Не место для сказки

— Вот он! — страж крепко схватил его за руку, двое других наставили бердыши под лопатки. Встретили его у первых домов, разбежавшись по лесным опушкам и обшаривая округу. Да он не скрывался. Первого раньше видел на службе у отца. Среди чужих вояк перебежчик заметно нервничал, то забегая вперёд, то кичливо выговаривая, как его царь поступает с беглыми дурнями. Кощеевы люди безмолвно чеканили шаг, слишком ровно, слишком чинно, веяло от них могильным холодком. Горожане вослед крестились. Ваня шёл, понурив голову и мелко дрожа, да уголки губ против воли поднимались за мокрыми светлыми прядями. Игла ждала, за голенище сапога заткнутая. Того, кто на крыльце стоял чернильной свечкой, сведя руки за спиной. — Чего ради было убегать? — спросил колдун с раздражением. — После таких слов грех не сбежать, — глянул на него искоса, ловя блеск на золоте и чёрной ткани. В изломе бровей заметил тень тревоги, но запретил себе выдумывать. Никогда за него не боялись, нечего и начинать. — Зачем тогда вернулся? Пожал плечами, оглядываясь на стражей, что держались на расстоянии от колдуна, не смея поднимать в его присутствии оружие. Мирской люд их сторонился, чуя инаковость, да зевак ничто не в силах отвадить, когда последний царский сын из побега вернулся, прямо как в старые добрые. — С русалками любился, — усмехнулся Ваня. — Да таких холодных девок ещё поискать. Всего обмусолили, вымок. Погреться пришёл. — Проходи, грейся, — Кощей вошёл в сени, открывая спину. За голенищем кольнуло, Ваня вздрогнул, но не поддался. Слишком много стражи и посторонних. — А что не в темницу ведёшь? — Так ведь для тебя, как оказалось, здесь нет надёжных замков. — И запирать не будешь? Колдун пожал плечами, не глядя на него. Прошёл в опустевший, обезлюдевший зал, садясь на покрытую половиком скамью напротив едва живой печки. Ваня снова заметил, что слуги попрятались по углам, не смея носу высунуть при кощеевых вояках. Даже дворовые собаки брехали и скулили, по конурам ныкаясь. — Знаешь теперь, что один у отца остался. Что, коли царю нечем со мной будет расплатиться, то и мне незачем его спасать. На него как ушат воды вылили, заставив сперва распахнуть глаза и сжать кулаки, затем сунуть пальцы за пояс и нахмуриться от мерзкого чувства поперёк горла. — Не дурак, понимаю. — Процедил, смиряясь с тем, что волей-неволей придётся повременить с расправой. — А задумаешь ходить в одиночку в части Чёрного Терема, повстречаешь там кого похуже меня. И обратную дорогу вряд ли найдёшь. Ваня фыркнул, но придвинулся ближе к огню, растирая ладони. Присел сбоку от печи, мелко дрожа. По утру всегда мёрз, а теперь и пуще того, когда влажные полосы девичьих пальцев ещё не обсохли. Восходящее солнце за окнами огладило тёплой дланью вихры золота, мурашки на шее. Всё поглядывал на колдуна, раздумывая, как к нему подступиться так, чтобы не заподозрил. Попытка у него всего одна, и та призрачнее дыма: человеку с колдуном не тягаться. А и мешкать не стоит, ещё чего прознает или почует... — Отчего тебя так называют? — спросил с прищуром, разглядывая серебристые разговоры на чёрной парче. Разворот плеч, острых от жёсткого каркаса. — Кощей? — Прозвали в народе так, — сообщил тот. — Принял, чтоб старое имя не резало слух тем, кто мне служит, да не бередило уж не кровящие раны. После нарекли Бессмертным. — Разве нечисть смертна? — сморгнул без намёка, что о чём-то догадался. — Всех, переступивших порог смерти, время замораживает на века. Кто умер младенцем, тот в Нави уж не заговорит, кто погиб от ран, ходит развороченным трупом, кто одряхлел до праха, так и скрипит столетними костями до скончания веков. Ваня вздрогнул, держа себя за плечи. Выходит, что братьев на той стороне он встретит одного с дырой под сердцем, другого — с вспоротой ногой, истёкшего кровью в седле. Как-то они встретят его… Или отца. Мотнул головой, выныривая из мрачных дум. — А раньше как звали? — Коротающим земной век, — усмехнулся тот. — Суть с тех времён не изменилась. Ну да засиделись мы. — Стой, — он схватил рукав, хрустя металлической вышивкой. Кощей вздёрнул