Я не должна была об этом говорить. Юра сказал, что если вы узнаете, что бабуля запряжет вас работать, то не согласитесь.       — Почему же? — весело произнес он, щурясь от смеха, кое-как сдерживая его в себе, что заставлял теплоте разливаться в груди. — Неужели по этой причине Юрий мне не сказал об этом?       — О! Вот громила! Я ему покажу! Я!.. — Милана по-детски топнула ножной, нахмурила брови и скрестила руки на груди, всем видом показывая недовольство. А после она замялась и смущенно продолжила. — Так вы поедете с нами в субботу?       Глеб смотрел на эти милые глазки, которым он определенно не мог сказать «нет». Они были слишком похожи на глаза Коленьки, заставляя теплиться в прошлом и вспоминать о таких давних временах:       — Я подумаю и спрошу завтра Юрия об этом.       Он заулыбался, когда Милана радостно завизжала, запрыгала, а после, словно вспомнив о том, что явно не хотела показывать, как обрадуется любому ответу, кроме отрицательного, кашлянула в кулак и неловко уперлась взглядом в пол, иногда хихикая себе под нос.       Когда настало время уходить, Милана попросила его чуточку подождать. Глеб поправил ворот плаща, сразу же обернувшись, стоило девочке затормозить на полном ходу возле него, чудом не споткнувшись, вся счастливая и полная энергии, заставляя ей зарядиться. Альфа присел на корточки, чтобы быть на ее уровне. Милана что-то держала в руках, пряча их за спиной, а потом громко воскликнула:       ¬— Это вам! Я сама его украсила!       Глеб раскрыл ладони, в которые она положила гребень, заставляя прийти в восторженное удивление, потому что он никогда не видел настолько красивых украшений для них. Обычный бисер умело превращен в самый прекрасный цветок. Его любимый — Кипрей. Он смотрел на него непередаваемым восхищением, из-за которого Милана вся раскраснелась и слегка гордо приподняла подбородок, крутясь на месте.       — Это самый красивый гребень, который я видел в своей жизни, — он потрепал ее по голове, заставляя пуще засмущаться. — Спасибо тебе, солнышко.       — А, пустяки! Я могу таких сто сделать! — горделиво отмахнулась она, заставив усмехнуться, а потом мило улыбнулась. — Не буду вас задерживать, Юрий говорит, что у вас много работы.       — К сожалению, это правда. Тебе не будет страшно здесь одной?       — Я ничего не боюсь!       — Думаю, мне и правда не о чем волноваться. Закрой за мной дверь и никому не открывай, хорошо? — мягко попросил Глеб, приоткрыв дверь, и Милана кивнула. — Спокойно ночи.       — И вам тоже! И! И насчет субботы не забудьте!       Он мотнул головой в знак обещания, помахав ей на прощанье, закрыл дверь и ушел только тогда, когда услышал щелчок в скважине, направившись по тускло освещенному коридору к выходу.       На улице стояла привычная картина. Глеб взглянул на черное небо, откуда беспощадно лил дождь как из ведра. Голова раскалывалась от резкой смены погоды и холода от сырости, а кости руки и бедра тянули вниз, изнывая от боли. Он старательно начал тереть предплечье, пока разглядывал унылый район, залитый ливнем. Таким плотным, что разглядеть хоть-то кроме огней окон панельных домов нет возможности. Глеб устало вздохнул, выпустив пар с губ. Рев колес по лужам вернул его обратно, и он проследил взглядом за остановившейся рядом с ним машины. Стекло опустилось, и выглянул Игорь.       — Подвезти? — он слегка качнул головой в сторону, и Глеб, оглянув тяжелым взглядом ночные тучи, обошел капот и все же открыл дверцу, присаживаясь на переднее место. В машине пахло его сыном, заставляя чуть нахмуриться. Когда машина тронулась с места, Игорь продолжил. — Есть новости.       — Срочные?       — Можно и так сказать, — Игорь открыл бардачок и вытащил оттуда маленький сейф-пакет, отдав в раскрытую ладонь. Глеб слегка приподнял мешочек на свет, исходящий от фонарей, какие они быстро проезжали, разглядывая слабо розовый порошок. — Полиция вчера нашла еще одну точку, где производят «Бабочку». Информаторы выяснили, что Конь еще до своей смерти успел продать формулу нескольким организациям. Эм-м… Единственное, что мы знаем, так это то, что в сговоре Коня и Андрея по кличке Белый есть и третий участник. Скорее всего, Коня убил именно третий участник. И так, как почерк похож на почерк нашего убийцы Бабочек, мы думаем, что он и есть тот, кто был в сговоре. Лис сказал, что Белый перед смертью заявил, что о личности Лиса и о формуле рассказал его приятель. Сейчас мы проверяем всех знакомых Белого. Кажется, кто-то специально пытается натравить всех друг против друга.       — Почему ты так думаешь? — Глеб отвлекся почти сразу же, все это время задумчиво рассматривая наркотик, а после спрятал его в кармане брюк. — Лис сказал?       — Нет, просто… — он косо взглянул на него, а потом пожал плечами. — Сначала нападение на вас в клубе, убийство Ласки и Гусака, следом листовки Лаванды, похищение Лиса, потом грабежи многих наших точек мелкими группировками подчиненных Лаванды, следом выясняется, что Конь замешан в похищении Лиса, продажа «Бабочки»… И все эти действия нарушают наши соглашения со всеми группировками. Мы все разом их нарушили.       — Тебе не нужно об этом думать.       — Вы так всегда говорите. А что, если это попытки отвлечь всех от убийства Бабочек? Полиция и все остальные группировки сейчас заняты расследованием разборок. Я… Я за вас вообще-то переживаю, — продолжал Игорь, и Глеб чуть мягко улыбнулся. — Пока полиция не свяжет дело Ласки и Гусака в одно, они не смогут предоставить вам защиту. А с тем, что почти все отделы разбираются с массовыми нападениями в городе, этого никогда не случится.       — Не стоит переживать за меня, — заявил Глеб, отчего Игорь недовольно хмыкнул. — У меня все под контролем. Лучше скажи: как мой мальчик поживает?       — Да ниче. Как обычно. Вчера весь печальный ходил только, потом поздней ночью его вызволи на работу. Коля сейчас занимается этими нападениями в районе возле вашей работы. Думаю, вам стоит с ним поговорить. Коля место себе не находит, говорит, что вы начали вести себя так же, как семь лет назад перед терактом. Он сильно волнуется.       — Я знаю, — тихо ответил он, сморщив складку меж бровей, отвернувшись к окну. — Передай ему, что я был слишком занят. И присматривай за ним получше, раз уж ему назначали это дело. Береги его, Игорь.       Глеб смотрел на капли, скатившиеся вниз по стеклу, оставившие мокрые дорожки. Шумели дворники, стучал ливень, приглушая все остальные звуки, что гудели на Центральной улице, объятой светом фонарей, вывесок и фар. Он чуть покосился в сторону нелюбимого зятя, что вечно не замолкал, как бы этого не хотелось. И то, что в салоне машины уже несколько минут никто не говорил или не играл шансон из магнитолы, слишком странно. Игорь поджал губу, помотал головой и шмыгнул носом, не зная куда деться от пронзительного взгляда серых глаз:       — Эм-м… Лис снова сбежал, — он тут же замолк, когда со стороны пассажира разнеся ужасно тяжелый вздох. — Мы его ищем, правда. Не беспокойтесь, отэц, найдем. Найдем! Вам беспокоиться вредно, вы уже в почетном возрасте.       — Машину останови.       Игорь послушно затормозил возле тротуара, хотел извиниться, как Глеб уже хлопнул дверцей, быстро отходя подальше, не слушая настойчивых криков того, что тот пошутил. Главное, они почти близко подъехали к его подъезду. Глеб успел слегка промокнуть по дороге. Единственное, что он хотел сейчас, это лечь спать в уютную кровать и подремать несколько часов до будильника. И он нежился этими мечтами, пока не дошел до двери своей квартиры.       