бровь, тонкие губы изогнулись в улыбке. — Разреши с тобой пойти. — Не боишься? — Разучился, — фыркнул Ваня. Пошли по тёмной галерее, свет узкими полосками через ставни полосатил стены. Поднялись в башню, где при живом царе не было столько мрака, тенётами собранного под потолком, а как половицы сменились на ледяной мрамор с кровавыми прожилками, как дыхнул в затылок мороз, так Ваня быстрее за ним припустил. Не лучшее место, чтоб убивать колдуна: а и без него дорогу к живым не найдёт, а и стоит этот терем, — Чёрный Терем, — по одной его воле… Винтовая лестница вывела их на просторную площадку башни без стен, с одними витыми колоннами, открытую всем ветрам. Ваня схватил колдуна за рукав, боясь потерять опору под ногами: земля и небо смешались, кружась и накреняясь, они оказались в сердце чернильного водоворота. Выше тёмных от времени двускатных крыш с выбеленными гребнями коньков, выше чешуйчатых маковок с чёрными шпилями, выше опоясывающей Терем стены, выше городища и выше прочего мира кружили птицы. Вороны, без числа, от них спускалась ночь с низкого неба. В железных прутьях пел ветер, раскачивая бесчисленные незапертые клети, завывая под бревенчатой крышей, вторя шороху крыльев. Чёрные тени кружили над вышкой, храня молчание. Некоторые качались на жердях, поглядывая на них внимательными глазами. Рядом с ними пробирала дрожь. Точно пред собравшейся на казнь толпой. Так же ждали зрелища, так же жадно ловили, смакуя, запоминая его страх. Кощей поднял руку, и один тотчас занял место на краге, хрипло нашёптывая что-то на колдовском, неразборчивом птичьем. Переглянулся с Ваней, сверкнув янтарной радужкой. Тот вздрогнул, прячась за спину колдуна. — В лесу неспокойно, — проговорил Кощей, переводя отстранённый взгляд на ковёр елей до горизонта. — Что-то вырвалось, да лиховодить принялось. Ты здесь не при делах, надо думать? — Первый раз слышу, — фыркнул Ваня, играя в гляделки с птицей из-за плеча Кощея. Ворон снялся, заставив его вжать голову в плечи, вылетел из башни, вливаясь в стаю. Тень среди теней, одинаковая среди братьев и сестёр своих. — Значит, надо изловить это лихо, пока дел не наворотило. Эй, Серый! Только Ваня собрался с едкой ужимкой спросить, каким образом можно словить то чудище, как из-за пелены мрака показался перед ними плечистый человек в кольчуге. Покорно склонил голову, полоска света пробежала по серебру коротких волос, заострённым ушам. Громадный, Ваня едва до груди ему достанет, под низкими бровями глаза сверкают янтарём. — Чем могу служить, государь? — Сперва вот, запомни этого юношу, — показал Кощей на Ваню, рукой ведя меж вихров. Тот замер, оттого ли что перстень зацепил прядку, оттого ли что рука была отнюдь не холодной, как полагалось мертвецу. Вниз по шее спустилась стайка мурашек. — Стереги как зеницу ока, чтоб ни волоска со златой головушки не упало. Серый кивнул. А Ваня подумал, что от такой охраны не сбежать. Вон как ведёт ушами, поднимается шерсть на загривке, точно каждый шорох слышит. — Затем ступай в лес, выясни, отчего там неспокойно. И если нужна будет подмога или колдовство, тут же воротайся. — Пленник ваш чудит, думаете? — с мрачной полуулыбкой спросил Серый, точно боль старой раны проснулась. — Оно плохо, если так. Присмотреть некому, — обронил Кощей, не глядя на него. — Иди. Серый исчез как не был, только тихим шорохом спустились шаги со ступеней. Ваня начал понимать, отчего Кощей запретил без его ведома ходить. Ежели здесь и вправду кто похуже водится… — За чем присмотреть? — искоса зыркнул на колдуна Ваня. Тот не ответил. — А этот на нечисть вроде не похож. — Волколак это, — нехотя сообщил колдун. — Служит мне по давней памяти. Уж сгнила его цепь, трижды прощён и отработан долг, а всё к жизни не вернётся. Прошло время, опустел прежний мир, который был ему ведом, ныне Терем — волку единственный дом, служба — последнее утешение. — Насколько давней? Кощей легонько его за плечи развернул, направляя к выходу. Мрак расступился, и вот он уже снова стоял на солнечном свету, среди тёплого сруба, рядом со светлицей. Ваня выдохнул с облегчением.

***

Оставшись один, завалился на лавку, потягиваясь и зевая. Усталость навалилась тяжёлым покрывалом на грудь, тело заныло от ночной прогулки. Хотел бы обдумать план покушения, но ещё туго соображал. Ума хватило только на то, чтоб исподтишка как-нибудь кинжал в спину колдуну всадить, а что до, что после — не понятно. Только глаза прикрыл, как дверь скрипнула, и он вскочил. Но на пороге стояла всего-навсего Василиса. На первый взгляд, целая и невредимая. За ней уже по обыкновению заходили девушки с подносами. Разгладила скатерть, прищурилась на обломки деревяшки, присборенный ковёр, фыркнула на полупустой бочонок, на бок завалившийся. Стояла с нарочито прямой спиной, пока девки ставили на стол. Но как закрылись за ними двери, так рванула к нему, примостилась на лавке рядышком. — Достал? — округлила и без того большие глаза. Ваня продемонстрировал Иглу, и та отпрыгнула, что чуть на ногах удержалась, заслонилась руками, бледнея. Он спешно положил кинжал на стол, под скатерть. Не подумал как-то, что для неё кинжал тоже смертельный. Отвык уж считать её за нечисть, вроде среди прочих какая-то не в меру живая. — С твоими подружками встретился, — процедил Ваня, откусывая хлеба и хрустя корочкой. Настроения было только на сердитое поедание сухарей. — Залюбили чуть не до смерти. — С подружками? — скривилась та. — Русалками. Василиса замерла, после чего невесело хмыкнула, сжав кулаки. Зелёные глаза подёрнулись наледью воспоминаний и маревом слёз. Голос у неё задрожал. — Это они тебе сказали? Они травили меня. Гонялись за мной по болоту и кидались камнями. Я едва ноги унесла… Как сейчас помню: взялись из ниоткуда с рассветом, ещё только-только сумерки спали, а они уже принялись надо мной издеваться. Давили моих лягушей, только и успела, что отпугивающее заклинание в них кинуть. Да они же шутя увернулись… А потом камни с реки принесли. Она рвано вздохнула, хлюпнула носом, зажимая сцепленные в замок пальцы меж коленей. Быстро натянула платок, как по щекам потекли слёзы. — Я ещё тогда… ничего толком не умела. Только с лягушами… знала, возилась... Ваня сжал себя за плечо, проглотив комок в горле. Ещё подумал, такая ли она холодная, но не дал себе дольше сомневаться. Взял её за плечи, прижимая к себе. А она возьми и всхлипни, обними его, крепко сожми грудь, пряча мокрые глаза ему в воротник. Пахло от неё сыростью, но кожа была разве что слегка прохладной, не жгла мертвым льдом. — Убил я одну русалку, — погладил её по спине. — Как Кощея заколю, так дам тебе Иглу, с остальными расквитаешься. Ну-ну, хватит реветь. — Ладно, — разжала та объятия, шмыгнув носом с виноватой улыбкой. Отпустила его, пригладив помятые рукава. — А когда ты думаешь… ну… — Как отца вернёт, так сразу. Ты ведь одна, наверное, не справишься, — Василиса испуганно помотала головой. — Ну, или раньше придётся, если учудит чего. Некстати вспомнил, как колдун сюда заявился, расплёл тени, вырастая под косой потолок. Он тогда умирать приготовился, задушенным стать этими тенями. Не стоило с ним ни медлить, ни шутить, ещё вправду учудит чего. Кто знает, какие у него на Ваню планы.

***

Потому решил проследить, как продвигается воскрешение. Отобедав сухарями с бульоном, спустился на нижние этажи, старательно обходя все тёмные углы и незнакомые двери. В главной зале, служившей обедней царской семье в дни, когда ещё все живы были, притормозил у дверей. Ваня прислонился к щели, наблюдая занимательную картину. Комнату, отцу служившую хранилищем всяких документов и книг, цепями к полкам прикованным, которую заливал солнечный свет высокого окна, ныне омрачали чёрные пятна. Советник Мирослав, раскрасневшийся и вытирающий пот со лба смятою бумагой в чернилах, отчего только пачкал лицо, расхаживал по комнате взад-вперёд. За столом сидел Кощей, затравленно глядя на стопку бумаг и подпирая голову рукой. — Ваша несмертность! — заломил руки советник. — Ждут! Послы на пороге уж третий день кряду, что им сказать? Что царь снова не явится?! Они ведь за такое порты для нас закроют, пошлины трёхкрат поболе взыщут. Торгаши меня изведут! — Я могу его поднять, — колдун смял переносицу, откинулся на царском кресле резном красного дерева, слишком светлом и радостном для чёрных одежд. — Но не говорить его голосом, и уж точно не раскрасить его под живого. И не стану этого делать, потому как кощунство это какое-то. — А что мне заморским гостям говорить? Что царь не удостоил их личной встречей? Вы понимаете, что