Дверь была не запрета. Глеб сжал скулы и тихонько приоткрыл, почти без шума наступая на ковер на пороге. Он не сводил взгляда с коридора, где открыта дверь его спальни, впуская в темноту яркий свет. Он задержал дыхание и осторожно опустил пальцы в карман зимнего пальто, в котором нащупал холод оружия. Крепко взял пистолет, никогда не стоявшего на предохранителе, и опустил палец на спусковой крючок, медленно заходя вглубь тьмы собственного дома. Под ступнями не скрипела ни одна половица; Глеб контролировал каждый вдох и шорох одежды при движении, чтобы не выдать свое нахождение. Незваные гости никогда не ожидают увидеть его вооруженным, хотя по всей квартире хорошо спрятаны любые способы самообороны. Слишком много опыта за спиной, чтобы быть уязвимым перед обычными воришками или теми людьми, что все еще пытаются отомстить ему.       Глеб остановился прямо перед открытой дверью, прислушавшись к гнетущей тишине, исходящий изнутри, пока не услышал тихое сопение. Он нахмурился и без всякой осторожности вошел в спальню, увидев в постели спящего, укрытого одеялом до черных волос. Альфа разом спихнул с незваного гостя покрывало, уронив на пол, заставляя того недовольно застонать. Кирилл повернулся на бок, развернувшись к нему лицом, смотря так, словно Глеб потревожил его не в собственной квартире и не в собственной постели. Он щурился из-за яркого света, морщил губы и тер пальцами веки, периодически сонно вздыхая. Глеб опустил край одеяло и отбросил пистолет на кресло, гневно разглядывая, как Кир вытягивался и зевал, сминая под собой простынь.       — Постарайся объяснить мне, что ты здесь делаешь. Но так, чтобы я не вышвырнул тебя отсюда из окна, — злобно прошипел Глеб и сам уселся в кресле, не отрывая взгляда. — Ты обещал, что не будешь отсвечивать больше после того, что с тобой произошло.       — А я и не отсвечиваю, — вяло отмахнулся бета, глубоко зевнул и потянулся было к одеялу, как владелец квартиры первым коснулся конца и рывком потянул на себя, откинув на спинку мебели. Кирилл недовольно сморщился, хмыкнул и присел, устроившись поближе к изголовью, чтобы опереться спиной о стену. — Я не собака, чтобы гнить в подвале.       — Я не разрешал тебе покидать его.       — Я не собака, — более громче вторил он. — Я останусь у тебя.       — Нет, — Глеб сердито сжал скулы, а потом все же обратил внимание на одежду гостя, только сейчас понимая, что рубашка и брюки являлись его собственностью. — Кто разрешал тебе рыться в моих вещах?       — Неужели тебе жалко? Для лучшего друга? — Глеб прикрыл лицо ладонью, поглаживая морщины на лбу, уткнувшись взглядом на ковер, а после на оставленные следы от своих же туфель на этом белом ворсе. Все это начало его раздражать куда сильнее обычного, и, словно прочитав все на лице, Кирилл сложил ладони вместе в умоляющем жесте. — Дай мне сутки — я найду, где мне залечь на дно.       — Залечь на дно ты мог и в комнате клуба, — спокойно продолжил альфа, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла. Кажется, у него снова поднималось давление. — Понимаешь?       — Да-да. Ты же сам знаешь: я чувствую себя так, словно загнан в угол или… Или вообще пленник какой-то! Там так сыро! Я знаю, что тебе удобнее контролировать меня, пока я нахожусь там, где тебе удобнее всего, но, может, и не похоже, я все еще человек со своими потребностями. Думаешь, мне очень приятно там находится? К тому же меня напрягают подвальные помещения… Они страшные.       Кирилл осторожно встал, заставляя раскрыть веки и устремить сердитый взгляд на зажатого друга, что сгорбился и прижал руки к бедрам, сжимая кулаки явно от того, что нервничал. Кир беспокойно оглядывался по сторонам, а потом сморщился, подходя ближе под непроницаемый серый взор, чуть постоял на месте и опустился на колени рядом с ним, хватаясь за лежащую на подлокотнике ладонь, крепко сжимая ее в холодных пальцах.       — Мне кажется, что ты стал более холодным со мной после того, как я практически все вспомнил, — он говорил очень тихо, и дрожащий голос передавал все напускные эмоции, которым за столько лет больше не веришь. Глеб хмыкнул, оперев кулаком лицо. — Мы же все еще друзья?.. Я знаю, что втянул тебя во все это, ты злишься на меня… Ненавидишь, да, понимаю. Но я же тоже был совсем юнцом, когда все это началось. Никто кроме тебя не знает обо мне так много, так что ты знаешь, почему я так поступил.       — И?       — Ох, давай без твоего этого «и»! — возмущенно воскликнул Кир, а потом состроил милую мордашку, крепче хватаясь за теплую кисть. — Я никому не мог довериться кроме тебя, Глеб, мне нужно было, чтобы ты был рядом со мной тогда. Мне жаль, что тебе пришлось все это пережить. Я чувствую себя очень гадко, когда думаю об этом.       — Это что, извинения? От тебя? — Глеб высоко поднял брови, а потом грубо отпихнул от себя, несильно ударив коленом под дых, заставив завалиться назад и закашляться от боли в ребрах. — Можешь сколько угодно врать, я знаю, почему ты здесь на самом деле. Что, хвост поджал? Помощи у меня уже просишь?       — Уф… — он невольно ухмыльнулся, успокаивающе поглаживая ушибленное место. — Конечно мне страшно. Мое лицо висело почти на каждом столбу несколько дней подряд, ты же сам знаешь, сколько людей хотят меня кончить еще с нулевых. Еще с учетом того, что сейчас идут разборки за территории. Знал об этом?       Кир косо глянул на него, заставляя чуть нахмуриться, продолжая:       — Думаешь, я все это время просто так убегал с твоей тюрьмы, а?       — Ох, тюрьмы? Как грубо. Я выделил самую лучшую комнату для тебя.       — Не пизди, — недовольно цыкнул бета, а потом поднял палец вверх, чтобы тот внимательнее слушал. — В отличие от твоих бесполезных людей, которые столько дней убирали все листовки Лаванды, я, можно сказать, нарыл много всего полезного. Полезного для тебя.       Он гордо приподнял подбородок, прикрывая веки, явно жаждущий ликования и похвалы, тут же шокировано раскрыл глаз, когда этого не произошло, встретив лишь усталую тишину. Глеб не выглядел впечатленным, каким-то замученным и уставшим, а еще хуже — не впечатленным. Он смотрел на него с непередаваемым никем другим, фирменным только ему «мне все равно» в глазах, опираясь виском о кулак.       — Не хочешь поинтересоваться? — аккуратно спросил Кирилл и побледнел, когда Глеб покачал головой. — Это очень важная информация!       — Кир, — тяжело начал альфа, заставляя затаить дыхание, — я выслушаю тебя. Не зря же ты столько раз заставлял моих подчиненных искать тебя. Обязательно выслушаю. Только завтра. К тому же мои люди занимаются расследованием, так что нет причин самому все тут вынюхивать.       — О!.. — Кир счастливо засиял, хлопнув ладоши, вызывая легкую насмешливую улыбку. — Так ты все же переживаешь за меня! Это хорошо.       — Конечно. Можешь остаться на сутки, но лучше тебе не попадаться мне на глаза.       Кирилл улыбнулся, вновь возвращая себе беззаботный вид, словно только добивался этого. Хотя Глеб не имел понятия, что именно тот на самом деле говорил искренне, да и давно перестал пытаться. Он махнул рукой, чтобы тот оставил его одного с повышенным давлением, однако Кир продолжал валяться на полу, лишь удобнее расположившись на нем. Концы его улыбки недобро расширились, отчего другой нахмурился, сдвигая густые брови к переносице. Бета достал из кармана телефон. Не свой. Глеб устало вздохнул:       — Двенадцать часов, — твердо заявил он, ловко поймав мобильный, стоило тому подкинуть его словно ненужную вещь. Кирилл неприятно засмеялся, когда Глеб обнаружил, что ввел неправильно пароль, хотя никогда не ошибался до этого. — Пять часов, Кир.       — Это же всего лишь шутка! — недовольно и по-детски пробурчал Кир, скрестив руки на груди. Глеб сжал челюсть до видимых скул, когда Кирилл поднялся, расхаживая по комнате слишком бесшумно. — А пароль — «Лия».       — Откуда ты?..       — Ты оставил свой дневник на таком видном месте, что у меня просто руки чесались прочитать его. Да уж… Столько тайников можно найти с разными интересными штучками в твоей квартире, а что-то настолько личное прячешь под матрацем. Как нелепо.       — Тебе стоит уйти.       — Нет, не думаю, — он покачал головой, находясь уже за спиной Глеба, медленно подходя к нему. — Если ты меня так ненавидишь, что даже спать не мог и такие гадости писал про меня, просто ужас… — он облокотился локтями о спинку кресла, расположив подбородок на ладонях, незатейливо смотря на того. — Почему ты просто не избавился от меня, когда я был совсем никаким? Я не про раньше, когда ты и мухи не мог обидеть. Я говорю про тот момент, когда я пришел к тебе и свалился прямо у твоих ног в «Среде». Скажи мне: зачем столько сил, чтобы выхаживать меня, искать хирурга для моих ребер и даже выделить такие «прекрасные» условия для жизни?       Он спустил руки на чужие плечи, находя их слишком напряженными, а после скользнул по груди и сплел пальцы, наклоняешь слишком близко:       — Думаешь, я ничего не понимаю? — шепотом усмехнулся Кир, прильнув к чужому виску, по-глупому ластясь, прижимаясь рубцовой кожей от ожогов, заставляя морщиться от столь неприятных ощущений. — Но, если тебе весело наблюдать за всем, что происходит, когда натравливаешь вечно готовых убить друг друга людей, я, как верный и самый преданный твой друг, сделаю все, чтобы ты был счастлив. Даже если я буду маленькой и хрупкой приманкой.       — Не понимаю, о чем ты.       — Понимаешь, хватит в дурака валять. Но меня больше это позабавило, — Глеб сжал губы в полоску, когда Кирилл потянулся к воротнику рубашки, расстегнутой сверху на несколько пуговиц, и вытянул оттуда достаточно толстую папку, опустив ее на чужие бедра лицевой стороной. — Дело, которое пропало сразу же после суда. Не пойми меня неправильно, рылся я не просто так… Ох, ну, отчасти это так. Но с другой стороны меня не было здесь почти что одиннадцать лет, я должен был наверстать упущенное. Итак, почему никто не подумал на тебя?       Кир нервно хихикнул, вытянувшись разом, рывком переместив руки на горло, сильно сдавливая под гортанью, заставляя испуганно дернуться, прижавшись к спинке кресла. Бета сдавленно вдохнул, откинув голову назад, а потом тяжело выдохнул:       — Как же я сейчас зол, Глеб, — без какой-либо интонации говорил он, когда Глеб заметно притих. Его грудь почти не поднималась, а двигаться не позволяли стиснутые пальцы, которые вдруг поднялись слишком ласково на щеки, насильно принуждая задрать на их владельца голову. Кирилл как-то мягко смотрел на него, как только он умел, при этом, даже несмотря на кроткую совсем не похожую на его улыбку, все указывало на опасность. Он мог с легкостью сломать ему шею, но никогда этого не делал. Кир чуть прищурился, ласково касаясь волос, перебирая их между пальцами. — Все, что ты там задумал, звучит вполне весело. Я помогу тебе, но ты должен знать, что выше головы не прыгнешь.       Глеб раскрыл губы, а после плотно сомкнул их, мотнул головой, отпихивая от себя чужие ладони:       — Пошел отсюда.       — Не пойду, — продолжил Кирилл как-то обидчиво и скрестил руки на груди. — Я останусь здесь, пока не найду чего получше. Постараюсь не попадаться тебе на глаза, если ты так хочешь. Но обещать ничего не могу.       —Я сказал… Вон!       Кир подпрыгнул на месте и быстро удрал из комнаты. Глеб сгорбился, когда дверь не до конца закрылась. Он осторожно глянул на название папки. Дело триста тридцать шесть. Дело, развалившее всю его жизнь. Голова стала болеть еще хуже, и что-то кололо висок. Ему стоит измерить давление. Глеб выкинул папку и пистолет на кровать и уселся удобнее в кресле, закрывая тяжелые веки. Ему нужно немного отдохнуть.       Что-то прогремело на кухне, словно кастрюля упала на пол, зацепив несколько столовых приборов, выводя его окончательно, и с места громко и сердито выкрикнул:       — Ничего не трогай там, идиот!       — Оно само!