это повод к ещё одной пограничной стычке? А если тама убьют кого важного? Мы только отделались от одной войны… — Скажи, что город к их услугам, что им даром нальют и накормят… — Как и месяц тому со степными? А ежели прознают, что мы их с энтими варварами на одном уровне держим… — Я те дам “варварами”! — Кощей швырнул в советника чернильницей, та звонко отлетела от плешивой головы, сбив шапку. — Убейте! — старик закрыл голову руками, присев перед ним на коленки. — Давайте! Убивайте! Некому больше будет тута мучиться. — Скажи, что с них сняты пошлины все, что им рады в публичных домах, что… — Да кто ж их тама задарма-то обслужит! — Я сам, мать твою, обслужу, если ты не заткнёшься! — Да на кой вы моей матери, храни Бог её душу!!! Кощей вскочил и принялся наворачивать круги за облитым чернилами Мирославом, но тот ловко нырнул под стол и выполз на карачках рядом с дверью. Ваня едва успел отскочить, как старик вывалился в коридор, тяжело дыша и сжимая в руке всё ту же бумажку, которая оказалась подписанной грамотой, какие читают перед народом. Колдун вылетел следом за ним, но увидел Ваню и остановился, передумав отвешивать пинок мирославской удирающей заднице. — Слово в слово прочтёшь! — наказал напоследок, смерил царевича испепеляющим взглядом. — А то садись за место царя, решай дела государственные. — Обойдусь, — фыркнул тот. — Это ты всей нежитью правишь, а мне большее, что дозволяли — поднять боевой дух у войска. — И как, поднял? — паскудно усмехнулся тот. Который раз щекотнуло предчувствие, что над ним подшутить хотят. Так что просто пожал плечами, мол, делов-то. По правде говоря, Ваня сказал тогда пару, как ему казалось, воодушевляющих слов, перекрикивая ветер и гул толпы, но первые ряды заулыбались, вроде, даже не в насмешку. — Подходящее для тебя занятие, — процедил Кощей, разворачиваясь и складывая руки за спиной. — Твоим воякам, стало быть, пригожусь? — проследовал за ним Ваня, обходя поле боя: чернильные пятна на ковре и раскиданные обрывки бумаг. Примостился в отцовском кресле, закинул ногу на ногу, костяшками щеку подперевши. — Погоди воякам, — хмыкнул колдун. Недоверчиво прищурился. — Царь заверял, что товар не порченый, или ты чего от отца утаил? — Сожрать меня хочешь? — Уж на что сгодишься, — Кощей положил перед ним подписанную отцовской рукой бумагу, щедро украшенную прописными буквами. — Вот, документ об отмене ежегодного пиршества во славу урожая по причине болезни царя. На этот праздник, собственно, и съезжаются гости. Некстати вы задумали помирать. — А быстрее работать не можешь? — Ваня пробежал глазами по тексту, проговаривая про себя особо заумные слова. Отец так красноречиво никогда не изъяснялся, но народ вряд ли почует подвох. Скорее, обрадуется, что не будет удвоения поборов и наводнения города требовательными, не знающими обычаев иноземцами. И до войны еле-еле наскребали по сусекам, а теперь нужно хоть что-то оставить людям. Отец, правда, винил во всём бояр и их сезон к сезону растущие требования и животы, но так и не нашёл способа затянуть им пояса. — Если б было в Нави время, думаю, он бы поторопился, — вздохнул колдун. — Мы делаем всё возможное, чтобы сконцентрировать танергию. Но ушедшую душу не так просто вернуть. — Говорил же, что можешь поднять его. — Мне тебя жалко, — вдруг опустил локти на стол тот, волосы обрамили лицо. Ваня уставился в ледяные глаза с грязно-карими и снежными прожилками. — Ты потерял всех родных, разве сможешь перенести то, что родной отец станет ходячим трупом? — Да, — моргнул Ваня. Наклонился ближе, едко ухмыляясь. — Удивишься, если скажу, что они мне родными не были? Лёд растрескался мимическими морщинками, Ваня ещё раз обратился к тексту, после чего разорвал документ, просыпал обрывки с пальцев. — Празднику быть, — поднялся он с кресла. — Перепиши, отправь сборщиков податей в окрестные сёла, собери продуктов столько, чтобы за ними не увидели мёртвого царя. Скажи, что отец излечился или ещё что. Говорить за него буду я. Он прошёл к двери, чувствуя на себе взгляд. — Вань, мне показалось, что отец тебе дорог. — Хорош батюшка, чужому человеку сына продал, — проговорил, не оборачиваясь, чувствуя почти тот яд, что сочился с губ. — Ты не прав был. Не пожалел бы он меня. Старшие стократ лучше были, их царь ждал. А насчёт младшего думал, наверное, с коня свалюсь или прибьют втихаря свои из жалости. Обернулся, сам удивляясь тому, как сухо что в глазах, что на сердце. — Поднимай царя.